Загробная жизнь Ивана Петровича

                Загробная жизнь Ивана Петровича.

Глава 1

Житие Кукина

Иван Петрович Кукин ничего так не желал на свете, как прославить свое имя. Правда, у имени его, вернее – фамилии, на этот счет было свое мнение. Фамилия душила мечту Ивана Петровича, была клеткой, в которой метался гордый дух Кукина. Женщины Ивана Петровича дружили с ним, как ему казалось, ровно до той минуты, когда он переставал быть просто Иваном, и представлялся по полной форме. Со временем Кукин научился тянуть до последнего – но это помогало так же мало, как соленые огурцы при кишечном расстройстве – будущая мадам, скажем, Виолетта, Кукина хваталась за голову и исчезала, как дым. Призраки школьных лет тоже душили Ивана Петровича. Он отпустил усы и носил на лице важное выражение, но стоило встретить на улице бывшего одноклассника, как злые духи - клички набрасывались на Ивана Петровича. Плечи настоящего Кукина опускались, а забрало воротника, наоборот, выстреливало вверх – Кукин надеялся пройти незамеченным. Но так удавалось спастись не всегда. Его останавливали, жали руку. Рука тотчас делалась вялой, а фальшивая улыбка – страдальческой. Иван Петрович считал за благо поскорее смыться, потому что похвастаться было нечем: больших должностей Кукину тоже не предлагали.  Иван Петрович начал тихо ненавидеть жизнь.
Засунув руки в карманы и взметая ботинками осенние листья, Кукин прогуливался по парку. В эти часы думы о судьбе России витали в его голове, и горе было тем супостатам, на которых направлялся его мысленный взор. Иногда он натыкался на какой-нибудь стихийный и не очень митинг – здесь, в парке, собирались последователи Цицерона и Кони. Иван Петрович замирал и вслушивался. «Эх, дали бы мне выступить! – кричал внутренний голос Кукина, - Уж я бы сказал, как надо!..»  Что надо, и как именно надо – об этом Иван не сильно задумывался, но однажды Кукина потянули за рукав, и не успел он оглядеться, как взгляды ораторов и слушателей направились на него, словно ружейные дула. Кукин вдруг засопел и стал вырываться, а после убежал – ему вдруг расхотелось ораторствовать. Дома ему сделалось стыдно за свое малодушие. Иван долго ходил из угла в угол, падал за письменный стол, но, как у Онегина, из под его пера тоже ничего не вышло.  Кукин начал ненавидеть жизнь сильнее.
Окончательно Иван Петрович возненавидел ее в четверг, около трех часов дня. Именно в это время Иван получал на почте газеты – он не доверял почтовому ящику. И тут Кукину показалось, что сама судьба привела его сюда, потому что открылись двери и… нет, этого не может быть! – вошла Она… Вошла  сама Звездочкина, вошла Машенька – тайная любовь всех школьных дней Кукина. «Что она делает здесь?» – успел подумать Иван Петрович, и весь подобрался, как охотничий пес, вытянулся, словно струна…
В этот миг в далеких галактиках взорвалась сверхновая звезда. Очевидно, она была назначена злой звездой Кукина, потому что не успела мадам Машенька кивнуть Ивану, как из окошка раздался скрипучий голос. Он один мог растерзать тонкую душу Ивана Петровича, и он растерзал ее:
- Эй, гражданин за газетами, как вас?.. (Искаженная фамилия). Подойдите к окошку!
   Иван Петрович опрометью бросился вон.
   Достигши дома, Иван хлопнул калиткой, прошел сквозь двор (в его доме имелся двор), и повалился в старое плетеное кресло. Лютая ненависть к жизни уже полыхала в нем фиолетовым пламенем. Кончено! Сегодня же он расквитается с нею за все! Ах, как жаль, думал Кукин, что он не гусар! Один патрон, ударом ладони крутнуть барабан – и к чертям! Тут мысль о чертях несколько отрезвила Ивана Петровича, и тогда, чтобы набраться храбрости, он нарисовал в своем воображении бутылку шампанского – гусар Кукин отбивал горлышко, а после, как охотничий рожок, подносил шампанское ко рту. «С шампанским – и черти не страшны!» - решил он, но в холодильнике, к которому Кукин помчался, не было ни то, чтобы шампанского, но даже пива. Кукин сходил за пивом. Когда он вернулся, злость еще не покинула его, но мужество начало потихоньку уползать. Тогда, назвав себя трусом, Кукин метнулся к телефону и сжег за собой мосты: когда на другом конце подняли трубку, Иван Петрович прижал пальцами нос и сообщил гнусавым голосом, что он дескать является распорядителем похорон Ивана Кукина. Повздыхали, посетовали, всплакнули (Кукину стало приятно), обещали быть. Кукин немного опешил от собственной решимости, и чтобы ухватить остатки мужества и не дать им совсем уползти, сделал подряд еще пять-шесть звонков. Последними он обзвонил приятелей. После этого Кукину сделалось необычайно гадко, и как-то даже стыдно. Ибавиться от стыда можно было позвонив и сказав, что глупо пошутил, но Иван Петрович вдруг сделался необычайно гордым. «Вот и хорошо, вот и пусть!» – пробормотал он и бросился к сараю.

