Лодочник

Посвящается Илье Кормильцеву и Ивану Охлобыстину – двум великанам современной русской литературы.


Я всегда хотел увидеть его.
Я пытался представить себе, как он должен был бы выглядеть… каждый раз он, почему-то, выглядел в моих мыслях по-новому. То он был высоким юношей, то согбенным старцем, иногда он вдруг становился индейцем, потом ни с того ни с сего – негром. Я не имел ни малейшего представления о том, во что он мог быть одет и его облачение в моих мыслях сменялось вместе с его физическим обликом.
Я представлял его себе, сидящего в своей лодке и смотрящего на меня из-под густых бровей мерным оценивающим взглядом. Я пытался представить себе, что он мог думать в этот момент, но моё воображение не простиралось так далеко в неизвестность. Я пытался хотя бы приблизительно оценить, сколько человек он перевёз за свою жизнь ТУДА – на тот берег, но такие астрономические цифры ничего не говорили моему рассудку. Их было больше, чем я видел и ещё увижу за свою жизнь – вот единственное, что я понял. Сколько же он, наверное, должен знать! Сколько людских судеб прошло перед его глазами – пронеслось. С этого берега на тот. Он – единственный человек, который был на том берегу и вернулся оттуда. Какие же тайны этого мира он должен был постичь? Никто этого не знает. И не узнает никогда.
Нет, я должен был его увидеть. Я не мог умереть, - да что там – я жить не мог, - не увидя его ни разу. Я начал бредить встречей с ним. Мне начинало казаться, что вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдией к встрече с ним, которая стала бы апогеем моего самосовершенствования. Нирвана. Спокойствие и слияние в целях одержания. И я понял, что всё, что я делаю, всё, чем я живу – не важно, всё не имеет никакого значения. Всё, что держит меня в этом мире, блекнет перед перспективой встречи с ним. И я понял, что я готов. Я готов пойти по единственному возможному пути, чтобы встретиться с ним. Я готов отправиться на тот берег.
Я отлично знал, что для этого нужно. Нужно было закончить все дела – и я закончил их, раздать все долги – это заняло у меня два дня и съело почти всё моё состояние, и получить прощение за всё, когда-либо совершённое мной – это было, пожалуй, наиболее трудным, но в конце концов не невозможным; надо было лишь найти всех людей, которым было за что меня прощать – и я нашёл их. Всех. Ну, может, и не всех, но всех, что я помнил. В конце концов, кто будет это контролировать? Лишь моя совесть. А раз она чиста, то я мог отправляться в путь.
Из вещей я взял с собой плащ на случай дождя и сумку, в которую я набрал продуктов для долгой дороги. Друзья смеялись надо мной и поначалу делали вид, что помогают мне, будучи уверенными в несерьёзности моего намерения, но когда убедились в том, что я не шучу, все по очереди пытались меня отговорить. Они убеждали меня в том, что это безумная затея, что всё это сказки и никакого лодочника не существует, а если он и есть, то мне-то уж точно никогда не найти его. Они не понимали, что жизнь моя потеряла всякий смысл, и только он остался в ней чем-то, ради чего стоило пожертвовать своей болью. И они так и будут дальше тратить время и рассказывать друг другу о том, что у них был когда-то совершенно сумасшедший знакомый, дошедший в конце концов до такого безумия, что отправился искать… кого бы вы думали?.. хе–хе… ЛОДОЧНИКА! И они остались. А я уехал.
Дорога туда была далёкой. Сначала надо было несколько дней ехать на поезде. Поезд стремительно проносился мимо лесов, полей, солнечных лугов, рек, озёр, степей и пустынь. Он въезжал в города и деревни, ехал мимо домов, парков, улиц, величественных торговых центров и городских мэрий. Люди тысячами смотрели на поезд и пытались вглядеться в стремительно проносящиеся справа налево (или слева направо, если они стояли с другой стороны) светящиеся ночью и тёмные днём окна вагонов. А я смотрел на них оттуда и прощался. Прощался навсегда. И не было во мне ни сожаления, ни ностальгии по этим людям – мужчинам и женщинам, малышам и старикам, сильным и слабым, богатым и бедным – только немного жало в груди ожидание чего-то колоссального в своей величественности. Поезд пронёсся мимо и уехал дальше. Я уехал на этом поезде. Мир остался.
