Осколки августа

Лето 1991 года на Колыме выдалось жаркое, без дождей. Тайга, как и следовало ожидать, заполыхала, и с начала августа над поселком завис душный желтоватый смог, сквозь который едва просвечивало нездорового цвета солнце. В воздухе витал пепел и ленивое предчувствие драмы. Впрочем, в здешних местах никогда и ничто не происходило быстро, - климат не тот; потому и события предчувствовались тягучие, неспешные, словно мексиканский сериал по мотивам картины Брюллова "Последний день Помпеи". Согласно сценарию, дома засыпало пеплом; но так медленно, что не верилось, будто засыплет совсем. Народ, как и положено, волновался; но не очень, и более всего за сохранность сараев и гаражей, да еще разбирала досада на то, что половина столь желанного "на северах" солнечного света пропадала в дымном мареве. В воздухе стоял запах гари; последние летние деньки, как назло, теплые и солнечные, были безнадежно испорчены.

Казалось, пожар, дым и тревожные ожидания так и останутся декорацией к ненаписанной пьесе. Несколько раз складывались удачные мизансцены, но они не завершались действием и драмы не происходило. Поселок продолжал существовать посреди бушующего пожара в ритме вялой двухсотсерийной тягомотины. Понадобился новый персонаж (назовем его Зверь), чтобы наконец-то всколыхнуть этот летаргический постпровинциальный сон. Оценивая происшедшие события, можно с уверенностью сказать, что именно Зверь стал причиной неожиданной интриги, породившей, череду загадок и преступлений. Ситуация, впрочем, усложнилась тем, что как раз в это время в далекой Москве происходила драма исторического масштаба. Но имела ли она какое-то влияние на колымские события? Трудно сказать. Вполне возможно. Несомненно одно: каждый акт этой драмы несет на себе отпечаток места и времени. Кажется, такое могло произойти только там, в неимоверной российской глуши и только тогда, в августе 1991 года, когда тяжеловесное прошлое по инерции наехало на неповоротливое и растерянное будущее.


I
19.08.91 09:30

- А когтищи у него во-о-от такие! - Санька растопырил большой и указательный пальцы сантиметров на пятнадцать. - Одним ударом убивает. И, главное, убитого не трогает, просто мстит... Полбашки снесет и уходит. Так что я в тайгу без ружья теперь ни-ни.

В доказательство своих слов Санька мужественно потряс ружьем: старенькой "тулкой" 16 калибра. Армейский ватник, кирзачи и кепка с надписью "Cobra Unit" дополняли воинственный наряд.

- Сань, ты такой у нас геройский, что от тебя все медведи в округе разбегутся, - заключила Елена Егоровна, - давай, расписывайся.

Санька поставил закорючку в графе "сухой паек выдан" и патетически оглядел помещение бухгалтерии. Елена Егоровна уже высказалась, молоденькая помощница болтала по телефону, а студент Никита отрешенно уставился в монитор; он уже вторую неделю проводил так называемую "компьютеризацию", то есть, другими словами, пытался найти применение новенькому шикарному компьютеру (i286, диск 40М, 2M ОП) в немудрящей бухгалтерии строительного кооператива "Восток".

- Ну ладно, я пошел! - вздохнул Санька, окончательно убедившись в бесчувствии аудитории. - Так что бывайте... Не поминайте лихом!

И аккуратно притворил за собой дверь.

Санька отправлялся "на пожары". Поселковая администрация обязала каждое предприятие города выделить по несколько человек; как водится, отрядили самых бесполезных. На носу конец квартала, каждый работник на счету; а Санька кто? Чернорабочий, даже строительной специальностью не обзавелся. Он вообще был, что называется, "без башки"; отсидел 5 лет на малолетке за дурацкую кражу и теперь перевоспитывался в здоровом коллективе. Таким, как говорится, и спички в руки. Почему спички? А так тайгу тушат: поджигают с другого края, и когда два пожара встречаются, гореть становится нечему. Ружья всем "пожарникам" выдавали для самообороны, - в тайге бродил медведь-подранок. О свирепом звере уже ходили легенды. Самые бессовестные фантазеры называли до десятка жертв; однако на самом деле ничего страшного пока не случилось: ну, напугал одного, ну, другого чуток поцарапал. Так ведь и его обидели!