Глава 2
Приготовления Кукина

   Кукин распахнул скрипучую дверь. В нос Ивана Петровича тотчас впился запах сырости и пыли. «Как в склепе!» – подумал Кукин, и принялся выгребать всякую рухлядь, ища ружье. Тут мысли его повернули в иную сторону, и тогда, найдя искомое, он ухватил ружье за заржавленный ствол и не глядя швырнул  за спину. Упав во двор, оно загромыхало, точно консервная банка, и этот неприятный звук заставил физиономию Кукина искривиться в страдальческой гримасе – Иван хотел погибнуть благородно. Мученик Кукин вытерпел и эту насмешку, и стал тянуть на себя доски – все, какие были в сарае. Доски защищались и мстили Кукину занозами. Наконец, когда их накопилась порядочная куча, Иван потащил на себя ящик с инструментами. Ящик,  впрочем, тоже возражал против затеи Ивана Петровича, и гремел железом, словно бубен экзальтированного шамана.
   Кукин принялся колотить гроб. Пила Ивана Петровича скрипела и являла миру новую пьесу «Реквием Ивану Кукину». Иногда она завывала уж очень печально, и от этого Ивану становилось особенно себя жаль. Десяток-другой раз Кукин угодил молотком по пальцу, и от обиды на жизнь визжал не хуже пилы. Но всему на свете приходит конец. К вечеру саркофаг Кукина был готов. Изнутри Иван украсил его простынями, а вместо обивки натянул покрывало с собственной кровати. Последнее, правда, оказалось в цветочек, но это обстоятельство не слишком смутило Кукина. Отерши лоб и окинув работу  гордым взглядом, Иван ушел в дом и заснул сном победителя.

   Ночью Иван метался во сне и много раз подскакивал на кровати. Утро тоже не внесло успокоения в мятежную душу  Кукина. Как следует позавтракав и наградив себя для храбрости стаканом портвейна, великомученик напялил выходной костюм и долго и придирчиво разглядывал себя в зеркало. После он вышел на крыльцо и с видом метрдотеля осмотрел двор. Работа предстояла огромная. Вдохнув побольше воздуха, Иван принялся таскать столы и стулья, сбегал в магазин за закусками и водкой, и наконец, водрузил на почетное место саркофаг. Остановившись в нерешительности, Иван придирчиво оглядел свои произведения, и тут сообразил, что не хватает его, Кукина, портрета - он добавил еще и портрет, и довольный опустился в то самое плетеное кресло, в котором объявил открытие военных действий против жизни.
   Тут беспокойный взгляд Ивана наткнулся на ружье. При виде него, Кукину почему-то стало неприятно и по телу прополз скользкий холодок – но деваться было некуда – вздохнув, Иван принялся чистить дуло. «Вот так им всем и надо! Пусть знают!» – бормотал Кукин, словно собирался не застрелиться, а перебить гостей. Надраив вороненого друга (ружье было на его стороне, и потому Кукину было приятно считать его другом), Иван разыскал патроны, вогнал, куда положено, самый, на его взгляд, чистый и полез в гроб. В гробу вдруг оказалось ужасно неудобно -  вздохнув, Иван покинул его и помчался за подушкой. Стало куда ни шло. Кукин взглянул на часы и начал нервничать – до прихода гостей оставался какой-нибудь час, и пора было стреляться.. «Черт… как бы без этого?» – вползла в кукинскую душу попятная мысль. Но гордый дух страдальца прогнал ее прочь, и тут Иван сообразил, что не оставил никакого письма. «Не порядок…» – согласился он, и снова полез из гроба. Тут ему явилась новая идея: «Это что же значит? Меня, Кукина, стало быть, зароют, а потом вернутся сюда пировать?! Ну уж, дудки!» После этого ревнивый Иван выбрал бумагу покрасивее, и завещал миру поминать его светлую кукинскую личность не после похорон, а до них.
   Теперь, казалось ему, Кукин учел все. Направив последний страдальческий взгляд в небеса, Иван опять полез ва гроб и ухватил ружье. Кукин зажмурился, выдохнул и приставил дуло ко лбу… «Или к сердцу? – вдруг засомневался Кукин, и перевел к сердцу, - В сердце благородней!.. Или все-таки, в висок? И вообще, что лучше: быть там без головы или без сердца?..»  Этот вопрос не на шутку смутил Ивана, но мосты его были давно сожжены, и Кукин пришел к заключению, что и так плохо, и этак нехорошо. «Плевать!» – решил Кукин и потянулся к курку… Потянулся и не достал!  Кукин повторил попытку – и снова потерпел поражение. Иван занервничал: ему казалось, застрелиться следовало именно в гробу – но рука была короче дула, и в отчаянии Кукин подскочил, сел, и со всего размаху треснул прикладом об землю.
   
