Остров Причастия. Часть вторая

Факт тот, что мы переезжаем с
одного острова на другой,
но каждый раз остров почему-то
становится все меньше, надо говорить как есть.
Хулио Кортасар

- Вы опять опаздываете, Кэобурий Николаевич, - заметила наша завуч, Склера Ивановна Лятералис.
- Меня зовут Николай Юрьевич Кэобури, - буркнул я и проскользнул в класс. Больше года я работаю в этой припадочной школе, а она – не школа, в наша завуч – до сих пор не может запомнить мое имя: зовет меня то Юрием Николаевичем, то Юрием Кэобуриевичем, и иногда – но только иногда, очень редко – Кэобурием Николаевичем. Гнусная баба, если быть до конца откровенным. Ей еще повезло, что я не сделал ее главным персонажем своей повести. Повести, да-да.
- А можно выйти? – прервал мои размышления Богдан Стеклоградов, ученик шестого Гэ класса.
- Богдан, - строго сказал я, - урок только начался, а ты уже просишься выйти. Садитесь, дети.
Дети сели, Стеклоградов остался стоять. Дверь в класс приоткрылась.
- А позовите Боню, - показалась в дверном проеме рыжая голова Жоры Ткаченко, двоечника и прогульщика.
- Закрой дверь, Ткаченко, - сказал я, пытаясь изобразить на своем лице грозную мину. Дверь прикрылась, но не до конца и мне было видно, что Жора все еще стоит за дверью в ожидании друга.
- Не, ну можно выйти, - настаивал Стеклоградов.
- Записываем число и тему урока, - объявил я.
- Записываем число и тему урока, - раздалось за дверью.
Если вы никогда не работали в школе, то вы вряд ли поймете, как сложно навести порядок в классе, как важно навести в классе порядок, «поставить», как говорят учителя, «себя на должную высоту». Соблюдать разумную дистанцию между учеником и учителем. Подобрать к каждому ребенку «индивидуальный ключик». Ключик. А запру-ка я дверь в класс на ключ, и пусть Жора кукарекает за дверью до конца урока.
Стремительной походкой (да-да! именно стремительной – именно так представлялась мне моя исполненная решимости грозная учительская фигура) я подошел к двери, но не тут-то было: ушлый Жора уже успел втиснуть свою подлую ступню между дверью и дверным косяком.
- Ткаченко! – проревел я и распахнул дверь.
Сухонькая старушка, стоящая за дверью, поспешно убрала ногу, отшатнулась и пробормотала скороговоркой:
- Я – бабушка Богдана Стеклоградова, мне бы только взглянуть на моего мальчика, на мою крошечную сиротинушку, прошу вас.
- Простите, - извинился я. – Я думал…
- Николай Юрьевич, а какая тема урока? – спросил Илья Носырев, мальчик за первой партой.
Я должен признаться: дисциплина на моих уроках была ээээээ….. ну, в общем, мне не всегда удавалось поставить себя на должную высоту. Даже не знаю, почему так получалось.
- Подождите, пожалуйста, в учительской, - обратился я к бабушке Богдана Стеклоградова. – На перемене я его к вам приведу.
- Николай Юрьевич, а какая тема урока? – повторил вопрос Илья Носырев.
- Тема…, - растерялся я. – А что написано у вас в учебнике? Тема нашего урока: Причастие.
- А в учебнике написано: «степени сравнения имени прилагательного», - сказал Илья, показывая мне разворот книги.
- Почему так шумно? – прогремела вездесущая, всевидящая, проносящаяся по коридору Склера Ивановна Лятералис, наша завуч, будь она неладна.
- Простите…, - извинился я.
- Не, я все-таки выйду, - решил Стеклоградов и направился к выходу: наверное, я еще не успел установить с ним разумную дистанцию.
- Записываем тему урока: степени сравнения имени прилагательного, а затем  переписываем подряд пять страниц учебника, начиная с темы урока и попутно выполняя все встречающиеся упражнения, - упавшим голосом сказал я, добрался до своего стола и опустился на стул.



- Расскажите нам сказку, - попросил Кэобурий Николаевич.
- Только не очень страшную, - добавил Юрий Кэобуриевич.
- Простите…, - извинился я.
- Не извиняйтесь, - разрешил Юрий Николаевич.