"Подарочного" медведя организовал один работяга с карьера: пальнул с перепугу  в любознательное животное чем под руку подвернулось. Подвернулась картечь; ясное дело, медведю -  как слону дробина, но больно все-таки! Вот мишутка и разозлился, принялся бродить вокруг поселка, норовя прибить кого-нибудь из рода человеческого в отместку. Облава результатов не дала, подранки - они хитрые. Так что приходилось отправлять "пожарников" экипированными, словно для войны с индейцами.

Когда за геройским Санькой закрылась дверь, Елена Егоровна откинулась на спинку кресла и сокрушенно покачала головой.

- Да уж, дали мальцу спички и послали баловаться. Да еще и с ружьем... Точно, добром это не кончится! - она жалела Саньку за его непутевость и всячески старалась опекать. - Никита, а вы все-таки решили послезавтра улетать?

Никита, не высовываясь из-за монитора, пробормотал нечто утвердительное. Он бился насмерть с СУБД Dbase-4 и пока что проигрывал с разгромным счетом.

- Жаль, - протянула бухгалтерша, - скучно без вас будет. Ну, вы вчера дали шороху: весь поселок на ушах стоял. Сейчас только и разговоров, что о вас, да о медведе этом.

Действительно, студенческий отряд МАИ имени Свечкина вот уже второй месяц служил главным аттракционом поселка. Ребята были работящие, но веселые, не дураки выпить и в таком состоянии пошутить. А вчерашняя шутка заключалась ни много, ни мало, в захвате местной кабельной телестудии. Самоуправство было допущено благодаря мягкотелости (в переносном смысле) юной звезды поселкового телеэкрана Ани Драбкиной. Симпатичная Аня вела краеведческую передачу "Колымские вести", и в ходе творческого поиска решила посвятить один из выпусков московским студентам, с которыми за лето очень сдружилась. Ребята поначалу стеснялись и держались скованно, но постепенно разошлись и через четверть часа обнаглели настолько, что отстранили опешившую Аню от ведения передачи, пообещав зрителям показать настоящее ТВ. В результате изумленные обыватели узнали много нового: как следует произносить "маевские тосты" и как следует их пить (демонстрировалось несколько раз по ходу передачи), кто такой доцент Вестяк и почему он сволочь и т.д. Затем студенты сплясали сертаки и польку-еньку, завершив выступление нестройным, но уверенным пением популярного в народе "Привета с Большого Бодуна", а также безымянной патриотической песни, в которой, в частности, обещалось "засандалить по рогам" Соединенным Штатам Америки; да не просто засандалить, а так, что у нее "аж дым пойдет из задницы". Говорят, потом эту передачу даже возили в Магадан на конкурс; в те времена были модны всякие телевизионные эксперименты. Правда, патриотическую песню вырезали, - не понравилась "задница" и еще некоторые слова. Да и Америка вроде как стала дружественной державой, хотя в это как-то верилось с трудом, - не привыкли еще, а потом не подтвердилось.

До выступления по телевидению к маевцам в поселке относились со сдержанной симпатией (хотя и не без небольших дискотечных конфликтов), после выступления - с восторгом, но пик популярности все-таки наступил после известных московских событий.

II
19.08.91 23:00

- Во блин, секс уже запретили! - хохотал Серега-Убивчик, услышав жалобы диктора на засилье секса. - Ну, ребята, хана. Приедем в Москву, а там уже все покрашено в зеленый цвет, песком посыпано и бабы в паранджах ходят!

Бойцы ССО им. Свечкина собрались в школьной столовой поужинать и заодно послушать радио. Было тревожно и весело. Тревожно - понятно почему, а весело - потому что молодые и кампания хорошая. Так уж устроен русский человек, что в хорошей кампании грустить не умеет, хотя бы и хана окончательно.

Серегу звали Убивчиком совершенно напрасно. Ну, весит человек сто двадцать килограмм, ну, рост у него под два метра, ну, морда страшная. Но главное ведь - чтобы человек был хороший, а Серега был хороший, добрый и даже немножко застенчивый.

