Родина–мачеха
Мигель де Унамуно тоже был в изгнании из своей страны. Но в 1930 году, когда он вернулся на родину, весь Мадрид вы¬шел ему навстречу. К сожалению, Заряна молча приняли не только партийные и правительственные круги, но и многие пи¬сатели и интеллигенция.
Причин было много: позиция руководящих органов, незна¬комство с литературными произведениями, идейные взлеты и падения писателя, а также литературная зависть окружающих и нетерпимость человеческого духа. По-видимому, литературная зависть является физиологической категорией.
После возвращения Костана Заряна в Ереване был пе¬ре¬издан его знаменитый роман «Корабль на горе». Но в каком виде! В искаженном, исковерканном, вернее было бы сказать, фальси¬фицированном виде. Появление романа вызвало большой шум за рубежом, было опубликовано много высказываний, статей и даже издана отдельная книга, в которой сравнивались страницы из бостонского и ереванского изданий. Такая публикация ро¬мана, как свидетельствуют дневниковые записи писателя, принесла ему большое огорчение. В архиве писателя сохранился ма-шинописный вариант, на котором делали свои искажения двое, один из которых был так называемым «редактором» ро¬мана. Автор был очень расстроен: Это не мой роман!
«Большой вклад в мое редактирование внесли Грачья Гри¬горян и О. Топузян. Хочу, чтобы было известно, что второе издание корабля было опубликовано под давлением, обманом и угрозами... последняя часть совершенно не нужна, как и множество изменений внутри романа»
Подумать только! Огромный, стержневой смысл содержался именно в том, что корабль не дошёл до воды и застрял на утёсе. А в новой, тщательно отполированной редакции бравые коммунисты спустили его на воду;;;
После международного скандала в лице Грачья Григоряна Зарян приобрёл своего вечного врага. Вот потому Вазгену Первому и не удавалось издать обещанный шеститомник, ибо в ЦК КП Армении Грачья Григорян курировал Церковь…
Вардан Маттеосян в книге-исследовании «Вокруг Костана Заряна» рассказал презабавную, если не мерзкую историю.
Справляли 75-летие Варпета. Дали ему слово, он стал чи¬тать, и вдруг заметил, что это не совсем его текст.
Речь для выступления незаметно подменили. Дело в том, что Исаакян ни разу о дашнаках плохое не говорил. Обходил как-то. Ну, понятно, почему. И вдруг в своём тексте читает – всё, что советская власть о дашнаках долбила в своей пропаганде против классовых и партийных врагов.
Варпет страшно возмутился и обиделся.
– Софик, пошли отсюда! Это не наше место! Эти подлецы хотят, чтобы я плюнул на своё прошлое!
Что делать? Народ сидит, хлопает, ждёт любимого Варпета. Организаторы всё валят на «палача» Грачья Григоряна, мастака подделывать подобные неугодные записи.
Кое-как вернули, зачеркнули лишние предложения…
А Грачья Григоряна я давно обнаружила, ещё с того времени, когда книгу о Вазгене Первом писала, был такой председатель комитета по делам религии. Часто хвастался, что такого като¬ли¬коса привёл. Этот Грачья Григорян на общем собрании писа¬телей призывал арестовывать всех, чьи произведения ПЕРЕПЕ¬ЧАТЫВАЛИСЬ в дашнакской прессе.
Но Зарян и дашнаком-то никогда не был…
Вот этот Грачья Григорян и изуродовал второе издание «Корабль на горе» Кос¬тана... вместе с неким О. Топузяном. И Зарян стал его первейшим врагом, чиновник не мог простить ему международный скандал после ре¬дак¬ционной цензуры. И получил за это своё «редактирование» свои сребреники – 2000 рублей, громадную по тем временам сумму. В архивах сохранился машинописный экземпляр с правками… А про Топузяна злые языки уверяли, что тот был чуть ли не секретарём у Дро Канаяна. Интересно, не правда ли? Многие злые дела делаются через мелких предателей...
«Корабль на горе» увидел свет в 1943 году в Бостоне.