- Тема нашего урока – Причастие, - начал я. – Пока я буду объяснять вам новый материал, прошу вас: соблюдайте разумную дистанцию. Если во время моего объяснения у вас появятся какие-либо вопросы, пожалуйста, оставьте их при себе, потому что для меня нет ничего болезненнее ваших вопросов. Эта тема, пожалуй, одна из наиболее сложных – сложнейших тем в нашей программе: тема принятия причастия, я имею в виду – надеюсь, вы меня понимаете, oui. Каждый раз, объясняя вам новый материал, новую тему урока, я отдаю вам часть самого себя, как бы пафосно это ни звучало – пускаю вас на свой остров, ничего не требуя взамен, какой бы пошлой ни казалась вам эта последняя фраза. Я считаю, что у каждого есть свой остров – вы понимаете, о чем я говорю?
- Как у тебя тихо! – с завистливым восхищением прошептал Эдик Баглаев, учитель физики, молодой специалист.
- Когда ты вошел? – спросил я.
- А я иду по коридору, - сказал Эдик, указывая на дверь, - думаю: чегой-то так тихо, вроде бы твой урок. Приоткрыл дверь, смотрю: ты сидишь за столом, что-то бормочешь, а твои-то, твои – пишут, пишут! Ай да Кэобури, ай да молодец! Вот это дисциплина!
- Они только пару минут назад затихли, - покраснел я.
- Молодца, молодца, так держать! – Эдик похлопал меня по плечу. – А я по делу: там с тобой хотят встретиться.
- Никаких дополнительных занятий, - запротестовал я.
- Да нет, это по другому поводу, - сказал Эдик и опустил глаза. – Там тебя ждут двое этих, как их…
Он замолчал, подбирая нужное слово.
- Двое кого?
- Ну этих, как их… фээскашника, им надо с тобой поговорить, у них есть к тебе пара вопросов – так, ничего серьезного, со мной тоже разговаривали пять минут назад, ты не бойся, иди, а я посижу тут вместо тебя, подежурю, не беспокойся, с дисциплиной будет все в порядке, у меня на уроках тишина – дай бог каждому.
- Двое кого? – не понял я.
- Да я же тебе говорю: фээскашника, - занервничал Баглаев. – Контрразведчики, из федеральной службы контрразведки, пришли с тобой поговорить, поймали меня в коридоре, допрашивают: работает такой-то? как его найти? Давай, не тяни, они ждать не любят, а о дисциплине не беспокойся, об этом я позабочусь.
- Да не хочу я с ними разговаривать, - сказал я. – Не о чем нам говорить.
- Давай, давай, иди, - сказал Эдик, вытягивая меня из-за стола и подталкивая к двери. – Они там, в коридоре.
- А можно сесть на место? – бросил на ходу Стеклоградов, пробираясь к своей парте.
- Эй, ты что себе позволяешь! – возмутился стеклоградовской бесцеремонностью Баглаев, выталкивая меня в коридор.
- А вы мне не указывайте, как себя вести, вы не мой учитель, - спокойно парировал Богдан.
- Здравствуйте, Николай Юрьевич, - произнес справа от меня незнакомый мужской голос.
- А я вот сейчас закрою дверь на ключ! – кричал Баглаев, запирая кабинет изнутри.   


- Кхм! – сказал офицер контрразведки Хрюков.
- Кхм-хе! – поддержал его офицер контрразведки Звонский.
Я тоже кашлянул, за компанию.
- А ведь мы с вами коллеги, Николай Юрьевич, - взял меня под руку Хрюков. – Я ведь тоже, знаете ли, учительствовал и тоже, знаете ли, по филологической, так сказать, части, кхе-кхе.
- Кхе-кхе, - отозвался я.
- Работал учителем английского, - продолжал Хрюков, отпуская мою руку, - но потом ушел: платят, как вы знаете, немного, а работа адская.
- Кхм, - согласился я.
- Нам вот тут сказали, что вы еще и рассказы пишете, - вопросительно заглядывая мне в глаза, полуспросил офицер контрразведки Звонский, не раскрывая своего прошлого.
- Кхм-хе! – ответил я.
- Как странно! – изумился своим, пока еще неведомым мне выводам, Хрюков. – А ведь и я, знаете ли, в молодости тоже баловался стишками!
- Почитайте что-нибудь из самого раннего, - попросил я.
- Кхм! – приготовился читать поэт Хрюков.
- Кхе! – ободряюще кашлянул любитель поэзии Звонский.
- Кхе-кхе, - выразил я свою с ними солидарность.