Никита с Серегой дружил; не то чтобы закадычные друзья, скорее, хорошие приятели. Оба занимались вольной борьбой, хотя, конечно, в различных весовых категориях. Сейчас они спорили о том, будут ли солдаты стрелять в народ, изредка прерываясь, чтобы отпустить язвительное замечание в адрес очередного перла путчистского спичрайтера или выпить водки. Никита настаивал, что не будут; Серега обвинял его в незнании жизни, непонимании армейских реалий; но Никита упорно держался своего. Он слишком много выпил, чтобы аргументировать; да и на трезвую голову, наверное, не обосновал бы. Но был твердо уверен - стрелять не будут. В.И. Ленин назвал бы это верным политическим чутьем. А вот Серега кипятился и обзывался специфическими армейскими терминами, обозначавшими молодых солдат (он все-таки бывал в свое время "дедом", младшим сержантом, не то что некоторые вовсе не служившие духи). Впрочем, на Никиту это не имело никакого действия. Он отяжелел от выпитого и съеденного, видел Серегу как в тумане и был уверен: стрелять не будут. Не будут и все...

Пиршество под лукавым названием "Проводы перестройки" возникло стихийно. В поселковой столовке устроили санитарный день, и находчивые студенты решили днем голодать, а вечером уничтожить все остатки съестных припасов, - все равно уезжать послезавтра. Стащили припасенное на "черный день": супы в пакетиках, тушенку, консервированные бобы; засыпали все это в огромную кастрюлю и сварили. Блюдо окрестили "Ирландским супом"; оно даже было бы вполне съедобным, когда бы не чечевица, давшая неприятный металлический привкус. Однако, пришлось есть. Кастрюлю поставили в центре стола, согнули алюминиевые ложки, чтобы удобнее черпать и принялись за трапезу. По случаю путча решили откупорить пару бутылок водки из ящика, припасенного на завтра. Конечно, пара бутылок на 18 рыл - это так, смех один, так что к полуночи обнаружилось, что выпили пол-ящика: но зато обсудили непростую политическую обстановку. Хорошо обсудили, душевно; многие прямо там и заснули.

III
20.08.91 13:00

- Тебе рассольник или щи? - Варя, как всегда, щеголяла новой блузкой и чистейшим накрахмаленным передником. Она хотела понравиться.

- Щи! - хмуро ответствовал Никита, несколько бледный после вчерашних "Проводов перестройки"".

С похмелья самое милое дело - супчик. Горячий, не очень густой, и не очень жидкий. Никита стоял, слегка покачиваясь, и смотрел, как половник за половником живительная субстанция заполняет огромную тарелку. Варя всегда наливала ему больше всех, а мяса накладывала столько, что на кассе регулярно переспрашивали, не двойная ли порция.

В таких случаях Варя лукаво подмигивала Никите и, перегнувшись через стойку, кричала:

- Не-а, Зой Андревна, одиночная! Они студенты, им питаться надо, а то загнутся совсем!

Впрочем, остальным бойцам она накладывала не так много, разве что для Сереги-Убивчика делала исключение, исходя из вполне разумного предположения, что при таких размерах и кушать следует соответственно. Но добавочные порции Никите, неизменно выступавшему на соревнованиях в скромной категории 62-68, служили откровенным выражением симпатии. Кассирша не сомневалась, что Варя "неровно дышит" к белобрысому студенту и была права; хотя, конечно, ей следовало бы держать это открытие при себе, а не трепаться о нем на каждом углу.

Обеденный перерыв стал для Никиты настоящей пыткой. Он краснел и смущался; отвечал на Варины вопросы односложно и всячески противился попыткам вывести разговор за пределы гастрономической темы. В свою очередь, Варя была слишком строгих правил, чтобы, например, самой заявиться к студентам в гости, как это было заведено у местной молодежи. В результате, за весь день ей выпадала одна-единственная счастливая минутка, а именно, когда удавалось спросить своего возлюбленного, что же он желает на обед: гуляш или котлету? Только этим прозаическим вопросом и питались странные, полные юношеской нелепости отношения, возбуждая тайфуны и ураганы невидимых миру эмоций.

Любого взрослого мужчину несомненно, растрогали бы такие деликатные и ненавязчивые проявления симпатии; но Никита был по-юношески категоричен. Он почему-то уверил себя, что любовь женщины, как и смерть, дается человеку единожды в жизни и очень боялся, что в него влюбится женщина, которая не понравится ему самому. А Варя Никите не нравилась.

Обычно трудно объяснить, почему человек не нравится. Не нравится - и все тут. Но в данном случае объяснить можно, поскольку Никита "забраковал" Варю по причинам сугубо идеологическим. Дело в том, что она не соответствовала идеалу женщины, а женщина, которая не соответствует идеалу, это даже не женщина, а так, - какое-то нелепое существо. Вот так, слово в слово, размышлял Никита о сем предмете, и это притом, что идеал был разработан в самых общих чертах, на основе предпосылок, прямо скажем, смехотворных.