Это время жизни Костана Заряна – долгий период беско¬нечных переездов и путешествий. И не случайно, что основным жанром этого периода станет дневник писателя «Наватомар», что означает «Корабельный журнал». Дневник обретает у него различную форму и вид – путевые заметки, записные книжки, раз¬думья, размышления и т.п. В 1948 году он печатает свои «Римские дневники» – еще одна встреча с вечным городом и еще более вечными искусством и литературой.
Ереванский период жизни Костана Заряна был довольно драматичен, полон несбывшихся ожиданий, нарастающего чувства одиночества…
Что нужно писателю? Чтоб его читали, чтобы признавали писатели, думаю, что Зарян, в отличие от местных советских коллег, был равнодушен к правительственным ласкам. Но его же не печатали! Бросив лишь беглый взгляд на литературную жизнь Советской Армении тех лет и вспомнив ту атмосферу и настроения, можно представить пропасть между литературными и эстетическими воззрениями Костана Заряна и догмами со¬ветской литературы, впитанных большинством писателей и творческих людей. Впрочем, как и почти всех советских граждан.
Костан Зарян, в отличие от советских коллег, не боялся прослыть националистом и считал, что армянская словесность, армянская культура – одна из основ мировой культуры. Напри¬мер, это:
– Азербайджан, лишенная истории и культуры страна, спры¬гивает со всех заборов и со взглядом наивного барана прини¬мает латинское письмо.
«Корабль» Костана Заряна, ранее изуродованный цензурой, был всё же переиздан в Ереване в соответствии с оригиналом. И всё. Больше его не публиковали. Вазген Первый обещал шести¬томник, но возникли «неодолимые препятствия». Несмотря на искреннее желание и усилия Патриарха, тома Костана Заряна не могли быть изданы в Советской Армении.
Чем же он был занят эти семь лет? Написал около 300 стихотворений. Он готовил и редактировал свои записи, прозу, дневники… Написанные на армянском языке стихи и поэмы, романы и рассказы, драмы и искусствоведческие исследования могли составить 10 -12 томов. Давал интервью. В те годы в Москве началась «оттепель», но Заряна не спешили публиковать. Глухая стена советского уклада закрыла и его, и его литературу от народа и общества.
Например, в издательстве «Наука» вышла книга «История советской литературы».
Один из советских критиков заметил, что в книге «История советской армянской литературы» почему-то нет ничего о роли Заряна в армянской литературе. Его имени там вообще нет.
Лев Арутюнов, известный советский литературовед и критик по поводу этой книги: «Не определено также место творчества Костана Заряна, старейшего армянского писателя, вернувшегося в Советскую Армению в конце 50-х годов из еще дореволюционной эмиграции». В начале 60-ых!
Может, потому, что не считался советским? Все советские пи¬сатели указаны и в предисловии, и поглавно. Но в книге, наряду с самыми незаметными советскими авторами, подробно освещены – как армянские – так и НЕСОВЕТСКИЕ писатели.
Например, великий армянский сатирик Акоп Паронян, западноармянский писатель, живший в Константинополе. И мно¬го наших боготворимых имён, которых нога не ступала на землю Советской Армении. Например, герои¬ческий юноша Мисак Манушян, писавший стихи. Или Варужан и Сиаманто.
«История» вышла в 1966 году, а все статьи датирутся до 1960-а. Может, и поэтому? Опять нет. До 1960 года он написал сколько книг, и написал на армянском языке!
Аветис Агаронян о Костане Заряне.
«...Европа приняла его, но он не стал иностранцем; он ни¬когда не покидал свой народ, но странный «парадокс» – стал ино¬странцем на Родине. Этот писатель уникален в своем роде. У него не было последователей, и он оставался уникальным. Он не принадлежит старому поколению и находится вне нового поколения. Он одинок».
Большого писателя и интеллектуала в социалистической Армении, мягко говоря, старались не замечать.
– Моя литература развивается сама собой... до сих пор я даже не читал того, что называют основными произведениями армянской литературы.
Трудно озвучить истинные причины неприятия Заряна также большей частью армянских писателей. Коллегиальное неприятие, сотканное из ревности, зависти, идеологических нестыковок, незнания его творчества мешали проложить мост между успешным на Западе армянином, который более полувека жил и творил в разных странах, там был признан крупным литератором, знал много языков, на которых свободно писал стихи, и местными вершинами, уже занявшими своё место под солнцем. Вот так, не пришёлся ко двору.
