Письма к будущему другу

Письмо 1. Приветствую тебя!

Дружище, приветствую тебя! Нашу переписку хочу начать с разговора о «крохотном» (как тромб в кровотоке человека), но весьма значимом (to be or not to be) обстоятельстве – смысле жизни. И начну, пожалуй, вот с чего. Есть два основных способа жить: осмысленный, имеющий в основе своей некую магистральную идею, и противоположный, основанный на принципе «живи пока дышится», одним словом, – наобум.
Скажу о втором. Отсутствие фундаментальных смысловых ориентиров «приверженцы наобума» компенсируют множеством мелких умозрительных утверждений. К примеру, есть ли смысл в утренней чашке кофе? Безусловно есть: сварил поутру арабику – вышел из дома бодрячком. На следующее утро включил кофемашину, сва… а она не мелет, визжит, как поросёнок. Закончились зёрна? Не беда! Открываем дверцу кухонного шкафчика… а кофе-то нету. Вот растяпа! Вчера шёл с работы, думал: «Надо купить». Подумал и тут же забыл, что без утренней чашечки кофе жизнь не начинается…
И так во всём. Порой кажется: ворох бытовых привычек и есть смысл жизни. Любо-дорого наблюдать крепкую домохозяйку, как ловко она управляется – оркеструет(!) «партитуру» домашнего быта – чем не смысл жизни! Вот только жить с подобной музыкой «не комильфо», непрочен обере;г, сотканный из житейской ловкости и чувственных пристрастий. Рушится он, как карточный домик, а вместе с ним рушится мир наших привычек, исчезает то, на что мы опирались, от чего отталкивались и благодаря чему держались в этой жизни «на плаву».
                                                  * * *
Как гору ни толкай – с места не сдвинуть. А вот малый камень при дороге всяк проходящий пнёт с пристрастием. И полетит гранитный голыш с тёплой, пропитанной солнцем дорожки в сырую канаву, в хмурую бурьян-траву, Марьин чертополох…
Тут-то и наступает момент истины! Как сохранить себя, если большого и прочного, как гора, нет, а уберечь то малое, что есть, – проблема? Стать частью горного склона – духа не хватает, вжаться в дорожное полотно (да так, чтоб заподлицо!) – гордыня не велит. Вот и живёт человек с оглядкой, шаг вперёд два шага назад – куда уж тут до будущего.
С другой стороны, мир, сотканный из столь непрочных соединений, обладает поразительной исторической выносливостью! Тысячелетия сменяют друг друга – а он жив, несмотря на очевидную склонность к случайному разрушению. Закрадывается мысль: может быть, его поддерживают иные более высокие смыслы, не связанные с поверхностной рябью чувственных привычек? Ведь то, что объединяет нас с Источником жизни, не регулируется количеством кофейных зёрен в кухонном шкафчике.
Ты спросишь: что такое высокие смыслы и как отыскать их спасительное нечто? Что ж, прямой вопрос требует столь же прямого ответа! И я готов удовлетворить твой вспыхнувший интерес, но – в следующем письме.
Желаю нашим помыслам мира и согласия с сердцем!
Твой будущий собеседник.
Письмо 2. Матрица

Дружище, приветствую тебя! Я заметил забавную физиологическую особенность: когда мы собираемся сказать или только подумать о большом, высоком и главном, наши лёгкие непроизвольно раздвигаются, и мы всей грудью, как после долгого пребывания под водой, вдыхаем порцию «спасительного» воздуха, будто хотим надышаться впрок на всю оставшуюся жизнь. Этого не происходит, когда мысли сообщают нам о привычном, регулярном и установленном. Выходит, даже на уровне физиологии мелкое и значительное разделены неким барьером. У одних – это особенный (сладчайший!) глоток воздуха, у других – сорокадневный пост, отсекающий от сознания всё проходящее. У третьих – обет молчания (сокры;ть от пагубы уста), у четвёртых… – человек многообразен в своих проявлениях.
Земные смыслы (утренний кофе и прочее…), даже если их много и они замечательные, напоминают атрибуты аквалангиста (баллон с воздухом, дыхательная трубка, ласты…). Дышать следует размеренно, двигаться плавно (адреналин вырабатывать порционно), восторженные «ахи» купировать работой ума и по соображениям безопасности не углубляться ниже регламента погружения.
Да-а, выжить под водой непросто, требуется алгоритм, некая архитектура смыслов – матрица! Стал членом матрицы, этаким пикселем – и плавай на здоровье!
А теперь представим невозможное: один неуёмный пиксель проделал в матрице дыру, выбрался берег и впервые увидел небо. Ему, привыкшему к инертным матричным диэлектрикам и бесцветным вольфрамовым проводникам, привиделось нечто огромное, иссиня-синее! О-о, теперь, как ни пугай беглеца внесистемными последствиями, назад в матрицу он не вернётся.
«Аннигилировать его, что ли?» – наверняка подумает системный блок, наводя на пиксель лазерный аннигилятор, а потом и вправду нажмёт кнопочку «on» и проаннигилирует беглеца. «Всё, как у людей!» – усмехнётся спикер центрального процессора, глядя, как горит несмышлёныш. И добавит, размазав песочный хрипоток по коммутативным векторам матрицы: «Гений на плахе – случай невыдающийся».
Фантазируем дальше. Пока система латала дырочку в небо, пиксели, кто побойчей, нагляделись на голубень вволю! Кое-кто даже попытался тайком, минуя реставрационные стежки выскочить из матрицы – куда там! Одних беглецов отправили на аннигиляцию. Других («Мы же не звери!») – обесточили на двадцать пять лет. За что? За то, что в глазах у них обнаружилось отражение неба – вот за что. Короче говоря, мало, кто выбрался на свободу. Те же, кто в дырочку не полез, толкуют промеж себя: «Опасно с небом в приглядки играть, не ровен час, споткнёшься на ровной дороге». Невдомёк утробным пикселям: спотыкается идущий, летящему дол не страшен! Слышите голос ветра?
– Дыши;те глубже! Дыши;те глубже! Небо приветствует вас, бывшие пиксели!
 Это проказник борей подтрунивает над радостью беглецов, одолевших переплетение стежков.
– А матрица? – спросишь ты. –Ей какого?
– О, не беспокойся, матрица бодрячком! Синтезировала голубой тон и красит в «небо» все свои проводники и диэлектрики.
– Ближе к небу! – улыбается очаровашка спикер, проверяя прочность голубых стежков на памятной заплате в небо…
                                                * * *
Прости, дружище, я так и не ответил на твой прямой вопрос. Рассыпал ворох пристрастных «бла-блашек», а о главном ни слова. Обещаю непременно исправиться, но – в следующем письме.
Желаю нашим помыслам мира и согласия с сердцем!
Твой будущий собеседник.
Письмо 3. И снова "вокруг да около"