Вот, к примеру, что касается фигуры. Никиту воспитывали в пуританском духе строгой советской нравственности; следовательно, все каналы, по которым юноша обычно получает предварительные сведения о женском теле, старательно перекрывались родителями. Порнографии в СССР и без того не существовало; сцены, в которых участвовало частично обнаженное женское тело, наличествовали лишь в двух или трех художественных фильмах, от которых Никиту не сумели уберечь. Очевидно, этого было недостаточно, чтобы получить хотя бы поверхностное представление о таком сложном предмете, как женская нагота. Доступным оставалось лишь изобразительное  искусство; вот на этом могучем фундаменте Никита и построил идеал женского телосложения.

Он с возмущением отверг мясистых теток Дейнеки, невыразительную пластмассовую наготу статуй в стиле барокко, полнокровных дам Рубенса и худосочных красавиц серебряного века. После долгого анализа художественных альбомов Никита сделал вывод (в общем, верный), что лучше древних греков в этом смысле никто не высказался; более поздние подражатели, такие как Рафаэль и Доменик Энгр, также были учтены.

Однако и греки не всегда потакали эстетическим воззрениям юноши. Так, Афродита с Мелоса (в просторечии - Венера Мелосская) казалась ему слишком толстой, и потом, что это за складка ТАМ? Никита даже не знал, как это назвать, чтобы звучало возвышенно; но складка ему не нравилась. Амазонка Поликлета не угодила маленькими грудями, и вообще, греческие богини отличались мелкогрудостью, хотя Энгр, скажем прямо, перестарался, исправляя этот недостаток. Рафаэль - да, пожалуй, но тоже не избежал ошибок. Блудливые позы его мадонн смущали Никиту и не давали оценить превосходные формы по достоинству. В конце концов, прототипом идеала была признана Афродита с Родоса, прелестная эллинистическая статуя III века до н.э. Выполненная в почти современной упрощенной манере, но по-античному анатомически достоверная, эта статуя изображает  спортивную, ладную девушку, невыразимо женственную и при этом без малейших признаков женской расслабленности; идеальное воплощение собранной, энергичной и свежей юности.

Что же касается лиц, то к ним Никита оказался настолько пристрастен, что окончательного идеала так и не выработал. Некоторое время ему безумно нравилась скульптурная голова Афины работы Фидия; но именно в том ракурсе, в котором он видел ее в альбоме. Когда же в Пушкинском музее он увидел сие творение целиком, он понял, что глубоко ошибся, и даже испытал небольшое смущение, заметив, что гений скульптора сумел воплотить удивительно красивое лицо, которое равно можно было приписать как женщине, так и молодому мужчине. Про уклон греков в сторону однополой любви Никита не знал (иначе испытал бы немалое потрясение), а потому просто остался в недоумении; тем не менее, идеал погиб, и в этом вопросе приходилось полагаться на интуицию.

Варя считалась вполне симпатичной девчонкой, но никак не удовлетворяла изысканному вкусу Никиты. Впрочем, к его великому огорчению, искомые женщины в природе практически не встречались. Иногда, очень редко, он находил какую-нибудь сногсшибательную красавицу и влюблялся в нее без памяти, однако, ясно осознавая ее недоступность (как выяснилось позже, преувеличенную), только вздыхал, страдал и печально наблюдал со стороны, не решаясь даже приблизиться к небожительнице. Во время такого приступа влюбленности все прочие женщины исчезали, превращались в бесплотные создания, сквозь которые свободно проникал его рассеянный взгляд. Собственно, он и в стройотряд уехал, чтобы хоть на время избавиться от муки созерцания очередной бесконечно удаленной нимфы. Так что настойчивые попытки Вари оккупировать хотя бы краешек его сердца были заранее обречены еще и по этой причине.

Однако бедная девушка ничего такого даже не подозревала; ей просто нравился симпатичный студент с мечтательными голубыми глазам. Нравился без всяких расчетов на будущее; она и сама была слишком молода, чтобы всерьез желать от любви чувственных наслаждений. Ею владела беспричинная влюбленность Хлои, не ведающей счастья большего, нежели поцелуй, но даже и такой малости нельзя было добиться от бестолкового Дафниса. Варя не обижалась, она не понимала причин застенчивости своего избранника, относя его странности к утонченности характера и особому воспитанию. Холодность и застенчивость только прибавляла ему привлекательности. Юноши, когда влюблены, очень неловки. А этот такой милый... Стесняется...

