Этюды

Этюдом называют подготовительную картину, которую художник рисует с натуры. По-французски etude, означит «наблюдение».
 I Предчувствие
Катя – так звали новую девочку, своим поведением резко отличалась от остальных. Она не хихикала и не визжала дурным голосом, не шепталась с заговорщицким видом  с другими девчонками. При любых «заварушках», случавшихся в классе, оставалась подчеркнуто спокойной и держалась с достоинством. Да, пожалуй, главной ее чертой было именно достоинство. Виктора удивила ее необычная фамилия, он для себя решил, что она имеет греческое происхождение. Это предавало ей дополнительный ореол некоторой загадочности.
Как-то зимой в их классе не состоялся урок физкультуры, и класс был отпущен на улицу. Начались обычные школьные игры: мальчишки атаковали снежками девчонок, те, в свою очередь, пытались отомстить – натереть лицо снегом, или бросить ком снега за шиворот. Виктор догнал Катю и легонько бросил в нее снежок, стараясь не попасть в лицо. Катя, в ответ стала мягкими движениями натирать снегом его лицо. А он стоял, блаженно улыбаясь. При прикосновении ее рук, пахнувших земляничным мылом, его охватило странное чувство – беспокойства и одновременно умиротворенности. В ее руках снега уже не было, она своей рукой просто гладила его лицо. Потом заглянула ему в лицо с немым вопросом:
«Ну, что?». Он ее обхватил, как будто хотел повалить в сугроб – таковы правила игры. Но не смог. Получилось, что он обнял ее и замер. Их лица оказались рядом. Она смеялась и оба были счастливы. Фактически это были их первые объятия, и первое проявление любви. С этого момента Виктор обрел беспокойство - постоянно думал о ней, мечтал о чем-то еще неосознанном. Придумывал, как сделать что-нибудь такое, чтобы ей было приятно. Он купил земляничное мыло и каждый вечер, ложась спать, нюхал его и проваливался в сон, как в сказочное облако.

II Ночь в океане
Ночь наступила неожиданно. Словно упала с неба. Нахлынуло чувство неуютности, граничащей с тревогой. То ли от сознания того, что вокруг на многие сотни миль раскинулась жутковатая громада океана, то ли просто от чувства одиночества. Сон не шел, и Виктор поднялся на верхнюю палубу лайнера. От ночной тьмы океана захватило дух.  Все, что было за бортом внизу, представляло собой застывшее черное пространство, на фоне которого выделялись две легкие серебристые дорожки, истекающие из носовой части корабля. Теплоход не шел и не плыл – он просто завис в окружившей его плотной, на вид твердой субстанции, казалось, вытеснившей собой весь мир. И только легкая вибрация палубы выдавала напряженную работу его невидимых машин, непонятно на что расходующих свою энергию.

На фоне густой мрачной темноты океана, сверкающий над головой купол неба, поражал своим безграничным и, каким-то радостным простором. Густые яркие звезды, казались совсем рядом. А за ними зрительно ощущалось пространство до звезд помельче и до звездочек, образующих скопления на совсем далеких расстояниях. Виктор с предельной ясностью, наверное, впервые в жизни осознал, что  мир – он вон там, над головой, а здесь, где мы живем, на Земле – это какая-то окраина настоящего мира – обочина жизни.   

Какой большой умник мог придумать, что до самой близкой звезды нужно лететь сколько-то лет, да еще при этом нестись с совершенно несусветной скоростью – со скоростью света!? Вот он весь мир, и даже не рядом, а вокруг нас, а мы, соответственно, внутри него. Впервые Виктор усомнился в науке. Что-то в ней не так. Верующие говорят: «гордыня заела». И точно, человечество возгордилось, как будто оно все знает и почти все может.
Потянуло прохладой, небесные миражи рассеялись и захотелось укрыться. Виктор вернулся в каюту. Бокал теплого вина помог согреться и успокоить душу. Сон пришел неожиданно быстро.

III Осеннее.

Поздней осенью – обычно в средней полосе это конец октября или даже ноября – наступает момент, когда последние остатки тепла ушедшего лета растворяются в потоках воздуха неотвратимо проникающих с верхних широт и несущих холод и неуютность. Становится зябко, сыро и мрачно.
Плотный грязно-свинцовый слой облаков закрывает небо. Со стороны заката он окрашивается в лилово-красные цвета запекшейся крови. Ветер гонит по земле опавшую листву, давно утратившую свои яркие сентябрьские краски.
Сотни и тысячи черных птиц сбиваются в плотные стаи, галдят и мечутся между голыми ветвями деревьев в поисках выхода к чистому небу, к солнцу. В холодном сыром ветре птицы улавливают дыхание Арктики, и это для них является сигналом к перемене места обитания: пора в путь – на юг, к теплу.
Невообразимый галдеж и паническое метание создает молодняк – птицы, вылетевшие из гнезда всего лишь весной текущего года и не понимающие, как спасаться от наступающей стихии. Одни пытаются найти своих родителей, другие – прибиться к птицам, умудренным жизненным опытом, которые наверняка знают, как следует поступать в подобных ситуациях. Сформировавшиеся стаи исчезают за низким осенним горизонтом. Там спасение.
Не все птицы улетают. Одних сковывает страх, другие считают, что в городе всегда можно найти тепло и еду. До весны доживают далеко не все. Впрочем, как и среди тех, кто покинул родное небо и улетел искать счастье за горизонтом. И тем, и другим предстоит борьба за выживание. Победят наиболее выносливые и проворные. Те, кто лучше приспособится к невероятно тяжелым условиям...
IV Погожим осенним днем