Дальше надо было долго ехать на машине. Почти целый день водитель гнал свой джип через дикие и нелюдимые места – дали и чащобы, а я только сидел рядом и держался двумя руками за сумку, опасаясь, как бы мы не перевернулись вместе с этой замечательной блестящей машиной. Но водитель гнал на предельной скорости с видом человека, который точно знает, что делает и то, что мы–таки не перевернулись, придало мне его уверенности. Когда солнце уже почти село, он вдруг посреди леса остановил машину и посмотрел на меня. "Что?" – спросил я. "Ничего, - ответил он, - приехали". "А как же мне дальше?" – спросил я, вглядываясь в стоящий непрерывной стеной лес впереди меня. "Пешком, - ответил водитель, - прямо в этом направлении", - и он махнул рукой вперёд. "А я дальше не поеду", - добавил он, подумав. "Ну… что ж… спасибо", - сказал я, вылезая из машины. "Удачи", - как-то особенно тепло сказал он, улыбнулся и спустя секунду рванул машину задним ходом назад, туда, откуда я твёрдо решил уйти навсегда. Я вдохнул побольше воздуха, повернулся и пошёл.
Сначала пришлось продираться через какие-то бешеные кусты, потом – полуутонув плыть по каким-то болотам, затем прыгать по камням, разбросанным по холмам. Солнце уже давно село, но вся округа озарялась каким-то ясным голубоватым светом, не дававшим теней. Казалось, что светился сам туман вокруг меня и когда я отводил от себя руку достаточно далеко, кончики пальцев тоже начинали светиться. Я выбросил сумку, так как есть мне всё равно не хотелось, а при ходьбе она здорово мешала. Через несколько километров я потерял счёт времени. В этом спокойном светящемся тумане совершенно невозможно было догадаться даже какое сейчас время суток. Ночь сейчас или день? Утро или вечер? Давно ли я уже иду? И много ли ещё осталось? И скоро ли я увижу… его? Мысли о лодочнике тучей набросились на меня и начали орать мне в уши свои гипотезы о нём, стараясь перекричать друг друга. В полной растерянности я сначала приостановился, но затем, набрав в лёгкие воздуха, двинулся дальше. Скоро, скоро… уже скоро я увижу его и узнаю ответы на все мои вопросы.
Тем временем я почти дошёл до опушки. Солнца не было видно, но туман впереди меня, там, где предположительно кончался лес, светился ярче. Сначала я подумал, что это лесная поляна, но чем ближе я подходил, тем больше убеждался в том, что я был не прав в своём первом предположении. Это была не поляна. Вместо цветов и непрерывного ковра изумрудной травы меня, вышедшего из леса, ждала идеально гладкая поверхность тёмно-синей воды, местами, так же как и туман, озаряющейся изнутри призрачным светом. Туман, висящий в полуметре над ней, становился здесь ещё плотнее, но и светился он гораздо ярче. Тишина, такая пронзительная, что у меня заболело в ушах, укрыла меня своим мягким одеялом и полное спокойствие, сделавшее меня вдруг равнодушным ко всему – всему, повисло над этим лесом, этим туманом и этой водой. Ноги будто сами подкосились, устав держать меня и я сел на мягкий берег под огромным столетним деревом, широко раскинувшим свои высокие ветки.
Теперь надо просто ждать. Просто сидеть и ждать, пока приплывёт лодочник. Я вдруг почувствовал, что – не знаю как – но он уже знал, что я сижу сейчас здесь и спокойно ожидаю, когда он приплывёт. Вот он берётся за вёсла и начинает грести…
Внезапно я увидел, как вода слегка всколыхнулась. По ней медленно и величественно плавно пошли круги. Спустя секунду туман прямо впереди меня слегка сгустился и оттуда показался чёрный, как антрацит, нос лодки. Он не спеша  приближался и вот я мог разглядеть величественную и гордую фигуру самого лодочника – он стоял на корме, высоко подняв голову и смотря куда-то прямо внутрь меня. В нём было, наверное, метра два росту и его широкие плечи, когда он стоял, казались немного узковатыми. Неприталеный балахон свободно лежал на нём, скрывая его целиком - от плечей до пят. Капюшон был откинут назад и открывал коротко стриженую голову. Черты его лица были правильны, но, пожалуй, немного резковаты; тонкий, чуть горбатый нос и ровный рот придавали его лицу решительное выражение и только спокойные глаза, светящиеся из-под густых бровей были полностью равнодушны ко всему. В этом сильном взгляде было что-то успокаивающее, обнадёживающее, пугающее и будоражащее одновременно, но ни одной мысли нельзя было прочитать в них. Они (мысли) были надёжно скрыты под шапкой густых чёрных волос.
