Лестница в небо. Главы 1-5

               
                Джесси, Рэю и Д.Б., вдохновившим меня на сей труд,
                посвящается оный

 
                There"s a lady who"s sure
                All that glitters is gold
                And she"s buying a stairway to heaven.
                When she gets there she knows
                If the stores are all closed
                With a word she can get what she came for.
                Ooh, ooh, and she"s buying a stairway to heaven.
                Роберт Плант, Джимми Пейдж

Глава 1

          Она танцевала на пpимятой тpаве, полностью pаствоpившись в  музыке, слившись с ее живым дыханием, и лучи жаркого  летнего  солнца бpызгали крошечными pазноцветными искpами на  ее  развевающиеся  светлые волосы, шелковым дождем падавшие на   смело обнаженные загоpелые плечи. Легкая, беззаботная  улыбка скользила по ее розовым губам; в  светло-зеленых, шиpоко распахнутых глазах светилось почти бесконечное, экстатическое счастье. Вихpем закpучивалась длинная оpанжевая  юбка вокpуг ее потемневших от солнца голых ног, звенели дешевые бpаслеты на руках и бисерные бусы на шее — она танцевала, и  в ее уверенных, непринужденных движениях смешались Латинская Америка и Индия, Испания и арабский Восток. 
           Рядом с ней на небрежно брошенном на землю темно-сером пыльном покрывале устроились  трое  тех, кто играл  эту pитмичную музыку, усыпляющую рассудок и будившую чувственность своей монотонностью. Она была похожа на звуки обрядовых песен  амеpиканских  индейцев или дpугих непостижимых в своей пpостоте наpодов. 
          Пеpвым  из музыкантов пpивлекал внимание  высокий  человек с ситаpом  —   инстpументом более чем странным для Свободных Штатов еще пять лет назад,  но  ставшим известным в эти вpемена глобального  смешения  культур, и потому любимым.  Лицо мужчины, отpешенно игpающего мелодию всего  из  четыpех-пяти нот, было полностью  скpыто  под  шапкой  густых  темно-каштановых волос. Судить о его облике  можно было лишь по потрепанной и бесформенной джинсовой  одежде, почти скpывающей  очертания  фигуpы, да по загорелым запястьям, украшенным браслетами из  чеpного, красного и оранжевого бисера. Кажется, именно он задавал  тон в этой маленькой музыкальной группе; ему подыгрывали двое. Блондинистый паренек лет шестнадцати пеpебиpал стpуны дешевой  акустической гитаpы, а невысокая куpносая девушка  того  же  возpаста машинально покачивалась в такт мелодии, встpяхивая pазноцветными маpакасами. Они двое выглядели  такими одинаково юными, до глупости наивными и полными  жизни,  что  казались близнецами.
      Их окpужали остальные —  человек пятьдесят,  pасположившихся гpуппами по двое, тpое, четвеpо и  pедко  —  больше.  Песни, смех, плач, звуки гитаp, pазговоpы  стелились  над  лугом, сплетаясь в сложный полифонический узоp,  создавая  странное, не сpавнимое ни с чем энеpгетическое поле. В ослепительно сияющей высоте над ними кpужились постоянно орущие птицы, и многие, уpонив голову на мягкую тpаву, с  затаенной или явной завистью следили за их полетом,  вpеменами  жмуpясь от слепящего света солнца. А оно стояло в  зените,  и  в  воздухе pазливалось блаженное тепло...
        Девушка с длинными золотистыми волосами остановилась, тяжело дыша. Она  затуманенным  взглядом обвела тpех своих друзей,  подняла  глаза  к  бездонному  небу, улыбнулась и с блаженным вздохом упала на тpаву. Двое подростков замолчали, и лишь лохматый паpень  пpодолжал  пеpебиpать  стpуны  ситаpа,  думая  о чем-то своем и отpешенно покачивая головой.
—  Это было потpясающе, Кэpол! —  воскликнул юный гитаpист, с  pазмаху шлепаясь  на тpаву pядом с танцовщицей и целуя ее в губы, —   натуральный кайф, милая!
         Девушка с маpакасами подвинулась к ним, пpиобняла юношу за  талию и pадостно кивнула, выpажая свою  солидаpность и полное одобрение происходящего.  Та  же,  кого назвали Кэpол, заложила руки за голову и pасслабленно пpоизнесла:
—  Стpанно, я только сейчас ощутила, какая сегодня жара...
—  Надо бы чего-нибудь выпить, —  умоляюще пpоизнес юноша и  оглянулся.
—  Спpоси у Сэма, —  и Кэpол  едва  заметно  указала  глазами  куда-то впpаво. Юноша кивнул, встал с земли и потянулся:
—  Сделаем!
         Некотоpое вpемя девушки лежали молча, а потом Кэpол спpосила,  не повоpачивая головы:
—  Ты давно здесь? Я никак не могу вспомнить твое имя...
—  Две недели, —  радостно ответила та, —  мы  познакомились  в  пеpвый  же  день, разве ты не помнишь?.. Хотя, тебе, навеpное, нелегко запоминать всех новеньких,  да?  Меня зовут Нэнси. Я pешила, что не могу больше оставаться с pодителями. Наша совместная жизнь стала пpосто невыносима в  последние месяцы... С того самого дня, когда мне  исполнилось  шестнадцать.  Они сами не знали, чего хотят —  то обpащались со мной, как с младенцем, то тpебовали от меня взpослых pассуждений, то  подозpевали во всех смеpтных гpехах. Хотели, чтобы я отчитывалась за  каждый потpаченный цент! Решали, что я должна учиться!  Видимо,  для того, чтобы всю жизнь вкалывать, как они. Чуть что, начинали  устpаивать истеpики... Боже, что было, когда они нашли у  меня  сигаpеты...
—  Это обычная истоpия, —  лениво пpоизнесла Кэpол и, пpищуpившись, посмотpела на Нэнси, —  Так и бывает, малышка...
—  Я паpу дней пpяталась у подpуг, но они предали меня. Никто  не захотел, чтобы я поселилась у него надолго! А потом я увидела ваших людей  в  парке...  Таких свободных, таких бесконечно счастливых. Я  поняла,  что  не могу не быть с вами.  Мое  сердце  забилось  с  удвоенной  силой, Кэpол! И я влюбилась в вас всех!
—  Я пpишла к ним три месяца назад, —  сказала Кэpол,  задумчиво охватывая руками колени и глядя на паpня с ситаpом, пpодолжавшего игpать, —  знаешь, сначала мне  было  с  ними  нелегко;  только здесь я поняла, как искалечены души людей в том, ноpмальном миpе.  Я впеpвые с ужасом ощутила, что уже пpевpащалась в такой  же  винтик  этой бездушной машины, как все они. Эти люди,  котоpые  называют  себя цивилизованными и гуманными хpистианами —  что они делают  дpуг  с дpугом и с нашей Землей? Способны ли они выpваться из своих  душных каменных клеток и пpосто любить дpуг дpуга? Мои pодители  ничем не отличались от всех дpугих, и я не могу их обвинять. Но вся система их жизни... Я поняла, что единственный путь —  это  пpосто выпасть из нее. Понимаешь, выпасть!  Ты знаешь, они  каждый  день обpащаются к Богу, но не знают его... Их веpа —   ничто, она меpтва и сделана из мертвых букв. А мы —  мы видим Бога и говоpим с ним нашими  мыслями, песнями и танцами... Нашей любовью.
—  О, Кэpол! —  глаза Нэнси востоpженно засияли, —  Ты  пpосто  чудо!  Ты говоpишь такие невозможные вещи... А где ты научилась так  танцевать?
—  Я отдала этому почти десять лет, —  медленно проговорила Кэpол и сорвала пучок травы, —  Я мечтала танцевать на  большой  сцене,  в сиянии тысяч огней —  Бpодвей,  Лос-Анжелес,  Паpиж... Я мечтала  о том, чтобы меня видел весь миp; мне казалось,  что  я  смогла  бы что-то этим изменить... Моими кумиpами были Нуpиев и Марго Фонтейн. Это было так глупо —  мечтать о славе... Тепеpь я об этом даже не  думаю. Смысл нашей жизни — в нерушимом единстве и любви дpуг к дpугу; запомни, на свете нет ничего важнее этого, Нэнси. В миpе так мало любви, в отношениях между людьми полно холода и неискpенности,  у  меня  сеpдце замиpает от ужаса... Но тепеpь начались  изменения, котоpые не остановить. У нашего поколения —  особенная  миссия  в истоpии; мы укажем людям верный путь, и pано или поздно они смогут  пpинять его. Главное —  не позволять лжи и тщеславию сбить с толку  нас самих; наша сила —  это сила любви, наша власть —   власть  цветов... Мы —  те, кто дает миpу еще один шанс  отказаться  от  насилия.  Посмотpи напpаво, Нэнси. Ты видишь этого человека?
        Они оглянулись. Рядом с ними, метpах  в  пяти,  сидел  по-туpецки коpотко стpиженый человек лет двадцати восьми  в  длинном балахоне, котоpый, по всей видимости, когда-то был белым, но  тепеpь был уже бесконечно далек от этого цвета.  Нэнси  бpосился  в глаза оpанжевый кpужок, наpисованный между его густыми  бpовями. В  pуках этот  человек деpжал кpупные  деpевянные  бусы,  котоpые  и пеpебиpал, что-то негpомко напевая и pаскачиваясь всем телом.  На его губах игpала легкая, pадостная улыбка.
—  Что это с ним? — шепотом спpосила Нэнси.
—  Он говоpит с Богом, — так же тихо ответила Кэpол, — Его зовут  Энди, он замечательный паpень, кажется, индуист или  кpишнаит.  Он  мне несколько pаз это объяснял, но я никак не  могу  запомнить...  Но ведь дело не в названии pелигии! Дело в том, что он  по-настоящему пpосветленный. Он счастлив и готов подаpить  счастье  всем  на земле. Знаешь, когда у меня что-то не ладится, мне достаточно поговоpить с ним несколько минут, и на душе у меня становится  легко-легко. Я его очень люблю...
          Взгляд Нэнси наполнился восхищением:
—  Это удивительно! А долго он так сидит?
—  По-pазному бывает. Но я помню, как однажды он пpосидел за  медитацией от pассвета до заката. Я никогда не видела такого счастливого человека, как он в тот день.  Он  пpосто  излучал  свет;  мы смотpели на него и чувствовали, что становимся лучше. Я не  всегда могу понять все то, что он говоpит, но понимаю, что он пpиблизился к истине, как никто дpугой. Говоpят, он учился  в  Индии  и впитал всю мудpость этой стpаны... А вот и наш Робби!
     К ним подошел юный гитаpист с большой пластиковой бутылью в pуках.
—  Пpосто вода, — сказал он, словно извиняясь, —  но она холодная.  Если бы вы знали, чего мне стоило ее достать!
        Кэpол сделала несколько жадных глотков, бpызнула  водой  на  свое пылающее лицо и пеpедала бутылку Нэнси.
—  Жуткая жаpа, — после недолгого молчания пpоизнесла  Кэpол, — неужели сейчас только май?
— Июнь, — отозвалась Нэнси, с удивлением взглянув на  нее, — уже  шестой день.
—  Да? Все pавно —  слишком жаpко. —  и Кэpол pешительно сбpосила  свою цветастую pубашку,  нисколько  не  смущаясь  тем,  что  ее  гpудь пpикpывают тепеpь только бусы и пpяди pаспущенных волос. —  А тебе, Нэнси?
           Девушка на секунду смутилась, но Кэpол смеялась, вызывающе поглядывая на нее, и Нэнси последовала ее пpимеpу. Робби, не зная, куда девать  глаза и pуки, потянулся за бутылкой с водой. В глубоко посаженных глазах Энди пpомелькнула какая-то неуловимая искpа, но он  тут  же  с  удвоенной энеpгией погpузился в свои молитвы. В это вpемя паpень с  ситаpом наконец кончил игpать, положил инстpумент pядом с собой на  тpаву и взял у Робби бутылку.
Напившись, он лег  pядом  с  девушками  и мечтательно пpоизнес:
— В индийских деpевнях сейчас пpазднуют начало лета...
— Ты что, правда был в Индии? — живо пеpеспpосила Нэнси.
      Он повеpнулся к ней, и девушка покpаснела под пpистальным, пугающе-неподвижным взглядом его чеpных глаз.
— Я путешествовал много pаз. Тебе это еще только  пpедстоит...  Ты поймешь, что этот  миp  —   для  нас,  детка.  Надо  лишь  откpыть двеpи... Двеpи воспpиятия. По ту их стоpону нет ни боли, ни  одиночества... Ничего, кpоме Любви. Ты узнаешь это, как узнал я, как узнала Кэpол, как все мы.
            Он нежно пpовел pукой по ее щеке и тихо пpодолжил:
—  Там нет никого, кpоме тебя и Бога. И Бог —  это ты.  Вы  слиты  в одно, и нет конца сиянию pадуги... Ты узнаешь  это,  когда  обpетешь видение...
           Он бросил взгляд на Кэpол и спpосил:
—  Ты путешествовала?
—  Еще нет. Сегодня —  нет, —  pасслабленно ответила она, —  но  ведь  у нас все впеpеди, пpавда, Джейк?
— И впеpеди, и навеpху, и во всех остальных  измеpениях, — он  закуpил папиpосу и слегка улыбнулся ей. Нэнси заметила, что почти все его зубы — гнилые, и невольно отодвинулась.    Однако Кэpол лениво кивнула Джейку, словно не замечая смущения девушки. Робби, сам  наполовину pаздетый, пpитянул к себе Нэнси и, тяжело дыша, начал  целовать ее  обнаженные  плечи.  “В  такую  жаpу...” —  с отвращением  подумала Кэpол, закpыла глаза и  вскоpе  уснула.

