Рецензия на «Микеланджело из Мологи. Глава 20» (Дмитрий Красавин)

Дочитал роман два дня назад, но перед глазами все еще стоят город Молога, монастырь на высоком берегу реки и в памяти всплывают последние строки этой главы. Как бы жить, не забывая их.
Мологу можно увидеть только в глубинах человеческого сердца. Там звучат колокола ее соборов и церквей. Там звенят об лед коньки юных мологжан на катке в сквере рядом с Манежем. Там запах свежескошенного сена над Торговой площадью. Там в озере талых вод отражаются белоснежные стены Афанасьевского монастыря…

Красота спасет мир…

— Нет больше России, — не отрывая глаз от уходящих за горизонт холодных вод Рыбинского моря, тихо произнесла бабушка.

Она не повернулась лицом ко мне, не дотронулась пальцами до рукава моего плаща. Как будто просто сама для себя констатировала некий непреложный факт.

Я не знал, что ей ответить. Цифры надоев молока, тонны стали, мощь ядерных зарядов, нерушимость российских границ и даже само название того государства, в которое мы прибыли всего два дня назад, не убедят эту пожилую женщину в том, что Россия, та Россия, которая была открыта ей, как прекрасная Истина, существует. Разве все перечисленное выше имеет к Ней хоть какое-нибудь отношение?

Россия — это как Молога, только шире и необъятнее. Россию носят в своих сердцах россияне и те, кто ее любят. Они получили ее в наследство от своих отцов, дедов, прадедов, чтобы сделать краше, передать детям, внукам…

Россия — это все то прекрасное, что все россияне, вместе взятые, безотносительно к тому времени, в которое они жили, успели воплотить на этой земле.

Но то, что одни создали силой своей любви, другие смогли разрушить, испохабить, просто не сохранить… Чего сегодня в этой стране больше: жизни или смерти, истины или лжи? Ориентиром в поисках ответа на этот вопрос может быть только красота. Красота полей, рек, лесов, сел, городов… Красота жилищ и храмов. Красота человеческих взаимоотношений. Насколько радостно, уютно, защищенно чувствуют себя люди в этой стране, насколько уважительно они относятся к соотечественникам, к тем, кто живет рядом, к памяти тех, кто здесь жил, к истории и культуре своей страны — вот то главное, что лучше всяких слов говорит о здоровье или болезни России, о том, существует она, или на самом деле России больше нет…

Все эти мысли, когда-то долго и мучительно терзавшие меня бессонными ночами, промелькнули в голове разом. Я взглянул на все увиденное нами в России бабушкиными глазами, глазами американки, более полувека жившей в цветущей стране, и понял, что ей действительно трудно, почти невозможно было увидеть в этой стране Россию.

Ее встреча с этой страной началась в аэропорту Шереметьево. Под проливным дождем мы вышли из самолета, спустились по трапу на землю и наперегонки с другими пассажирами побежали к стоявшему невдалеке автобусу. (Рукавов для выхода пассажиров и экипажа из салона самолета непосредственно в здание аэропорта почему-то в Шереметьево нет. Возможно, я их в спешке не заметил, но тогда совсем непонятно, за что такое издевательство над людьми?) В автобусе, мокрые, но улыбающиеся друг другу и стоящим рядом попутчикам, мы подъехали к одному из выходов в главное здание. Водитель открыл переднюю дверцу, две другие оставил закрытыми. Пассажиры один за другим, выдавливаемые, как паста из тюбика, стали выбираться наружу и сразу же попадали все под тот же проливной дождь.

Мы с бабушкой вышли последними. Пробежали отделявшие нас от входа в аэропорт метров десять-пятнадцать, прошли через тамбур внутрь и оказались в большом зале, разделенном на две половины кабинками пограничников. Кабинок было много. Но работали только две, и обе были исключительно для иностранцев. Россияне, выстроившись в длинную очередь возле кабинки с надписью «Только для граждан России», терпеливо ждали, когда стражи границ пропустят их на Родину. Стражи не спешили. Россияне не роптали: унизительность такого отношения со стороны чиновничьего люда была для них привычной. В своей собственной стране они считали себя людьми второго сорта, людьми, которые всегда и везде должны обслуживаться после иностранцев, после депутатов, после членов правительства, после рэкетиров, после блатников…