Лодка едва коснулась носом берега и остановилась в томительном ожидании. Я слегка опешил. Так долго мечтав его увидеть – неудивительно, что я растерялся, когда он вдруг оказался прямо переде мной, лицом к лицу. Лодочник продолжал, сохраняя молчание, спокойно смотреть на меня. Я взял себя в руки, встал и медленно шагнул в лодку, осторожно, ожидая, что она начнёт немедленно раскачиваться. Но лодка продолжала стоять так же устойчиво, как и минуту назад, будто она была такой же частью суши, как и берег, на котором я сидел. Я перенёс вторую ногу, и в ту же секунду лодка оторвалась от земли и стала разворачиваться. Я стал обеими ногами на дно лодки и сел на скамеечку, прикреплённую на носу, по всей видимости для пассажиров. Лодка была полностью пуста, только на корме, сразу за стоящим лодочником, была ещё одна скамеечка, сделанная так, чтобы он мог держать руль и управлять лодкой сидя. Ни вёсел, ни шеста на лодке не было. Лодочник развернул лодку, сел и мы не спеша поплыли прочь от берега. Вскоре он скрылся в тумане.

"Ну вот, - подумал я, - я здесь. И что теперь?" Я посмотрел на лодочника. Он смотрел мимо меня в туман, так, будто действительно управлял лодкой, выбирая здесь дорогу. Чёрт возьми! Мне так о многом надо было расспросить его, так много узнать и столько обсудить и вот теперь я сижу здесь, тупо смотрю на него и не знаю, с чего начать! Вопросов в голове была куча, но всё, что приходило мне в голову, было такой ерундой, что мне становилось стыдно перед собой, не то что было бы стыдно перед ним, если бы я решился задать хоть один из них. Мне нужно было вспомнить что-то действительно самое-самое важное, что-что такое, что настолько задело бы его самого, что заставило бы его ответить. Я лихорадочно пытался вспомнить, что мучило меня самого так долго, что заставило порвать со всем – бросить дом, людей, свой берег – и отправиться на эту странную, пугающую воображение встречу – что же это было?
Можно было спросить его о происхождении мира, Земли и человека. Вполне логично. А зачем мне это? Ну, узнаю я положим наверняка, что вселенная произошла от большого взрыва, Земля – от пылевого облака, а человек – от обезьяны. Или я узнаю, что нас завезли инопланетяне. Или я узнаю, что всё это – творение Господне. Ну и? Что это поменяет в мире? Да аж ничего! Да, я может быть подкорректирую своё мировоззрение, ну и нахрена мне это надо? Да какая вообще кому-то может быть разница в том, как мы возникли? Мы такие, какие мы есть и мир таков, каков он есть и нам надо принять его или менять его, а не вспоминать давно ушедшее в небытие.
Я мог бы спросить его, какова роль женщины в жизни мужчины и мужчины – в жизни женщины. Господи, ну и не всё ли равно, что он ответит? Нет, я конечно чертовски преклоняюсь перед его мудростью и несказанно уважаю мнение этого человека, но если вдруг я узнаю, что всегда воспринимал женщин не так, как их надо было воспринимать и поступал с ними не так, как с ними надо было поступать, что это во мне изменит? Каждый из нас таков, каков он есть, у каждого своя совесть и мы поступаем так, как мы можем поступать – не больше, не меньше, а обманывать своё естество – поступать ещё хуже, чем гадить по совести и ничьи слова не могут вдруг заставить человека изменить свою норму. В конце концов, что он скажет? Что каждой женщине нужен мужчина, каждому мужчине нужна женщина, любовь прекрасна, а насилье – мерзость. Это все знают и без него. Остальное уже – детали и каждый рисует их по-своему. Какая разница, как их изобразит Глас Истины? Тем более для меня, ушедшего из мира людей и отправившегося на тот берег.
В конце концов можно было спросить что-то совсем уж метафорическое. "Что есть истина?" или "Что правит этим миром?", или там "Что первично – бытие или сознание?" В этих вопросах было так же мало смысла, как и во всех возможных ответах на них. Да, они формируют основные столбы мировоззрения, но по сути люди, утверждающие, что первично бытие ничем не отличаются от тех, кто утверждает, что первично сознание. Совсем другой вопрос, какие выводы они из этого делают. Но, как известно, из чего угодно можно сделать какие угодно выводы. И если один из них обожает детей, а второй их ненавидит, тогда между ними реально есть разница, но это слишком просто, чтобы спрашивать что-либо у лодочника.
