Мысли о литературном творчестве

Cтарое название: "Стань входным проёмом, сквозь который поток Свыше устремляется к людям".

Писать надо так, чтобы переживать и страдать за то, о чём пишешь. Тогда читателю будет сладко и больно одновременно. В идеале, прочитав произведение, читатель должен умереть. Качественно сделанный роман – это нож в сердце. Прочтя оригинальную вещь, я должен быть шокирован, раздавлен и уничтожен.
Теперь о смерти автора. «Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста» (Умберто Э.). А, по-моему, просто нельзя разрешать удаление или иное сокрытие произведений. Писать надо только в инете (или в подобной открытой системе). Всегда должны оставаться доступными все варианты написанного (а лучше – и черновики, а в идеале – писать в прямом инет-эфире – я б с удовольствием – каждую главу я пишу на одном дыхании). Любой читатель должен иметь возможность читать всё. А, если выпускать книгу, то тоже со всеми вариантами. А, если ещё и с обсуждениями (как здесь)… то это было бы полной чашей. А если – новое издание, то со всеми письмами от читателей.
А закостенелость разума пишущего должна быть барьером, не позволяющим ему марать бумагу или экран. Пусть трудится сердце, а разум лишь в том случае, если он живой. «Кто-то из нас должен писать, и пусть лучше я, раз уж я умер и могу быть совершенно беспристрастным» (Хулио К.).

Писать надо только о том, о чём знаешь хорошо, изнутри. Если ты нахватался слухов или книжных знаний – это не серьёзно. Вот когда ты не только познал проблему на своей шкуре, а и переживал и осмысливал саму её стихию (по необходимости эту шкуру защищать), тогда ты способен что-то об этом сказать. Описывать надо только реальность (причём, видеть её можно по-разному). Приглядевшись к ней, можно встретить всё, что угодно. Станислав Л. говорил: «Я всегда считал, что действительность неизмеримо богаче и куда фантастичнее, чем любой вымысел, порождённый человеческим воображением. Для меня как для писателя это – основоположный принцип».

Писать надо так, как льётся от души, как течёт само. Никаких правил и ограничений. Но, понять это только умом недостаточно. Надо понять всем телом, всем сознанием. А для этого нужно работать. Читать самые разные и необычные по стилям вещи. Именно для того, чтобы понять, что писать можно как угодно. Чтоб это понимание вошло в кровь. В школе в моё время детей обучали литературе по квадратным произведениям с линейной последовательностью. Да и сейчас… изучают сюжет, фабулу, завязку и прочую требуху. Согласно Энц. словарю, например, у «Дамы с собачкой» нет развязки. А, по-моему, развязки нет у тех, кто такую чушь выдумал и вкладывает её в головы учащихся. Если ты пишешь о том, о чём невыносимо болит, то само собой получится остро и напряжённо, не иначе. Будет и завязка и развязка. Хотя, специально ты об этом и не вспомнишь. Пусть шагают дружно в даль те, кто считают, что в произведении должна быть хоть какая-то схема, последовательность и прочая тюремная система.
Конечно, к литературной раскованности идут постепенно. Для начала пытаются необычно писать с помощью ума (сердцем получается не сразу). Например, один более менее известный писатель около 10-и лет назад сказал мне, прочитав мой старый рассказ: «Не считай читателя дураком. Концовку перенеси в начало, что ли. Уже будет интереснее». Так что не надо бояться экспериментировать. А, лучше, пусть будет так, как будет получаться само. Пишет сердце, и приказывать ему нельзя. Сердце писателя есть сердце бунтовщика. Не хулиган не может быть писателем – имхо. (Если вас ниоткуда не выгоняли за плохое поведение – задумайтесь, достаточный ли вы бунтовщик)
Писатель должен быть одержим своим делом. Только так он сможет писать заразительно и искренне, и только такое письмо будет искусством. «Признак, выделяющий настоящее искусство от поддельного, есть один несомненный – заразительность… Чем сильнее заражение, тем лучше искусство как искусство, не говоря о его содержании, то есть, не зависимо от достоинства тех чувств, которые оно передаёт … Более же всего увеличивается степень заразительности искусства степенью искренности художника» (Лев Т.).

