Большой Гнездниковский

3. Дядя

В те годы, Пётр Трофимович, дядя мой, ещё работал немного. Преподавал рисунок в Архитектурном и вёл группу учеников у себя дома. На доход от этого особо не разгуляешься, но жили не жаловались… как я сейчас понимаю, было с чем сравнивать, только-только от войны стали отходить.

- Ой, Серёженька, - начинала, как всегда тётка Полина. – Дядя Петя твой, такой застенчивый, такой стеснительный… когда нужно кулаком по столу, он только глазами поведёт; когда ногой дверь открыть – он робко постучится. Вот и получается, что все однокашники его по ВХУТЕМАСу давно академики и заслуженные, а он преподаёт в своём Архитектурном – и большего ничего не может. Так он ничего и не добился за это время, а ведь всю войну прошёл… вот так и живём от получки до получки…

Ох, сколько рассказов о жизни я услышал от неё и не только, но и от других тоже, прошедших нелёгкую школу жизни. Вот сейчас собрать бы всё это воедино?!.. да мал я тогда был, не понимал ценности такой информации, - слушал всё, но ничего не слышал, интересы мои в другом русле лежали, а сейчас поздно уже – память дырявая стала… 

- Он же, дядька твой, в сентябре 41-го в ополченцы пошёл. – продолжала рассказывать тётя. - Тогда многие шли добровольцами. Уже в июле первые дивизии были сформированы. Там и художники были, и музыканты. Ты можешь представить такого бойца Петра Трофимовича Сипина?! А?.. вот и я об этом же. Он кроме кисточки в руках держать ничего не мог. А тут война. Да не он такой один. Много таких героев было, мир праху убиенным – все полегли. Ими дыры затыкали, пробитые немецкими танками в нашей обороне. Одну винтовку на двоих давали и то, - оружие ещё с первой мировой войны осталось – трофейное. А что, я к нему в часть ездила, не все знают. Вот такая твоя крёстная смелая была. Нашла его больного, весь во вшах…ой, лучше не вспоминать. Но одно тебе скажу, Серёженька дорогой, не будь ополченцев, немцы к декабрю по Красной площади маршировали бы… как Петя выжил, один Бог знает…

А потом я сам узнал, что по ранению Пётр Сипин, которому тогда шёл 44 год, оказался в Москве в госпитале. Потом вернулся домой, чтобы написать портрет какого-то генерала…  кому-то «наверху» это очень понравилось, и он надолго остался в городе. Сколько Пётр пробыл дома и сколько успел написать «служебных» портретов, я не могу сейчас сказать. Но этого было достаточно, чтобы окрепнуть и вернуться в строй. Он опять на фронте, но уже в качестве художника.  Конечно, Пётр Трофимыч был бойцом, но служил теперь при штабе и выполнял «особые поручения»: рисовал всё увиденное. Каким образом ему удавалось возить с собой этюдник, набитый доверху красками и успевать писать между боями, а иногда и вовремя них, для меня остаётся большой загадкой.
 
Тот чемодан этюдов с натуры, который он привёз с фронта, послужили ему рабочим материалом для написания двух больших полотен: «Переправа через Дон» и «Переправа через Днепр». Они долгое время висели в Ленинграде в музее Красной Армии. Дальнейшая судьба их мне не известна.   

Тётя изредка показывала мне святая святых – потайной шкафчик. Мы подходили к нему, она вопросительным взглядом смотрела на меня: готов? И видя мою восторженную физиономию, открывала…  предо мной являлась необычайная картина: на верхней полочке в особом порядке были выстроены небольшие по размеру иконки, со Спасителем в середине, и тут же, маленькой звёздочкой, теплилась лампадка. Тётя крестилась и говорила: «Это я с войны начала верить, ясно осознав, что без Бога шагу не ступишь. Как можно человеку помочь, когда ты здесь, а он там под пулями?.. только молитвой. Кто его знает, может и Петра, дядю твоего, так вымолить смогла?! Он же живым скелетом с войны вернулся, но живой, а это главное!» 