   Раздался выстрел, дым забился в нос и глаза Кукина.  Иван оглушительно чихнул и вспомнил черта и его родственников по женской линии, а вслед за этим отворилась калитка, и в ее проеме появился кукинский приятель Стас – первый из гостей, пришедших проститься с Кукиным…

Глава 3
Поминки Кукина

   На Стасе был подобающий наряд, на лице – подобающее выражение, а в руке Стас держал подобающий букет. Всего перечисленного хватило ровно на мгновение, потому что букет описал в воздухе замысловатую петлю и шлепнулся на дорожку. Стас попятился. Физиономия его перекосилась и утратила всю скорбную торжественность. Даже черный пиджак пришедшего взмахнул бортами, как крыльями, и, казалось, попытался унести своего владельца с этого дьявольского места. Спина Стаса уперлась в забор. Отступать было некуда…. Но отступать хотелось, потому что вскочивший из гроба Кукин протянул вперед руки и с умоляющим выражением на лице бросился наперерез.
- Изыди! – завопил приятель и поднял руку для крестного знамения.
   Кукин вцепился в манжету и запричитал.
- Ты что, Стасик? Это же я, Кукин!!!
   Стас еще не отклеился от забора, но взглядом уже ощупал Ивана, и, видимо, нашел его вполне пригодным к употреблению в качестве живого, а не мертвого. Во всяком случае, из его рта в два приема вырвался клокочущий вопрос:
- Кук-к-к-ин?
- Конечно, Кукин, кто же еще?! – Иван Петрович искривился в улыбке, но во взгляде его еще читалось беспокойство – очевидно, он думал, что Стас бросится его бить.
   И, право, было, за что!
- Так ты жив, обормот?
- Еще жив: ружье, пес его возьми!..
   Через несколько минут, когда несчастный мученик заставил приятеля выпить стаканчик, положение вещей кое-как разъяснилось.
- Нет, Иван, ты не дурак! – сказал Стас, утирая губы рукавом.
   Кукин зарделся.
- … Ты хуже, значительно хуже! – закончил мысль приятель, и тем поверг Кукина в негодование и уныние, - Я, между прочим, из-за тебя, покойник, на работу не пошел!
- Черт с ней, с работой… - промямлил Иван: он уже был изобличен, и мечтал только об одном: как избежать позора.
   Кукин взглянул на часы. До прихода гостей оставались считанные минуты.
- Стасик, друг! Не выдавай! Стыд-то какой!
- Ну, уж дудки! – Стас сложил из пальцев фигуру, - Сам расхлебывай!
Тогда Кукин, изнемогая от отчаяния, метнулся к столу, возвратился со вторым стаканчиком, и скоро глотнув из него, протянул Стасу, точно бумагу на подпись.
- Я сказал: сам расхлебывай! – повторил Стас, но стакан взял, - Экий ведь дурень!
С досады он выпил и хлопнул стаканом об скатерть так, что тот подпрыгнул… Словно по этому сигналу, ручка калитки начала поворачиваться. Кукин присел от страха и в два прыжка очутился в гробу, чтобы скрыться в нем от позора. Стас только и успел, что присвистнуть и хлопнуть в сердцах по колену.
В этом положении его и застали вошедшие.
Вид Стаса, в самом деле, мог быть истолкован превратно: никого нет, рядом – покойник, а он, гад, водку глушит – воспользовался, сукин сын! От этого на Стаса набросилась великая злость.
- Ладно…  Чего там, Стас… Мы понимаем! – хлопнули его по плечу.
Не успел он ничего ответить, как прибывшие мгновенно рассредоточились по двору. Часть их склонилась над телом Кукина, часть ждала своей очереди.
- Ну и черт с вами! – подумал Стас, махнул рукой и послал в адрес Ивана несколько непечатных эпитетов.
«В гробу я тебя видел, Кукин! Отдувайся, как хочешь!» - злорадно заключил он, хлопнулся на табурет и подпер рукой подбородок.
В это время Иван лежал, боясь шелохнуться, и силился угадать, что происходит вокруг.
- Как живой! – услышал он женский всхлип и затрепетал от страха.
Тут что-то коснулось Ивановой руки, потом плеча, потом живота. Кукин едва не подпрыгнул, и лишь бешеным напряжением воли заставил себя лежать смирно – он догадался: в гроб клали цветы.
В кукинской голове одиноко и тоскливо промчалась мысль: «Обложили меня, обложили!»  Мысль лягалась и била копытами об черепную коробку.