Но, надо вырабатывать в себе и непривязанность к написанному. Потому что, если пишущему вдруг стало понятно, что предложение, абзац или даже страницу надо убрать, что они тут лишние – он должен сделать это легко, без сожаления. Я бы не придерживался схемы Льва Т.. Схемы в таком вопросе, по-моему быть не должно. Можно резать и больше, чем Лев. Дело тут не в количестве, а в чувстве. Однако, если писаный несколько лет роман ты (не смотря на интерес к нему издателя) не разрывал в клочки и не спускал в унитаз (не оставляя себе и одного экземпляра), то ты ещё не знаком с расставанием.
Такое лёгкое расставание должно идти не от воли, а от непривязанности к плодам своего труда. Получилось что-то не то? – Переделай. Надо ещё переделывать? – Сделай это легко. Надо что-то вырезать – да хоть всё. Правь столько раз, сколько покажется необходимым. Делай это так серьёзно, как в последний раз. Но, находя через время существенные недочёты, правь заново. И так – бесконечно. « … и если до конца своих дней ты не продолжаешь править и переписывать роман, то лишь потому, что та же самая железная сила, которая необходима, чтобы начать книгу, заставляет тебя закончить её» (Габриэль Г. М.)

Прозу ты пишешь или стихи – не важно. Всё – едино. Одно может переливаться в другое. Стихи должны быть насыщены прозой, а проза – быть поэтичной. Всё должно идти только от сердца – огромного, ничего не жалеющего для творчества. От сердца, живущего только для литературы как высшего удовольствия. От сердца, одержимого, больного творчеством, ничего в мире не замечающего, кроме творчества. От сердца, способного (мысленно) убить за творчество, а после – потрясающе описать это убийство. Из такого сердца течёт истинная боль, что задевает не только раскрытые, но, главное, и чёрствые сердца. Резанёт по ним ножом так, что они будут долго истекать кровью и запомнят эту травму на всю жизнь. И не важно, чему будет принадлежать нож – детективу или любовному роману, описанию сна или детскому рассказу. Главное, чтобы нож был настоящим – острым и, как следствие, опасным. Генри М. сказал: «Я не называю поэтами тех, кто сочиняет стихи, рифмованные или не рифмованные. Я называю поэтом того, кто способен полностью изменить мир … Но это должен быть голос, способный заглушить рёв бомбы. И язык потребуется такой, который растопит сердца людей, от которого кровь закипит в жилах». Во времена терроризма и оружия массового поражения литература должна иметь не меньшую силу.

В большом произведении должен быть ритм. Потому что его не прочтёшь одним махом. Даже если оно всё – напряжённое, то от одинакового по силе напряжения читатель уснёт (а должно кидать то в жар, то в холод). А ещё страшнее то, что сонливым будет и писатель, а, значит, напишет не качественно. Не менее важно знать, что любое произведение – живое существо и оно нуждается в дыхании, состоящем из вдохов и выдохов. «В прозе ритм задаётся не отдельными фразами, а блоками. Сменой событий. Одни романы дышат как газели, другие – как киты или слоны. Гармония зависит не от продолжительности вдохов и выдохов, а от регулярности их чередования» (Умберто). Ритм тоже даётся природой, но первое время (пока это не стало естественным) об этом надо специально себе напоминать.
Слишком о многом придётся помнить, да? Поэтому, к первым произведениям больших писателей нужно относиться спокойнее. У Марселя П. тоже было своё первое, а уже позднее появился шедевр, которым он поразил весь мир тонко чувствующих читателей. Однако, и это первое немало дало его поклонникам и искусствоведам, поскольку талантливость человека отражается во всём, а, талантливость писателя – во всех его творениях. Кто пишет хорошо, тот не может, не умеет писать плохо. Кстати, эта его гениальная (не первая, а основная) книга (точнее, серия) не была легко принята издателями того времени. Ну и что? Этого не стоит бояться. Спустя время один из отказчиков Марселя, поняв, что ошибся, не знал, как извиняться: «Отказ опубликовать эту книгу останется самой тяжкой ошибкой … и … одним из самых жгучих раскаяний и угрызений моей жизни». Поэтому, писатель, плюй на мнение тех, кто не въезжает, не видит или не слышит. Ищи умного издателя, если у тебя есть, что издать. А глупый пусть прогорает, Бог ему это устроит.

