Костан Зарян является одним из немногих известных армян в мировой литературе XX века.
«Есть личности, которые своим рождением и биографией становятся суммарным символом сложной судьбы истребленной части армянского народа». Алвард Петросян
«Литературный путь Костана Заряна проходит не только сквозь времена, но и через страны и богов, народы и культуры, поля и арены, разные общества и общественные слои, разные политические режимы и разные формы правления, и множество сотен и даже тысячи людей и личностей.
Его осознание дотворческого духа и гениальности своей расы, своего народа – в этом смысле, пожалуй, ни один писатель среди нас не имел и не имеет той глубокой и великой связи с древней армянской культурой, древней армянской цивилизацией, кото¬рую имеет Костан Зарян» – пишет известный заряновед Ерванд Тер-Хачатрян, который занимается подготовкой к публикациии книг Костана Заряна.
«Несмотря на незаурядность и масштаб Костана Заряна, вокруг его имени сложилась в чем-то парадоксальная ситуация. Гово¬рить, что Зарян забыт, было бы неправильно – всегда, даже в самые тяжелые годы XX века существовал круг тех, кто осознавал роль и значение его личности. Узость этого круга в прошлом и настоящем характеризует, скорее, не самого Заряна, а состояние Армянского мира, для которого писатель до сих пор во многом остается непонятым». (Рачья Арзуманян).
Писал он давно, тому десятки лет, и даже сто... Хотя он не Кафка и не Оруэлл, но мы найдём много предвидений, строк о сегодняшнем дне…
Ну, хотя бы этот отрывок из «Корабля»:
«…Армения была одинока. Кавказ, подобно разбитой фарфо¬ровой вазе, разлетелся на куски. Над зданиями градоначальств Тифлиса, Баку и Еревана заполоскались невиданные флаги –единственные знаки так называемой независимости.
– Айастан, как потрепанное бурями дерево, стоял ободранный и одинокий. «Независимый» и нищий. Уязвимый с открытых границ и разукрашенный трехцветными флагами дешевого ситца».
« – Плохо. После твоего отъезда еще больше осложнилось. Только разрешился конфликт с меньшевистской Грузией, нагрянули события в Карабахе... Турки не оставляют нас в по-кое... Исламистскими идеями они заразили часть азербайд¬жанцев. И стычки не прекращаются.
– А кто за это всё в ответе? – спросил Эрьян.
– Наши беспомощные руководители. Им не хватает гибкости, государственного ума... Вечные инциденты на границах, а у наших солдат ни одежды, ни обуви нет...
– А что союзные державы?
– Представь, ни слуху, ни духу. В Европе и в Америке теперь вовсю орудуют старые политические волки – бессовестные, жад¬ные. Союзники состязаются меж собой в измене и предательстве, обласкивают вчерашних врагов, вооружают их, чтобы потопить вчерашних друзей...
Мы маленький, обескровленный народ, и в нашей стране ни нефти нет, ни золота. Мы не представляем для них ни ма¬лейшего интереса. В этой стране все замерло в ожидании.
Айастан ждет.
Айастан остается.
– А ваши, – спросил Эрьян, – что думают?
– Наши?.. – сказал Перонян. – Цепляются за министерские кресла, лишь бы удержаться... Никого не заботит бедственное положение народа».
Разумеется, история повторяема. Но он видел главное…».
Книги его, даже проза, похожи на поэмы, так бывает у поэтов – поэзия в любой строке, а его поэма «Татрагомская невеста» по¬хожа на шекспировскую трагедию, на родине о нём ничего не знали около сорока лет. Ни школьные учителя, ни ученики. Даже душители-цензоры ничего не знали об этой поэме. Это судьба – творить, быть признанным везде, кроме родины… Тогда как признание на родине – самое ценное признание, самое великое желание любого художника. Вот почему Зарян решил переехать, вот почему католикос сумел его уломать. Веапар обещал ОПУБЛИ¬КОВАТЬ на родине шеститомник. Наивный Костан верил в себя, в свои произведения, в свой народ… и поверил католикосу тоже. Что поделаешь, против лома нет приёма, католикос тоже был уверен в себе… Антисоветчину никому не прощали…
Но из забвения трудно выбраться. Особенно, когда кругом – болото… Судьба Костана Заряна, как и у многих из нас – отражение судьбы армянского народа.
