Рецензия на «Дно» (Владимир Борейшо)

Начало РЕЦЕНЗИИ
«Всё… Продрало нутро… Мать его, Николай Васильевич...
Несите меня, алкаши забубенные,– Франсуа Рабле, Чарлз Лэм, Томас Карлейль,– к Северной звезде. Там отойду. С Ремизовым, Пильняком…
Жизнь, чего уж там: сухой и пыльный то ли пассат, то ли хамсин, что дует из Сахары по направлению к Гвинейскому заливу в период, когда темнеет пластиковый стаканчик от бессчётного количества пролитых четвертинок пока вдруг не наступит март.
И снизится видимость и помутнеет Солнце на несколько дней, подобно туману.
Жизнь, такая она. Как у Замятина. И все остальные звуки растворятся в терзающей душу орнаментальной прозе. И зашелестит заиндевевшими листьями Симфония Андрея Белого. Серебряный голубь. Котик Летаев, мать ети. И дрожащий край парусиновой крыши… Да и он исчезает, сорванный с кольев осиновым ветром.
Жизнь, что там галактики. Ирвин Уэлш. Мюррейфилд (вы просто издеваетесь!) Может быть. Тяжело в учении, легко в бою.
Жизнь, чего уж там. Хьюберт Сэлби. Реквием по мечте.
Жизнь, у неё свой почерк.
Как едрёный корень.
И нефиг вливать в горло до крайней капли тошнотворный руш.
Жизнь, времена меняются.
Ах, этот удивительный род растений семейства лилейных, с вьющимися или лазящими стеблями. Или того лучше – с сетчато-жилковатыми усатыми листьями. Да что там медицина!..
Жизнь, чего уж там.
Жизнь.
Всё когда-нибудь кончится».
Зародившись в рамках нормативной эстетики, стиль автора изначально связывался с лаконичностью и ясностью формы и противопоставлялся манере соцреализма с его эстетической вычурностью и избыточностью. И тому, вне всякого сомнения способствовали новояз авангардистов, сказ, фрагментарная и монтажная проза выползшего из заточения андерграунда, а также теоретическое осмысление художественной формы формалистами, – все это свидетельствовало не только об интенсивном поиске новых способов изображения действительности, но и о ее полном переосмыслении, о попытках запечатлеть принципиально новое мироощущение. Причем, что интересно, целостность произведений Владимира Борейшо обеспечивается конструктивными элементами орнаментального стиля, ярко ощутимыми на уровне структуры художественного образа: кое-где это кубистический принцип (децентрированность образа, соединяющего в себе разнородные элементы и явления) и «прибавочный» (поэтический) элемент, создающий новые над-смыслы и целостность образа.
Вслушайтесь:
«Весна крутанула колодезным воротом, дни загремели цепью, сползая в ожерельную тьму.
- Эй, брателло, не гони порожняк, – прорвемся!
В спортивном костюме, с цепой на кило, с трубой… А что б не прорваться? – Прорвемся».
«Пьяная нежность пришла из пузатой бутылки, спустилась с ситцевых занавесок, выскользнула из дымохода».
«Я подарю тебе вторую реку.
Засыплю берег серым песком и притащу старый шезлонг.
Ты скажешь, что не существует другой реки, а в одной и той же воде нельзя купаться дважды.
А я отвечу, что есть. Есть реки, в которых вода течет вспять».
«Мир в сумерках окончательно выцвел. Сделался плоским, бесшумным».
«Березовая рощица облетела, и сквозь прозрачную суету тонких ветвей были отчетливо видны вороньи гнезда».
«Мотылек влетел под сиреневый абажур и теперь старательно убивался, подлетая все ближе к стеклянному солнцу».
«Хороша образная дилемма! Выпить то ли 2 полупустых стакана, то ли два полуполных. Два полупустых, в сущности, достались Мирону, чей опыт - наука прозревающему соседу. Пустое, оно ведь что в половинчатости, что в сумме - пустота и есть. Пшшш-ик!!!»
