Как шаман Эркемен написал первое стихотворение

Звуки в горах – не простые звуки, и горный ветер – не равнинный. Он несётся по горной долине как по гигантской трубе, поворачивая много раз и меняя свой звук. И будучи многократно размножен эхом, становится многоголосьем. Среди каменных стен, расписанных дождями, ветер кажется живым. Кажется пастухом, поющим свои песни и охотнику, и отшельнику, и снежному барсу, и дикому коту манулу.
Шаман Эркемен, прозванный людьми Жёлтым Ухом за его интерес к монгольскому буддизму, совершал обряд очищения в горах, в избушке знакомого охотника. Стояли осенние холодные дни, и берёзовые дрова горели в печи и утром, и вечером, отбрасывая через открытую дверцу багровую тень. А труба выла так, словно хотела что-то сообщить. «Мы-ы-вы» – неслось из трубы, заставляя вспомнить немого человека, когда тот пытается говорить.
Эркемен совершал в избушке охотника обряд, который называл «ретритом», и в эту пору всё вокруг него оживало. Сострадание шамана, сильно возраставшее в такие дни, позволяла ему чувствовать другую жизнь, понимать её язык и её нужды. Вот и сейчас, куда бы он ни посмотрел, видел всё живое. Живой была стена избушки, сложенная из брёвен лиственницы, с торчавшим между звеньями мхом. Живыми были вёдра с водой, грубо сколоченная лавка и лошадиное седло, висевшее на гвозде.  С ними можно было общаться, как с живыми существами, и это общение было интересным и полезным для Эркемена!
Ветер, что ли, разыгрался не на шутку? Труба выла ещё днём, а с наступлением темноты обрела новую силу. «Мы-ы-вы» – неслось из трубы. Эркемен ещё глубже прислушался к этому звуку, и ему стало жалко трубу.
Шаман ясно почувствовал её жизнь, проходившую вдали от человека. Её одиночество и тоску, когда избушка пустовала. И её оживление от того, что кто-то приходил, растапливал печку и ставил на плиту чайник с алюминиевой проволокой, заменявшей ручку. Как радовалась тогда гостю труба и мучилась от того, что её не замечают, что с ней не хотят поговорить!
И сострадая трубе, ржавой от глубокой старости, Эркемен прервал свой обряд и голосом, каким общаются обычно с ребёнком, сообщил:
– Госпожа труба, вам не стоит ни о чём беспокоиться. Я с вами, и я вас люблю. А это значит, что вы можете воспользоваться моими голосовыми связками и сообщить своё, наболевшее. Пожалуйста, говорите. Я запишу всё, что вы хотите сказать!
Достав из походной сумы школьную тетрадку и карандаш, Эркемен прислушался к звукам ветра, доносившимся из трубы, и стал писать:

Пустая, чёрная внутри,
зато снаружи я чиста!
Я тоже делаю ретрит
безъязыковой трубкой рта.
Стремлюсь я к свету и добру,
дарю тепло осенним днём
в холодном сумрачном бору,
средь листьев, крытых серебром!

Уже спустившись с гор к людям, Эркемен любил рассказывать за чаем эту не совсем обычную историю. И если слушатель не верил ему, доставал из походной сумы помятую тетрадку. Поправлял жидкую бородку, украшенную первой сединой, улыбался, и голосом, полным заботливого участья, зачитывал это стихотворение.