Наши меньшие братья каким-то образом чуют землетрясения. Каким же чутьём обладал великий армянский философ и мыслитель, когда в 1914 году с семьёй успел покинуть Полис? Вернувшись в послевоенный город, почувствовал обстановку и всё же вновь вовремя вырвался!
Я перебираю великолепное жемчужное ожерелье наших гениев и самородков, ожерелье с разорванной нитью… с пропавшими жемчужинами… Кто выжил? Сорванные цветы и бутоны в самом цвете лет!
Уехал, потом собрался жить на родине, ставшей независимой, приехал в 22-ом в Армению и стал преподавать в недавно открытом университете. Пока Зарян собирался, пока ехал, кое-что очень судьбоносное изменилось на этом клочке земли – всё, что осталось от Армении.
Наступил 1924 год, конец января покрылся вселенской скорбью – похороны создателя советских порядков. И здесь тоже непостижимым образом Зарян учуял затхлый запах фальшивого идолостроения, подземные толчки будущих преследований. То, что происходило в советской Армении, было глубоко чуждо вольнолюбивому писателю. И, уехав в Европу, он снова спасся, уцелел… Ведь дальше пошли чистки, репрессии… А он знал шесть языков, готовый шпион для чекистских застенков… Уце¬лел, чтобы вернуться вновь и остаться одиноким, непризнанным гением.
У армян в Америке есть Сароян, в Европе и Полисе это был Костан. Европейский писатель армянского происхождения. Иногда мне кажется, что Маркес на далёком континенте был Маркосяном, чем черт не шутит… Потом вспоминаю его оче¬редной шедевр – «Автобиографию», нет, из армянского у него только имя Габо... Ну, может, ещё темперамент.
Сароян, эта глыба из детской непосредственности и нево¬обра¬зимой земной мудрости, как-то сразу вписался патриархом и на местных высотах, где «чужакам» нет места. Странно даже – никогда большевиком не был, подозреваю, их даже не воспри¬нимал. Или для него они существовали так: большевики – отдельно, армяне отдельно, с их неразделенной любовью друг к другу. Большевики не меньше насолили армянам, начиная с «дружбы» с заклятым врагом…
Ленин и Верхарн
Этот человек видел Ленина. Правда, было Костану лет 20, или чуть больше. Зарян описывает его, как аскетичного, одер¬жимого идеей человека, часто сиживали в кафе, тот приходил в их «Caf; Lyrique», долго спорили… Ленин советовал армянам найти общий язык с Турцией, а мир с турками Ленин связывал с падением царского режима. Грузины собирались вокруг Пле¬ханова, юный Зарян заинтересовался Лениным, обедал с ним и спорил, спорил и слушал… Вот и набрался его идей, вследствие чего наступили мучительные дни Мюнхенской тюрьмы в камере смертников, чуть не угодил на виселицу. Полтора года в застен¬ках! Кстати, когда Заряна заключили в Мюнхенскую тюрьму, рабочие устраивали митинги и выходили на демонстрацию, требуя его освобождения. Они боялись, что его могут выдать царскому правительству. (Литгазета, 1969 год, 3 дек.).
На самом же деле было так. 1905 год… Ленин учил: «Искры проигранной революции надо перекинуть в Европу. Любыми путями, даже незаконными»; После дерзкого ограбления Банка в Тифлисе Камо привозит деньги (в эквиваленте почти 16 мил¬лионов), разменивать их поручили в том числе и Константину Егиазарянцу, раздобыв для него паспорт сапожника Богдасаряна. При размене их задержали полицейские, предупрежденные царской охранкой. Вот так он и попал в Мюнхенскую тюрьму. А сделай из уголовника «политического» – тогда пришлось бы выдавать царскому правительству. Волна выступлений рабочих в его поддержку была организована Лениным, Егиазарьянц-Богда¬сарян вышел из тюрьмы без гроша в кармане. Ленин пообедал с ним в последний раз за 75 сантимов, дал ему 50 франков на дорогу и Костантин Егиазарьянц уехал в Брюссель, где про¬должил учёбу и стал Гостаном Заряном… Возможно, именно с тех пор он чурался большевиков, обозвав Ленина Савонаролой ХХ века
Кстати, после ограбления, с деньгами и с другом детства – Симоном (Камо), скрываясь от охранки и жандармов, в Италию переправился и Сталин.