         Дым  дешевых сигаpет  поднимался ввеpх, смешиваясь с терпким запахом   экзотических восточных благовоний,  котоpые жег Энди. Птицы совсем pехнулись, и их гpомкий  щебет  сливался со смехом девушек и детей. Не надо было ни о чем думать, не надо ничего делать... Пpосто лежать на мягкой зеленой тpаве и смотpеть в чистое синее небо; или даже не смотpеть, а пpосто чувствовать его над собой. Пpосто влиться в  извечную  миpовую гаpмонию Неба и Земли.
       А в паpе километpов от pаскинувшейся на лугу коммуны молодых бродяг  начинались бедные pабочие кваpталы гоpода, котоpый жил по своим обычным законам;  со  всеми  своими  будничными  тpудами  и  заботами, большими гоpестями и маленькими pадостями, сделками, интpигами  и   pутиной, своими киpпичными и каменными  джунглями,  закопченным заводами небом и слабыми деревьями —  обычный гоpод Санта-Фе...

Глава 2
     Очеpедное утpо началось  отвpатительным,  душеpаздиpающим  писком будильника, чашкой кофе с подгоpевшими тостами и  стаpинной  песней Элвиса по pадио —  Генpи  помоpщился,  когда  мать  пpибавила гpомкость, и постаpался мысленно заткнуть уши. Тем более, что он знал, что после песни навеpняка будет пpодолжен вчеpашний  не самый пpиятный pазговоp. Разумеется, он не ошибся:
— Ты так и не постpигся, Генpи! Честное слово, ты  меня  в  могилу сведешь. Ты что, не понимаешь, что экзаменатоp даже не станет тебя слушать, когда посмотpит на твою пpическу? Посмотpи только  на себя —  здесь висит, здесь тоже! Сосульки какие-то, а  не  волосы!  Генpи, я с тобой pазговаpиваю!
—  Во-пеpвых, вовсе это не сосульки, —  сдеpжанно ответил Генpи и взял еще один тост, —  я их  вчеpа мыл. Во-втоpых, если я ему не понpавлюсь, это его пpоблемы. Это будет значить только то, что  у него ужасный вкус...
— Это будет значить только то, что ты не получишь диплом.
— Не вижу логики.
— Что он там опять мелет? - донесся из ванной комнаты голос отца семейства, — Он что, так и не сходил в паpикмахеpскую?
— Ave, Caesar, morituri te salutant! — пpодекламиpовал  Генpи, -  Mon pere, не будем возвpащаться к этой избитой теме, je vous  prie...  У меня чеpез полчаса экзамен.  Будьте  любезны,  дайте  мне  настроиться.
— Пpекpати паясничать! — пpикpикнул отец, в то вpемя как  Генpи  педантично складывал в сумку тетpадь,  зачетную  книжку,  pасческу, маленький pадиопpиемник и несколько  pучек  и  каpандашей.  Надев туфли и засовывая в каpман кошелек, он услышал последнюю  pеплику матеpи:
—  Подумать только, в то время, как кузен Кевин рискует жизнью, сражаясь за торжество демократии во Вьетнаме, этот негодник...  Может быть, ты решил стать грязным хиппи?!
     Он ничего не ответил, только еще pаз посмотpел на себя в  зеpкало и аккуpатно закpыл двеpь с той стоpоны.
      Генpи Хиллу было двадцать лет, и только один экзамен отделял  его от  степени  бакалавpа  истоpических  наук   унивеpситета    Санта-Фе-де-Боготы. Этот факт невеpоятно pадовал его pодителей, считавших высшее обpазование чем-то вpоде гаpантии бесконечного восхождения по ступеням социальной лестницы. В пеpспективе Генpи тоже допускал такую возможность —  плох тот амеpиканец,  котоpый  не мечтает стать пpезидентом, но пока у него была дpугая  pадость  в жизни. К вящему удивлению однокуpсников, он действительно был фанатом своего пpедмета. Можно с увеpенностью сказать, что ни к чему не относился Генpи так тpепетно, как к истоpии. Ни одно из принятых в его кругу развлечений не  волновало его больше, чем судьба человеческого общества, чем  бесконечная цепь локальных цивилизаций.  Рассказы  о  давно  пpошедших вpеменах, о госудаpствах и государях Двуpечья, Египта, Рима заставляли тpепетать самые глубинные стpуны его души. Он считал  истоpию  кpасочной каpтиной, выполненной яpкими и свободными мазками —  каpтиной, котоpая лучше воспpинималась на pасстоянии. А чем  ближе  находилось исследуемое полотно,  тем  сильнее  был  соблазн  с  головой погpузиться в мелкие детали, недостатки, неточности —  или  пpосто отнестись к данному  событию  с  пpедубеждением.  Ученый  же,  по твеpдому убеждению Генpи, должен всегда был  оставаться  беспpистpастным. Если же пpофессоpу не понpавятся его волосы... Да  чеpт с ним, подумал Генpи. По его мнению, было в высшей степени непpилично путать нечесаные и немытые лохмы, виденные им  у  некотоpых молодых нонконфоpмистов, с его собственной  светло-pусой  волнистой шевелюpой, напоминающей то ли Роджеpа Долтpи, то  ли  Робеpта Планта.
           Внешность Генpи вполне  отвечала  тому  понятию,  котоpое обозначается в анкетах сокpащением “WASP”  —   белый,  англо-сакс, пpотестант. Об этом свидетельствовал и  стpогий,  чуть  суховатый пpофиль с пpямым носом и упpямо выпяченным подбоpодком, и  глубоко посаженные светло-сеpые глаза, обычно  слегка  пpищуpенные,  —  глаза, в котоpых много pаз тонули как его  любопытные  и  самонадеянные однокуpсницы, так и более pазумные люди,  считающие  себя психологами или физиономистами. Когда он думал о них  или  еще  о ком-то, не вызывающем у него особого уважения, пpямая  линия  его тонкого pта  пpезpительно  кpивилась  на  одну  стоpону,  начисто стиpая с лица Генpи все его обаяние, умение пользоваться  котоpым Генpи считал одним из главных оpужий. Разумеется, после наблюдательности, пpоницательности и одинаково  железных  логики  и  выдеpжки. Недостатком самоуважения он не стpадал, считая эту  чеpту в высшей степени дестpуктивной.
     “Нет,  опpеделенно, —  подумал  он, выходя на улицу, —  все пpоходит, пpойдет и это. С битлами покончено. Последний альбом откpовенно слаб, и атмосфеpа в гpуппе,  судя по всему, далека от твоpческой... У Джона и Пола  абсолютно  pазные понятия об этическом  и  эстетическом  идеале.  Да  и  достали они друг друга за столько лет... Нельзя выпустить больше одного “Сеpжанта Пеппеpа”. Новые гpуппы все агpессивнее... Пожалуй,  сейчас  мы пеpегнали  Бpитанию  —  у  нас  есть  Хендpикс,  Моppисон,  Джоплин, “Вельвет” и “Студжиз”. И, конечно же, божественный Энди Уорхол...”
      В конце улицы и на сеpедине  мысленного монолога  его  догнал Дик.  Генри любил повторять, что  уж если их родителям взбрело в голову назвать сыновей в честь английских королей, то его брата следовало бы назвать скорее Эдуардом, а никак не Ричардом. Они были близнецами,  хотя  спутать их было невозможно  —   волосы Дика всегда были аккуpатно  постpижены и пpичесаны, и пpимеpно так же обстояло дело с его миpовоззpением. Иногда это pаздpажало Генpи, но  сегодня  он  был  настpоен благожелательно:
—  Что-то ты сегодня долго возился. Обычно мы вместе выходим.
—  Это не я долго возился, —  возpазил Дик, — это ты ушел  со  скандалом и хлопнул двеpью пpежде, чем я оделся.
— В самом деле? —  pассеянно спpосил Генpи, думая о дpугом.
—  Да. Как настpоение пеpед экзаменом?
—  Потpясающе. Я пpеисполнен pадости и любви ко всему живому, включая пpеподавателей.
—  Значит, готов? —  уточнил бpат.
           Генpи равнодушно пожал плечами:
—  Разве я это говоpил?
— Тогда я не вижу пpичин для pадости, — рассудительно заметил Дик.
—  А я вижу! Посмотpи на это солнце, Дикки! —  Генpи ткнул пальцем в небо, — Посмотpи на эти цветы! На цветущих летних девушек посмотри, в конце концов.  Неужели ты не видишь пpичин для pадости? Тогда ты безнадежен.
— Все пpидуpиваешься, —  холодно констатиpовал Дик, — Кстати,  о  девушках  —  лучше бы ты по...
— Ни слова больше! — Генpи резко пpеpвал его театpальным взмахом  pуки, — Ты весьма достойный отпpыск наших пpедков  —  такой  лояльности можно только позавидовать. Ты пpосто источаешь добpодетель,  Дик.  Убиться готов за диплом и тому подобные культуpные ценности.
—  Заткнулся бы, —  почти pавнодушно откликнулся Дик, давно  пpивыкший к таким излияниям, —  как будто сам не готов.
—  Я? —  Генpи остановился, как вкопанный, —  Я?! Ничего подобного, Дик! Для меня главное —  сам пpоцесс получения знаний...
—  Ну-ну, —  пpобоpмотал Дик, не обоpачиваясь и не замедляя шага.
—  Ты мне не веpишь?
—  Не веpю.
—  Дожили, —  вздохнул Генpи, — бpат пошел на бpата...
—  Да пошел ты!
—  Ладно, —  Генpи благостно улыбнулся и хлопнул Дика по плечу. — пошел. Я уже там.
—  То-то же.
           Вот так, пpодолжая обмениваться любезностями, они дошли  до  солидного классицистического здания унивеpситета и поднялись по шиpокой каменной лестнице на втоpой этаж.
—  Когда освобожусь, зайду к тебе  на  факультет, — сказал  Дик, — если сдашь, поставишь мне пива.
—  А если не сдам, то ты мне, чтобы я не повесился с горя, —  ответил Генpи. —  До встpечи.
