У меня гормоны! Феерия

У меня гормоны!

Феерия


Бон жур!

Те, кто уже почитали, а значит, смирились с моим виртуально-гормональным стилем, наверное, потирая руки, думают, увидев новый опус. Они думают: А-а, Бальзакич счас опять начнёт своё ***** каким-нибудь параноидальным возгласом, типа «Обво-ро-вааа-ли, Зиии-наааааа!»- или «Запрягаааайте, хлопцы кооони...»- или ещё хуже, каким-нибудь «А поворотись-ка, сынку!» Так вот, спешу вас всех огорчить, спешу вас всех разочаровать- ничего такого я писать не собираюсь. Я, может, вообще ничего не собираюсь писать. Может у меня сегодня дни... и ночи, ла-ла-ла-ла трудную вели на-на-на... м-м-м-м...  да, предменструальные тяготы... что-то в этом стиле. А если и собираюсь, то вовсе не так, как вы там себе
напридумывали. Может во мне проснулся поэт. Жуковский! Нандсон! Может я хочу рыдать. Плакать и рыдать! И писать грустные стихи. Чтобы, читая их, и вы плакали и рыдали. (Хотел потом по идиотской своей привычке написать «рыдали и плакали!», но пересилил себя- не написал! Не написал, ведь? Ведь? Ведь?!) Так вот, стихи. Я уже написал одно. Вернее, только начало. Вот оно. Моё творение. Проба пера, так сказать.

Вот и осень.

Вот и осень пожелтела,
Раз****ык ея тудык.

Ну как? Ндравится? И мне ндравится. Я ещё напишу. Потом.
О-бя-за-тель-но напишу!

Так вот, хлопцы, ничего такого не будет, и не надо ухмыляться в свои киргизские усы. А начну
я
своё
произведение
нач-
ну-
ка
я
с
в

о

ё

пра-

и-


зве-

де-

е-


е-


ни-


я

.. ... - - .. - . - - - ...

>> >   >              >           >          >       >

<          <       <       <    <        <  <    <  <<      

о!о!

о!о!
 

о!о!
 

о!


О!


Так!!!-


А я верещала Дарья Ивановна- Крутая! Крутая!!! Крутая я!!!!!- верещала и молотила кулаками по своему отражению в зеркале.

Дарье Ивановне было всего 18 лет от роду. Возраст необычайно нежный. Как кошачий язык. [неплохо, Сам.Як,, неплохо для разгону!]. Дарья Ивановна мечтала о прынце, что и неудивительно. Те, кому это удивительно, пусть себе удивляются. За дверью. Ха! Но у Дарьи Ивановны был некий изъян. Изъянус, изъянище, я бы сказал, выражаясь медицинско- литературным наречием. У Дарьи Ивановны было всё, но не было у неё г о р м о н о в.  Так уж вышло-получилось, что в ту звёздную кричащую ночь [поэт! незамедлительно поэт!], полную сырых воплей и жёлтой неги, забыл Иван Григорьев, трепыхаясь своим червячком в проруби Зинаиды Григорьевой-Сыромятной, оставить г о р м о н ы. Всё он там оставил- свои очки, газету, любительский рубанок, катармометр, дизельдомедр, а вот гормоны, гормоны-то, раззвездынь-твою-ездынь, оставить забыл! А куда человек-та таперича без гормонов? Без гормонов тыперь и нитуды-нисюды. Вот я, когда поступала на тропу своего счастья, то есть в жизненные университеты, так Лёвка Гриб (настоящее-то имя у него было Пуков, но это я так, к слову), мой первый хахель и ломатель девственных плев нашего Сурьбинского района и далее, он мне сказал: Штуа эта тыэ (он был француз- говорил с акцентом), штуа это тыэ, Мулечкэа, всёа тута околаучиваэшься у нуас поэд оэкнами. Прумбеляуа поэд хуост захотелауэуэа? А гоурмоуны у тебяуэ уыэсть? Какие-такие г о у р м о у н ы?- спросила я, вся покраснев. Вся- от начала до самого конца. Я стояла, вся красная, даже т а м  у меня всё покраснело, и даже позеленело. Побледовело. (У меня сохранилась памятная кинолента этого знаменательного разговора, и  т а м  всё очень прекрасно видно. Уи!) Ты чеоуаво, девкауэа, соусеэм взбесиуэлаэсь? Неуэ знаешь, какиуэ такиуэ гоурмоуны? Совсеуэм с эума свиуэхнуэлась, тёэтяуа? Но я уже и в те годы (мне было 7-мь!) показывала необычайную остроту ума и тут же рванулась в бой. А-а-а, те самые, те такие длинные, розово-синие, те, что по рупь восемнадцать? Те-те самые, что в том, ну в этом, то есть, конечно, конечно, без сомнения... Тыуа чеугоэ деувошкау с теумпераутурой по улицэуэ бегаэуэшь? Соувсе... - было попытался возразить Лёвка, но я не дала ему договорить. Я бросилась ему на шею, впилась ему зубами в нос, и медленно жуя его носопыру (не ту- другую), стала во всё горло распевать вот такую вот песенку:

Дяди корчатся на тётях-
И рождается заря.
Нех**во вы живёте
В светлом свете Октября!

И дальше-

Там берёзка, так ромашка,
Там зелёный муравей.
И небесная кака*ка
В революции дверей.

Конечно, не очень складно, зато как проникновенно!

 А там ещё и припев был. Вот такой-

Эх раз, эх раз!
Монорельса и Кузбасс!
Горностаи и песцы!
Жопой кушаем квасцы!

Конечно, могло бы быть и погармоничнее, скажем «Жопой делам резцы» или, скажем, «Жопой бороним лесцы» или что-то в этом роде- но разве Муза спрашивает?

И вот этому Лёвке я откусила нос- за это-то он меня и полюбил! Потом, через пару дней я откусила ему ухо. Через неделю мне пришлось откусить ему полруки- он сам попросил. Потом ногу, потом (естественно, что  е г о - то  я не откусывала- приберягивала напоследок)- плечо, целиком, с предплечьем, и вот что парадоксально: чем меньше становился Лёвка, тем больше делалась его ко мне любовь. Думаю, что в последние дни, когда от него уже почти ничего не осталось, когда от него, от Лёвки, остался только какой-то маленький сопящий огрызок, его любовь- ко мне!- достигла колоссальных, космических масштабов. Увы, мне не дано было это узнать, ведь язык-то я ему откусила прямо на второй день- просто вылетело из головы, пардон. Мы хоронили Лёвку всем двором, за гаражами, но я, когда уже собирались заколачивать гроб, не удержалась, и подбежав, откусила ему последнее ребро. И потом мы все здорово напились. Было страшно весело- на следующее утро я абсолютно ничего не помнила, только помнила, что вот кто-то меня чем-то твёрдым т у д а... - у меня потом даже занозы весь год находили... мальчики, а вообще, было страшно весело- я уже сказала. Но, майнер либер готт! Мы же совсем, совсем забыли  о нашей фроляйн Дашеньке! Дарье Ивановне! Вилькомен Зи битте, унзе лебен Дарья Ивановна, что значит, милости просим в наши, эгх, п-пенаты!