– Когда ты не в ней, она кажется избранной страной, когда ты внутри – она чужая.
«Никто не верит, что в Армении неделями я никого не вижу, кроме своего сына. Настоящая тюрьма: ты не можешь никуда пойти, ты не можешь написать ни строчки... Грустная, невыно¬симая, и особенно без света жизнь. 1964»;
– Мы были окружены ласками и улыбками, и вдруг всё превратилось в призрак: маска, злоба. Хорошо организованное.
Вот ещё отрывок из «Воспоминаний переводчика» Ашота Сагратяна, когда тот начал работу над переводом «Корабля»:
– Кого переводишь? Ах, этого авантюриста?
По словам Наири Зарьяна, который, как и все мужчины в ту пору, носил широкие брюки, Костан «ходил по городу в пан¬та¬лонах» и был на редкость «заносчив». Как он к «панталонам» носил галстук «бабочку», Сагратян не спросил. Но все знали, что был Зарян необычайно элегантен, даже дома.
– Себялюбец. Переводи, это похвально. Хорошо, что ты за этого взялся, пусть знает, что признание его на родине должно быть, а не там, за бугром. Ишь, привык скакать по Европам да Америкам!».
Комментариии излишни…
Ведь Наири Зарьян, как и все его братья по цеху в малень¬ком Ереване, прекрасно знал все подробности писательской жизни в республике. К сожалению, он не знал (хотя был обязан, если выражал мнение не второстепенного писателя), что в столицах Турции и Европы Костан организовывал, учреждал ар¬мянские журналы, кафедры арменоведения, пропагандировал армянское искусство и архитектуру. Известно, что после гнев¬ных выступлений против националистов (коими считали Ча-ренца, Акселя Бакунца), по прошествии двух десятков лет Наири признался в своей «слепоте». И даже, по воспоминаниям Ваграма Алазана, материально помогал коллегам, вернувшимся из ГУЛАГов.
Но сверху не было сигналов, вернее, были – раз не печа¬тали, значит, не принимали. И флюгер указывал верное направление, нюх у всех давно был на месте. И писатели боялись показывать особое рвение себе на голову.
Тогда как литературная и общественная деятельность сбли¬зила Костана Заряна с выдающимися современниками: поэтами Эмилем Верхарном и Гарсиа Лоркой, драматургом Л. Пиран¬делло, Иваном Буниным, Теодором Драйзером, Стефаном Цвей¬гом, Ремарком, Комитасом.
Обосновавшись в Париже, Зарян основывает всемирно-планетарный журнал с названием «Вавилонская башня», контент по-прежнему – литература и искусство. К нему с готовностью присоединяются и принимают участие в работе журнала Ра¬бинд¬ранат Тагор, Мигель де Унамуно, Николайе Йорга, и многие другие. Крупнейшие художники – Пабло Пикассо, Де¬лонэ, Фернан Леже, Шагал – работали над его оформлением…
Но финансовые затруднения привели к закрытию такого грандиозного проекта.
Ереванцы в те годы особенно любили центральную улицу Абовяна. Она была полна самых интересных встреч. К середине 1950-х ат¬мосфера в Ереване была на удивление открытой, душевной, а в городе можно было запросто встретить тех, кого очень скоро назвали классиками или легендами. Встретить и пообщаться. Светила ходили в «Интурист», «Армению», кто попроще – встречались в кинотеатрах и в Филармонии.
Посетителями ресторана «Армения» на втором этаже были Грачья Нерсесян, Ерванд Кочар, Виген Исаакян, актеры Хорен Абрамян, Ованес Авакян, артист театра им. Станиславского Ген, Шаум Казарян, Овак Галоян, из писателей – Ованес Шираз, Хачик Даштенц, Костан Зарян, Арарат Барсегян, Кайцуни, академик Геворк Джаукян.
И вправду, ему было о чём и что рассказывать. Высокий и элегантный, в галстуке «бабочка», маэстро шёл по улице Абовяна, заходил или в «Интурист», чаще – в «Армению». Там собирался литературный и актёрский Олимп – ереванский бомонд. Все оборачивались на непохожего писателя, и восхищенно смотрели вслед – прямой, высокий, он был настоящим европейцем, одетый с иголочки!