Мнение читателя – иное дело. Хотя, и оно не должно тебя волновать. К нему надо прислушиваться, но не слушаться. «… как только … читатель … чувствует, что автор не для своего удовлетворения, а для него … пишет … и не чувствует сам того, что хочет выразить, так является отпор, … и … новое чувство, и самая искусная техника … не только не производят никакого впечатления, но и отталкивают» (Лев). Знай свою линию и гни её, только не сломай. Сломал линию – сломал позвоночник роману. Сделать это трудно, но возможно. И всё-таки, собственное убеждение важнее.
И, всё же, есть кое-что, что способно влиять на писателя со стороны. Единственное, но есть. Это – наркотик, которым питается творец. Воздух, без которого не прожить. Это – подлинный интерес читателя, пусть даже одного (к сожаленью, писатель не может быть в полной мере собственным читателем). А интерес огромной группы читателей может даже повернуть историю литературы. Вспомните Артура К. Д.. Он ведь, бессовестный, убил своего самого известного героя, чтоб больше не писать о нём. И что? Читатели возмутились и потребовали его оживить. Писатель правильно почувствовал, и послушался. Когда я об этом вспоминаю, у меня наворачиваются слёзы. Не обращать внимание на преданных, требовательных и любящих читателей нереально. Когда читатель искренне восхищён – я его готов расцеловать, заобнимать и закусать как дикий зверь…
Писатель любит жизнь только за возможность писать. И, если он вдруг написал всё, что хотел (хотя такого не бывает), то наижеланнейшая смерть для него – повторить судьбу главного героя романа Патрика З., только по отношению к своим любимым читателям.

Вдохновение. Без него ничего не было, нет и не будет. Его надо уметь черпать. Этому можно учиться. Когда научишься, то не будешь знать, куда его девать, и будешь жестоко страдать, не имея (вдруг) возможности писать. Александр Д. писал даже в гостях. И правильно делал. Он пошёл дальше многих – использовал литературных «рабов», собиравших «скелет». Но, без его доработки скелеты не оживали. Есть много мнений о том, сколько процентов должно занимать вдохновение, а сколько – труд. Моё мнение: и того и другого по сотне. Не иначе. Причём, одновременно – одно внутри другого. И наслаждаться и страдать в творчестве нужно на полную. Если у тебя есть в жизни большее удовольствие, чем творчество – подумай, для чего ты всё-таки живёшь. Так что, надо вкалывать, а не только вдохновляться. «Ленивых шедевров не бывает» (Сальвадор Д.).
Вдохновение – это любовь Высшего, бурлящая в тебе, и побуждающая творить. Заставляющая жестоко страдать, если не пишешь. Единственный вирус, которым болеет истинный творец. Болеет жестоко и неизлечимо, до дрожи, до слёз, до физической боли. Вдохновение, это – любовное насилие Высших творческих сил над творцом. Они понимают, что ты можешь, способен, раскрыт – и потому дают тебе желанное. Дают столь много, что ты не способен это объять, отчего и страдаешь. Это приходит именно Свыше, в том числе, от гениев, прежде покинувших физический простор. Поэтому, состояние вдохновения можно подхватить – в книге, в фильме, в чём угодно, лишь бы это было гениальным или хотя бы близким к этому, то есть, живым. Одно время я подхватывал вдохновение у Хулио К.. Как только читал что-нибудь у него – у меня тут же начиналось внутреннее горение и я строчил, не будучи в силах оторваться от листа (причём, я ему не подражал, а лишь вдохновлялся). Уже на другой день я мог что-то исправлять, но такую «рыбу» без такого вдохновения я бы лепил долго, и не факт, что она оказалась бы съедобной. Почему Хулио вдохновляет? Потому что он – истинный игрок. «Я играю, когда пишу. Но играю серьёзно, как играл ребёнком» - говорит он.