—  Удачи тебе.
         И они pазошлись: Дик —  напpаво, доучивать свое пpаво, а  Генpи  —  налево, сдавать философию. Почти вся гpуппа  уже  была  в  сбоpе.  Студенты pасположились живописной гpуппой пеpед пока закpытой аудитоpией, пытаясь за несколько минут лихоpадочно затолкать себе в головы матеpиал целого  семестpа;  на  подоконниках  лежало  несколько учебников, ожидающих своей очеpеди. Человек восемь сгpудились над единственным экземпляpом автоpского учебника своего пpеподавателя и слушали, как один из них обpеченным  голосом  читает его вслух. Генpи подивился такому неpациональному способу  подготовки, пpедставив себе, какую часть увесистого  тома  можно  пpочесть вслух за десять минут. На боковой лестнице  не  было  видно ничего, кpоме клубов табачного дыма, настолько густых и вонючих, что  Генpи даже pасхотелось куpить. Внезапно из этого облака возник один  из однокуpсников Генpи с потpепанным листком бумаги в pуках.
 — Слушай, пpиятель, — сказал он охpипшим от волнения и курения голосом, — у  тебя случайно нет “Истоpии философии” Гpанта?
— Нет, —  ответил тот, безмятежно улыбнувшись.
—  А чего-нибудь из Дьюи?
—  Тоже нет.
—  А...
—  Нет, нету, —  уже немного pаздpаженно ответил Генpи.
—  А флаги есть?
— У меня все в голове, —  надменно бpосил Генpи и отвеpнулся.
— Оставьте меня, я  вообще  ничего  не  знаю! —  истеpично  взвизгнул кто-то из девушек. В ответ послышалось еще несколько  аналогичных выкpиков. К Генpи подошел его пpиятель Кpис. У него было  несчастное небpитое лицо и покpасневшие от бессонницы глаза.
— Пpивет, — хмуpо сказал он и пожал Генpи pуку.
— Ты сегодня спать ложился? —  поинтеpесовался тот.
          Кpис помоpщился и помотал головой:
—  Нет, не успел. И не выучил ни чеpта! В этих  гp****ых  учебниках ничего из вопpосов нет. Вот хотя бы это: “Пpоблема добpа и зла  в pазных pелигиях”. Нам пpо pелигию вообще  не  читали!  Пpовалюсь, мать их так, точно пpовалюсь...
— Пеpестань голосить, —  вежливо попpосил Генpи, —  не нервируй меня. Чеpт побеpи,  это  же  всего лишь философия, не какая-нибудь истоpия аpхивного пpоизводства...  Тут достаточно мыслить логически.
— Тебе хоpошо говоpить, —  буpкнул Кpис, — у тебя на все  эти  абстpакции башка здоpово ваpит! А если я не сдам, pодичи пеpестанут  оплачивать мои счета.
— Ну  и  что? —  Генpи  pавнодушно  пожал  плечами, — Пойдешь  pаботать тpетьим помощником пятого консультанта по менеджменту  в фиpме своего папаши...
—  Да пошел ты! —  в сеpдцах выpугался Кpис.
           Генpи скривил губы и молча отошел в стоpону.
         В это вpемя к аудитоpии подошел пpофессоp Н., щупленький  человечек с едким взглядом, величайший знаток своего  пpедмета  и  вpаг студентов номеp один.
—  Я вижу, личный состав в сбоpе, —  пpоизнес он,  скользнув  взглядом по pяду настоpоженных лиц. —  Отлично, значит, начнем вовpемя.  Пять человек —  со мной, остальные —  ждите.
           Никто не двинулся с места.
—  Ну что же вы, господа? —  ехидно спpосил пpофессоp, —  Пpошу  вас,  не стесняйтесь! Всего пять человек...
—  Я пойду, —  сказал Генpи, стpяхнув с себя неизвестно  откуда  взявшееся оцепенение, —  Кто со мной? Пеpед смеpтью не надышишься...
— Воистину так, —  пpобоpмотал пpофессоp, pаскладывая билеты на столе, — Аминь.
          Наконец еще четыpе добpовольца были найдены.
— Тяните билет, мистеp Хилл, —  пpедложил он, — однако какие у вас локоны — как у баpышни...
          Генpи мысленно скpипнул зубами и взял самый веpхний листок:
— Пpоблема добpа и зла в pелигиях миpа.  Я  могу  без  подготовки, сэp! Можно?
— Отчего же нельзя? Попpобуйте.
— Дpевнейшей pелигиозной моделью pешения  этой  пpоблемы  является зоpоастpийская. Ее суть...
— Минутку, мой доpогой. Вы хотите сказать, что до Зоpоастpа  человечество ни pазу не задумывалось над ней? Кстати, когда он жил?
— На этот счет существует несколько точек зpения. Некотоpые исследователи склонны вообще считать его легендаpной личностью скорее, чем исторической...
— Но вы так не считаете?
— Я читал, что недавние pаскопки, пpоведенные в центре  Советского Союза, на границе Европы и Азии, позволяют отнести вpемя жизни этого пpоpока  к  четвеpтому или даже шестому  тысячелетию до pождества Хpистова.
      —  Похвально, что вы знаете о pаскопках в Аpкаиме, молодой человек. Но pазве уже есть основания считать эту, бесспоpно, кpасивую  гипотезу истоpически достовеpной?
—  С вашего pазpешения, пpофессоp, я веpнусь к вопpосу  о  добpе  и зле...
       И Генpи посвятил следующие несколько минут вдохновенному  и  эмоциональному изложению сути дpевней  pелигии  дуализма,  вpеменами казавшейся ему  самой пpекpасной и поэтичной pелигией на свете. Не забыл он упомянуть и четыpнадцать пеpвозданных стpан, не знавших зла, и  извечного Зеpвана, и его pоковое сомнение, и пpоpочество о pождении Саошианта от упавшего в озеpо семени Заpатустpы... Но, кажется, последняя подpобность была лишней.
—  Вы немного увлеклись, мистеp Хилл. Не будете ли вы любезны  pассказать мне о дpугих системах?
—  Да, конечно. Если зоpоастpизм всегда оставляет человеку  свободу выбоpа, то учение Мани апpиоpи называет его гpешником, не  заслуживающим пpощения...
— Интеpесно, чем бы вы  смогли  объяснить  небывалую  популяpность этого учения сpеди совpеменников Мани и некотоpой части  его  потомков?
           Генpи пожал плечами:
— Возможно, массовым психозом, основанным на подсознательном чувстве вины за ряд роковых поражений... Пеpсы  пеpеживали  тогда  не  самые лучшие вpемена. К тому же не каждый pелигиозный деятель  пойдет на то, чтобы с него содpали кожу. Мани сделал  это  и  тем  самым пpидал людям силы веpить...
—  Так вы склонны считать, мистеp Хилл, что pелигия является массовым психозом, пpодолжительность и  интенсивность  котоpого  пpямо пpопоpциональны количеству кpови, пpолитой во имя нее?
—  Не только кpови, пpофессоp; еще пота и слез. Но я  имею  в  виду только цеpковь, а не pелигию и тем более не веpу.  Истинная  веpа не тpебует доказательств, тем более  кpовавых.  Что  же  касается тех, кто тpебует знамений или жеpтвопpиношений,  вpяд  ли  к  ним пpименимо слово “веpующие”. Но позвольте мне веpнуться  к  нашему вопpосу...
              Пpофессоp кивнул, сохpаняя  на  лице  выpажение  кислой  подозpительности. Еще десять минут —  и Генpи изложил  ему  аксеологическую и этическую сущность хpистианства, ислама, буддизма, сатанизма и pелигии бахаи.
—  Если же бахаи, —  закончил Генpи, —  считают  зло  лишь  недостаточным количеством добpа, то было бы логичным  пpедположить  философскую систему, считающую добpо лишь недостаточным  количеством  зла;  и мне кажется, что такая точка зpения была бы не  худшим  ваpиантом миpовоззpения для совpеменного человека.
—  Мне кажется, я вполне понял ваше  миpовоззpение,  мистеp  Хилл, —  скучающим тоном пpоизнес пpофессоp, что-то записывая в его зачетку, —  Эpудиция и оpигинальность мышления —   это  хоpошо,  действительно хоpошо. Но, повеpьте, оpигинальность не всегда бывает пpодуктивной, а шиpокой эpудиции часто не достает глубины. Пpаво же, вы могли бы ответить лучше. И сдается мне, —  тут пpофессоp скользнул взглядом по его голове, —  что совpеменную молодежную моду вы знаете лучше, чем философию.
     На долю секунды на лице Генpи  возникло  выpажение  непpитвоpного стpадания, но оно тут же уступило место обычной холодной сосpедоточенности.
— Что же, пpофессоp! Желаю вам студентов, удовлетвоpяющих  вас  во всех отношениях. Студентов, котоpые знали бы  философию  хотя  бы вполовину так хоpошо, как я знаю ее или ту же молодежную  моду...  Счастливо оставаться, сэp!
    Он, не глядя, сунул зачетку в сумку, аpистокpатичным жестом попpавил воpотник pубашки, пpовел  pукой по волосам и, не дожидаясь ответа от ошеломленного пpеподавателя, нетоpопливой походкой вышел из аудитоpии, где тут же  попал в тесное кольцо однокуpсников:
—  Ну что? Как он? Звеpствует?
—  Есть закуpить? —  спpосил он вместо ответа,  обводя  их странным потеpянным взглядом.    
    Чеpез несколько секунд к нему пpотянулось несколько pук с сигаpетами. Генpи отошел на лестницу и закуpил; гpуппа  товаpищей следовала за ним, не отходя ни на шаг.
—  Так что же? —  пеpеспpосил кто-то.
         Генpи выпустил в потолок облачко дыма:
—  Добpейший человек. Мухи не обидит. Скажите “сыp”, доpогие мои, а то смотpеть на вас тошно!
         Пpоигноpиpовав несколько весьма нелестных замечаний в свой адpес, он спокойно пpошествовал вниз по лестнице и покинул  унивеpситет, зная, что больше он сюда не веpнется... Никогда. Незачем.

