Рецензия на «Весна египетская. Психолирический детектив» (Константин Могильник)

Дух русской литературы в постсоветскую эпоху

О романе Д. Каратеева и К. Могильника «Весна египетская»

Роман двух киевских писателей Дмитрия Каратеева и Константина Могильника «Весна египетская» представляет собой яркий пример современной русской интеллектуальной прозы. Его главным достоинством является сочетание глубокой культуры с точным знанием того, что происходит с душой русского - или украинского, или, лучше сказать, всякого постсоветского - человека сегодня, в эпоху тотального кризиса духовности, вызванного вхождением одной шестой части суши в открытый мир варварского капитализма.
Д. Каратеев и К. Могильник определяют жанр своего произведения как психолирический детектив, а учитывая то внимание, которое на страницах романа уделяется процессам раздвоения личности, вызванного таким традиционным русским галлюциногеном, как водка, понимаешь, что «психолирика» здесь – производная психоделики. Однако у читателя не остаётся и тени сомнения, что произведение в разряд «криминального чтива» зачислено весьма условно. Конечно, в романе есть убийство: центральным событием всего повествования является выяснение обстоятельств, кто зарезал деревянным мечом (так!) выдающего путешественника, землепроходца Романа Парру. Однако основной читательский интерес прикован не к преступлению, а также не к процессу его раскрытия, а к тем душевным проблемам, которые пытаются решить персонажи, не имеющие жизненной колеи. Как поётся в дурацкой песенке, они вынуждены лепить свои духовные миры «из того, что было», чтобы в них найти какую-то защиту от гнездящегося в их душах и окружающего их абсурда.
В этом смысле показателен образ главного героя-нарратора Михаила Чванова. Человек с очень странным, но очень характерным для нашего времени образованием: учился всякому ведовству на факультете чего-то нетрадиционного, который к тому же, как Раскольников, не закончил. Ему, как многим и многим, приходится зарабатывать на хлеб поездками за границу вместе с «челноками». Оказавшись в Египте, Михаил Чванов становится мусульманином Махмудом Ашрафом, личностью с двумя национальными идентичностями. История не столь удивительная, сколь типичная для нашего смутного времени, в котором все куда-то едут в поисках лучшей доли. Удаётся ли ему построить свой мир, мы не узнаём, потому что роман заканчивается, но, по крайней мере, назад в славянскую, христианскую цивилизацию он возвращаться не собирается, хотя и до правоверного мусульманина ему тоже далеко.
В расщеплённых шизофренической полифонией современного мира сознаниях персонажей романа традиционные понятия о «добре и зле» живут как случайно нестёртая информация или некое «экстрасенсорное» чудо (например, Чванов сам себе не может объяснить, откуда у него тяга к поэзии). Страсть к стихам у Инески, отчаянно любимой Чвановым героини, скорее является следствием привычки потреблять красивые фразы, нежели средством самосовершенствования. Из нашей, «необобщаемой житухи» , где верх и низ неразличимы, приходят к нам и другие герои: Муза не менее страстно любимая Чвановым героиня, подозреваемый в убийстве Р. Парры Сергей Сергеевич Фомин, - несомненный сын персонажа из известной песни В. Высоцкого. Не является исключением и гениальный путешественник, любимец женщин Роман Парра, кому многие завидуют и у кого вроде бы есть все данные, чтобы стать героем, этаким Заратустрой, способным явить миру пример новой полноты сознания и жизни. Но и он оказывается, так сказать, не на высоте задания: слишком падок на эффектные, пафосные жесты. Каждый из персонажей романа является современным пкаро, который скользит по поверхности Земного шара без цели, не зная, по-видимому, слов пройдохи Паблоса из знаменитого романа Кеведо : «Внешнее изменение среды ни к чему не приводит, если нельзя измениться внутренне».
Михаил Чванов, рассказывая об обстоятельствах реального или инсценированного убийства Романа Парры, совершает путешествие в глубины опустошённого - или изначально пустого - сознания, прежде всего собственного. В этом смысле «Весна египетская» является скорее духовно-авантюрным романом, нежели детективом. Книга возвращает нас к традиции Джозефа Конрада. Это современная версия «Сердца тьмы», только тьма в данном случае – это бессодержательность и суетность души современного человека, неспособного сформулировать высокие цели и потому живущего завистью к успехам другого (путешественника Романа Парры). Знаменательна эта близость Чванова к Пушкинскому Сальери. Завистью одержим и сосредоточенный сын «сосредоточенного Серёжки Фомина».
Но было бы ошибочно видеть в «Весне египетской» «чёрную прозу». Это светлое, легкое и обнадеживающее чтение, потому что, в осознании нищеты своих душ, персонажи, вполне по-христиански, обретают опору. Неведомо почему и как, Чванов превращается в ретранслятор стихов, которых никогда не читал. Может, и правда, что душа Романа Парры вселилась в него, а может, страсть к стихолюбивой Инеске даёт себя знать. Не обошлось тут и без влияния Али-Бабы, киевского стихотворца Дмитрия, которого Михаил сопровождает в Египте. Другие персонажи, как и Михаил, глубоко тоскуют по высшим истинам, по красоте, по Богу. Это следует из их странных поступков, а главным образом, из велеречиво-иронической модальности их разговоров. Как и положено, в финале романа происходит взрыв светоносных энергий, который сулит надежду на возрождение (правда, без гарантии, что возрождение на самом деле состоится). Одним словом, «Весна египетская» является произведением, глубоко укоренённым в русской классической литературе, наследующим её гуманистическую традицию.
В заключение хотелось бы сказать несколько слов о языке романа. Это, пожалуй, главное достоинство произведения. В нём мастерски представлена вся полифония - абсурдность, грубость, тавтологичность, опустошённость и одновременно красота - современной русской речи, которая интегрирует взаимоисключающие элементы: осколки возвышенного церковного или поэтического стиля, словарь совдепии, грубое просторечие и виртуозные вкрапления мата. Сюда примешиваются: мощнейший арабский языковой пласт, французские, немецкие, английские, испанские, польские фразы и цитаты. Такое впечатление, что персонажи романа говорят языком то весёлого и хулиганствующего протопопа Аввакума постсоветской эпохи, которому кто-то подарил путёвку в Хургаду, то голосом пришедшего постсоветского Хама, а порою отдаются чистым лирическим стихиям. Весь этот тонко организованный языковой хаос стоит на непоколебимой основе мировой и русской культуры: на поэзии А. С. Пушкина, на прозе Ф. М. Достоевского, на стихах и романах Серебряного века, на произведениях французского символизма, на мировом литературном модернизме и авангарде. Пёстрая языковая партитура текста, на наш взгляд, выполняет две важные функции. Во-первых, она точно воссоздает тот конфликт концептуальных рядов, то «эпистемиологическое безумие», которое характеризует мышление современного человека. Как говорил один драматург, «смесь гороха с капустой». Во-вторых, благодаря такому способу рассказывания (или, как сейчас говорят, наррации) история убийства (или инсценировки убийства) превращается, как во всяком хорошем русском романе, в философскую притчу о гении и злодействе, о духовности и пустоте, о Боге и дьяволе. Так в лицах «Весны египетской», просматривается старая добрая русская тоска по красивой духовно жизни.
Александр Пронкевич, канд. филол. Наук
Киев, 10 октября 2006 года

Константин Могильник   12.01.2008   •   Заявить о нарушении