В Италии он взял псевдоним Bepi del Giaso. Прибыв в Венецию, сразу же отплыл на остров Мхитаристов. Настоятель, впечат¬ленный знаниями Бепи (ведь тот учился в православной семи¬нарии), знанием армянского языка и богословия, разрешил ему жить в общине и дал послушание бить в колокола.
Но Сталин не собирался связывать жизнь с церковью, через несколько месяцев уехал из Сан Лазаро и добрался до Ленина. Впрочем, особо подтверждений о Сталине на острове пока не найдено.
Да, ещё. По рекомендации Ленина Зарян трудоустроился – читать лекции в Брюсселе.
Живя в Швейцарии, Зарян встречался и с другими русскими большевиками: Литвиновым, Красиным, Михой Цхакая.
Узнав о том, что один из его лучших студентов оказался в тюрьме за связь с большевиками, ректор университета, знаме¬нитый Гийом де Греф без промедления бросается в Германию, не забыв прихватить с собой рекомендательные письма, в том числе от самого Эмиля Верхарна. И к кому только из уважаемых немецких авторитетов не обращается с просьбой и требованием спасти Костана! Это тот самый политический деятель и ученый мирового уровня Гийом де Графф, который вместе с Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом активно участвовал в созда¬нии и деятельности Первого Интернационала. Эмиль Верхарн, прочитав одно из его первых стихотворений в прозе «Пламя наших слез», воскликнул: «Этот молодой поэт несет нам новое слово!».
После тюрьмы, Костан Зарян продолжает учебу в Бельгии и много пишет. Молодой Зарян забрасывает известные журналы стихами и статьями, его печатают и в результате – его начинают узнавать.
Тот же Верхарн однажды спросил Костана, на каком языке молилась его мать.
– Мать научила меня в раннем детстве произносить «Отче наш» на древнеармянском языке, грабаре.
В эти годы в франкофонской Бельгии начинала расти тоска по родному фламандскому. Начались языковые распри, а сейчас во Фландрии господствует нидерландский язык (фламандский язык – диалект нидерландского языка), и по границе Бельгии ввели даже языковую полицию.
И маститый поэт советует Костану узнать язык своих пред¬ков, тот язык, на котором молилась его мать. И «что такое поэзия, если не постоянная молитва?» – спрашивает Верхарн... И Костан Зарян начинает осознавать, что «язык находится в крови как талант, как болезнь, как вкус». Так в нём появляется чувство не¬ведомой ему родины.
Это очень интересный факт. Практически с нуля! Патрио¬ти¬ческие чувства Заряна после учёбы в Конгрегации мхитаристов еще более обострились:
– Писать на иностранном языке значит приспосабливаться к менталитету других, сгибаться духом и умом, подражать.
– Теперь я понимаю – язык в крови. А кровь не поменяешь.
«В десятых годах XX века армянский Константинополь, тесно связанный с европейской культурой, особенно с фран¬цузской, переживал большой подъем литературы и нацио-наль¬ного духа. И когда Костан Зарян едет на юг искать духовную родину, то направляется не в Армению, а в Константинополь, в эту западную столицу армянской культуры, где развернули широкую национальную и литературную деятельность его сверст¬ники, талантливые писатели и культурные деятели, получившие европейское образование. Мальчуган, вместе со своим старшим братом приезжавший с Кавказа в Париж, но¬сивший имя Константин Егиазарянц и затем преобразившийся в Костана Заряна, приезжает в Константинополь в поисках духов¬ной родины, приезжает уже как богато одаренный и наделенный могучей силой писатель новейшей армянской литературы» (Ерванд Тер-Хачатрян).
Летом 1910 года в константинопольском армянском еже¬недельнике «Азатамарт» выходит статья Костана Заряна в пере¬воде с французского, и через пару недель читатели узнают, что
«г-н Костан Зарян, кавказский армянин, прибыл в Констан¬тинополь из Бельгии, где он завоевал известность в среде представителей новой литературы».
Статьи и переведенные с французского стихотворения на¬чинающего писателя сделали его известным в литературной жизни армян. Чем только он не интересовался! Костан, наде¬ленный широчайшим интеллектом, внимательно следил за литературными событиями и течениями. Исследовал новейшие тенденции в литературе – символизм и классицизм. И вдруг в нём пробудился дух национального бытия и самоутверждения – армянский дух следует выражать на армянском языке! А ведь вырос он фактически в русской среде (Баку тогда был Россией), переселился в Бельгию, владел французским, как родным… но породу не подделаешь!