Мы с бабушкой, получив багаж, уже направлялись к выходу из аэропорта, а россияне все продолжали покорно стоять в своей длинной очереди…

Потом была масса неулыбчивых лиц на улицах Москвы, случайные столкновения с прохожими, без «извините» и даже без виноватого поворота головы, большой базар между Ленинградским и Ярославским вокзалами и плюющий на тротуар скорлупу от семечек милиционер. Случайно подслушанные разговоры в поезде: «Слава Богу, вчера на заводе долги по зарплате за прошлый год выдали. — У нас, русских, свой путь! Европа нам не указ! — Жиды во всем виноваты. — Нам бы Сталина вернуть — тогда б порядок был! — Русские спасут мир, об этом еще в Библии сказано».

Мне показалось, что последняя фраза особо покоробила бабушку и, предупреждая ее негативную реакцию, я произнес:

— Все люди разные. По большому счету, американцы, тоже не подарок. Забросали бомбами Югославию, войну в Ираке устроили. Хотите всех под свой стандарт подогнать. Но единственно эффективным оружием преобразования мира по законам добра и красоты являются любовь и мудрость.

Она молчала.

— В Америке больше ценится толщина кошелька, а в России — широта души, — продолжил я по инерции заученными фразами. Кроме того…

— Прости, — перебила она меня, — я не хочу об Америке. Мое сердце — здесь.

Потом был вокзал в Рыбинске, беседа с вокзальным служащим: «А где крыша у перрона? С ажурными коваными орнаментами по краям…» — «Демонтировали в шестидесятых: поржавела за семьдесят лет эксплуатации». — «Так отремонтировали бы — и от дождя людям защита, и от солнца…» — «Обойдутся люди, не растают. В столице крытые перроны не на всех вокзалах, а нам че форсить»**.

Потом были разрушенные кварталы старого Рыбинска, разбитые дороги, обилие пьяных праздношатающихся людей, перекошенные, с пластами отстающей от дерева краской заборы***. Горы мусора в лесу вблизи дачного кооператива, пустые бутылки, консервные банки, целлофановые пакеты здесь, на берегу рукотворного Рыбинского моря… Красота спасет мир…

России, начиная с семнадцатого года, с каждым днем все меньше и меньше…

Говорят, сейчас процесс медленно пошел в обратном направлении. Разве не свидетельством возросшего уважения к своим согражданам является то, что власть разрешила всем говорить обо всем, когда угодно и что угодно? И даже не расстреливает тех, кто говорит не в унисон с нею! А то, что теперь никто не призывает «грабить награбленное» разве не внушает надежд на окончание Гражданской войны? А восстановление православных храмов? Поголовное обращение членов компартии в христианскую веру? На Пасху в Москве к Храму Христа Спасителя на линкольнах и мерседесах съезжаются лидеры всех думских фракций, всех партий, движений, все министры — разве это не символ возрождения?

И благотворительность, и меценатство в России возрождаются…

Правда, нищих до сих уж больно много.

Мы стоим на берегу огромного моря, созданного ценой тысяч человеческих жизней, ценой рабского труда, унижений, бесправия. Моря, поглотившего культурные и исторические памятники, бескрайние леса, луга с лучшими в России травами, пашни, деревни, села, древний русский город Мологу… Моря, раскинувшегося на территории, почти в два раза превышающей по площади территорию государства Люксембург. И я не знаю, как мне убедить бывшую мологжанку Настю Воглину в том, что у России еще есть силы, чтобы вернуть былую красоту, что россияне еще научатся себя уважать, уважать своих предков, свою культуру, свою историю. Что для страны, в которой по-прежнему живут и праведники, и таланты, и подвижники, и просто честные люди, никогда не может быть все потерянным. Вот только в суете, спешке, вечном движении этих двух дней, мы пробежали мимо этих людей, не заметили…

Красота не спасла Мологу, но Россию она обязательно спасет. В это нельзя не верить!

Как же без этой веры жить?
Спасибо Дмитрий. Я тоже хочу жить этой верой!

Максим Сутырин   04.08.2018 15:11   •   Заявить о нарушении