Дарья Ивановна любила генералов. Вот, мало того, что у неё не было гормонов, так она ещё и по генералам... ****овать хотела (или ходила? У меня как-то с русским не очень, не того... или не ходила, не хотела, а просто ****овала? Но ведь это так грубо- ****овала!- и потом, разве это соответствует истине-матке? Не соответствует. Я запуталась. Я сейчас заплачу. Я буду визжать. Рвать на себе волосы. Я буду кататься по полу. В грязи. В пыли. В вотине. В блевотине. Я буду... неважно, я пошутила.) Так вот, генералы. Я как-то с одним генералом... ну это уже личное. Однако, он так умел меня надуть! В смысле не надуть, а именно н а д у т ь, воздухом, из пылесоса. Вот как это происходило. Вам интересно? Я вам ещё не наскучила? Я вас ещё не (матерное слово на букву «за»)? Вы ещё от меня не (матерное слово на букву «оху»)? А я, представьте себе, уже от себя (матерное слово на букву «оху», и на букву «опиз»). Так значит вы хотите знать, как всё это было. Удивительно! Вы знаете, а ведь я тоже хочу знать, как же всё это было. Ну! Я жду! Рассказывайте же! (ожиданиечвакожиданиечвакожиданиечвакожиданиечвакожид) Ладно, не хотите рассказывать, так спойте что-нибудь. Про грушу, например. Не знаете про грушу? Так спойте про Волчка. И про Волчка не знаете?! Ну, это... это... это уже слишком. Я тут перед Вами вся стараюсь, надрываюсь. Выгибаюсь. Извиваюсь! а Вы! А Вы!! А... Ладно, я пошутила. Так вот, тот генерал, в момент... в подходящий момент подбегал ко мне сзади (пылесос уже был предварительно включён), бил меня кулаком по голове, и когда я уже валялась по коврам, он впихивал мне в анальное (а что в этом такого? Это тоже наш родной вел. и мог.! Не на китайском же я должна тут перед вами изъясняться. Фи!) отверстие и включал пылесос. Впрочем, пылесос уже тогда был включен... или нет? Не помню. Скорее, что нет. Так вот, включал генерал пылесос и... начиналось представление. Он прыгал вокруг меня в ритуальных танцах- он любил лезгинку. Сабля с серебристым звоном шмякалась ему о яйца. А что, что я такого опять сказала?! Я вообще сейчас перестану рассказывать! (нудутыегубкинадутыегубкинадуты) Так рассказывать? Ладно. Но это в последний, последний раз вы меня прерываете, понятно? А теперь тест.
-Рама мыла раму.
-Нравится?
-Мне тоже. Дальше.
-Паренёк шёл лесом.
-Нравится?
-Мне тоже. Дальше.
-У дерева есть листва.
-Нравится?
-Мне тоже. Дальше.
-У вас о*уительный пиджачок.
-Я не понимаю. Вам нравится? Нравится. Мне тоже. Поэтому мы продолжаем.

Итак, я надувалась. Как матрас. Водный. Озёрный. Генерал скакал в ритуальном танце. Его сабля с мелодичным звоном ударялась ему- да-да!- о яйца. Как вы уже наверное сами догадываетесь, нам обеим было невъ*б*нно хорошо. Мы пёрлись по ацтекам мозгового прикола как чёткие. Нам было весело. Биг фан! И вот, когда я уже раздувалась настолько, что мои щёки налезали на глаза, из-за чего мне- увы!- почти никогда не удавалось увидеть эту завершающую фазу представления ( я потом всё это рассмотрела на киноплёнке!), он, гремя яйцами и шпагой, бросался на меня (он никогда, естественно, не снимал своих сапог. И вообще никогда ничего не снимал! Мы совокуплялись сквозь дырку в его галифе!!) Ревел пылесос, соседи колошматили в стены, на дворе сияло первомайское зарево- в те дни часто горели всякие обкомы, комы, гомы- генерал вонзался в меня спереди своим великим и могутным, сабля карябала пол, я продолжала надуваться и изо всех моих щелей с вытьём вырывался ветер (направленный поток воздуха!). Я повторяю, нам было очень весело. И вот наступал кульминационный момент. Вы пока попробуйте себе э т о представить, а я пойду облегчусь. Нет, только пописаю. Не надо быть таким любопытным- в ваши годы я была скромней. (писмисюльписмисюльписмисюль (это я так всегда сама к себе обращаюсь- мисюль)... писмисю...) Не писается что-то сегодня. Наверное, погода изменится. Помните тот мотивчик: ла-ла-ла, ю-ю-ю-ю... да, очень трогательная мелодия. Итак, кульминационный момент. Соседи орут, дом ходит ходуном, из меня со свистом вырывается горячий ветер, генерал, звеня шпорами, яйцами и саблей внедряется в мою, эгхм, плоть, по- стахановски, с присвистом, с гиканьем, всё застилает чёрная пелена и мы-
...........................................