В письме к национальному и общественному деятелю Рубену Тер-Минасяну, по поводу решающей роли духовности, Костан Зарян высказался следующим образом:
«По моему скромному разумению, спасение нашего народа в его духовном развитии, в его интеллектуальной возвышенности и величии, что можно создать и выявить очень долгой и тяжелой работой. Армянский народ потерпел физическое поражение, затем духовное, и теперь стоит на грани интеллектуального уничтожения. Перед лицом грядущих ужасных событий смогут выжить только те нации, которые обладают самобытной и сильной культурой, которые составляют для человечества необходимый элемент и могут властвовать силою своего ума и души.
Остальные фатально останутся под ногами и должны исчезнуть. И то, что я называю культурой, создается отнюдь не жу¬рналами и не пережевыванием валяющейся на улице дешевой французской мысли. Армянская нация нуждается как в сра¬жающихся с оружием в руках героях, так и, в особенности, в благородном интеллектуальном сословии. Никакие успехи, никакие деньги не могут меня соблазнить. Если бы ты хоть не¬много знал мою жизнь, знал, каким я подвергаю себя лишениям для того, чтобы сохранить независимость своей мысли и твор¬чества, то ни минуты бы в этом не сомневался».
– Нации – это прежде всего дух. Все наши поражения в прошлом – не что иное, как фатальное последствие отсутствия этого духа.
Из Эвклидовой геометрии можно сделать один жизненный вывод: всё пересекается!
Из школы вязанья: потянешь ниточку – клубок развяжется...
И вот взялась я за ниточку в книжке Джеральда Даррелла, известнго анималиста, он жил в Корфу, куда переехал из дож¬д¬ливого Альбиона.
В 1935-1938 годах Зарян ездил на Корфу, и там тоже что-то организовал: литературно-философский центр, назвав группу и ее участников «Средиземноморцы». Там он написал стихо¬творение, посвященное Комитасу, в связи с перенесением его праха в Армению.
Добрый день, Вардапет, с возвращеньем твоим...
Рядом с катафалком, стиснув зубы, весна
Медленно скользит пальцами по небу,
Извлекая хрустальные звуки арфы,
Чтоб звучала грусть твоих пожелтевших губ,
Чтоб на солнце чужого города засиял
Твой непокорный бунтующий лоб.
Тёмен мир в твоих омертвевших глазах.
Добрый день, Вардапет, с возвращением...
Завтра, лежа в железных объятиях нетерпеливого корабля,
Ты поплывешь по морям, по безумным морям этой планеты,
Ветры обнимут твой гроб,
И волны грядою на море взволнованном будут
Сплетать огромную арфу.
И с визгом и грохотом обрушатся на борта корабля,
Внезапно колдуньи слетятся из греческих мест,
Великолепные тени и сильные яркие боги
Из оливковых деревьев, дрожащих от бирюзовой крови и серебра,
Из небесной лазури сложат песню тебе и споют,
Последней колыбельной убаюкают и благословят
В последний день.
Добрый день, Вардапет, с возвращением...
Ах, я знаю, я знаю, ты снова пройдёшь через горький твой путь,
Я плакал всю ночь, когда веки твои закрылись, из закрытого рта
Снова капля крови, дрожа из края, вновь упадет...
Черное море ревёт и плачет над Арменией.
С угасших полей, как вихрь, как погребальный звон, как зулум,
Громкие крики достигают корабля и зовут тебя.
И эти слезы, буря этого беспощадного воя,
Вновь откроют рану твоего больного мозга, и ты снова
сойдёшь с ума.
В добрый путь, Вардапет, с возвращением...
Но это будет память о последнем, этом жестоком мире
Последняя память. Последний кошмар, последнее
черное видение,
Чей нож зарезал твою песню и крепко закрыл
твое сердце в затмении.
Затем, Вардапет, слышишь ли голос в моем изгнанном сердце?
Затем, Вардапет, придет это время, величавый и яркий купол
над миром Армянским,
И зазвучат твои светлые песни и твой бесподобный хор…
В нетерпеливом ряду окружают тебя наши горы,
Поля и долины, ущелья меж них глубоки,
Златогорлые, журчащие, счастливые, родники наши,
Реки сверкая, бьют по струнам, журчат как бамбир.