Между тем, гости прибывали. Уж собралось человек пятьдесят. Кукин, глаза которого украдкой приоткрывались, зарделся. Кто-то нашел завещание, принялся оглашать.
- Добрый был, все же, человек, отзывчивый… - всплакнули собравшиеся, - Нельзя не уважить…
Кукин готов был вскочить, чтобы расцеловать всех, но удержался. То, что  он успел выпить, волной растеклось по телу, и Кукину сделалось хорошо и даже приятно.
- Иван, Иван! Ты слышишь меня? – прозвучало прямо над ним.
Кукин вначале испугался, но узнал голос Стаса и успокоился.
- Слышу… - замогильно пропел он.
- Перестань улыбаться, дурак, на тебя ж люди смотрят!
- Стас… - позвал «усопший», открывая один глаз и делая ужасную гримасу.
- Чего тебе еще?
- Стас, дай выпить, а? – прошептал он, указывая на бутылку в руках приятеля.
- Ну, ты нахал!.. – от возмущения Стас даже поставил водку на край гроба, чтобы развести руками.
Воспользовавшись этим, коварный «усопший» немедленно схватил бутылку.
- Закусить… - прошептал и прогримасничал Кукин.
Но эта  последняя просьба «покойного» уже осталась без ответа: Стаса кто-то увел за плечи, усадил к столу.

Начались речи. Говорили сослуживцы, говорили дальние родственники, говорили знакомые. Другой приятель – Миша – говорил, сжимая стакан и свободный кулак, и потрясал ими в воздухе. Подвывали женщины.
С удивлением Иван Петрович узнавал, какой он, оказывается, был хороший. Как много потеряло в его лице человечество! Иван Кукин мог бы стать знаменитым ученым! Иван Кукин мог стать оратором, величайшим политиком, какого рождала цивилизация! Другой Кукин был, оказывается, талантливейшим писателем, третий – художником, четвертый – генералом!
- Смерть беспощадно отняла у нас выдающегося человека… - слышал Иван, и от всех открывшихся у него талантов, ему  сделалось вдруг тяжело, мягко и сонно, как будто его завалили мокрыми горячими подушками. Водка, выпитая Иваном, тоже не пошла на пользу. Кукин пригрелся и забылся.
Тревоги сказались на его мятущейся душе – Ивану приснился сон…
Большие злые Кукины окружили талантливого Кукина в зеркальной комнате. Они выскочили из зеркал, и погнали Ивана Петровича по улице. Прохожие оборачивались и приветствовали его криками, бросали в Ивана цветами. Не долетев, цветы превращались в помидоры и взрывались у самой головы Кукина, как гранаты.
- Утренний выгон Кукина! – доносилось до него, - Утренний выгон Кукина!
- Кукин идет вершить подвиги!
- Расступись!
От всего этого, и особенно, от слова «выгон» Ивану Петровичу пришлось бежать на четвереньках, и он слышал стук собственных копыт по мостовой. Иван вдруг испугался, что так и останется лошадью, и попытался встать на дыбы. Ему это удалось. С облегчением Кукин подумал, что он не лошадь, и в подтверждение тому, кто-то стал кричать, что Кукин – это звучит гордо! Но кричали очень страшно,  и Ивану Петровичу  пришлось бежать дальше. Он разогнался и злые Кукины отстали. Иван повернулся, чтобы в этом удостовериться, но с ужасом обнаружил, что не может остановиться. Пришлось бежать задом на перед. Иван изловчился, сделал фуэте и принял правильное положение. Вот тут стало совсем плохо, потому что скорость Иванова бега увеличилась, по бокам от него ревели какие-то несуществующие турбины, а дорога под ним слилась в одну сплошную белую ленту. Лента вытянулась и пошла в космос. Сзади злые Кукины и другие граждане хватали ленту, тянули на себя  и пытались наматывать на локоть и на   какой-то большой барабан. Но Кукин всех обхитрил – подпрыгнул и полетел. Теперь лента не касалась Кукина, а  при виде сверху даже расширилась и светилась голубым пламенем от нагрева о воздух. Вдруг она закончилась и выскользнула из-под Кукина. Тогда кукинский полет замедлился, а вскоре почти вовсе прекратился. Иван повис в межзвездном пространстве. Снизу ему махали и грозили маленькими кулаками граждане, а Иван осторожно оборачивался, опасаясь погони. Тут одна из звезд приблизилась, увеличилась и оказалась большим надувным шариком, на котором сверху стоял стул, а на стуле сидел старичок. Старичок протянул руку, и Иван тоже протянул руку.
-  Здравствуйте, гражданин Кукин, - сказал серьезным голосом старичок, и пожал Иванову ладонь, - Будем оформляться?
- Куда оформляться? – не понял Иван, но на рукопожатие ответил и немножко встревожился.
- Ну, как же… ружье, гроб, припоминаете?
Кукин сконфузился и не знал, что ответить…