Редкий погожий октябрьский день. Собака, устроившись на солнечном пригорке напротив въезда в гаражи, ловила слабое солнечное тепло.
Проходя мимо, я бросил в сторону собаки фразу, в том смысле, что собачья жизнь, в общем-то, бывает очень даже неплохой.
В ответ собачья морда, до того уткнувшаяся в теплое место своего тела, задралась в небо и коротко дежурно пролаяла. Без злобы, для порядка. Собака дала понять, что она здесь не просто так, а при службе. В то время, как другие шастают здесь без дела, да ещё и нарушают покой. Выполнив дежурную процедуру, собачья морда заняла исходное положение.

VI Глаза

Представьте себе мужское лицо: в меру удлиненный овал, крепкие скулы, прямой римский нос, крупные морщинистые, но не старческие складки. Густой загар, приобретенный, скорее всего, в горах (был апрель). Человек с таким лицом вызывает чувство симпатии, уважения и доверия.
Начать с ним разговор человеку новому поначалу кажется приятным. До тех пор, пока тему разговора ведёте вы. Но наступает момент, когда интересно услышать мнение собеседника:
– Вы понимаете? Где справедливость? Что вы думаете по этому поводу? – вам хочется получить подтверждение или опровержение ваших слов. Вы смотрите в глаза вашему симпатичному собеседнику, и что вы видите? Точнее, что вы не видите? Вы не видите его глаз.

Глаза у него на месте. Красивые, как всё остальное – большие миндалевидные, под густыми мужественными бровями. Глаза есть, но взгляд отсутствует. Точнее вы не можете его уловить. Вы пристально всматриваетесь и понимаете, что он устремлён… в никуда. То есть, он не направлен на вас или на какой-либо конкретный предмет.
Вначале это кажется странным. Через некоторое время вас начинает охватывать беспокойство. Видит ли вас собеседник? Видит ли он вообще? Возможно, он слеп? Ведь существует же такой вид слепоты, когда все внешние атрибуты зрения выглядят  действующими, тем не менее, человек ничего не видит. Возможно, он вас и не слышал? Вы впадаете в лёгкую панику и пытаетесь установить контакт:
– Уважаемый NN, вы со мной согласны? Я могу рассчитывать на справедливое решение моего вопроса?

Человек, сидящий напротив, реагирует нормально. То есть, как и положено человеку, участвующему в беседе:
– Да-да, я вас внимательно слушаю. Продолжайте,
– Вы облегчённо вздыхаете и продолжаете разговор, заглядывая ему в глаза. Через мгновение вновь натыкаетесь на его отсутствующий взор. Теперь вы сбиты с толку. Если полагать, что этот человек находится в состоянии беседы с вами, почему его глаза остаются безучастными. И, если правда то, что глаза являются зеркалом души, то где же душа у этого человека? И вдруг...
В облике моего собеседника что-то неуловимо изменилось. Складки на его лице разгладились. Лицо словно осветилось. Показалось, что он готов был улыбнуться. Нет, он не улыбался, по-видимому, этого с ним не случается никогда. Тем не менее, я готов был поклясться, что он хотел улыбнуться. Я вновь заглянул в его глаза. В них словно мелькнула искорка жизни и тот же час погасла. По-видимому, человек вспомнил что-то для себя приятное.

До вас стало что-то смутно доходить! Этот холодный, бесчувственный, как плита мрамора, взгляд – обычная рабочая маска человека, вынужденного каждый день по многу часов подряд выслушивать рассказы о бедах людей, приходящих к нему за справедливостью, надеясь на помощь.
Всегда почти одно и то же: крыша, потоп, больше терпеть нельзя, пенсия, больная мать, сумасшедший свёкр, соседи, никто ничего не хочет…
А что может он? Он сюда посажен успокаивать и обещать. Обещать он может, но и только.

Глаза, устремлённые в себя. Что это? Усталость от жизни? Боль от переживаний? Следы глубоких страданий?
Красивое мужское безжизненное лицо. Вы уходите от него с чувством глубокого сострадания. Адский сизифов труд. За какие грехи его посадили на это место?
Я впервые побывал на приёме большого чиновника. Добиться этого приёма было не просто.