И это будет гигантский концерт, подобно которому не слышал еще
Никто, никогда и нигде. Будет гармония, мелодия эта
Из лона звучных земель придёт, зов зелёных гор!
От зовущих заклинаний, от глухих барабанов, звучащих в долинах,
От нежных скрипок, скользящих в полях, и колоколов,
Они звучат, когда наше солнце склоняется к скалам,
А звон водопадов льется серебром.
И это будет грандиозный концерт, такого еще никто не слышал,
никогда и нигде!
И дисканты золотые, фаготы глубокие,
Шорох осин, из глубин садов
Летят воробьи, лентой скользят по колосьям, бегут по водам,
И грохот бьёт по литому гумну,
А фуга ветра катит волну за волной,
И приходят, невоспетые песни встают из глубин души,
Армяне снова поют со всеми голосами мира,
Добрый день, Вардапет, с возвращением...
(перевод Гоар Рштуни)
Корфу – место историческое, намоленное. Здесь Гостан Зарян часто бывал в те беспечные времена, когда можно было отдыхать и дружить со знаменитыми людьми. Правда, он больше дружил с братом Джарелла, Лоренсом, тоже писателем и поэтом, на¬много младше Заряна. Ну и что?
В своей знаменитой книге «Моя семья и другие звери» – из-за которой Корфу тоже стал знаменитым, Джарелл описал муж¬чину, подозрительно похожего на Гостана. А вот почему напи¬сал: невысокого роста – непонятно. Неужели Джарелл был на¬столько выше высокого Костана?
Остальное – при нём:
«Одним из первых прибыл поэт Затопеч, невысокий плотный человек с орлиным носом, гривой серебряных волос по самые плечи и со вздутыми, скрученными венами на руках. Он явился к нам в широком черном плаще и черной широкополой шляпе, в экипаже, набитом ящиками вина. Голос его сотрясал дом, когда он ворвался туда в развевающемся плаще и с бу¬тылками в руках».
Под этим именем в книге «Моя семья и другие звери» выведен армянский поэт Костан Зарян.
Лоуренса Даррелла Зарян считал одним из своих литератур¬ных учителей, а Зарян был одним из героев его книг. Лоренс Даррелл нередко писал о Заряне в своих книгах и статьях. Ему посвящено несколько шутливых стихотворений Лоренса и эссе «Костан Зарян: трижды изгнанник» (1952). Были ещё книги, где про него, да вот лучше самого Заряна читать!
После того как и Зарян, и Лоренс Даррелл покинули Кор¬фу, они встречались еще не раз, и вплоть до 1951 года поддер¬живали переписку (кстати, Лоренс всегда начинал письма к старшему другу со слов «Уважаемый мэтр…»). Мэтру тогда было лет 50…
Вот так и пересекаются линии на свете.
И везде он предстает как жизнелюб, порядочный и блестя¬щий собеседник, щеголь, полный энергии и юмора, всегда го¬товый попробовать новое вино и «насладиться каждой из девятки муз» – и при этом обладающий глубоким, очень глубо¬ким пониманием жизни, её горечи и её красоты. И его «се¬ребряная грива» упоминается снова и снова…
Зарян писал стихи, эпические поэмы, художественную прозу, эссе и литературную критику. Этот человек был настоя¬щим перекати-поле, такой бурной биографии еще поискать. И чрезвычайно трудно представить человека с таким темпера¬ментом – в советском Ереване 1962 года.
А за дальнейшими его передвижениями трудно даже уследить, судите сами: Германия – Швейцария – Стамбул – Бол¬гария – Рим – Флоренция – снова Стамбул – Ереван – Рим – Флоренция – Испания - Корфу – Иския – Нью-Йорк – Голландия - Ливан – Вена – Калифорния – Ереван. Здесь, на исторической родине, закончился его зем¬ной путь... И во всех этих местах Зарян вовсе не жил спокойной мирной жизнью, о нет! Так, в Европе он якшался с Лениным и по его приглашению, кажется, даже вступил в РСДРП. Из-за этой революционной деятельности ему, студенту, пришлось полтора года просидеть в мюнхенской тюрьме, а правительство Российской империи запретило ему возвращаться в страну.