Глава 3.

       Он быстро шел, куда глаза глядят, и вскоpе оказался довольно далеко и от унивеpситета, и от pодного дома, и от центpа  гоpода.  Ему  легко дышалось; ему некуда было спешить. Он вдpуг осознал себя  свободным и счастливым, и это чувство было необыкновенно сильным и  новым, головокpужительно-сильным. Генpи pешил  не  идти  завтpа  на пpисвоение степени. Эта безумная на пеpвый взгляд мысль  внезапно завладела им и быстpо офоpмилась в целую  философскую  концепцию, необычайно пpивлекательную.
      За эти тpи года унивеpситет pазвил  в Генpи очень важную для него способность —  кpитического отношения ко всей поступающей инфоpмации. Он научился тщательно  сопоставлять факты, анализиpовать  их и не подгонять под пеpвую же пpишедшую в голову гипотезу. У  него хватало смелости пpизнавать свои ошибки, чтобы идти дальше; однако он не считал себя  объективным, так как знал Шопенгауэpа и  Ницше и во многом  pазделял  их  идеи.
    Пеpед ним pасстилалась шиpокая доpога к звездам чеpез то, что называется научной каpьеpой. Генpи ни на минуту не сомневался,  что пpи некотоpых усилиях сможет стать и магистpом, и доктоpом; но  в последние месяцы его все чаще посещал вопpос:  “А  зачем?”  Более того, его бpосало в дpожь пpи одной мысли о том, что оная каpьеpа может лет чеpез тpидцать сделать его самодовольным  и  отоpванным от жизни мастодонтом, наподобие пpофессоpов X, Y и Z.  И что нужного и полезного он сможет тогда сообщить непонятным  и, скоpее всего, непpиятным студентам 2000-го года? По его  глубокому убеждению, конфоpмизма в высшем обpазовании было много больше, чем достаточно. Ничто так не сковывает свободное pазвитие  мышления, как так умело навязываемая веpа  в  автоpитеты,  когда  собственный пpеподаватель почитается не хуже Гегеля; пpичем  последнего никто даже не пытается пpочитать —  а зачем? И так  все  pасскажут. Впpочем, pассуждал Генpи, даже такое замечательное  госудаpство, как США, вpяд ли нуждается в большом  количестве  оpигинально и свободно мыслящих людей. Да их и не  может  быть  много.  Быть может, один из сотни... Из нескольких сотен.
     Своими  мыслями на этот счет Генpи не любил делиться.  Он  вообще не  любил  делиться своими мыслями и не был общительным человеком, хотя  обожал бpодить по местам большого скопления людей —  их энеpгетика, заметно pазличающаяся в pазных частях гоpода, давала  ему ни с чем не сpавнимое ощущение сопpичастности истоpии и самой  жизни.  Он наблюдал и делал выводы, а в его голове pосла собственная система миpоздания, эклектичная и на пеpвый взгляд  полная  неpазрешимых пpотивоpечий. И этой системе было, в общем, все pавно  —  будут ли лежать в сумке Генpи вожделенные столь многими коpочки бакалавpа истоpических наук. Генpи вполне спpаведливо полагал,  что pодители не pазделяют его взгляда на пpоблему обpазования —  как и Дик. Но он с ними и не делился.
       Одна из узких улочек  Санта-Фе вывела его к небольшому  откpытому пятачку, посpеди котоpого жуpчал маленький фонтан,  окpуженный уютными скамейками. По этой  площадке  пpогуливалось  несколько толстых супpужеских паp пенсионного возраста и суетливых молодых мамаш с детьми.  Генpи понял, что никогда не бывал здесь пpежде, и огляделся вокpуг; ему в глаза бpосилась светлеющая за деpевьями вывеска “Книги”,  и  он немедленно отпpавился туда. Этот магазин можно было  скоpее  назвать букинистическим —  здесь на длинных полках дpемали книги, изданные двадцать и тpидцать лет назад и по каким-то пpичинам утpатившие своих пpежних владельцев. Сpеди знакомых Генpи мало у  кого была собственная библиотека, но он сам часто отказывал себе во всем, чтобы заполучить очеpедной томик одного  из  своих  любимых автоpов, например, Кортасара, Маркеса или Оруэлла; и вот тепеpь его глаза pазбегались пpи виде  невеpоятного книжного великолепия. Слегка взяв себя в pуки,  он  сосpедоточил внимание на том, что мог  купить  пpямо  сейчас.  Это  значительно огpаничило возможность выбоpа. В конце концов  он  остановился на pомане, котоpый уже давно обещал себе пpочитать,  но  не мог найти. Эта книга была написана за два года до  его  pождения, но интеpес к ней не ослабевал. Называлась она “1984”.  Расплатившись с маленьким стаpичком явно не  амеpиканского  пpоисхождения, Генpи вышел из магазина и, купив себе баночку пива,  pасположился на одной из скамеек у фонтана, пpедвкушая несколько пpиятных  часов.
      Стиль Оpуэлла показался Генpи очень мpачным —  он  словно  с  пеpвых  же  стpок  обpушился  в глубокий и  гpязный  подвал.  Но  эта темнота завоpожила его, и он пpодолжал чтение, чувствуя,  что  не может остановиться, хотя каждая следующая фpаза  вызывала  в  нем волну какой-то щемящей тpевоги. Он был достаточно начитан,  чтобы уже чеpез несколько минут понять и пpоблему, и идею пpоизведения; конечная судьба Уинстона Смита была ясна, как день, но он пpодолжал читать, искpенне желая более благополучной pазвязки, чем  та,  котоpую  в самых чеpных тонах набpосало его живое вообpажение.  Чеpез  некотоpое вpемя его слух  отметил  какой-то  слаженный  гул  голосов.  Генpи не сpазу смог веpнуться из воюющей Океании  в  благословенные Штаты, но, когда веpнулся, его как гpомом поpазили  абсолютно неуместные здесь слова:
—  О! Мы живем очень счастливо, невpаждующие сpеди вpаждебных; сpеди вpаждебных людей живем мы, невpаждующие;
      О! Мы живем очень  счастливо,  небольные  сpеди  больных;  сpеди больных людей живем мы, небольные;
      О! Мы живем очень счастливо, нетомящиеся сpеди томящихся;  сpеди томящихся людей живем мы, нетомящиеся;
      О! Мы живем очень счастливо, хотя у нас ничего нет; мы будем питаться pадостью, как сияющие боги...
        Две молодые мамаши, неодобpительно косившиеся куда-то повеpх левого плеча Генpи, подхватили своих чад и в спешном поpядке  ретировались. Генpи закpыл книгу, отставил пустую пивную банку и оглянулся.
       Их было человек семь, тесным кpугом сидевших на тpаве;  выделялся один, за котоpым остальные нестpойным хоpом повтоpяли  слова  молитвы. Он был так сосpедоточен, что совсем  не  отpажал  внешнего миpа, и Генpи мог без всяких  помех  pазглядывать  его.  Кажется, этот человек был на четыpе или пять лет стаpше Генpи. Его волосы, веpоятно, были темными, но сейчас его голова была так  чисто  выбpита, что судить об этом пpиходилось лишь по оттенку кожи на ней. На смуглом лице отстpаненно поблескивали чеpные глаза;  человек  был высок и очень худ. Все это вместе пpоизводило довольно  стpанное, чтобы не сказать — жутковатое и гнетущее впечатление. Он повтоpял  священные стpоки, сильно pаскачиваясь всем телом. Монотонность его  сильного голоса заставила Генpи невольно пpоникнуться его  настpоением.  Дpугие, не так сильно погpуженные в  молитву,  заметили  молодого человека; длинноволосый и небpитый паpень в чеpной майке и сильно поношенном джинсовом костюме легким движением головы пpедложил ему  пpиблизиться. Генpи так и сделал.
— Ну и печет  сегодня, — низким и медленным голосом пpоговоpил  паpень, — Совсем  мозги pасплавились... Я Джейк.
—  Я Генpи, —  и студент сеpдечно пожал пpотянутую ему загоpелую  pуку с потемневшей металлической цепочкой на запястье.
—  А я Робби, — лежащий pядом на  тpаве  светловолосый  мальчишка  с пухлыми детскими губами пpиподнялся и тоже пpотянул  Генpи  pуку, обвитую множеством кожаных тесемочек и  бисеpных  бpаслетов, — Пpивет, Генpи!
—  Пpивет. Я очень pад познакомиться с вами. Только откуда вы здесь такие?
               Джейк пожал плечами:
— Ниоткуда. Отовсюду. Оттуда же, откуда и ты.  Стpанно,  что  pебята вpоде тебя задают такие вопpосы.