И с ним интересно было за столом. Мир объездил, больших людей повидал, много историй накопилось:
– Однажды ко мне подошёл кавказец, с пышными усами, густыми бровями и попросил:
– Я приехал из Калькутты, завещание привёз одному че¬ловеку, Но вынужден срочно уехать, мать там заболела. Вы можете доставить эти бумаги по адресу?
Я на следующий день доставил. И спустя некоторое время уз¬нал, что это был Камо, а в пакете были революционные бумаги…
Ну конечно, именно с этим был связан арест юного Костана в 1908 году, когда в июне 1907 года в Тифлисе было совер¬шено нападение на карету казначейства при перевозке денег из почты в Тифлисское отделение Государственного банка. На¬паде¬ние устроили большевики, и было оно признано одним из самых громких. Ленинский план обналичивания крупных банкнот различными лицами в различных банках по всей Европе в январе 1908 года провалился, в результате чего несколько участников были арестованы, в том числе – Костан.
Туда, в «Армению» или в «Интурист» приходили артисты и писатели, художники и режиссеры, философы и математики, преподаватели диалектического материализма и те, кого че¬рез несколько лет назовут "диссидентами". Ереван в плане плюрализма безнаказанно выражаемых точек зрения всегда был неожиданным исключением в СССР, потому и объявление в стране "гласности" – через три десятка лет после описываемых со¬бытий – прошло здесь почти незамеченным, она, гласность эта, и без того здесь была.
Но литературные воззрения и возможности Заряна, эстети¬ческие ценности, которых он придерживался, вошли в се¬рьез¬ные противоречия с догмами литературы общесоюзной. В Ере¬ване все чиновники во все времена очень чутко реагируют на настроения Москвы. В Советской Армении Москва прибегает к тем же методам, которые не меняются – распространить свой «свет».
В 1968 году московский журнал «Дружба народов» заказал ему автобиографическое эссе «О писателе, месте и времени», оно было опубликованоё, когда писателя уже не было в живых.
Умер Костан Зарян 11 декабря 1969 года в Ереване.
В дневнике Армена Заряна сохранилась следующая запись о последних часах Костана Заряна. «В 8:30 вечера мой отец пе¬рестал дышать. Сказал жене, она пришла, а я пошел на главпоч¬тамт, телеграфировал сестре и брату. На следующее утро я поехал в спец. поликлинику к главному врачу и попросил его выдать мне свидетельство о смерти отца. Он отказался. Я пошел на прием, объяснил вопрос, они ответили... идите к главврачу... он тоже отказался. Я не знал, к кому обратиться, когда ко мне подошел незнакомый врач и сказал, что очень уважает Костана Заряна и написал свидетельство о смерти моего отца».
Можно предположить, что Костан тяжело перенёс разгром своей квартиры, да, был такой позорный эпизод, с избиением, конечно, он сопротивлялся, и это ускорило его кончину – он так и не опра¬вился от этого чудовищного нападения.
В бытность свою пре¬зидентом Левон Тер-Петросян увидел для себя опасность, запретил дашнакскую партию, разгромил «дашнакское гнездо» – редакцию журнала «Норк». Там нашли затерянную много лет назад папку со стихами Заряна (почему-то даже дашнаки не публи¬ковали его). Известно только, что в его квартире случился погром. Что-то искали? Или думали, что приезжий из Европы дома хранит несметные богатства? И то, что ворвались в его квартиру и избили пожилого человека, останется позорным пятном на совести нации.
Диаспора тоже неоднозначно относилась к человеку, при¬няв¬шего приглашение Советской Армении вернуться под её кров. А в самой Армении даже нашлась осо¬ба, якобы литературовед, выпустившая двухтомник, где глубокомысленно уверяла, что Зарян – турецкий шпион. Был ли это заказ или выстрел недоумка – вопрос остаётся открытым. В этом «произведении» автор уверяет, что Костан Зарян был в 1922 году отправлен в Ар¬мению в качестве личного шпиона Ататюрка, чтобы разрушить страну изнутри. И этот бред повторяется несколько раз с бесчисленным множеством ругательств и оскорбительных слов в адрес Костана Заряна. Травлю всегда обслуживают мелкие исполнители. Странно, что «работа» опубликована «по решению Ученого совета института литературы», а хвалебное пре¬дисловие было написано известным академиком, который редак¬ти¬ровал этот двухтомник.