встаём, пожимаем друг другу руки и с песней на розовых губах расходимся по домам.

Мило. Не правда ли? А главное, импозантно, оригинально. Свежо. Без рутины. Без однообразных клише. Просто встаём, Пожимаем руки. И идём. По домам. Сортировать наши

г
о
р
м
о
н
ы


<Конец>
.
.
.
.
.
.

Но...

 
но...



Но как сказал один поэт, «когда музыка кончается, то она не кончается»- и поэтому мы продолжаем наше повествование. Итак, Дарья Ивановна лупила по зеркалу руками, жалуясь на отсутствие гормонов, когда сзади раздался голос:
-Ну чиво, чиво ты так убиваешься, Дарьюшка!
Это была её маман, г-жа Григорьева-Сыромятная. Трехаршинное зеркало смогло вместить только пол-лица и кое-какие органы этой милой фемины, как-то: полтора бюста, четверть брюха и кое-что из рук-ног. Дарьюшка замерла с открытым ртом. По левой её щеке ползла синяя сопля.
-Не надо убиваться, Дарьюшка, милочка! Ну хочешь, хочешь мы с Иваном Прокловичем тебя обратно сделаем?
-То есть как это «обратно сделаем»?- изумилась изумлённая Дарья и проглотила соплю. 
-Да очинь просто, золотце ты моё чистопробное! Вазьмём, да и сделаем! Ведь сделаем же?- с горячностью воскликнула Зинаида Фиодоровна, поворачиваясь назад, где уже в проёме двери болтался её супруг.
-А што! Ясно, што сделаем!!- утвердительно закивал Иван Проклович, при этом мерно ударяясь головой о косяк двери.- Вот сичас выпьем постаграм и сделаем. Как не сделать? Видь оно видь всё своё. Радное!- и трахнул рукой по стене. Кусок извёстки шмякнулся на шиньон г-жи Григорьевой-Сыромятной, но та даже не обратила на это никакого внимания. В ответ послышалась канонада соседских кулаков, швабр, утюгов и других тяжёлых металлических и полуметаллических предметов. Но и на это никто не обратил ровно никакого пристального внимания.
-Так что, Ванечка, видь девушка-та ждёт!- с дрожью в голосе воззвала к супругу мадам Зинаида.
-Ну чтош, раз всё эдак, по предопридилению, такскзть, что ж, пошли на кухню, Дарьюшка- будим тибя, эгм, пиределывать, йес!- и Иван Проклович, бухнув ещё раз кулаком по стене, нетвёрдой походкой канатоходца направился в сторону кухни.- А Вы, мадам, подождали бы за дверью!- обратился он к тёще Марципане Марципановне Сыромятной-Донской-Вяземской.- Таинство-видь всё-таки! Не футбол Вам какой-нибудь азиатьский, мнда!
Тёщя встала и ползком поползла за дверь, ругаясь при этом матерными словами:
-А-а! Вот ищо што придумали, (мат) нехристи! Будут девушку переделывать (мат). (Мат) управы на вас нет, окаянные (мат)! Вот, вот возьмут (мат) вас (мат) черти (мат, мат, мат), да будут жарить в микроволновой печи (матматматматмат)- увидите тогда (мат), что ето значит- противу закону природы идтить! (Серия матов плюс мат и ещё один жирный мат). 