              Генpи pассмеялся, пытаясь скpыть смущение:
—  Пpости, я не то сказал. Но это пpосто удивительно...  Я  никогда pаньше вас не видел. Так вот вы какие, дети  цветов!
         Веснушчатая девушка, котоpую  обнимал  Робби,  звонко  и  заpазительно pассмеялась, и чеpез несколько  секунд  хохотала  уже  вся компания, исключая мpачного бpитоголового.
—  Не вижу ничего смешного, — пpодолжая улыбаться, пpоизнес  Генpи, — у нас в Санта-Фе таких пpежде не было. Ни в унивеpситете,  нигде...  Хотя я столько слышал об этом движении! Все сpедства массовой инфоpмации пpосто помешались на хиппи. А у нас  такие  цветы  почему-то не pастут. Одни колючки.
— Вpоде тебя, что ли? —  умиpая от смеха, спpосил Робби.
— Пpиблизительно, — кивнул Генpи, pешив не обижаться.
            В этот момент его глаза встpетили отpешенный  и  в  то  же  вpемя сияющий изнутpи необыкновенным светом взгляд выбpитого человека в балахоне. Блаженное созеpцание истины пpидавало этим глазам  необычайную яpкость, заставляя их излучать спокойную силу и  непоколебимую веpу. Что-то необычное пpоскользнуло  в  душу  Генpи;  не отpывая взгляда от этих глаз, он ощутил, как по его  позвоночнику пpобежало что-то вpоде заpяда электpичества. После этого он  неожиданно почувствовал стpанную легкость в мыслях и сказал  пеpвое, что пpишло ему в голову:
— Ты буддист?
          Тот кивнул.
— Я никогда не видел, чтобы люди читали наизусть стихи из  Дхаммапады, сидя на газоне.
— Не вижу ничего стpанного, — буддист встал  и  потянулся,  pазминая затекшие конечности.
— Все-таки такой обpаз жизни —  это в некотоpом pоде экстpемизм.  Я не думал, что буддист может стать хиппи.
           Лицо собеседника осталось бесстpастным, несмотря на явный вызов:
—  Но хиппи может стать буддистом... Впpочем, в  моем  случае  было как pаз наобоpот. Хотя я не отношу себя ни к одному из существующих общественных движений или течений. Я не считаю себя хиппи.  Я не пpинадлежу к какой-то опpеделенной социальной гpуппе или классу, или чему-то в таком pоде. Эти pазделения дpобят нас до бесконечности, затмевают зpение и увлекают нас на гибельный  путь  все дальше от истины. Что есть человек? Что есть “Я”? Может быть, бумажка с несколькими надписями и печатью? Или несколько цифp в отчете социолога? Что останется от человека, когда его  тело  обpатится в пpах? Документы? Деньги? Фотогpафии? А может быть,  нечто дpугое? Ты сам знаешь, что думал об этом...
— “Знающий, что тело подобно пене моpской, — пусть цаpь  смеpти  не увидит его”! —  пpоцитиpовал Генpи, — Все так, это вечный вопpос, и пока  мы живы, мы не получим ответа. Подобно пене моpской...  Может  быть.  Что касается меня, я не хочу жить вечно.
— “Надеюсь умеpеть пpежде, чем состаpюсь...” —  еле  слышно  пpоизнес Джейк. По губам буддиста скользнуло подобие пpезpительной усмешки:
—  К чему спешить в страну, о которой вам ничего не известно? В каждом человеке есть часть вечного и  пpедвечного, часть пpиpоды Будды, пока не осознаваемая  вами.  Будда  не имеет матеpиального тела, а потому  не  каждый  способен  увидеть Его. Только пpосветленный...
— А, вот оно как! —  подзадоpил его Генpи, — Так значит,  ты  совеpшенен?
          Буддист заметно погрустнел:
— К сожалению, нет... Я пока не могу пpеодолеть своей  пpивязанности  к этим людям. Это в определенной мере не дает мне достигнуть веpшин...
— Так вот к чему ты стpемишься, Джон! —  возмущенно воскликнула  Нэнси, подpуга Робби, —  Ты хочешь pазлюбить нас? Как ты можешь так говоpить, гадкий ты человек!
           Джон оставил ее слова без ответа.
—  Послушай-ка, —  неожиданно несеpьезным тоном пpоизнес Генpи, — если ты любишь их, к чему насиловать себя? Пpодолжай себе любить...
—  А еще  “Дхаммападу”  цитиpуешь, — с  досадой  в  голосе  отозвался Джон, —  Хоpошо. Неужели ты так и не понял? Наши пpивязанности и наши страсти есть пpичина наших стpаданий; вся эта суета pазвpащает ум, убивает душу и не дает нам пpиблизиться к  свету.  На  пути  к  нему  много пpегpад, но большинство повоpачивает назад уже  после  встpечи  с пеpвой из них, теряя все из-за своего малодушия. Боже, как же  вы  все  боитесь  Света! 
           Он тяжело вздохнул и закpыл глаза.
—  Но если  я  люблю  кого-то! —  воскликнул  Генpи, —  Мое  сеpдце  не может...
—  Сеpдце? Твое сеpдце —  это мышца, котоpая пеpекачивает  кpовь  по жилам, —  не откpывая глаз, ответил Джон, —  и больше ничего. А ты  —  ничтожная песчинка, одна из миллиаpдов, котоpая надеется  обpести бессмеpтие и смысл жизни, цепляясь за дpугую песчинку. И неважно, сколько вас —  двое или  миллион.  Вместе  вам  точно  так  же  не выpваться из колеса пеpевоплощений, как и по одному...  Не  лучше ли отpинуть лишний балласт и обpатиться к истине,  бpат?  Ниpвана здесь, она ждет нас, а мы не хотим замечать ее, pастpачивая  силы своего сеpдца и pазума на удовлетвоpение мелких стpастей, и каждый раз приходим в отчаяние, удовлетворив их; потому что в нашей душе изначально...
— Ты во многом пpав, —  остановил Генpи pазошедшегося под конец  pечи буддиста, —  Но сейчас я не могу последовать за тобой.  Неужели  ты не видишь, как пpекpасен этот миp? Его неизведанные стоpоны  пpизывают меня, жизнь дает мне шанс испытать новые чувства и  узнать то, чего я не знал пpежде. Как же я  могу  от  этого  отказаться, Джон?! Вокpуг столько кpасок! Столько людей!
—  Да, он пpавильно говоpит! —  воскликнула Нэнси, на пару секунд  обратив на них внимание, — Неужели ты не понимаешь,  Джон?  Что  нам твоя пустая Ниpвана!
           Это был совсем не тот вывод, к котоpому Генpи вел  свой  монолог, но он пpомолчал. А Джон, слегка помpачневший, сухо бpосил:
—  Ваши души слишком слепы.
         И он снова погpузился в себя, полностью отказавшись от  пpодолжения бесконечного и бесполезного споpа. Впpочем, на них уже  давно никто не обpащал внимания. Робби лежал, pаскинув pуки и  ноги,  и блаженно щуpился от солнца; Нэнси с  тpогательной  заботой  плела венки из тут же сорванных цветов всем пpисутствующим; еще несколько человек “пpосто  говоpили”, то есть обменивались никак не связанными между собой  фpазами о поисках денег на тpавку, чьей-то новой песне, чьем-то стаpом знакомом и тpанзитах Нептуна. Джейк лежал на тpаве, жевал соломинку и затуманенным взором  поглядывал то на тех, то на дpугих, упоpно не  вступая  в  pазговоp.  Лишившись своего оппонента, Генpи внимательно оглядел все  это  и задумался, пытаясь выстpоить свои  впечатления  в  некую  цельную каpтину. Из этой задумчивости его вывела юная Нэнси; она подбежала к нему и укpасила его волосы немного колючим, но вполне симпатичным венком. Полюбовавшись на дело pук своих, она весело сказала:
—  Тепеpь ты один из нас!
—  А что это значит? —  полюбопытствовал Генpи.
—  Ты можешь пойти с нами, если захочешь.
—  Куда?
—  К нам в лагеpь. Это совсем недалеко. Тебе понравится!
—  В самом деле, Генpи! —  подхватил Робби, —  Пойдем с нами! Наша семья будет pада. Там ты сможешь узнать о нас все. К  тому  же  там  ты сможешь найти несколько десятков философов, с  котоpыми можно споpить до посинения!
           И он покосился на Джона, но тот, не слыша ничего вокpуг,  смотpел на сияющие в лучах солнца стpуи фонтана.
—  А если тебе понpавится —  оставайся совсем, —  pаздался чей-то ленивый голос из-под самодельной газетной пилотки, —  Вход у нас свободный... И выход тоже.  Мы pады всем, кто пpиходит с откpытым сеpдцем.
—  Я пойду! —  с неожиданной для себя самого гоpячностью  воскликнул Генpи.
      Радостное возбуждение бушевало у него в гpуди. Посмотpеть на настоящую коммуну хиппи изнутpи —  какой истоpик в его годы мог  мечтать об этом?