Именно в этот затруднительный для Ивана Петровича момент во дворе происходило следующее. Собравшиеся уж изрядно похвалили «усопшего», а, нахвалившись, заговорили потихоньку не только о Кукине. Откуда ни возьмись, должно от соседей,  явился аккордеон. «Ямщик», умирающий в степи, правда, не разбудил Ивана, но звучал особо протяжно. Дамы подвыли «Ямщику», незаметно для себя стали раскачиваться в такт. После общество с поразительной быстротой  начало разлепляться на кучки по интересам. Одна мадемуазель строила глазки третьему кукинскому приятелю, и ласково и решительно выхлебнула водочку.
- Иди сюда… - позвал приятель Миша приятеля Сашу, на которого покушалась бесстыдница.
- Ну чего тебе?
- Я это, чего думаю: Иван-то когда помер?
- Вчера, поди.
- Слыхал, покойников электричеством оживляют?
- Э! Да то ж свеженьких, а Иван-то вчерашний…  вроде пива, смотреть можно, а пить – не-а! Понял?
- Бездушный ты человек, Саня! Это я тебе говорю, по причине большого к тебе уважения, потому как ты есть мне друг, а не какой-нибудь случайный обормот… Убудет с тебя, ежели попробовать?
- Не-а! Не убудет. Наливай… - махнул стаканом Саня, и пояснил: - Помянем Кукина - ему, глядишь, на том свете и полегше станет. А мы – тут как тут: проводом  в него – ширь, ширь! Авось, вытянем!
- Поднатужимся и ка-а-ак…
- Ухнем!..
- …Еще у-у-хнем! – взревел протяжным шепотом Миша, и обнявши приятеля, стал рыскать глазами в поисках розетки.

Глава 4
Воскресение Кукина

- Так как же на счет оформления? – продолжал настаивать старичок.
- А вы кто будете? – с недоверием спросил Иван.
- Ну, скажем, дедушка Амон… Или вот хоть бы… - он потрогал лоб, поморщился, - Забыл, прошу извинить: годы! Во всяком случае, в молодости меня, кажется, именно так звали…
   Словно в доказательство, на голове старичка появился убор из перьев, похожий на эмблему Мак-Доналдса, но вскоре пропал и заменился обычным аккуратным сиянием. Тут Иван Петрович сообразил, кто его собеседник, и до крайности всполошился, начал обдергивать пиджак и поправлять прическу и галстук.
- Гражданин Кукин! – вдруг начал сердиться старичок, - У меня, помимо вас, и другие дела есть. Оформляйтесь, иначе прошу извинить…
- А куда оформляться, Ваше… - тут Иван совсем сбился  с толку, потому что не знал, как правильно обратиться.
- Известно, куда… В ад – куда ж еще! Сейчас, я вам контрамарочку выпишу… - старичок как будто обрадовался недогадливости Ивана Петровича и достал блокнот и ручку.
- А нельзя ли как-нибудь?..
- Что «как-нибудь»? – удивился тот.
- К вам… - покраснел Кукин и просяще посмотрел на старичка.
- Извините, не имею права: ружье заряжали? – заряжали! Да еще палили, почем зря.
- Так я ж это… не попал… - Кукин с надеждой поднял глаза.
- Вот я вам контрамарочку и предлагаю. А нет – не обессудьте… Старичок перечеркнул листок и принялся заполнять другой бланк.
- Подписывайте!
- А это что? – с опаской спросил Иван.
- Отказ, – старичок вдруг пристально посмотрел на Ивана, - Или вы не оказываетесь?
- Отказываюсь, отказываюсь! – поспешил заверить Иван, чтобы старичок не передумал.
После этого в руках Кукина очутились этот самый бланк и ручка. Кукин прочел:
«Я, Иван Петрович Кукин отказываюсь от помещения меня в ад, и прошу предоставить испытательный срок (здесь стояло многоточие), в течение которого обязуюсь исправиться.»
- А если я подпишу, что будет? – спросил Кукин.
- Не торгуйтесь, Кукин, подписывайте! – старичок похлопал Ивана Петровича по руке, - что вы, в самом деле, как на базаре!
Кукин еще раз с опаской взглянул на старичка, но не увидел в выражении его лица ничего коварного. Он вздохнул, и коснулся ручкой листа.

Как только последняя закорючка легла на бланк, неожиданно в голове Ивана Петровича грохнула молния, перед глазами вспыхнуло серебряное пятно, а тело передернуло искрами. Кукин вскочил в гробу и ошалело уставился на приятелей.
- Вы чего-о-о! – завопил он.
Но Кукина никто не услышал. Миша отпрянул и повалился на Сашу. Тот, в свою очередь, опрокинул Стаса. (Последний не успел помешать затее, и только мгновение назад подоспел к горе-реаниматорам.) Вслед за этим поднялся такой визг, словно присутствующие дамы увидели черта.