И уж совсем верхом банальности было бы спрашивать лодочника, в чём смысл жизни. "Скажи-ка мне, в чём смысл этой… (мать-перемать!!!)… жизни?" "Чьей? Моей? – это моё дело и никого, кроме меня, не касается. В конце концов это самая интимная вещь из всех, какие можно себе представить." "А моей?" "А почему ты спрашиваешь об этом у меня? Откуда я могу знать смысл твоей жизни, если ты сам мне его не сказал? Ты – единственный человек, кто знает смысл твоей жизни. Это твоя жизнь и только ты сам можешь вложить в неё смысл." Откуда лодочник может знать смысл моей жизни, если его не знаю я? И потом – я не могу быть уверен, что там, куда я направился, у меня будет такая же жизнь с тем же смыслом.
Я смотрел прямо лодочнику в глаза и понимал, что нет ничего, что знал бы он и что очень хотел бы узнать я. Просто ничего. Вот так сейчас, сидя прямо напротив его, я буду молчать до тех пор, пока мы не причалим к ТОМУ берегу, потом встану и пойду. Пойду дальше своей дорогой. Пойду туда, откуда люди не возвращаются, пойду, чтобы никогда не вернуться.
А лодочник останется. Наверное, он посидит в своей лодке, пока я не скроюсь из виду, а может быть не станет этого дожидаться, плавно оттолкнётся от берега и поплывёт обратно. Снова. Как он делал это сотни и тысячи раз и как будет делать после этого не год и не два. Вечность. На меня снова, как и множество раз до того нахлынула волна уважения перед колоссальной работой, выполняемой этим человеком, перед вечностью, которую я не то что осмыслить, да и представить себе не мог.

- Как же много ты знаешь! – воскликнул вдруг я, не в силах сдержать этого потока, помноженного на тишину, нарушаемую лишь тихим шуршанием воды под лодкой.
Лодочник молчал. Он только сфокусировал свой взгляд на мне, но ни выражение лица, ни ритм его беззвучного дыхания не изменились.
- Ты знаешь людей, - сказал я. Лодочник сидел так же, как и прежде, только в глазах у него появилась чуть заметная печаль. А может быть мне показалось.
- Расскажи мне о них, - попросил я. Я очень хотел услышать его голос. Мне надоело гробовое молчание, нагоняющее мысли о судьбах мира.
- Мне нечего тебе рассказать, - сказал вдруг он. Голос его – самый обыкновенный голос, решительно ничем не выделявшийся из общего спектра, настолько поразил меня, что поначалу я даже потерял дар речи. Долгое время я не мог понять почему и нескоро я понял, что так поразило меня тогда в голосе; его удивительная знакомость не была совпадением: это был мой голос.
- Мне нечего тебе рассказать, - повторил он, - я не знаю людей.
- Но ты же видел их в своей жизни великое множество! – воскликнул я, придя в себя.
- Да, - спокойно сказал он и я ждал, что он продолжит, но он молчал.
- Как же можно было, узнав столько людских судеб, не узнать людей?
- Я не знаю их судеб. Они не исповедуются мне. Я лишь перевожу их с одного берега на другой.
- И всё?
- И всё.
- Они просто сидят напротив тебя и ждут, когда ты перевезёшь их на тот берег?
- Некоторые из них задают вопросы – вот так, как ты, - другие молчат, но они никогда ничего мне не рассказывают. Я не знаю о них ничего.
- Неужели тебе никогда не было интересно, кто они, откуда они пришли и почему решили отправиться в это путешествие?..
- Нет.
- Никогда?
- Нет.
- А какие вопросы они тебе задавали?
- Одни спрашивали, что ждёт их на том берегу, другие – кто я и как я сюда попал, третьи интересовались этим миром – его структурой и функционированием.
- И ты отвечал им?
- Мне нечего им ответить.
- Ни на один из этих вопросов?!?
- Ни на один.
- Неужели ты не знаешь, что находится на том берегу и что происходит с людьми, туда отправившимися?
- Нет. Я только перевожу людей на тот берег, дальше они выходят из лодки и идут своей дорогой. Ни один из них никогда не возвращался и не просил перевезти его обратно. Я не знаю, что с ними происходит.
- Но неужели ты никогда не был там? Сам. Разве тебе не интересно?
- Нет. С тех пор, как я стал лодочником, я не выходил из лодки. Ни на этом берегу, ни на том.
- А о своей жизни? Почему ты не можешь сказать им, кто ты такой?
- Потому что я не помню этого. Однажды я сел в эту лодку и дальше всё, что когда-либо имело для меня значение, стало потихоньку стираться у меня из памяти. Я помню, что мир выпихнул меня взашей, помню, почему я пришёл сюда, может быть вспомню своё имя – всё остальное я не смогу, да и, честно говоря, не хочу вспоминать.