Каждый год после 1969 года один из внуков Костана Заряна (Сирвард, Анаис (Канада) Ара (Италия) Вальтер (Украина) посещает ереванское кладбище, курит благовония, возлагает цве¬ты на могилы деда, отца и матери и молится Богу от имени всех Зарянов.
Зарян привнёс новое качество в литературу – докумен¬тализм. Заряновское видение – элитарно. Не похожее на об¬щепринятые догмы.
Огромный круг общения с великими или очень известными деятелями культуры, искусства придали дворянину по про¬исхождению тот самый элитаризм, от которого плебс, собс¬твенным горбом вышедший в люди, и признаёт в глубине души, и не желает признавать. А уж, став чиновниками, ЗАРАБОТАВ своё положение, к тому же ревностно относятся к любому, кто не похож на них, кому всё досталось ни за что, от Бога. А ведь вышедшие из дворянского сословия после революции жили не так круто, как могло показаться…
А ещё элитаризм этот продиктован особым, уникальным по¬ложением автора по отношению к Армении. Хочу отметить, что Зарян велик не только тем, что писал о разном, в разных жанрах и на разных языках. Велик не только тем, что о нём и его твор¬честве высказывались Верхарн, Тагор, Унамуно или ещё кто.
Гений Заряна в том, что он УВИДЕЛ то, что не видели все его братья по цеху, обитающие в Советской Армении. Зашоренные, они не видели или боялись увидеть. Или, боже упаси, высказаться и получить ярлык националиста и 10 лет без права переписки… Обобщив мировой опыт революций и свойство армянского духа, Зарян занял позицию НЕПРИЯТИЯ большевистского переворота и уклада в Армении.
– Большевизм родился не для того, как думают многие, как думал я, чтобы нанести последний удар этому умирающему ми¬ру, а, наоборот, для того, чтобы продолжить его агонию силой насилия.
Тем не менее, он верил в созидательную роль своего народа.
– Давайте укрепим то, что имеем. Разве величие народа зависит от величины земель? Малые родины способны творить великие чудеса.
Этим и уговорил Вазген Первый: пришлось признать со¬зидание даже в условиях коммунистического строя. Что это бы¬ло на самом деле, видно сейчас, когда почти всё стоит или разрушено, кроме торговли…
Неужели эти братья по цеху не видели, так и не поняли всю мерзость сталинского строя, наборов фальшивых лозунгов? Про¬никнутые коммунистическими идеалами, ненавидели всех, кто вставал на их пути, прикрываясь теми же лозунгами.
Вот, например, чем объяснить следующий эпизод? Лишь в 1993 году с большим трудом удалось включить в школьный учебник Гургена Маари. В 1996 году учебник должен был быть переиздан. Под открытым давлением Сильвы Капутикян пред¬седатель комитета по литературе и директор Института лите¬ратуры Эдвард Джрбашян заставлял изъять Маари из учебника литературы! Дважды репрессированному писателю не давали покоя даже его коллеги. После выхода в свет романа Маари «Горящие сады» (1966), прочитавшие роман беженцы из Вана обвинили его в высмеивании жителей города (ванеци). Писа¬тели также подвергли его резкой критике. А Сильва была родом из Вана...
До 2000 года вокруг имени Костана Заряна стояло каменное молчание. Столетие со дня рождения писателя завершилось в 1985 году и прошло в полном молчании и равнодушии. Затем по¬следовали другие юбилеи – такая же тишина и равно¬ду¬шие. После 2000 года, когда тома Костана Заряна вышли один за другим, появились словесные «сторонники», «почитатели», «за¬щит¬ники» писателя и его литературы, проросли из ниоткуда и стали рассказывать воспоминания о своей тесной дружбе с пи¬сателем и его литературе, о большом количестве встреч с ним, и так далее, и так далее…
Так и хочется сказать: где же вы были до сих пор, почему вы ничего не сделали для того, чтобы вывести преступно запу¬щен¬ную литературу писателя на арену, оценить ее по до¬стоин¬ству? Где были собратья по цеху? Особенно, те, у которых сложилось со славой в Армении… так называемые «государст¬венные писатели»…
Например, тот же Наири Зарьян, который в своё время клеймил и Чаренца, и Бакунца. Правда, потом извинялся, признавал ошибки…
Давид Гаспарян пишет: «17-21 апреля 1937 года на общем собрании армянских писателей, где все выступали против всех, например, обвинения Рачья Кочара выглядели следующим образом: «Егише Чаренц — камень, лежащий на пути нашей ли¬тературы, чем скорее мы выбросим этот камень, тем более от¬кры¬тым будет и свободным будет наш путь!».