- А ведь все забыл! – признался Хрюков. – Ничего не помню. А писал же, и даже в конкурсах, знаете ли, участвовал. Мы, собственно, как раз и пришли поговорить с вами о литературе; сразу просим принять наши, what we call, извинения за то, что отрываем вас от работы; сейчас так мало, знаете ли, молодых, талантливых авторов: таких, которых читаешь, и мурашки, кхе-кхе, по коже; каждый валяет, во что горазд: пишут, сочиняют, а пользы от этого стране никакой. И еще бы ладно, что нет пользы, а ведь бывают и такие авторы, которые вред приносят…
- Что приносят? – не понял я.
- Вред, вред стране приносят, вот я о чем говорю. Напишет такой, с позволения сказать, автор рассказишку – читать противно. Понапридумывает разных имен, героев, а для чего, спрашивается? Молчите? Вот то-то.
- Это, собственно, не о вас речь, - сказал Звонский. – Вам не нужно понимать наши слова так буквально, как вы их собираетесь понять… Ваши рассказы, наоборот, очень даже симпатичны, но вот некоторые ваши герои внушают нам серьезные опасения… Иногда нам очень трудно определить, какую, собственно, роль они выполняют и зачем вообще они вам нужны. Кроме того, нам неизвестна их принадлежность к какому-либо государству – а ведь они должны же быть гражданами какого-либо государства, вы так не считаете? Можете ли вы дать нам гарантии, что все ваши герои – добропорядочные граждане, а не присланные какой-нибудь враждующей с нами страной собиратели секретной информации?
- Я скажу вам правду, - разоткровенничался Хрюков. – У нас недавно был такой случай: один мужчина – не буду называть его фамилии – написал рассказ, и все этак, знаете ли, туманно, непонятно. Героев понапридумывал массу: тут тебе и японцы, и ирландцы – все в одну кучу. Конечно, я понимаю, что литературе от этого, возможно, и польза, но государству-то – вред! Мы вот возьми да и проверь одного героя, японца, и что вы думаете? Оказалось – шпион.
- Кхм-хе, - прочистил горло Звонский. -  Вы нам сейчас, может быть, и не верите, а между тем, все рассказанное – чистая правда. Вот почему мы так озабочены поведением ваших героев: во-первых, их имена явно не российского происхождения; во-вторых, реплики – ну что это за реплики! это же сивокобылий бред, а не реплики. Ну и, наконец, самое главное: род занятий. Чем они там у вас, собственно говоря, занимаются?
Я задумался. Черт возьми! и действительно: чем же они у меня там занимаются?
- Вы, однако, можете не торопиться с ответом, - сказал Хрюков. – Возможно, в происходящем нет вашей вины. Возможно, вы и сами не знаете, что вытворяют ваши герои. Но, я надеюсь, что вы, по крайней мере, согласитесь со мной, что их поведение любому здравомыслящему человеку покажется подозрительным. Возьмем, к примеру, одного из них – ваш Ут, он ведь, what we call, японец, не так ли?
- Китаец, - поправил я контрразведчика.
- Тем более! – обрадовался Хрюков. – Китаец! Вот он у вас китаец, а ведь вы наверняка  заметили, как хорошо он говорит по-русски. Вам это не кажется странным?
- Он учил русский язык в Москве, в институте работников железнодорожного транспорта, - соврал я.
- Ну-ну, - покачал головой Звонский. – Я вижу, вы не хотите нам помочь. Можете помочь, но не хотите. А ведь знаете – уверен, что знаете, я это по вашим глазам вижу – что полагается в таком случае – в случае измены родине, я имею в виду.
- При чем же здесь измена родине? – испугался я.
- Перестаньте ломать комедию, - рассвирепел Хрюков и голос его стал тише и страшнее. – Нам достоверно известно, что ваш Ут – китайский шпион. Вы дома у него хоть раз бывали? То-то же.
Я собрался было что-то возразить, но Хрюков, раздосадованный моей неподатливостью, ничего не хотел слышать:
- И не перебивайте меня, - шипел он. – Мы знаем, что скрывает ваш китайский Ут у себя под кроватью. Из заслуживающих доверия источников мы получили сигнал о том, что ваш Ут – ваш Ут, повторяю я – прячет дома передатчик – передатчик, я говорю.
- Я надеюсь, - вкрадчиво произнес Звонский, - что после всего, что мы вам тут рассказали, вы уже не станете выгораживать ваших героев?
- Но это невозможно, - все еще не веря услышанному, сказал я. – Откуда у него передатчик?