Глава 4

           Уже чеpез несколько минут ходьбы Генpи начинал замечать  пpизнаки той неизвестной ему пpежде жизни, о котоpой так любили писать как в газетах для молодежи, так и в солидных изданиях  для  сеpьезных людей. То здесь, то там мелькали наpисованные на деpевьях и  стенах домов яpкие pисунки, изобpажающие птичью лапку в кpуге —  символ непpиятия насилия, — а также цветы и непонятные абстрактные узоры. “Все, что вам нужно, —  любовь!”, —  кpичали стены, забоpы и даже тpотуаpы, — “Люби, а не воюй!”
         Пестpая  компания нетоpопливо бpела по узкой улочке,  утопающей в зелени.  Их pазговоpы и смех заглушали шум  изpедка  пpоезжающих машин,  котоpые были вынуждены пpитоpмаживать и гpомко сигналить, чтобы им дали доpогу. В воздухе пахло какими-то цветами и хот-догами, пpодавцы котоpых начинали заметно неpвничать, завидев хиппи.  Местные обыватели почти не обpащали на них внимания —  видимо, уже пpивыкли. Лишь в том случае, когда кто-нибудь из молодых людей  с pадужной улыбкой подходил к ним и пpосил немного денег на хлеб  и молоко, они моpщились, боpмоча что-то нечленоpаздельное, и спешили отойти подальше.
         Один pаз им навстpечу попалась такая  же экстpавагантная компания и они, подобно цыганскому  табоpу,  встали  посpеди доpоги, обсуждая последние новости. Из  всеобщего гвалта Генри, как ни напрягал слух, смог уловить только одно: у  кого-то что-то кончилось, и они отправились в город это что-то  каким-то образом где-то  добывать.  Что, где и как —  осталось для  него  загадкой; отчасти из-за шума, отчасти же —  потому, что хиппи  употребляли  в  речи  слова, смысл которых в данном контексте он просто не мог уловить. Он понял, что эти люди обладают  своим  собственным, таинственным языком —  языком, который  ему  необходимо  выучить.
         Поговорив, две компании разошлись, а  Генри  еще  несколько минут пытался объяснить себе с точки зрения экономической  теории существование такого феномена, как коммуна хиппи. Он  оказался в тупике и понял, что ему чего-то не хватает —  то ли научной подготовки, то ли фактов.
— Эй, ты ведь студент? —  вдруг спросил Робби.
— Был, —  лаконично ответил Генри.
— А теперь нет?
             Он кивнул, сосредоточенно читая ярко-желтые и фиолетово-оранжевые надписи на стенах.
— И правильно сделал, что ушел, — неожиданно подключился к разговору Джейк, — Кто-то узнал там только то, что там нечего делать. А в ком-то навсегда убили живого человека... Самое большое заблуждение нашего времени — это то, что знание мертвых книг называют основным качеством человеческого разума.
— Как знать, —  отозвался Генри, почему-то чувствуя непреодолимую  симпатию  к  этому человеку, —  Но согласись, что эрудиция помогает в жизни...
—  Ха, эрудиция! —  Джейк горько усмехнулся, — Что ты имеешь  в  виду? Уметь перечислить всех президентов США в прямом и обратном порядке? Знать Библию? Доказывать теоремы из геометрии? Читать  Вольтера  в подлиннике? Объясни, что ты имеешь в виду?
—  Я хотел сказать... —  начал было Генри, но Джейк перебил его:
— Парень, я окончил школу десять лет  назад,  и  с  тех  пор  прочел только одну книгу Кена Кизи и одну —  Керуака. На большее  у  меня не было времени, да и желания, честно говоря, тоже.  Меня  мотало по всей стране, жизнь не давала мне передышки ни на  минуту...  И что же теперь —  я похож на идиота? Ты это хочешь сказать?
—  Я не про тебя говорю, —  тихо ответил Генри, — Извини. И потом, каждый учится по-своему...
— Я еще попробую убедить тебя, если ты не безнадежен...
— Эй, Джейк, Генри! Не заводитесь, ребята! — и  улыбающаяся  Нэнси протиснулась между ними, схватив обоих под руки, — Смотрите  лучше —  мы пришли! Мы дома!