Туман вокруг сгустился и приобрёл розоватый отлив. Лодка всё так же тихо скользила в неизвестность.
- И зачем же ты пришёл сюда? – спросил я.
- Вот так же, как и ты – хотел узнать, что есть за пределами этого мира. Может быть – попасть на тот берег.
- А почему же не попал?
- На то есть свои причины, - сказал он и я не решился спрашивать, какие.
- А мир? – спросил я, - неужели ты ничегошеньки о нём не знаешь? Ничем не интересуешься? До такой степени ко всему равнодушен?
Он не ответил.
Признаться, в этот момент я серьёзно подумал о том, чтобы повернуть назад. Мне совсем не такой пустой до безысходности представлялась эта беседа и теперь я совершенно не был уверен в том, что хочу попасть на тот берег и узнать, что меня там ждёт. В конце концов, вдруг я не смогу потом вернуться назад? Мне вдруг таким родным и близким показался мой мир – такой простой и понятный, знакомый до отупения, мир, где не может произойти никаких неожиданностей, где можно расслабиться и просто жить.
- Чёрт возьми, - в сердцах спросил я, - что же ты делал здесь все эти годы? Неужели ты столько времени возишь людей на тот берег и ничего – ничего – за это время не открыл для себя?
Он отпустил руль и лодка остановилась. Лодочник сейчас был если не таким, как я его себе когда-либо представлял, то, во всяком случае, таким, каким его можно было себе представлять – задумчивым и сосредоточенным. Он молчал ровно минуту, затем плавно проговорил:
- Я думал.
- Что? – переспросил я.
- Всё это время я думал, - продолжил он и посмотрел на меня, - я смотрел на людей и пытался вывести какое-то правило, закон – кто они; почему именно они решились отправиться в этот путь; готовы ли они к тому, что может ждать их на том берегу.Я вглядывался в их лица – сотни, тысячи лиц – все они были такими разными, что мне становилось страшно от той задачи, которую я пытался решить. Долгое время я пытался понять – вытащить откуда-то из подсознания – что же общего у них у всех.
Лодочник замолчал. Его глаза вдруг стали такими глубокими, что на их дне лишь воображением можно было различить всю его жизнь. Он оглядел туман вокруг и продолжил:
- Я понял это. У всех у них только одно было настолько же общим, как и то, что они были людьми – они мыслили реалиями этого мира. Они были привязаны к нему своим мышлением, как собака цепью к своей конуре и потому никто из них не был готов адаптироваться к тому, что там – в неизвестности. Чтобы точно узнать, что ты готов отправиться туда, надо полностью отказаться от рамок, налагаемых этой реальностью,- стереть их в себе,- и тогда ты, в принципе, сможешь принять любую реальность- сколь бы она ни рознилась с привычной тебе.
Он замолчал, собираясь с мыслями. Я понял, что не хочу сейчас на тот берег. Потом - может быть, но не сейчас. Лодочник посмотрел на меня и внезапно сказал то, что я, пожалуй, меньше всего ожидал от него услышать:
- Я готов.
Я опешил и переспросил:
- Что?
- Я вдруг понял, что я готов отправиться на тот берег, - ответил он,- Я достаточно долго сижу в этой лодке и достаточно далеко ушёл от этого мира. Сейчас я пуст - эта реальность ушла из меня, и я готов впустить тот мир, который захочет в меня зайти. Я готов сойти на том берегу.
Он взялся за руль и лодка неспеша поплыла дальше. Я так опешил, что не нашёлся спросить ничего лучшего, как:
- А кто теперь станет лодочником?
Он только долго и пристально посмотрел мне в глаза, и ничего больше мне не сказал.
Вскоре лодка уткнулась носом в берег. Мне не было видно, каким он был - песчаным ли, гранитным, но мне было достаточно знать, что он там. Лодочник встал и, медленно пройдя по лодке, ступил на землю. Потом перенёс вторую ногу и пошёл. Я посмотрел некоторое время ему в след, затем взял руль и стал разворачивать лодку. Больше я его не видел.
                *               *               *

Вот всё, что я могу тебе рассказать. Лодка управляется очень просто - только подумай о том, чего ты от неё хочешь, и она поплывёт туда. Когда-нибудь ты поймёшь, что мир настолько оставил тебя, что новые ощущения достаточно адекватно воспримутся тобой. А теперь бери руль - мне пора идти.
                НА ТУ СТОРОНУ.

1997                Диас