- А не верите – пойдите и посмотрите сами, - смягчаясь, посоветовал офицер Хрюков. – Вот нарочно – сходите, все сами увидите. С особой тщательностью прошу вас осмотреть пространство под кроватью, а также проверить содержимое всех имеющихся в наличии подозрительных коробок.
- Коробок, - тупо повторил я.
- Дело очень серьезное, - доверительно сообщил офицер Звонский, - гораздо серьезнее того, как вы себе его представляете. Мы рассчитываем на вашу помощь, а вы, как все разведаете, не забудьте сообщить нам: какая у него аппаратура и прочее, я имею в виду. И, разумеется, я надеюсь, что этот наш разговор не станет достоянием общественности – я даже прошу вас, чтобы все сегодня сказанное так и осталось между нами.
- Мы зайдем к вам на будущей неделе, - пообещал офицер Хрюков, протягивая мне визитную карточку. – Если мы вдруг понадобимся вам раньше, вы звоните, здесь есть номер телефона, я буду ждать вашего звонка.
Прозвенел звонок с урока. Школьный коридор мгновенно заполнился детьми, учителями, уборщицами, просто посторонними людьми – быть может, родителями или родственниками детей, учителей или уборщиц.
- До свидания, Николай Юрьевич, - сказал Звонский. – Было очень приятно с вами познакомиться.
- Не забудьте проверить все подозрительные коробки, - напомнил Хрюков.
- Юрий Николаевич, зайдите в учительскую, - вынырнула из-за угла Склера Ивановна Лятералис.


- Вот этот, - Баглаев показал пальцем на Богдана Стеклоградова, - весь урок нарушал дисциплину.
- Стеклоградов, - нахмурился я, - остаешься после урока, будешь учиться правильно себя вести.
- На ужин опоздаю, - недовольно пробасил нарушитель дисциплины.
- Ничем не могу помочь, надо было вести себя как следует во время урока.
- Юрий Кэобуриевич, вам что, необходимо особое приглашение? Мы ждем вас в учительской, - сказала возникшая в дверном проеме завуч, Лятералис С.И.
- Стеклоградов, я скоро вернусь, если смоешься – отстраню от занятий, - пригрозил я и проследовал в учительскую.
Честно говоря, я порядком устал: бессонная ночь, офицеры контрразведки, стопки непроверенных тетрадей, шум в коридоре – все это раздражало, мешало сосредоточиться, вынуть, как занозу из мозга, надоевшую мысль, растереть ее по бумаге и забыть о ней. Ну ничего, это, надеюсь, последнее испытание на сегодня: двадцатиминутный разбор полетов в учительской, а потом – за повесть. Закроюсь в кабинете, обложусь непроверенными тетрадками – на тот случай, если кто-нибудь захочет подглядеть в замочную скважину – отпущу Стеклоградова и…
- Николай Юрьевич, это не  первый наш с вами разговор, - сказало лицо директора школы, разгоняя туман моей усталости. – Мы уже неоднократно делали вам замечания по поводу вашей халатности: постоянные опоздания, отсутствие календарно-тематических планов, нерегулярная проверка тетрадей…
- Плохая дисциплина на уроках, - вставила Склера Ивановна Лятералис.
- Дисциплина не может быть плохой или хорошей, - возразил я.
- Молчать, когда с вами разговаривают старшие коллеги! – дико вращая глазами, топнул ногой директор.
«Вот бы мне научиться корчить такие рожи – то-то была бы в моем классе дисциплина!», - подумал я.
- Вы все думаете, что это не школа – государственное, между прочим, учреждение,  а так – шуточки-прибауточки, - прочла мои мысли ясновидящая завуч Лятералис. – Все ваньку валяете, все вам нипочем: ни собрания педагогического коллектива на вас не действуют, ни административные взыскания. Мы уже говорили с вами о вашей профпригодности: не справляетесь – уходите с работы, сейчас много безработных молодых учителей, мы с легкостью найдем вам замену. Вы же не просто не можете работать – вы не желаете работать, вот в чем ваша проблема. Посмотрите, хотя бы, на вашего товарища, учителя физики – он тоже, как и вы, молодой специалист, тоже не имеющий опыта, но он старается, посещает заседания методических кабинетов, советуется со старшими коллегами, ходит на уроки к другим учителям – ко мне, к директору, несмотря на то, что я – русовед, наш директор – учитель английского, а ваш товарищ – физик; все это, в конце концов, не важно – он учится, учится – понимаете? Он хочет работать. А вы – вы хоть один раз за все время вашей работы посетили уроки   директора?  Или вы что – в совершенстве знаете английский язык? Я вас спрашиваю!