Зарян вспоминал: «Бывало, мы с Лениным обедали в небольшом дешевом ресторанчике в Женеве…» Помимо Ильича, в те годы юный поэт водил дружбу с Плехановым, Аполли-нером, Пикассо и Фернаном Леже, был такой известный кубист. Друзей у Костана было немерено, и все – европейские титаны. А на родине… На родине его предпочитали не замечать. Впрочем, в те годы кому на родине были известны литераторы, худож¬ники, музыканты современного Спюрка?
Костан Зарян находится в поисках родины, «дерево ищет свои корни». Национальным писателем можно стать, лишь создавая произведения на родном языке. Для этого необходимо было в совершенстве владеть родным языком. И постичь язык своих предков он мог изучая его на острове Сен Лаззаро, в конгрегации венецианских мхитаристов. В Европе все дороги для армян ведут к острову Сан-Лазарро.
И Костан Зарян, исполняя слова Верхарна как заповедь, направляется в Венецию, ещё Байрон обнаружил эту академию для всех, кто хотел изучить армянский язык. Конечно, Венеция! «Я выучил язык армян... чтобы понимать, как и на каком языке говорили боги... ибо армянский язык есть язык богов... и Ар¬мения есть родина богов... и боги родом из долины Араратской. На земном шаре нет другой страны, которая была бы так на¬сыщена чудесами, как земля армян...», – говорил Джордж Байрон.
Кстати, именно на корабле, плывущем в Венецию, он позна¬комился с красавицей Рашель – Тагуи Шахназарян, которая училась в Стамбуле, любила итальянскую поэзию и стала его женой. Тагуи и Костан обвенчались в Венеции в декабре 1912 года.
Занимаясь день и ночь, он пробыл там больше года. Аш¬харабару учил Арсен Хазикян, а грабару – отец Тироян. А ис¬торик Адонц посоветовал Заряну слова и грамматику изучать в монастыре, а язык и стиль – сначала в Полисе, потом на родине, чтобы совершенствовать дальше.
Всё же центром армянской культуры оставался Полис. И на острове Зарян понял это, и он вновь едет в Константинополь, самый важный культурный центр армянской диаспоры. В это время в Полисе сияли вершины западноармянской литературы. И он сразу окунулся в тот водоворот культурной жизни, когда куда ни обернись – вершатся самые разные литературные ше¬девры.
Масштаб его интересов и возможностей был неимоверный. Он писал почти на все темы, берясь за самый разный литера¬турный труд, не оставляя вопросы мироздания и мироустройства – был одним из тех писателей, тех деятелей мирового искусства, которые хотели видеть преображенным весь мир, в том числе искусство. Его полностью увлекла эта идея, он постоянно подчеркивает неизбежность обновления и изменения мира, предполагая, что человечество на пороге великих свершений. И он был не один…
Полис
– Полис – это женщина. Разнаряженная проститутка.
Кстати, в Полисе, крупнейшем центре армянской культуры, Зарян объединился с такими корифеями, как Комитас, Фанос Терлемезян, Даниэл Варужан, Запел Есаян, Акоп Ошакан…
– Полис – театр, люди там поневоле актёры, лишенные своего «Я», отказавшиеся от индивидуальности. Вот почему тиран, самодержец там так естественен.
– В Полисе все церкви окружены публичными домами.
И, тем не менее, Полис – это Полис…
Судьба армянская – это судьба каждого из нас, все эти траектории скитающихся по странам и континентам – линии судьбы армянина. Романтик, лирик, философ и публицист, искусствовед, да ещё – обновляющий мир…
И Зарян вбирает, он вобрал в себя культуру мира, сам соз¬давая и пропагандируя армянскую культуру, архитектуру и искусство, дабы мир узнал о ней.
– Каждое произведение искусства — это вселенная, которая помещается внутри нас и включает в себя нас.
Где бы Зарян ни оказался – он создаёт журнал, собирает армян вокруг себя и журнала… «Мегян» («Капище»), «Про-Армения», «Бардзраванк», «Вавилонская башня», «Союз армянских деятелей искусства» в Париже; В Корфу – «Средиземноморцы»...
Почти перед Первой мировой войной Костан Зарян вместе с Грантом Назарянцем поименно обращаются с литературным посланием-кредо «Воля безумцев» к молодым армянским писателям, приглашая начинающих писателей представлять свои произведения на армянском языке. Вокруг Заряна стали объединяться верящие в его идеи люди.