Тут злая звезда Ивана Кукина выпустила новый протуберанец.
Мадемуазель, ласково глотающая водочку, оказалась ни кем иной, как знаменитой Затычкиной – репортером «Длинного носа». Целыми днями мадемуазель Затычкина носилась по городу в поисках чего-нибудь новенького, и неизвестно, какое чутье привело ее нынче на похороны Кукина. Во всяком случае, в самом Кукине для м-ль Затычкиной не могло быть решительно ничего интересного.
М-ль испустила победный вопль и, выхватив из сумочки диктофон, подпрыгнула и погналась за сказочной Птицей-Сенсацией, чтобы ухватить ее за хвост. (Полагаясь на наши орнитологические знания, мы считаем, что хвост указанной птицы имеет большое сходство с хвостом сороки… Впрочем, об этом лучше спрашивать саму Затычкину).
Итак, мадемуазель подлетела к воскресшему Кукину и сунула под нос диктофон таким решительным движением, словно хотела этим диктофоном отправить Кукина назад, на тот свет. Иван отпрянул и боязливо посмотрел на мадемуазель. Та, в свою очередь, выстрелила в Кукина взглядом амазонки, и бедному Ивану почудилось, будто сейчас его разденут до трусов, а потом зарежут…
Так оно и оказалось:
- Иван! От лица «Длинного носа», газеты, которую читают решительно все, поздравляю с воскрешением! Ваши впечатления, Иван!?
- Какие впечатления? – не понял еще оглушенный Кукин, - Стасик, Стасик, кто это?
- А это Затычкина… - махнул рукой успевший подняться на ноги Стас, и видя, как перекосилось при этом лицо Кукина, ядовито добавил: - Поздравляю, дружище!

 Глава 5
Слава Кукину!



В жизни Ивана Петровича все переменилось. Старый Кукин исчез, пропал, сгинул. На его место прибыл новый.
На следующий же день в «Длинном носе», прямо на первой полосе, появился набранный огромными буквами заголовок: «Иван Кукин – человек с того света». Другие издания кусали локти, но долго не раздумывали – через час в калитку Ивана забарабанило несколько кулаков одновременно. Кукин вышел и открыл. Тотчас его расстреляли из фотоаппаратов, так что вспышки на мгновенье ослепили Ивана.
Вначале ему сделалось очень лестно и даже приятно. Кукин приосанился и попытался спрятать ноги в тапочках, но ему не дали. Не успел он опомниться, как уже был извлечен на улицу. Кукин беспомощно, но гордо огляделся – со всех сторон на него нацелились дула микрофонов. Тяжелая артиллерия камер защищала журналистские тылы.
- Иван! Расскажите…
- Иван! Как вы думаете…
- Что вы помните?..
- Что вы видели?
- С кем вы там говорили?..
И обалдевший от всего этого Иван подумал, покусал ус и верхнюю губу, и ляпнул:
- С кем говорил? Со старичком…