«Пить сок июньской травы. Считать танцующих в небе ласточек… Я зависал в пропитанной запахом мёда траве, невдалеке от гнезда трясогузки. Смелая птичка иногда пролетала прямо перед носом, словно провоцируя на хищный бросок. Проверяла, насколько я могу быть опасен для её потомства, дружно пульсирующего крохотными сердцами под голубой, в пятнышках, скорлупой».
«Сидеть на сеновале, свесив ножки, как на краю Земли, когда сверху сморят звёзды и рассуждать на вечные темы - это и есть счастье.
А темы вечные, и впереди ещё целая вечность...»
«А Ты, летящий во мраке над безвидной землей?
Услышишь ли мою молитву?
Узришь ли меня в хаосе осколков?
Если найдется минутка, приди. Я и пес давно ждем тебя здесь, на склоне горы, рождающей сны и туманы».
Помните скомороха Николая Семеновича Лескова по имени Памфалон: «Разве может слабый человек давать обет всемогущему, который предоставил чем ему быть, и мнет его, как горшечник мнет глину на кружале?..
Ты творец, а я тварь. Мне тебя не понять. Ты меня всунул в эту кожаную ризу и бросил сюда на землю трудиться. И вот я таскаюсь по земле, ползаю, тружусь. И не хочу быть, как ленивый раб, чтобы о тебе со всеми пересуживать, а буду тебе покорен и не стану разузнавать, что ты думаешь, а просто возьму и исполню, что твой перст начертал в моем сердце! А если дурно сделаю - ты прости! Ведь это ты меня создал с жалостным сердцем. С ним и живу».
Нет сомнения в том, что слово в реалистическом мире, рассматриваемое как чисто условный символ, в мире мифического мышления автора становится материальным образом своего значения, в мире, художественным принципом которого является организация прозаического текста по законам поэтической речи. И что характерно, кажущаяся словесная игра в тексте Борейшо на самом деле отсутствует, хотя в то же время в сюжете в явном виде развёртываются речевые фигуры, например, такие, как сравнение и метафора, что создаёт некоторое дополнительное смыслопорождение.
Необходимо отметить, что благодаря авторской принципиальной соразмерности между порядком текста и порядком повествуемой истории создаётся кажущееся заметное сходство некоего поэтического образа, который в свою очередь являет собой так называемое «непосредственное выражение идентичности существа», в котором развёртываются словесные фигуры в сюжетные формулы.
Сравните:
«Мотылек влетел под сиреневый абажур, и теперь старательно убивался, подлетая все ближе к стеклянному солнцу». «Пьяная нежность пришла из пузатой бутылки, спустилась с ситцевых занавесок, выскользнула из дымохода».
«…мчатся небесные егеря, пытаясь догнать убегающий ливень».
«Бабушка постарела, перестала выходить из дому, а в гости к ней зачастила медичка. Они запирались в комнате, глухо звенели склянками, разносили сквозняками по избе незнакомую пряную вонь. Потом из райцентра приехал поп в балахоне с крестом, пробасил непонятно и жутко, отчего все разом заплакали и вынесли, толкаясь в сенях, деревянный ящик».
«Мелодия впорхнула в окно вибрирующим ля минор. Отразившись в треснутом зеркале, освоилась, и стала робко заполнять комнату.
Он, саксофон, звучал, заставляя вспоминать о далеком континенте, навеки уснувшем под толщей воды, о старых кораблях, ржавеющих в безлюдных портах.
О времени, которое невозможно повернуть вспять, - сладкий запах сухих листьев марокканских трав, въевшуюся в кожу соль, и тяжелые удары волн о камни разрушенного пирса.
И свои последние минуты хочу провести с тобой.
И верю: когда-нибудь ты поднимешься по скрипящим ступенькам и постучишь в эту дверь.
Слишком многое связывает нас, чтобы просто забыть!

Александр Чистович   13.05.2015 21:08   •   Заявить о нарушении