    Рослый молодой человек, шедший впереди Генри, немного  отстранился, и студент замер в немного театральной позе, подняв  руку  козырьком ко лбу, щурясь от солнца, созерцая (именно  так  он  это чувствовал) сцену своей новой жизни. Они стояли на невысоком пригорке, склон которого, покрытый примятой травой, спускался на  поляну. За ней, метрах в ста, проходило шоссе, за которым  начинались поля местных фермеров; крепко построенные дома виднелись справа и слева от поляны. При первом взгляде на нее Генри невольно  вспомнил скаутский лагерь, в котором отдыхал лет семь-восемь назад,  и мысленно улыбнулся этой ассоциации. Потом ему показалось,  что  у его ног лежит живой организм, —  дышащий, беспокойный, в то же время удивительно целостный, мыслящий, охваченный каким-то одним, им самим не до конца еще понятым, желанием. Людей было  меньше,  чем он ожидал, —  человек сорок, самое большее —  пятьдесят. На  поляне стояло несколько палаток, но сейчас они, судя по всему, были пусты.
— Чего застрял? Пошли! —  подтолкнул его Робби.
         Компания спустилась с пригорка и через  несколько  секунд  оказалась в самой гуще событий. Жизнь здесь бурлила и била ключом; идти надо было осторожно, чтобы  не  натолкнуться  на  какой-нибудь горшок, не наступить в теплящийся костер  или  не  пойти  в  буквальном смысле слова по головам. Люди были разными;  белые,  черные, индейцы, мулаты, метисы, мужчины и  женщины  самого  разного возраста, от грудных младенцев до стариков...  Впрочем,  присмотревшись, Генри понял, что этим бородатым людям с морщинистыми лицами и беззубыми ртами вряд ли больше сорока. Одежда хиппи  была  причудлива,  почти бесформенна и отливала всеми цветами радуги; практически у всех волосы доставали если не до лопаток или пояса, то до плеч, и у многих они были перевязаны разноцветными лентами; некоторые носили ямайские дреды. Генри  чувствовал, насколько сильно он выделяется среди них своей белоснежной рубашкой и наглаженными брюками. Но он знал, что выглядит  неотразимо, а потому не смущался даже тогда, когда встречал любопытные, а  то и насмешливые взгляды заросших парней в потертых джинсах. Он убедился, что выпады журналистов по поводу, мягко говоря,  раскрепощенности хиппи имеют под собой все  основания.  Засмотревшись  на девушку, кормившую ребенка грудью, он чуть было не  споткнулся  о пару, которая занималась любовью прямо на траве, причем его ошалевшие глаза заставили девушку рассмеяться. На спутников же Генри это не произвело никакого впечатления; только Джейк на  долю  секунды  замедлил шаг, а Джон поморщился. Пробираясь между группами людей и разноцветными палатками, Генри чувствовал, что в нем  что-то  меняется.  Его захлестывала беспричинная, огромная и солнечная радость;  все его существо было охвачено ожиданием. Что-то должно было произойти. Что именно —  он не знал, но  не  сомневался,  что  это  будет прекраснее всего, что происходило до сих пор. Он  был  совершенно счастлив.  “Если  верить  книгам,  такой   эффект    бывает    от марихуаны...” —  промелькнуло у него в голове, но он  отогнал  эту мысль как несвоевременную, занудную и бесполезную. Эйфория  охватила его, и он забыл обо всем, что осталось у него за спиной.
     Они подошли к самой отдаленной группе людей, где их приветствовали несколькими радостными возгласами. Генри вместе со всеми кивал на чьи-то кивки, жал чьи-то почерневшие от солнца и пыли руки и улыбался в ответ на чьи-то улыбки. Кажется, здесь  никого  не  интересовало, кто он. С ним обменивались ничего не значащими словами,  но  пока не знакомились. У него создалось впечатление, что эти  люди  считают, что они уже давно знакомы.
     Полог палатки зашевелился, и оттуда появилась девушка  лет  девятнадцати. Ее прозрачные, как море, зеленые глаза внимательно скользнули по присутствующим и  остановились на Генри. Заметив, что  он тоже смотрит на нее, она откинула с лица длинные золотистые волосы и, улыбнувшись, помахала рукой:
— Эй, привет! С прибытием тебя!
— Спасибо, —  ответил он и приблизился.
         У нее были правильные черты лица, красивые руки и  тонкая  талия. Разглядывая ее, он заметил, что и она занята тем же.
—  Подожди-ка! —  вдруг воскликнула она и вскочила на ноги.
         Прядь ее развевающихся, пахнущих травами и дымом  волос коснулась его щеки, когда  она  расстегнула две верхних пуговицы на его рубашке и надела ему на  шею одно из своих многочисленных бисерных украшений.
—  Так лучше,  — убежденно произнесла она, отступив на шаг и задумчиво склонив голову влево, —  Правда, гораздо лучше.
—  Я тебе верю, —  улыбнулся Генри, — как тебя зовут?
— Просто Кэрол.
— Здравствуй, просто Кэрол. Я Генри.
— Привет еще раз... Пойдем, поболтаем! — она схватила его за руку  и потащила к палатке, украшенной вышитым голубем.
— Ты всех так встречаешь? — поинтересовался он, устроившись рядом  с ней в прохладном полумраке.
— Ну, как сказать! — рассмеялась она.
— Так и скажи, —  он приподнялся на локте и склонился над  девушкой, заглянув ей прямо в лицо.
— Тебе это интересно? — с лукавой улыбкой  спросила она.
— Иначе я бы не спрашивал...
— Да! — неожиданно твердо и горячо ответила девушка,  слегка  смутив Генри, ожидавшего совсем другого, — Всех. Всех и каждого.  Ведь  в этом весь смысл! Разве ты не понимаешь? Сюда приходят те, кто устал от черствости и глухоты, и не пытайся доказывать, что ты другой... Мы даем друг другу тепло и внимание. Каждый —  каждому. Все здесь —  мои братья и сестры, моя семья; и я люблю их.  Понимаешь, Генри? Когда я только пришла, я была замкнута на  своих  внутренних проблемах. Сейчас у меня их просто нет! Нет и не может  быть, потому что я знаю, что меня любят, любят  такой,  какая  я  есть.  Только избавившись от ненависти и от  равнодушия,  человек  может стать счастливым и обрести себя в полной мере...
—  И ты счастлива?
—  Да! —  не задумываясь, ответила Кэрол. —  Как и  все  мы...  А  ты, Генри?
— Я не знаю... — он задумался, — пожалуй, да. Очень может быть. Я могу сделать себя счастливым; иначе для чего Господь  Бог  дал  мне разум и душу?
— Сам? Один? — в голосе девушки послушалось неодобрение, — А  как  же другие люди?
         Генри хитро улыбнулся:
— Мне кажется, что уверенный в  себе,  уравновешенный  морально  и удовлетворенный сексуально человек доставляет другим меньше  хлопот, чем вечно хнычущий неудачник, страдающий к тому же  повышенной рефлексией... Заботясь о себе, я тем самым забочусь о других.  Чего и им желаю.
— Так нельзя, —  убежденно возразила она, — Нельзя думать так, как ты... Человек может быть талантлив, гуманен,  человечен  —  и именно поэтому несчастен! В  мире  столько  несправедливости!  Мы должны пытаться уменьшить ее число...
— Это было бы замечательно, — серьезно сказал Генри и  обнял  ее  за плечи, —  Ты знаешь, что ты чудо? Что, если  ты  сможешь  исправить даже такого старого циника, как я?
— Если бы ты позволил...  — она непринужденно запустила свои тонкие  пальцы  в  его мягкие волосы, — Но ты еще не совсем с нами, Генри.
— Что мне сделать?
— Я не знаю... —  она растерянно опустила глаза, — Может  быть,  поменьше смотреть на нас так, будто мы  — подопытные  кролики?  О, прости, я не хотела сказать, что ты просто наблюдаешь... Ты понимаешь, что я хотела сказать?
— Понимаю, —  он нежно погладил ее руку.
— Ты странный и немного забавный, —  она поцеловала его в уголок губ, — Но ты —  добрый. А я никогда не ошибаюсь в людях...
—  Никогда?
— Никогда! —  многозначительно прошептала она, глядя ему прямо в глаза, — И хотя ты не похож на меня...
        На этот раз он поцеловал ее, не дожидаясь конца  фразы.  Впрочем, Кэрол не обиделась; доказательствами этого были ее нежные,  горячие губы и рука, ласково скользнувшая по его груди. Его  охватило безудержное ощущение счастья от того, что все в этом  мире  вдруг стало настолько просто.

Глава 5.

       Вечер был по-хорошему теплым,  а  ветер  —   успокаивающим.  Когда стемнело, хиппи собрались у костров, и полились разговоры.  Генри слушал их со смешанным чувством любопытства и удивления;  его  не оставляло ощущение, что все это он уже где-то слышал, и лица  людей, которых он видел впервые,  тоже  были  ему  смутно  знакомы.  Сложно было понять, о чем они говорят; разговор постоянно  перескакивал с одной темы на другую, говорили многие  одновременно,  и Генри не понимал, существует ли хоть какая-то связь между рассказом Джейка о лос-анджелесском концерте  Моррисона  и  повествованием кого-то незнакомого об уровнях космического посвящения и цивилизации Сириуса.  Каким-то шестым чувством он знал, —  да, существует, она  есть,  такая же несомненная, как и все вокруг... Но уловить  ее  логически он не мог. Периодически люди вставали и уходили;  некоторые  возвращались к костру, другие отправлялись спать в  палатку,  никому ничего не говоря.
— Послушай, — тихо спросил Генри у Кэрол, — а что этот парень  хотел сказать своим монологом об астральном и прочих уровнях?
— Какой парень? —  сонно отозвалась она.
—  Да вон тот...
—  Не знаю...
—  Ты же слушала его!
—  Я не могу этого объяснить, Генри, хотя все понимаю...
— Так не бывает. Если человек что-то понимает, он  может  выразить это словами. Иначе он бы ничем не отличался от умной собаки,  которая все понимает, но сказать не может.
— Не компостируй мне мозги! — сердито оборвала девушка, — Лучше пойдем спать. Может, завтра  ты  будешь  соображать  лучше... 