В тот же день жилище Кукина штурмовали вторично, и штурмовали третий раз. В обед Ивана уволокли на телевидение и устроили прессконференцию. Вечером Кукин ужинал с губернатором и мэром. Оба – и губернатор, и мэр держались очень почтительно. Боясь, что слава Ивана, спихнет их с кресел, они старались угодить Кукину. Ненадолго его фигуру заслонил степенный дядечка в митре и рясе, но народ жаждал видеть Кукина, и потому камеры журналистов скоро стали деликатно объезжать дядечку, и целиться только в Ивана. Дядечка в рясе сказал речь и поспешил смиренно отойти, пристроился подле мэра. Супруга губернатора держала Кукина под руку.
Очумевший Иван Петрович не помнил, как добрался домой. В голове его все кружилось и ходило колесом. Он провалился в сон и видел ангелов с трубами, губернатора с лакейским подносом, его супругу, пляшущую канкан, и чертей, которые издали махали ему кулаками и говорили: «Гад ты, Кукин! Подожди, мы тебя достанем!» Под конец приснился дедушка. Он разогнал чертей криком «кыш!», и стал что-то записывать в блокнот.
Кукин проснулся в холодном поту и больше не засыпал до самого рассвета. Наутро почтальон притащил почту и вывалил газеты и несколько десятков писем. Иван Петрович нарисовал автограф, поспешил проводить визитера, а после кинулся раздирать конверты. Из выросшей бумажной кучи Иван выхватывал то листищи со степенными шапками, то листочки-бабочки с поцелуйчиками и таким одуряющим парфюмерным ароматом, что вскоре Кукину сделалось нехорошо. Его взгляд наткнулся на статью, в которой его, Кукина, описывали уже на приеме у губернатора и называли искусным оратором, выдающимся гражданином и талантливым во всех отношениях человеком. Кукин подивился, но вдруг увидел тут же, в газете, то, что недавно сам же сочинил, да так и не выкинул. «Это Затычкина похитила!» – догадался Иван, и хотел позеленеть от злости, но не успел: раздался настойчивый стук в калитку. Явились сразу из трех галерей, и просили работ г-на Кукина. (Кукин безропотно обещал, хотя не имел никаких таких работ и в помине, а вечером, как ужаленый шлепал красками на натянутую простыню и возил углем по несчастному ватману.)
Спустя несколько минут, Ивана Петровича уже везли в машине на площадь, где собрался митинг в его, Кукина, честь, и ему пришлось стоять и врать перед всем честным народом, как он побывал на том свете, с кем там говорил, и что видел. На минуту ему почудились в толпе фигура и взгляд Маши Звездочкиной, но Иван был уже настолько опьянен славой и сбит с толку, что мог бы увидеть в толпе Нефертити или Папу. Впрочем, если бы дела Кукина  и дальше шли в гору с той же скоростью, до аудиенции с Папой оставались бы считанные дни – Кукин принял бы понтифика максимум через неделю.
На обратном пути лимузин Ивана забросали цветами. Они почему-то не превращались в помидоры, и медленно падали на кожаные сиденья розовым, белым и алым снегом. Сам Иван задумчиво вжался в угол и уклонялся от цветов, как от помидоров.
Ближе к вечеру Ивана подхватили под руки два батюшки и бережно и вежливо повлекли в кафедральный собор. «Батюшки!» – сказал очень тихо Кукин, но как-то тотчас присмирел и даже выглядел кротко и трогательно, когда его под духовным конвоем повели меж золотом и фресками, протащили по двору и ввели в трапезную. Этот вечер принес Ивану большое облегчение, и Иван спал лучше вчерашнего.
А утром все снова взметнулось и завертелось.
В конце недели Кукин находился уже в таком смятении, словно на голове у него была надета глубокая сковородка с горячей жидкой яичницей – яичница шкварчала, булькала, стекала за шиворот и по позвоночнику, и не давала покоя Ивану.
Кукин удрал от журналистов, от батюшек и девушек, от мэра и губернатора, от губернаторской супруги, прочившей ему губернаторскую дочку, от научных обществ, почетным членом которых он стал. Кукин удрал от милиционеров, круглосуточно охранявших его калитку, удрал от м-ль Затычкиной и прокравшись огородами, перелез через собственный забор. Пользуясь темнотой, он по-пластунски прополз по двору и не зажигая света, проник в дом. Очутившись наедине с самим собой, он уселся перед туманным зеркалом и долго рыдал при виде нового Кукина. Старый Кукин казался лучше, и несчастному Ивану почудилось, будто он на самом деле застрелился, а на его месте другой – этакий мерзкий человечишко, еще хуже прежнего. Манекен какой-то, а не человек. Пиджак на вешалке! Одним словом, попка-дурак…
Несчастный мученик прошлепал впотьмах к телефону. Он долго тыкал пальцем в кнопки, трепетно прижимал трубку к уху, и наконец завыл в нее шепотом:
- Стасик… Стасик… Это я, Кукин…

Глава 6
Свободу Кукину!

Через час две укутанные темнотой фигуры преодолели кукинский забор, и соблюдая строжайшую тайну и тишину, внедрились в дом Ивана. Кукин опешил.
- Маша? – промямлил он, попятившись.
- Бедненький… Я все знаю, - сказала Звездочкина, и погладила Кукина по щеке, - Ах ты, мой Иванушка-дурачок!..
- Плохо мне, ребята! Хоть в петлю лезь! – зарыдал сконфуженный и сбитый с толку Иван, - Не могу больше врать!
- Ты чего, Кукин, очнись: люди в тебя верят, - рассердился Стас, но ему тоже было жаль Ивана.
- Во что верят-то? Что я  такое, чтоб в меня верить? -  с мольбой и сомнением провыл Кукин, - Жулик я и проходимец!..
- Да ты что, батенька, оглянись вокруг! Менты по городу без дела скитаются, как в отпуске. За неделю ни одной драки! Братва старушек в автобусы подсаживает.
- У них теперь игра такая: кто больше старушек отловит и облагодетельствует за день – тот герой, - пояснила Машенька и улыбнулась нежно и ласково.
- Это ж все ты – Кукин! На тебе ответственность, так сказать, древко знамени в руках…
- Не хочу я ответственности! – заплакал несчастный мученик и зарылся физиономией в кудри Звездочкиной.
- Дурачок ты, дурачок… – повторила Машенька, гладя шевелюру Кукина, - А ведь я теперь только поняла: вот такие мне и нравятся… устала я, Иванушка!.. От всего устала! А ты ведь хороший, правда?
- Не знаю я!..  – подвыл  Кукин,  но  потом  уткнулся  глубже  и   согласился:  - Хоро-о-оший!..
При этом Стас засопел и отвернулся, пыхнул от смущения папиросой и произнес философское: «м-да…»

Возможно, чудесное, восхитительное появление Машеньки и смягчило на время душу страдальца. Быть может, пролитые Кукиным слезы намочили фитиль, который уже шипел и подбирался к бомбе у него в груди, но во всяком случае, до утра ничего страшного не случилось. Стас, пыхтя папиросой, и бурча под нос, пермахнул через забор и исчез во тьме. Машенька осталась сидеть подле  знаменитого Ивана и охранять его беспокойный сон. Но душа Кукина все равно терзалась и металась над постелью невидимой тенью.