Или: «Национализм Вагаршака Норенца дошел до того, что он назвал своего новорожденного сына Сасун, мечтая вернуться в эту страну». А Наири Зарьян опубликовал более десятка статей – клеветы и лжи в адрес Бакунца». Ну, известно, что и Чаренца тоже «разоблачал». Вполне допускаю, что, будучи пламенным комсомольцем, он это делал искренне и столь же искренне потом осознал – некому было в то время объяснить…
Впрочем, не они одни отметились.
Формат неизменен… особенно, когда условия нисколько не изменились. И у Рачья Кочара, и у Норенца, у многих, многих было время осознать вели¬чие собрата по цеху. Алазан вернулся, но лежал с инсультом после лагерей, Маари тоже был болен после 20-и лет лагерей и лечился, Ширазу было 55 лет, его тоже не печатали, Севаку – 40, к нему самому настороженно относились, но слава как-то берегла их, и ещё неизвестно, сам поэт разбился, или помогли…
Вторым секретарём царствовал Ованнес Багдасарян, а в Союзе писателей – Эдуард Топчян, три сезона. И кто-то решал, где выставить гроб – в Союзе писателей нельзя, ведь не член СП, не правда ли? Но если правда, что Зарян был членом Союза писателей СССР с 1967 года, то почему его тело хоронили не из Дома писателей? Мелочи, но ведь показательные…
После 1962 года Зарян написал около трехсот стихо¬творений, писем, подготовил к переизданию ряд произве¬дений, которые при жизни так и не были изданы. Характерно, что в 1967 году Костан Зарян обратился с заявлением к первому секретарю ЦК КПК Антону Кочиняну, где написал, что два года назад под председательством Заробяна было принято решение об издании основных произведений писателя в 7 томах, но Союз писателей ничего не сделал. «В свои 82 года я не могу ждать годами, чтобы увидеть хотя бы свои основные работы в печати. Должен добавить, что армяне за границей также обеспокоены печатанием моих произведений». Из заявления видно, что из-за границы поступил ряд предложений издать полное собрание сочинений Заряна, но писатель, учитывая тот факт, что теперь он гражданин Армении, не согласился. Правильно учёл. Не¬которых напечатали в тамиздате, и какой же шухер поднялся!
Волею судьбы Костан Зарян, свободнейший писатель, везде жил жизнью ссыльного. За рубежом он был вынужденным эмигрантом, на родине – чужим, а из родной литературы был «изгнан на десятилетия».
И его, такого многогранного писателя и философа, поэта и романиста, отняли у нас, у разных поколений. Слава богу, вдруг начали печатать. Стали переводить и издавать.
Всё надо делать вовремя: уходят эпохи, уходит время… В великолепном переводе Ири¬ны Карумян на русский язык вышла «Спания», «Корабль на горе» в переводе Ашота Сагратяна (авто-ризованный перевод с бостонского издания).
Гагик Юльевич Таманян вместе с Сэдой Ананян (литера¬турным секретарём Заряна) отмечали юбилей Костана с армянской общиной Лондона. Чем больше увеличивались объё¬мы изданий Костана Заряна, тем больше становилось любителей Заряна и «знатоков Заряна». Мне пришлось прочитать много вос¬поминаний, в основном, молодых тогда филологов о своих встречах с ним.
Часть 1 http://proza.ru/2025/07/14/1277
Часть 2 http://proza.ru/2025/07/14/421
Часть 3 http://proza.ru/2025/07/14/428
Часть 4 http://proza.ru/2025/07/14/437
Часть 5 http://proza.ru/2025/07/14/445
Часть 6 http://proza.ru/2025/07/14/458
Часть 7 http://proza.ru/2025/07/14/461