Это сейчас кажется неправдоподобным делом: держать иконы в шкафу, скрывая их от чужого взгляда. Но шестидесятые хоть и были годами оттепели, но церковь в это десятилетие была особо гонима. Зайти в храм и поставить свечку было далеко не безопасно, как минимум, для своей карьеры.

- У нас есть картина, - продолжала говорить тётя Полина. – Которую мы прячем… она может в наше время далеко не всем понравится, но потом, я думаю, она обретёт большую цену… но это потом.

Она поманила меня к себе и на ухо шёпотом произнесла:

- Там Сталин изображён… пойдём, я тебе её покажу. Только оставь это при себе, никому не проговорись…

Она приоткрыла дверь в довольно вместительную кладовку и вынула оттуда картину, обёрнутую холстиной...

- Вот, смотри?!

На картине был изображён Сталин в шинели, в его излюбленной позе: руку за лацкан. Стоит он в мавзолее у изголовья Ленина, задумчиво прищурив глаза, глядя куда-то в темноту.

- Написал он её в 47-ом, как раз появилось время после «переправ» и служебных портретов. Ему друг один рассказал как-то историю, что тот от кого-то слышал, что вождь в декабре 41-го, приходил в мавзолей и стоял рядом с Лениным, как бы советуясь: что делать дальше? Сталину предлагали эвакуацию из Москвы и всему правительству тоже, но он с места не сдвинулся, -  во, какой был! Вот Петя и схватился за эту мысль. Ну, чего тут лукавить, - мечтал «Сталинку» получить, а когда перед выставкой показал Грабарю, тот за голову схватился: Петя, ты что с ума сошёл?! Разве может вождь всех времён и народов с кем-то советоваться? Он и сам всё знает! Ты спрячь её и не показывай никому, а то загребут тебя и не посмотрят, что ты с маршалами чаи распивал…

Я был далёк от этого, в политике ничего не смыслил: кто?.. кого?.. зачем?.. за что? А как был написан Сталин на холсте мне очень понравилось. Ведь главный критерий «хорошести» тогда был: ну, как живой! А как по-другому?

Мы очень любили прогуливаться вместе с дядей Петей по Тверскому бульвару. В ту пору, именно Тверской бульвар был мне ближе и роднее, чем все остальные. Я с упоением слушал всевозможные истории, связанные с этим местом. А сейчас только и помню, как дядя рассказывал о том, что «Пушкин» Аникушина, раньше стоял вначале бульвара, о на той стороне находился монастырь, но монастырь снесли и в 61-ом построили современный роскошный кинотеатр «Россию», да, и «Пушкина» благополучно переставили на туже сторону, где он по сей день прибывает.

- Серёженька, а вон видишь старичка в шляпе, с усиками и с палочкой – в сером плаще. – говорил дядя, указывая на согбенную фигуру, идущую нам навстречу. – Так это Вячеслав Михайлович Молотов, министр иностранных дел в прошлом, тот, который мирный договор с Риббентропом подписал…

Конечно, я не знал тогда никакого Молотова, тем более, кто он такой, и сколько он подписал расстрельных списков (больше Сталина, это я теперь знаю), но интуитивно понимал, что эта фигура представляет особый интерес для дяди, который на время уходил в себя, наверно, вспоминая прошлое. Мне льстило, что я ещё такой маленький неприметный парнишка и вдруг гуляю по одному и тому же бульвару с важными дяденьками…

Радиограмму о смерти Петра Трофимовича я получил в сентябре 74-го в Гаване, где наш танкер стоял под разгрузкой. Было горько и обидно, что не стало такого прекрасного человека…

В Москве я оказался только зимой…

-Ты знаешь Серёжа, какой выдался день похорон Пети?.. просто чудо! Начало сентября… солнце вовсю! А сколько студентов собралось, - весь Гнездниковский заполонили. Ты знаешь, я просто не ожидала, что столько людей прощаться придёт. Оказывается, не только я одна его любила…

Полина Николаевна дрожащей рукой достала носовой платочек и стала усердно протирать глаза.

- Он всё любил твои рисуночки рассматривать. Радовался, что хоть кто-то из их рода художником станет…

                                                (продолжение следует)

                                                      2020г