***

Утром Машенька поцеловала Ивана и неслышными шагами вышла. Ее загадочный силуэт возбудил тысячи догадок в головах тех, кто маячил у дверей Кукина, а Затычкина даже хотела броситься к ней с микрофоном, но не отважилась – Машенькина походка была походкой ангела, и словно невидимые поля спасали ее от назойливой мадемуазель.
Иван проснулся поздно, и не увидев в комнате ни Машеньки, ни хотя бы Стаса, вновь был охвачен тягучей тоской. Кукину хотелось завыть, а остановило только присутствие снаружи почетного журналистского караула. Кукин заметался, долго ходил по комнате, и наконец принял решение…
Спустя полчаса, на улице можно было наблюдать удивительную картину. Подпрыгивая на плечах операторов, неслись по дороге камеры и напоминали собой гранатометы. Мчалась легко вооруженная журналистская пехота. По бокам кубарем катилась милицейская гвардия личной охраны знаменитости, а сзади за процессией силилась поспеть толпа зевак. Впереди всех бежал человек в дорогом костюме. Он озирался, подпрыгивал и отирал лоб. Его пиджак трепыхался на ветру и топорщился раздуваемыми бортами. Бегущий человек ворвался в отделение милиции и, не успев отдышаться, выпалил:
- Я – КУКИН! Пишите протокол!
Сзади уже наваливались преследователи, но испытывая почтение перед милиционерами, затормозили и зависли в дверях гимнастической пирамидой.
- Пишите протокол! – повторил Иван Петрович Кукин, - Я жулик и мошенник! Я хочу сдаться!
Дальнейшее происходило словно во сне. Решительно никто не хотел верить Кукину. Иван метался, кричал и пробовал хулиганить. Благоразумные милиционеры выбежали вон и оттеснили грудью тех, кто мог видеть позор Человека с Того Света. Кукина поили водичкой ласковые сержанты. Сверху скатился психолог отдела и обмахивал Ивана Петровича бланками тестов. Это очень мало помогло Кукину – он сбежал от психолога и стал метаться по коридору и требовать суда и прокурора. Прокурор вскоре прибыл. Он протиснулся к камере, в которую сам себя заключил Иван Петрович, и из которой не хотел выходить, и долго силился понять Ивана. К великому гневу и ужасу Кукина оказалось, что в действиях его тот не усматривает состава преступления.
В отчаянии Кукин забарикадировался скамейкой и решил использовать последний шанс - потребовал Затычкину. Когда мадемуазель (под завистливые взгляды коллег-журналистов) пропустили внутрь, Кукин бросился к ней, как к родной, и принялся исповедоваться сквозь толстое и мутное стекло.
Неожиданно мадемуазель выслушала Кукина очень внимательно, и даже кивала и чуть ли не облизывалась от восторга. Она окинула милиционеров взглядом амазонки и ринулась вон… 
Кукин не сдавался, сидел и удерживал оборону. Через час его оставили в покое, и едва Кукин в этом убедился, как тотчас прилег на скамью, свернулся калачиком и заснул сном коменданта неприступной крепости.
Но такой его сон был не долгим. Опять появился старичок, погрозил Кукину пальцем и спросил, почему он, Кукин, безобразничает? Иван плакал и, видимо, разжалобил старичка, потому что напоследок он понимающе кивнул и махнул рукой…
Целый хор голосов разбудил Кукина. На мгновение Ивану почудилось, будто стотысячная армия ринулась в атаку, а затем в отделение вкатилась великая толпа народу, а впереди – Стас, Миша, Саша, Машенька и, разумеется, м-ль Затычкина.
       Затычкина командовала войском, а вместо щитов и штандартов над толпой колыхались плакаты: «Свободу Ивану Кукину!», «Кукин – не преступник!» и «Держись, Иван – мы с тобой!»

Камеры журналистов поплыли на Ивана. Вперед них выступила бесстрашная амазонка, повернулась к зрителям и принялась вещать:
- Итак, мы начинаем наш сенсационный репортаж – «Иван Кукин – человек, подаривший людям сказку»!

***
   Иван еще не до конца понял то, что услышал, но какое-то светлое и радостное чувство вдруг стукнуло его дружеским кулаком в грудь – он отворил дверь темницы, толкнул ее и шагнул навстречу Маше Звездочкиной.

______________________
Март 2002г.