Нюркина постель

…я сижу на корточках  под пышным кустом малинника, и его ветви закрывают меня с головой. Сквозь зелень просвечивает солнце. Мне хорошо и надежно. Даже уютно. Я лениво щиплю недозрелые ягоды. И изучаю резьбу  на листке, болтающемся  аккурат напротив моего носа. Но вдруг ветви раздвигаются - так стремительно, что я не успеваю опознать вторгшегося, и  мне приходит конец. От чего-то   длинного и сверкающего на солнце . А потом я только и  делаю, что умираю. Смотрю на  фиолетовые кольца, и чувствую, как все тело горит и постепенно немеет. И так – до тех пор, пока фиолетовое не становится черным.
Не сон – а обрывок. Но, когда я увидел его впервые, мне он  понравился.  Я помню проснулся и принялся  фантазировать, как я в этих кустах оказался и кто меня убил. У меня вышло, что убил  фашист, которого я из этих кустов выслеживал. И не чем-нибудь, а штыком. Это наверное потому, что у меня дед воевал с фашистами и погиб геройски. И я все детство провел под впечатлением от дедовского героизма .
А вчера  этот сон возьми, да и приснись мне весь целиком. И все в нем оказалось совершенно не так. Нет, фашисты были, и кусты были, и я был. Такой же как сейчас – двадцатилетний,  только думающий по-другому – словно деревенщина какая. А, может, и не я это был вовсе.
Начался сон сумбурно. Вот только вроде дождь по каске хлестал, а я  от пуль в окопе прятался, как уже - солнце вовсю светит и наша часть входит на постой в деревню. Небо над головой - яркое, трава под ногами – пышная и наливная, аж лоснится. Такая, наверное только во сне и бывает. А мне и хорошо до невозможности,  и сердце щемит одновременно. Оттого, кажется, что  у меня друг Серега в последнем бою погиб. И часть наша совсем маленькая – человек 30 всего - видно много народу полегло вместе с Серегой.
Вошли мы в деревеньку , аккуратненькую такую – домики все больше с белеными стенами, развалюх мало. Отовсюду бабы с ребятишками повыскакивали – и плачут, и смеются. На меня старуха какая-то накинулась с поцелуями – причитает что-то, касатиком называет и к себе в дом тащит – всего обслюнявила. Я уж хотел было оторвать ее руки от себя, как гляжу – на крыльце дома старухиного, красивая-красивая баба стоит. Коса черная с руку толщиной, зубы, как бобы отборные и глаза - синие блестящие. Внучка или дочка старухина. Тут уж я покорно за бабкой и пошел, а еще за нами старшина увязался: «Чо, - говорит, - далеко ходить-то, все-равно сниматься завтра». И первый за стол уселся.
 Накормили нас со старшиной отменно – кашей с луком, яйцами да все это под молоко парное. А когда смеркаться стало – хозяйки на стол горилку выставили и сало. «Хорилка» - смешно называла ее бабка, а дочку-внучку называла Ханной. Старшина после первого стакана, начал звать ее Нюркой.  «Ханна - это же Анька по нашему,  значит будешь у нас Нюркой» - приговаривал он, и все норовил залезть Нюрке за пазуху, когда она ему в стакан подливала. Мне это было неприятно – а ей и не поймешь. Рук его она не отталкивала, но и глубоко залезть не позволяла – отстранялась сразу. И при этом на меня своими глазами огромными зыркала.  А потом и вовсе рядом со мной уселась. Сидит и теплым боком своим прижимается. Старшине это  не понравилось, он схватил ее за локоть и попытался затащить к себе на колени. Но Нюрка  цикнула «Уйди, черт» и осталась сидеть со мной.
Мне внимание Нюркино, конечно, приятно было, но как вести себя с ней, я толком и не знал. У меня ж ни одной бабы до войны не было. А на войне и тем более – с рядовым-то кто пойдет? Поэтому я просто сидел и горилку пил понемногу, салом закусывал, да ждал, что дальше будет. Горилка скользкая – по горлу, как масло текла, а в желудке плавилась, теплом все нутро орошая. А под столом нога Нюркина  жару добавляла. Старшина на нас косился все и языком цокал громко и осуждающе, а потом уронил морду красную на кулаки и песню стал орать в стол. Глухо и протяжно. А как он захрапел, Нюрка  и вовсе стыд потеряла – что вытворять начала, рассказать неприлично. Я о таком только по рассказам слыхал, и думал, что  штуки эти срамные только Манька-вдовица и ей подобные умеют. А тут Нюрка – приличная вроде баба. Изголодалась, видно, без мужика совсем. Ну а я ж не железный. Отвечать ей начал. Про осторожность и думать забыл – такую разве спугнешь. Сама какого хочешь мужика испугает.
В общем оставили мы храпящего старшину на лавке у стола, а сами пошли в комнатушку соседнюю. Бабка повздыхала нам вслед с печи – но мне показалось, больше для приличия. Сама ведь баба – женскую тоску понимает.
В комнатке Нюркиной – окно распахнуто было, оттуда ароматом ночным веяло, на подоконник ветки черешневые из сада свешивались. У Нюрки соски точь в точь, как эти черешни оказались. Я такой бабы красивой в жизни не видел – как легла она голая на простынь белую, я остолбенел просто.  Думал не смогу. Но ошибся. А еще она на слова очень ласковая оказалась. Всю ночь мне волосы гладила и ангелом белокурым звала. У меня даже мамка такой   доброй не была…
Встал я утром – прямо теку весь от нежности, словно пастила на солнце. Нюрка спит – волосы черные по подушке разметались, грудь белая поднимается и опадает. Ножка пухлая с кровати свешивается… Так и лежал бы с ней – да любовался.  Да нужда позвала. 
Вышел из комнатушки – гляжу, старшина с печки слазит. От бабки. Воровато так. Суетливо. Я не удержался и хохотнул. Его аж перекосило, когда  понял, что я его со старухой застукал. Но я не стал наблюдать, что там дальше с его наружностью случится. Вышел в сад, да прямиком в малинник – уж очень  кишки очистить хотелось. Отлил, а потом на корточки сел – все остальное закончить.  Малинник – пышный, его  ветви  меня с головой и закрыли. Сижу, ягоды щиплю недозрелые,  изучаю резьбу  на листке,  аккурат напротив моего носа болтающемся. Хорошо мне, как никогда было. Мысли полезли даже – а не жениться ли мне на Нюрке, как война кончится. Если доживу, конечно.
А потом интересное случилось. Я вдруг вспомнил во сне, что убьют меня сейчас к черту, и ни на ком я не женюсь. Хотел вскочить было… Да не успел – ветви распахнулись и штык блеснул. Только на этот раз я успел рассмотреть кто меня этим штыком оприходовал. Старшина это был. Его красная похмельная рожа.   А потом ничего – только фиолетовые кольца и чернота абсолютная. И пробуждение…

Сон этот у меня вчера случился. И с тех пор я только о нем и думаю. Даже до такого додумался: а вдруг во мне память генная пробудилась и я побывал  в шкуре деда своего, на войне убитого? Мне ведь никто не рассказывал как он на самом деле погиб. Даже баба Аня моя… «Геройски» - и все на этом.