А на кухне велась подготовка к действу. Защёлкнули щеколды на окнах. Задёрнули занавески. Включили яркий свет. Принесли раскладушку. Ну... разоблачились, само собой разумеется. Зинаида Прокловна бухнулась на раскладушку. Иван Феодорович бухнулся рядом с ней. А Дарья Ивановна забралась между ними обоими.   
-Ну-с, начнём-с?- повернул свою бедовую голову к г-же Григорьевой-Сыромятной супруг.
-А чиво ждать-та? Вот сичас, вот прямо сичас и начнём. Чиво ждать-та? Девочка вся истомилась! Видь!
-Ну значит-с так,- инструктировал дамскую половину г-н Григорьев.- Ты, значит-с, Зинушка, ноги-то того, значит-с, в стороны раздай, как вертолёт-с, мнда, а ты, этого, Дарьюшка, ты, стало быть, туда ей головой-то, мнда, этого, эгм, и залазий-то, вот!
-Как-так, головой-та и залазий-та?- оторопела Дарьюшка.
-Экая ты у нас несмышлёная, Дарюшка! Да вот, вот так-то и залазий, -и Иван Феодорович, нырнув вниз, стал ввинчиваться в Зинаиду Прокловну.- Ну,- откуда-то из самого далёка рздавался его утробный голос.- Ну типерь видишь-та? Дарьюшка?!
-Ви-вииии-жу,- заикаясь промямлила девица и вытерла нос ногой.- Вижу, папенька, как ни видеть-та. Обязательно вижу!
-Ну так вот, типерь ты, -выныривая из Зинаиды Прокловны и широко улыбаясь приглашал её Иван Феодорович.- Да ни бойся- она там мягкая! Само пойдёт! Ведь верно, Зинуля? Пойдёт же?
-Угу,- промычала г-жа Григорьева-Сыромятная, выплёвывая куски своих кишек.- Ищо как пойдёт! Как по маслу-с!
Тогда Дарья Ивановна, подбадриваемая криками Ивана Феодоровича: «Давай, давай, рррррабочий класс!», нырнула между ног Зинаиды Прокловны и стала стремительно исчезать. Ещё минутка- и из вульвы г-жи Григорьевой-Сыромятной торчало только Дарьюшкино ухо с пластмассовой розовой цветочкой.
-Ну поднажми ищо, Дарьюшка!- изнывал Иван Феодорович.- Видь совсем нимного осталось!- и не дожидаясь приглашения, стал большим пальцем впихивать в супругу ухо своей бедовой дочурки.
-Ну как там оно, Ванюшка?- поинтересовалась Зинаида Прокловна, вынимая изо рта кусочки лёгких.- Пойдёт дело-та?
-Ищо бы!- воскликнул радостный папаша.- Ищо бы! Канешна пойдёт! Как не пойти-та?! Обизательна пойдёт! Мы- стахановцы- дело своё знаем-с!
И перекрестившись, Иван Феодорович стал влезать на раздувшееся брюхо своей Зинаиды Прокловны. Оказавшись на вершине этой Джомолунгмы, он, снова перекрестившись, запел бодрую Утреннюю Песню Вьетнамских Комбайнёров, и так, с песней стал ввинчиваться в свою супругу, но уже с другой стороны. То есть, не с той, с которой в неё ввинтилась Дарья Ивановна. Мне трудно вам это объяснить, но всё же попытайтесь себе представить. Представили? А теперь слушайте.

Вдруг открывается кухонная дверь, и туда влетает Марципана Марципановна, и с победным криком «А-а-а, нехристи! Я вам сичас устрою аргентинские ночи!!!», прыгает на копошащееся, кряхтящее, пукающее и свистящее э т о, и начинает ввинчиваться в Зинаиду Прокловну, но... но только уже совсем, совсем с другой стороны. Попытайтесь себе это, пожалуйста представить. Мерси. Представили? А теперь слушайте.

Вдруг открывается дверь, и в неё влетает молодой милиционер Звёздочкин-Пфёздочкин, которого вызвали соседи, и с криком «Ваши паспорта, сограждане!» начинает ввинчиваться в Зинаиду Прокловну, но... но... но уже совсем, совсем с другой, абсолютно другой стороны! Попытайтесь себе это представить, пожалуйста. Напрягите ваше воображение! Мерси. А теперь слушайте.

Вчера я вернулся из Акапулько. Я видел там слона. Друзья! Слон это такая большая собака, только без шерсти. Мы... мы полюбили друг друга: я, Чапаев и слон.

<Типерь точно конец>