Рецензия на «Открытка в никуда» (Светлана Шапиро)

Всем досталось. Страшно досталось. За что? Никто не знает.
Вот исповедь моего отца, прошедшего всю войну.
–– Война уже кончилась, а штабисты –– это же такие гады, довел меня один, –– ну и амба. Посадили не сразу, сначала отправили документы в Москву. Москва утвердила, и тогда сорвали с меня ордена и медали и повезли в Находку. Жили мы там в казармах, ожидали отправки парохода «Дальстрой». Подальше на рейде стоял «Дорстрой». Мы на него погрузили овощи, мясо, крупу, сухари, рыбу, но «Дорстрой» долго не отправляли. Вдруг он взорвался! Подняло его на воздух, и такое было зарево, будто море и небо горят! А потом –– только щепки по воде. От взрыва в домах на горе все стекла повышибло. Через неделю погрузили нас, тысячу восемьсот человек, в трюм «Дальстроя» и закрыли люк. Жара, духота! Кричим: «Заживо погибаем!» Капитан открыл люк и сказал: «Будете орать, пущу в трюм газ и задушу всех!»
Первый день кормили нас хорошо, второй день хорошо, а на третий сказали: «Хлеб заплесневел, и врач запретил его давать». Стали давать суп и кашу. Потом и этого не стало. Напали на нас вши. Мы били их, но скоро и бить перестали, бесполезно. От жары не знали, куда деться, раздевались донага, ползали по трюму. А к северу стали приближаться, стало холодно. Понадевали на себя все, что было, прижимаемся друг к другу, вшивые…
Давали нам уже по два сухарика в день, потом по одному. Когда уже стали давать по половинке, прибыли в бухту Провидения.
Начальником лагеря оказалась женщина. Здоровая бабища, сама взялась руководить разгрузкой осужденных. Кого на носилках несли, кого под руки вели, кто сам кое-как плелся. Всех в баню! В предбаннике стригли нас, брили. Начальница тоже, засучив рукава, мыла мужиков. Выходили с другого конца бани, переодевшись во все лагерное. Заключенные спрашивали нас: «Ты откуда? А ты откуда?» Искали земляков. Повели сразу в свои бараки. В лагере они ничего не знали о своих родных, письма туда не ходили, радио не было. Даже не знали, что война уже год как кончилась. Жили они очень хорошо, все у них было, даже шоколад, они все нам отдали.
И пошло на другой день! Кто от заворота кишок умер, кто от поноса. А я знал по разведке, когда мы не ели по трое суток, что нельзя наедаться сразу, по кусочку надо, хоть пусть того страшней жрать охота! Я просил ребят не наедаться –– но они не послушали. Человек двести сразу не стало!
Заключенные ходили там без конвоя. Рассказали, что раньше начальником лагеря был мужчина: «Уйдем на работу, к примеру, триста человек, а вернется на одного меньше. По одному расстреливал, просто так, ни за что. Убивал не каждый день, но мы по утрам прощались. А кормил хорошо».
Начальница очень нуждалась в рабочих, поэтому обустраивала нас под своим контролем. Тепло, светло, сытно было, но шоколад уже не давали. Я работал на прииске электросварщиком и автогенщиком, имел эту специальность еще до войны. Работал хорошо, и ребята, с которыми прибыл, тоже хорошо –– мы же фронтовики были, не уголовники.
У нас в бараке жил хирург, посадили его за то, что он вылечил пятнадцать немецких офицеров. Осудили его на двадцать пять лет. Очень добрый и умный мужчина. Однажды меня послали работать в порт. Ехал на открытой машине, дул шквальный ветер, я был в тулупе, но все равно промерз. Заболел. Приду к врачу, он смерит температуру, а температуры нет, говорит: «Симулянт» –– и не дает освобождение от работы, и не лечит. Я уже пищу не мог принимать, меня уже ребята под руки водили на работу. Но тут приехала лагерная комиссия, и с ними хирург из нашего барака. Он говорит мне: «Иди ты первым». Спрашивает: «Почему не обращался к врачу?» –– «Я обращался, говорю, а он, сволочь…» –– Так прямо и сказал при комиссии. Врачи сразу поставили на табуретку таз, пропороли мне шприцем между ребер и выкачали чуть не полтаза жидкости. Она уже сукровицей стала. Был мокрый плеврит, еще бы дня два, и я умер. Выявили тогда много больных заключенных.
А у начальника Чукотки болела жена. Куда ни обращался, не брались ее оперировать. Наш хирург сказал: «Создадите условия, я прооперирую». Все сделали, что он требовал, и он спас женщину. Тогда начальник Чукотки и начальница лагеря убрали того врача, назначили на его место нашего хирурга, и он дал мне отдохнуть и набраться сил.
Прошло четыре года. У меня уже кончался срок заключения. Нас отправили далеко, рубить деревья. Работали спешно, и я второпях разрубил коленную чашечку. Опять в больницу попал. Лечили долго, я уже стал поправляться, но хирург говорит: «Я тебя спишу на Большую землю. Перед навигацией отходит последний пароход, а потом наступит зима, и тебе придется быть здесь лишние полгода». Пожалел меня.
В лагере у нас цинга была. Начальница всех заставляла пить нерпичий жир, он противный, но мы пили. Один раз видим: на помойке куча капустных кочерыжек. Начальству привезли капусту, они засолили ее, а кочерыжки выкинули. Мы подобрали, помыли и съели. Цинга прекратилась. А то –– зубы шатались, из десен кровь шла, у некоторых зубы сразу по нескольку штук выпадали.
Двое ребят с большими сроками решили убежать на Аляску, прослышали, что там хорошо живут. И угодили в торосы. Давай кричать. Мы в лагере услыхали, побежали, но была ночь, голый лед кругом –– крик будто бы отовсюду, а не поймешь откуда. Привели собак. Собаки их нашли. Один обморозил руки и ноги, а второй умер в больнице.
Когда я уезжал, в лагере от тысячи восьмисот человек, с кем я прибыл, осталось восемьсот, остальные умерли. А народ был очень умный и умелый. Сказали бы нам завод построить, и построили бы. Без посторонней помощи.

Нина Бойко   26.12.2010 22:56   •   Заявить о нарушении