IV
20.08.91 16:00

- Напоил меня, сволочь рыжая! - мычал Борис Иванович, вращая теряющими мысль глазами, - Напои-и-и-и-ил...

У корейцев, китайцев и японцев имеется одно-единственное обозначение для людей со светлыми волосами. Оттенков они не различают; светло-русый или пепельно-белый - им по барабану. Рыжий, и все. С точки зрения бульдозериста Бориса Ивановича Ли платиновый блондин Никита в глазах был рыжей сволочью. Рыжей - по указанной выше причине, а сволочью - потому что напоил. И еще потому что в графе "Профессия" в своей замечательной базе данных напротив фамилии "Ли" означил "корейский шпион", что и вскрылось при раздаче квитков с зарплатой.

Разоблаченный корейский шпион пришел на проводы ССО имени Свечкина, устроенные работниками кооператива, с бутылкой самогона собственного изготовления, а также не без жажды реванша за Никитины шуточки. Провокационно заявляя, будто москвичи не умеют пить, и от его самогона, мол, враз окосеют, он конечно же, имел в виду насолившего ему студента. Никита вызов принял; дуэль состоялась. Налили по стакану, сели друг напротив друга и по команде секундантов выпили все, до самого донышка. И теперь они сидели друг напротив друга, не шевелясь - кто первый упадет. По утвержденным правилам дуэли, ежели за десять минут никто не рухнет, следовало повторить по полстакана, и так - до победного конца.

Борис Иванович был помельче, да и организм его, истощенный алкоголем, давно уже потерял боевую устойчивость. Кроме того, монголоиды вообще плохо переносят алкоголь. Напротив, спортсмен и отличник Никита имел на своей стороне преимущества молодости и относительно здорового образа жизни. Через минуту Бориса Ивановича повело вбок. Его раскосые глаза уже потухли, но мозжечок все еще оказывал отчаянное сопротивление. Наконец, он пару раз судорожно сжал и разжал кулаки, хватаясь за невидимые поручни, и, так и не найдя опоры, упал под стол. Никита выиграл.

Оставив поверженного корейца на попечение секундантов, он заплетающимися шагами вышел на улицу. Земля определенно вращалась, это было ясно без всяких Галилеев. Она к тому же еще и качалась. Пре... це... перцессировала. Вот так. Ик...

Местность выглядела неестественно резко и плоско, звуки слышались, будто в концертном зале с хорошей акустикой. Налицо были признаки очень серьезного опьянения. Дальнейшее участие в празднестве сулило всяческие безобразия; следовало вернуться в школу и поспать хотя бы часика три. Надо было набраться сил для Зеленой ночи - самого разгульного, самого отмороженного студенческого ритуала. Ночь так и называется - зеленая, потому что в эту ночь руководство отряда теряет всякий авторитет, а бойцы - всякие тормоза. Такое зрелище никак нельзя было пропустить, а ведь еще стакан - и он окончательно выйдет из строя.

Поэтому Никита дождался, когда Земля качнулась в сторону школы (не идти же в гору) и, ловко перебирая ногами, поскакал под уклон к пешеходному мосту через небольшую речушку, делившую поселок на две части. Школа, в которой квартировал отряд, располагалась на противоположном берегу. В этот самый момент за его спиной загремела песня про дым из аллегорической задницы Соединенных Штатов; вполне естественно в контексте обсуждения вчерашнего телешоу.

Ступая по неверной земле, Никита вообразил себя самолетом, заходящим на посадку. Ради достоверности он даже раскинул руки наподобие крыльев и немножко гудел. МАИ - институт авиационный. Поступали туда по двум причинам - либо потому что жили неподалеку, либо из любви к авиации. Никита любил авиацию. И космонавтику тоже. Всякий раз, заслышав звук авиационного двигателя, он задирал голову и жадно наблюдал полет. Просто наблюдал, без всякого анализа. Но ему хотелось с анализом, ему хотелось понять, как это, почему вдруг летают, и понять в мельчайших деталях. Потому он и поступил в МАИ. И вот теперь, находясь под влиянием выпитого самогона во власти стихии гравитации, он уподобил себя летательному аппарату. Ситуация казалась идеальной для моделирования процесса посадки в тяжелых погодных условиях (типа "шторм"), а роль посадочной полосы мог превосходно сыграть настил пешеходного моста.