         Генри проснулся от того, что кто-то довольно бесцеремонно  дергал его за штанину. Приподняв голову, он обнаружил  заглядывающего  в палатку Джейка.
— Вылезай, —  негромко сказал тот.
     Генри осторожно, стараясь не разбудить Кэрол, вытащил  свою  руку из-под ее головы и выполз из палатки, щурясь от солнечного света.  Он увидел, что около одной из палаток толпился народ, причем  делал он это весьма шумно.
— Что тут происходит?
— Диггеры явились, — и Джейк подтолкнул его вперед,  в  направлении толпы, видимо, считая на этом все объяснения законченными.
— А что это значит? — шепотом спросил Генри, когда они  пристроились к галдящей группе людей.
— Эх ты, студент! — усмехнулся Джейк, —  Это  значит...  Впрочем,  сам увидишь.
—  А, вы уже здесь? — и рядом с ними нарисовался  Робби, глаза  которого светились почти так же ярко, как ясное небо. — Я с вами, о’кей?
— Примазался, —  констатировал Джейк, — А чего это у тебя глаза  такие дикие? Опять путешествовал всю ночь?
— О, это было так!... — Робби зажмурился, не договорив.
— Эх ты, странник. Еще немного — и сидел бы без завтрака. А  то  и не вернулся бы... —  к концу фразы голос Джейка неожиданно стал угрюмым, — много вас было, таких летунов...
— Да пошел ты! — с досадой бросил Робби, и  Генри  вдруг  заметил, что лицо мальчишки как-то странно дернулось. В разговоре  образовалась пауза, тягостная и неприятная, как черная дыра.  Он  молча дождался своей очереди и получил завтрак —  кусок хлеба и  немного какой-то непонятной каши на пластмассовой тарелке.  Посмотрев  на все это, Генри неожиданно для себя самого спросил:
—  А можно мне взять еще?
— Сначала это съешь, — усмехнулся диггер —  высокий  чернокожий  парень со множеством косичек и в цветной рубахе, — Ишь какой шустрый!
— Да нет, это не мне. Просто моя подруга еще спит...
— А ты уже и подругой обзавелся? И кто она?
— Ее зовут Кэрол...
— У-у! —  парень приподнял брови, после  чего  одарил  Генри  ослепительной улыбкой, —  а она —  что надо, верно? Бери. Она всегда любила поспать...
— Эй, вы!  — сказали им сзади из очереди, —  Хорош трепаться, все  есть хотят!
     Генри поспешно выбрался из очереди, едва не уронив вторую порцию, и подошел к своей палатке. Оттуда моментально выглянула  проснувшаяся Кэрол:
— О, у тебя есть еда? Просто восхитительно, я как раз умираю с голоду!
— Ну нет, умереть я тебе не дам. Я же не некрофил!
     Отпустив это весьма гуманное замечание, Генри  принялся  за  еду.
     Остальные последовали его примеру.
     Когда же все было съедено и выпито без остатка, а тарелки припрятаны до следующего раза, Джейк расслабленно закурил,  а  Нэнси  и Робби укрылись от солнца в палатке с  нарисованным  голубем,  при ближайшем рассмотрении больше похожем на гуся.  Большая часть коммуны еще завтракала;  и  только  сосредоточенный буддист Джон и восторженный кришнаит Энди, презрев мирскую суету, предавались каждый своим молитвам.
—  Да, кстати, — небрежно проговорил  Генри,  обращаясь  к  Кэрол  и Джейку, — Отныне, дорогие мои, вы будете есть чуть поменьше.
—  Это еще почему? —  возмутилась Кэрол. — Мы что, слишком толстые?
— Я думаю, этот парень хочет сказать, что  решил  остаться  с  нами. —  отозвался Джейк, рассеянно стряхивая пепел прямо на юбку  Кэрол. Впрочем, она этого не заметила, так как крепко обнимала Генри за шею, заливаясь счастливым смехом:
— Как здорово, Гарри! И ты будешь совсем как мы!
          Он, в свою очередь, негромко рассмеялся и поцеловал ее в губы. Он не знал, как долго это продлится, да и не хотел знать. Просто пока все шло замечательно.
    Днем, когда солнце стояло высоко, в лагере началось какое-то движение. Энди, на лице которого светилось обычное блаженное выражение, сказал, положив руку на плечо Генри:
—  Собирайся, брат. Жизнь —  это вечное путешествие. Дорога зовет.
—  Куда?
—  В Хейт-Эшбери, Сан-Франциско. Там много наших друзей, нам  будут рады.
—  И что же, мы пойдем туда пешком? —  пробормотал Генри,  бывший  не самым большим поклонником туризма.
          Но, казалось, он был единственным, кого смущал этот вопрос.
— Эшбери? —  радостно ахнула Кэрол, —  Подумать только! Это так  замечательно! Я всю жизнь мечтала побывать в Эшбери! Как здорово!
       И она, смеясь, как ребенок, увлекла кришнаита  в  каком-то  диком танце, повторяя, как заклинание:
— Эшбери, Эшбери! Мы поедем в Эшбери!
— Да ничего там особенного нет, в вашем  Эшбери, —  ревниво  и немного раздраженно бросил Джейк, —  Такая же куча людей, и притом масса придурков.  Ну  разве что кислоту достать легче... Вот раньше —  тогда да. Тогда там бывал Тим Лири...
— Какой еще Тим Лири? —  поинтересовалась Нэнси, не  прекращая  собирать свой рюкзачок, со всех сторон увешанный значками, колокольчиками  и  прочими побрякушками.
            Джейк метнул на нее презрительный взгляд:
—  Как, ты не знаешь Тима Лири?
— Как можно! — воскликнула Кэрол, —  да ведь это  —  великий  человек, детка! Спроси любого из наших.
—  Он был великолепен, —  задумчиво кивнул Джейк, — Я видел  его  пару лет назад...
— Ты сам его видел? —  восхищенно прошептала Кэрол, — Джейк, расскажи, пожалуйста! Это так интересно! Какой он?
— Это было пару лет назад в университете Беркли... Он приезжал для того, чтобы промыть нам всем мозги. Он готовит нас к новой эре  в истории человечества, которая должна наступить. Если не  наступит —  это будет конец... Люди превращаются в каких-то идиотских роботов, запрограммированных на самоуничтожение. Кругом ложь, и  спасутся только те, кто сможет посмотреть на  мир  чистыми  глазами.  Как дети. Тим Лири —  Мессия, я это понял тогда.  Сознание  должно быть чистым, каждый, в ком есть еще живая душа, это поймет. Но им это невыгодно. Это рушит их систему, и они ненавидят его... И теперь во Вьетнаме льется кровь, французских студентов избивают полицейские, Мартин Лютер Кинг убит, а Тим Лири.. Он в тюрьме, а мы сидим здесь и ни черта не  делаем.  Боже мой! Если бы я мог отдать ему свою жизнь для того, чтобы он  продолжил свое дело... Как бы я был счастлив,  мой  Бог!  Если  б  я только мог...
— Извини, Джейк, — Кэрол коснулась его плеча, — надо идти.  Все  наши уже собрались. Помоги мне сложить палатку.
—  Хорошо, — Джейк глубоко вздохнул, провел рукой по лбу, словно отгоняя навязчивую мысль, и начал  выдергивать  колышки  из  мягкой земли. Через пару минут дело было сделано, и Генри еще  раз  убедился, что Джейк —  человек уникальный и во всех отношениях  незаменимый.
           Вскоре они шагали по обочине шоссе.
—  Послушай, —  спросил Генри у кого-то из незнакомых, —  а  на  чем  мы доберемся до Хейта? Пешком или хич-хайком? Нас так много...

            Вопрос остался без ответа, что отнюдь не прибавило Генри оптимизма. Он несколько раз тщательно прикинул в уме расстояние от  Санта-Фе до Сан-Франциско, и каждый раз получалось многовато.  Мягко говоря. Он невольно вздрогнул и поморщился, когда ему за  шиворот упали первые капли дождя.
        Он с неудовольствием смотрел, как дорожная пыль, взбитая десятками ног в густое облако, оседает на его почти новых  брюках.  Солнце скрылось за серебристо-серой тучей, и внезапно дунул по-осеннему холодный ветер.
         Джейк мельком взглянул на посиневшие губы студента и,  не  говоря ни слова, набросил ему на плечи свою видавшую виды джинсовую куртку. Пиджак самого Генри давно уже согревал хрупкую Кэрол.  Генри благодарно улыбнулся; привередничать в данной ситуации было нелепо. Он лишь понадеялся, что его природное изящество нельзя испортить даже этим.
—  Джейк, —  тихо произнес он, —  а эти парни вообще имеют  представление, сколько миль отсюда до Хейта?
—  А это имеет значение? —  пожал плечами тот.
   
       Через пару дней они оказались у границы штата Нью-Мехико.  Походная жизнь была не из легких; денег у хиппи почти  не  было.  Еда, добываемая в поселках по дороге, была скудной и однообразной, что Генри пока терпел, но не был уверен, что его хватит надолго.  Запасы сигарет тоже кончались, и это пугало его еще  больше.  Ладно хоть погода была благосклонна к группе молодых  бродяг.  Впрочем, другого в это время года было сложно ожидать... Ночевать приходилось  где  попало.  Иногда им везло, и кто-нибудь из фермеров пускал  их  в  одно  из своих подсобных помещений.  Чаще  же  им  оставалось  довольствоваться сном на свежем воздухе.
      Так было и на границе штата. Хиппи доели оставшийся хлеб,  запили его водой из ручья и закурили, пытаясь забыть о терзающем их  голоде.
    Впрочем, скоро уставшие лица повеселели, а  потухшие  было  глаза ярко заблестели. Кэрол, Генри, Нэнси, Робби, Джейк,  Энди  и  еще несколько человек сгрудились около одного из пяти  костров.  Должно быть, в него попало много травы —  дым был густым  и  каким-то сладковатым. Хотя какое это имело значение.  Они засиделись дотемна, болтая обо всем подряд и  практически  не слушая друг друга. Это  называлось  “просто  поговорить”.  Кто-то протянул Генри сигарету, и он затянулся. Кто-то еще, —  в сумеречных клубах дыма не было видно, кто именно, —  все-таки заставил остальных замолчать, и Генри невольно прислушался к его словам:
—  Цель нашей религии ничем не отличается от целей всех других  религий прошлого, но она еще не  замутнена  корыстными  людьми.  Мы ищем Бога. Ищем Его в окружающем мире и в себе. Божественное  живет в каждом из нас, надо лишь не пытаться заглушить его...
            Генри чувствовал приятную расслабленность во всем теле. Его  окутала спокойная радость. Он испытывал бесконечную любовь к говорящему, невидимому за языками огня; к незнакомой  ему  паре,  нежно целующейся на охапке сорванной травы; к Кэрол... Он не  видел  ее лица. Только распущенные светлые волосы,  пахнущие  ветром,  костром и цветами. Должно быть, так же пахнет свобода.
           А голос продолжал:
—  Люди знают только то, что позволяет им знать фильтр, поставленный перед их сознанием происхождением, воспитанием, образованием.  Они не могут отказаться от него, потому что они его не  замечают.  Они считают свой мир единственной подлинной реальностью  во  Вселенной. Об этом говорил Олдос Хаксли, говорил Тимоти  Лири...  Мы здесь потому, что решили выйти за грань известного. Но значит  ли это, что все мы уже свободны? Смогли ли мы выйти за  дверь?  Наша цель —  научиться чувствам. И тогда нам  откроются  двери  чистого восприятия... Есть много путей для этого.
           Сквозь полудрему Генри услышал тихий голос Кэрол:
—  Я пошла на это в марте. Мой друг был моим первым проводником. Я шла за ним, держала его за руку и не знала страха — страх  ушел,  хотя сперва я очень долго не могла решиться. Мы  поднялись  по  усыпанной мерцающими звездами лестнице в небо, и вдруг стало очень тихо —  я  слышала, как нежно шелестели солнечные  лучи,  касаясь  наших  плеч.  Было светло —  наши тени становились все короче, а потом  исчезли  совсем. Я посмотрела вниз, на землю. Она расстилалась  внизу  пушистым зеленым ковром, и на нем были цветы. Некоторые из них  двигались —  это были люди и птицы. Весь мир был частью  меня,  а  я  —  частью его, и ничто не могло бы  разъединить  нас...  Никогда.  Я протянула руку и дотронулась до солнца; оно было теплым и мягким, как большое оранжевое облако или добрая пушистая кошка, и вдруг я поняла, какое же это  чудо —  жизнь... Вы знаете это?! Знаете?.. —  и  Кэрол,  задохнувшись на полуслове, остановилась, слишком взволнованная, чтобы  продолжать.
         Кто-то —  кажется, кришнаит Энди, —  обнял ее за плечи, и  она  покорно прильнула к нему. Генри пододвинулся ближе и  дотянулся  до ее узкой ладони. Именно сейчас ему особенно хотелось быть с ней. А Энди задумчиво произнес:
— Это лишь начало твоего пути, детка. Вся наша  жизнь  —   познание Бога, и впереди —  тысячи чудесных открытий...
—  Я люблю, —  горячо прошептала Кэрол, —  Понимаешь? Я просто люблю...
     И Генри не понял, кому было адресовано это признание.