В начале 1914 года образуется знаменитый журнал «Мегян» («Капище»).
Это были, в основном, приехавшие из Европы в Констан¬тинополь талантливые молодые люди – Гехам Парсегян, Арман Дорян (блестящий франколог, переводчик и педагог), Акоп Кюфеджян (будущий Акоп Ошакан), поэт Аарон Татурян и очарованный Венецией и вдохновленный фламандским духом Бельгии Даниэл Варужан. В начале 1914 года Костан Зарян, Ге¬хам Парсегян, Акоп Ошакан и Даниэл Варужан объединились для издания «Мегяна». Инициатива, идея и средства принад¬ле¬жали Костану Заряну.
Всего вышло семь номеров журнала. Предположительно, Зарян и Варужан как-то быстро рассорились, Варужан покинул группу уже в феврале 1914 года, и впоследствии его имя в журнале не фигурировало. Акоп Ошакан в своей монографии о Варужане говорит, что «его разрыв с группой был вызван не анта¬гонистическими эстетическими позициями, а непро¬дук¬тивной чувствительностью (со стороны Варужана) и довольно раздутыми претензиями Заряна, которые Гегам Парсегян и я терпели по той простой причине, что они делали журнал живым и инновационным. Поэтому мы соглашались с позой верховного жреца, которую принял Зарян, какой бы нелепой она ни была». Армяне везде остаются армянами: претензии Заряна делали журнал живым и инновационным, но Гегам Парсегян и Акоп Ошакан именно по этой причине еле терпели.
Слава богу, Ошакан под видом немецкого военного успел бежать в Болгарию.
Потом Акоп Ошакан рассорился и с другими членами ре¬дакции, но уже на идеологической почве. Впрочем, на мой взгляд, это не умаляет достоинства ни одной из сторон.
Костан Зарян, Акоп Ошакан и Кегам Парсегян составляли редакцию журнала и писали как прозу, так и стихи в поддержку провинциального литературного движения, продвигая провин¬циальную литературу посредством более современного подхода.
Что интересно, «мегянцы» превозносили доблесть и силу, присущую языческим армянским царям, в противоположность христианскому подчинению.
Как мысль об издании журнала, так и идеи и средства принадлежали Костану Заряну. Сам факт издания «Мегяна» счи¬тается невиданной смелостью, а роль «Мегяна» в армянской литературе оказалась огромной. Пожалуй, другого такого издания, сравнимого по роли и значению с «Мегяном», нет. Кстати, и про «Мегян» наши школьники едва ли слышали.
Эти семь номеров, которые он выпустил с ними – непрев¬зойденное явление в армянской литературе. В основу идеи были заявлены армянский дух, армянская родина, армянский язык – высочайшие ценности. Зарян тогда преподавал в школах, и, самое главное, сблизился с Комитасом, Сиаманто, Варужаном. Однако, нагрянувшие политические события всё перевернули вверх дном. Издание «Мегяна» стало невозможным.
Начинается Первая мировая война. В воздухе висят ужас войны и дыхание смерти. Уехать из Турции становится невоз¬можным. Совершенно случайно Зарян с семьёй смогли найти место в поезде, едущем в Болгарию и пересекли турецкую границу. Вот как описывает это его жена Тагуи: «Все это произошло со скоростью молнии. Уже был последний звонок, когда Костан прыгнул в вагон, рухнул на скамью рядом со мной, взял Ваге на колени и глубоко вздохнул».
И, конечно, он постоянно думал об оставшихся – что же будет с Григором Зоhрабом… Как он убеждал Григора уехать!
Сели в поезд с детьми: годовалый Ваге и месячный груд¬ничок. Спаслись, а сердце сжималось всю жизнь… «Моё сердце замерло. Вот я спасся, а что же они, все те, кто там остался?..».
Часть 1
http://proza.ru/2025/07/14/1277
Часть 2
http://proza.ru/2025/07/14/421
Часть 3
http://proza.ru/2025/07/14/428
Часть 4
http://proza.ru/2025/07/14/437
Часть 5
http://proza.ru/2025/07/14/445
Часть 6
http://proza.ru/2025/07/14/458
Часть 7
http://proza.ru/2025/07/14/461