Дружище, приветствую тебя! Сегодня я хотел бы отложить в сторону начатый текст о смысле жизни и поговорить просто о жизни. Мы не знаем друг друга и, скорее всего, никогда не увидимся, но нас объединяет жизнь! И хотя в этой жизни нам, подобно двум параллельным прямым, не суждено встретиться и насладиться в точке пересечения беседой, посылаю тебе стрелу. Если я правильно рассчитал сопротивление воздуха (нашу забывчивость) и взял верный азимут, стрела вонзится в дверь твоего дома. Её параболическая траектория соединит нас, а нить, которую я привязал к оперенью стрелы, позволит нам (подобно проводу для радиосигнала) услышать друг друга. И ещё. Если встречный ветер не сорвёт записку с острия наконечника, до тебя долетит то, о чём я думал, подготавливая стрелу к полёту. Как видишь, дело за малым, предлагаю тебе поступить также: собраться с силами и немного сойти с ума. Надеюсь, мои слова не покажутся тебе пустой усмешкой разделяющего нас пространства, и мы превратимся из чужаков в возлюбленных собеседников. Ведь это так просто!
Начну свои рассуждения вот с чего. Я часто разговариваю с умершими друзьями и считаю, что согласие, которое испытывали два человека в общении друг с другом, не прерывается со смертью одного из них. Если отпить из стакана глоток воды, разве оставшаяся вода в стакане перестанет быть водой? Так и согласие. Но если про воду можно сказать: «Она изменилась в количестве!», то про согласие нельзя сказать даже этого. Понятие «согласие» не имеет количественного признака. Его единственная бинарная характеристика – факт присутствия: есть или его нет. Конечно, можно дробить согласие на множество компромиссных величин, но это не варианты согласия, а некие договорённости «ты мне – я тебе». Какое же это согласие?
С умершим другом можно говорить более откровенно, чем с самим собой! Когда человек беседует о себе с самим собой, он близорук. Нет ни третейского судьи, ни расстояния, с которого неразличимо второстепенное и видно главное. Друг-собеседник – это то и другое вместе. Тем более друг умерший. Он не способен подмутить представление человека о самом себе качествами собственной личности. Друга нет, вернее, он есть, но превратился в зеркало, в котором человек имеет возможность видеть себя со стороны. И пусть эта сторона – виртуальная придумка. Ведь доказано, что мысль – явление материальное, значит, и всякий виртуальный образ как плод ума и чувственного воображения с момента своего возникновения становится конкретным элементом действительности.
И вот, что ценно. Разговаривая о себе с умершим другом, мы «выслушиваем» мнение доброжелателя. В его «ответах» нет тайных смыслов и подковёрных замыслов. Взаимная доброжелательность, как яхта под белым гриновским парусом, несёт нашу беседу в волнах Житейского моря. Бывает, однако, друг незаметно выпадает из воображения, и мы переходим на разговор с собой, какие мы есть. Эту подмену надо вовремя почувствовать и не позволить лукавому подвести нас к самообольщению – разговор наедине с самим собой всегда пристрастен, и значит, льстив.
На этом рассужденьице я, пожалуй, завершу свой мысленный экспромт. Обещаю непременно вернуться к разговору о главном, но – в следующем письме.
Желаю нашим помыслам мира и согласия с сердцем!
Твой будущий собеседник.