- Трэйн-брэйн, - продемонстрировал я свое знакомство с английским языком.
- Что вы сказали? – угрожающе подняла остатки бровей Склера Ивановна, приготовившись к новой атаке.
- Мы зря теряем время, - сказал директор средней общеобразовательной школы номер девяносто семь, он же учитель английского языка и наставник физиков. -   Николай Юрьевич, как я вижу, плевать хотел на решения собрания педагогического коллектива – правильно, зачем они ему? Он же у нас самый умный, он же настолько самостоятельный, что не нуждается в руководстве. Но я вам вот что скажу, Николай Юрьевич – это был наш последний разговор. Существует, знаете ли, тридцать третья статья – как раз для таких, как вы. Если вы не понимаете простого человеческого языка, мы будем говорить с вами языком трудового законодательства.
- До свидания, - вежливо попрощался я.
Склера Ивановна Лятералис и директор промолчали в ответ: они смотрели в окно, на уходящего из школы Баглаева.

Слава богу, что все закончилось так быстро – быстрее, чем я предполагал. Войдя в класс, я достал из сумки четыре стопки непроверенных тетрадей и папку с начатой повестью. Стеклоградова в кабинете не было – таки удрал на ужин, ну и ладно.
Развязав тесьму на папке, я извлек пачку исписанных листов и стал искать, где остановился в прошлый раз: ага, мерцающее пятно, облачное одеяло, это здесь. Теперь нужно перечитать последний абзац, чтобы настроиться.
«Тижолые капле тумана закрывали сонце а я токой умный Кэобури сидел и соченял свою муру про Богдана и острав. Вы мне скажити дорогие читатили што так небывает а я вам скажу идити нахер», - прочел я. Черт возьми! Кто это написал?
- Маска откровения! – объявил одежный шкаф и раскрыл дверцы. Из одежношкафной утробы появился Богдан Стеклоградов, провинившийся ученик.
- Это случилось, когда учитель оставил меня в классе одного, - начал он свою исповедь.
- Что ты делал в шкафу? – спросил я.
Исповедь оборвалась – такой вопрос, видимо, не был предусмотрен богдановским сценарием.
- Деньги искал, - ответил Богдан.
- Ну и что, нашел?
- Нашел.
Он подошел к моему столу и протянул мне пачку бутафорских банкнот с портретами каких-то китайских императоров и надписью «one million dollars» на каждой.
- Где ты это взял, Богдан?
Стеклоградов показал на шкаф: там. Сжимая в левой руке папку с недописанной повестью, держась правой за богдановское предплечье, я направился к шкафу, вошел внутрь, шаг, еще шаг, стена.
- Направо, - сказал Богдан.
Мы повернули вправо – в глубине коридора, примерно в ста метрах от нас, проявленные светом фонаря, стояли три фигуры. Подойдя поближе, я увидел их отчетливо: китаец, старуха, темнокожий толстяк с фонарем.
- Глянь, глянь, - китаец толкнул локтем старуху, - Кэобури.
- Я думала, он выше ростом, - сказала старуха, стараясь говорить тихо.
- А рожа-то, рожа! – не унимался китаец. Старуха пожала плечами:
- Учитель. Им положено носить страшные рожи.
Мы прошли дальше по коридору; старуха и китаец остались стоять, а толстый фонарщик увязался за нами. Воздух в коридоре становился все резче и пахучей, повороты попадались все чаще, и когда, миновав еще один угол, фонарщик затянул свою песню – сначала негромко, потом во весь голос – я поняла, что мост недалеко.
- Пришли, - сказала я, останавливаясь и осторожно открывая папку. Несколько сухих листьев упали на железный пол, я не стала их поднимать. Взяв в руки фотографии, я попросила Ота приподнять фонарь повыше, чтобы лучше осветить надписи, сделанные на обратной стороне снимков: «первый раз в первый класс», «день города». Богдан стоял, молча рассматривая фотокарточки, пытаясь прочесть неразборчивые надписи на них и, наверное, мне нужно было объяснить ему, что происходит, объяснить сейчас, сию минуту, взяв его под руку, заглянув в глаза, сказать тихим, сгустившимся до шепота голосом:
- Теперь пусть только попробуют сказать, что у тебя нет прошлого.