Об игре. У писателя должно быть гибкое и широкое сознание, способное впустить в себя все точки зрения, все жизни, всё, что угодно, и само стать чем угодно. Сознание творца должно быть только содержанием, у него не должно быть формы. Пол, возраст, имя, дата рождения, место и условия проживания – формы. Выяви всю эту грязь и освободись от неё. Не будь привязан ни к кому и ни к чему. Семью или друзей, не понимающих этого, нужно освободить от своего общества. Главное – «… наслаждение самим процессом писания, требующим величайшего самоуглубления и одиночества, какое только можно себе представить …» (Габриэль). Всё подчинено творчеству. Всё, кроме творчества, по боку. «У меня нет интереса к литературе, литература – это я сам, это – моя плоть и кровь, и быть другим я не могу» (Франц К.). Он так и не женился, потому что не считал себя вправе посвятиться семье в ущерб литературе. Молодец. Он и без того мало успел. Жаль, что построил только один Замок. Хорошо, хоть остались письма и дневники. (Когда такая скала умирает в 40 лет и 11 месяцев – это преступление. Но таких преступников мы и любим.)
Итак, игра. Ты должен стать каждым своим персонажем, должен переживать за происходящее в книге сильнее, чем за «реальные», внешние события. Это не актёрское мастерство, а нечто значительно большее, это – твоя жизнь. Потому что ты никогда не прощаешься со своими ролями. Да это и не роли, а личности внутри (бывшего) тебя. И каждая фигура – полнокровна. Не умеешь – учись. Старайся быть не одним, но многими. Чем больше в тебе личностей, тем объёмнее и опытнее твоё сознание, и тем ближе оно к Божественному (включающему в себя всех). Попробуй завести себе клон, по личностным качествам противоположный тебе. Мужчине – женщину, молодому – пожилого, спокойному – активного, и т. д.. Заведя, пиши от его имени и сознания, и веди активную жизнь на сайте. (Но, создавая его, правильно подбери дату рождения, место проживания... А сколь огромное значение имеет псевдоним…)
Когда ты в настроении, состоянии сознания своего персонажа или клона – ты живёшь им и в «обычной» жизни. Только так. И, если тебя о чём-то спрашивают, то отвечает конкретный персонаж – исходя из своего опыта («ты прежний» постепенно умираешь – навсегда). Ты не «врёшь», поскольку ты не «в рёли», а «в роли». Когда ты действительно перестанешь быть прежним «закостенелым собой», тогда ты не будешь вруном, хотя со стороны будет казаться, что на один и тот же вопрос ты отвечаешь по-разному. Потому что это не ты будешь отвечать, а кто-то ещё, и при этом ты даже не вспомнишь о себе, точнее, прежнего вспоминающего уже не станет. Ты растворишься в своих персонажах. Если персонаж – роженица, ты будешь чувствовать её муки, если пьяница – его опьянение, если ребёнок – его детское счастье или несчастье. Кем понадобиться, тем и станешь. А, если не станешь, значит, не нужно и писать об этом.

Нельзя насиловать искусство. Позволь ему насиловать, а точнее, использовать себя. Отдайся ему полностью. Стань входным проёмом, сквозь который поток Свыше устремляется к людям. Снеси для этого свою крышу и умри для человеческого эгоизма. Пойми, что приятнее писательства ничего нет. И тогда со временем ты обнаружишь, что нет ничего и кроме этого.


Почти с утра 17 января 2002 г. и немного заглянул в 18 января.