Задача оказалось не из легких. Для точной посадки требовалось постоянно удерживаться на глиссаде, так чтобы проекция полосы (то есть полотна моста) всегда представляла собой приземистую равнобедренную трапецию. В условиях покачивающейся земли и вращающих моментов неизвестной природы это было совсем непросто. Никита дважды круто разворачивался у самого начала моста и с ревом уходил на повторный заход вокруг разинувших рты детишек, игравшихся в песочнице. Детишки побросали лопатки и формочки, и с интересом разглядывали странного дядю с растопыренными руками, рассекавшего воздух со вполне реалистическим реактивным гулом. Наконец, ему удалось достаточно четко удержать глиссаду, и вот, медленно сгибая колени, он начал приземляться на дощатую поверхность.

Изобразив писк тормозов, Никита остановился за метр до странного объекта, преграждавшего посадочную полосу, сиречь пешеходный мост. На досках лежало нечто  продолговатое, коричневое, лохматое и довольно большое - сантиметров сорок в длину. При ближайшем рассмотрении странный предмет оказался отрезанной медвежьей лапой, вероятно, задней. Она выглядела совсем как человеческая, но только очень мохнатая. Впрочем, шерсть покрывала только тыльную сторону, а сама ступня (или ладонь?) была кожаная, по-негритянски черная. Никиту поразили длинные пальцы и когти, похожие на давно не стриженые ногти, скрутившиеся в острые, смертоносные кулечки. И еще - на подушечках четко выделялись папиллярные линии - хоть отпечатки пальцев снимай.

Никита потрогал лапу, пощупал когти и ничего не понял. Зачем здесь, на мосту - медвежья лапа? Кто ее отрезал? Почему она такая большая и так похожа на человеческую? Непонятно...

V
21.08.91 01:40

- Не, ну Вы, мужики офигели - протест раздавался со стороны темной фигуры, невесть откуда появившейся на вершине сопки. - Этак весь поселок спалите. Я понимаю, у Вас праздник...

Серега-убивчик ласково обнял пришельца за плечи, от чего тот слегка качнулся,  но устоял.

- Не боись, хозяин, не спалим. Ты лучше с нами выпей, а? - и принялся булькать водкой в какую-то посудину.

Пришелец досадливо махнул рукой, но потом передумал и включился в процесс.

Наступил апофеоз "Зеленой ночи". Студенты жгли рабочую одежду. Сколоченные из досок кресты с распятыми робами установили на вершине маленькой сопки, вокруг которой расположился поселок. Облитые солярой тряпки поджигали по очереди, чтобы растянуть удовольствие. Жутковатое зрелище горящих крестов на фоне темного неба вызывало ассоциации с инквизицией, Ку-клукс-кланом и прочими объединениями неисправимых романтиков. Огромные искры и даже целые горящие лохмотья разносились ветром далеко-далеко и некоторые даже долетали до поселка, откуда не замедлили явиться визитеры с претензиями. Их поили водкой до полного исчерпания инцидента. После стакана местный житель начинал смотреть на все это безобразия уже с иной, более возвышенной точки зрения. "Ладно уж, пусть погуляют,  - думалось поселковому обывателю, - тем более, в Москву летят, кто его знает, как там дело обернется". В том, что ребята, если что, обязательно "ввяжутся", поселковые жители не сомневались; после нашумевшего телешоу за студентами закрепилась репутация отчаянных сорвиголов.

"Зеленая ночь" началась с приятного. Часов в десять вечера Никиту, безмятежно спавшего у себя в кровати, разбудили самым что ни есть прелестным образом. Сквозь сон он почувствовал какие-то мелкие удары, как будто на него сыпались десятки книжек-малышек. Полагая такую ситуацию невозможной, он отнес ее к продолжению сна, и поначалу даже не думал открывать глаза. Однако книжки-малышки все сыпались и сыпались, так что проснуться все-таки пришлось, и тут выяснилось, что это никакие не книжки, а деньги. Борька, командир отряда, сияя, как медный таз, вытрясал из огромного полиэтиленового пакета пачки зеленых трешек и синих пятерок; к моменту пробуждения Никита уже почти совершенно был погребен под этой радужной грудой.

- Сюрприз! - заорали семнадцать луженых глоток.

- Ой ребята, спасибо... Это все мне? - лукаво вопросил Никита, сладострастно обняв разом штук тридцать увесистых пачек.

- Нет, не все: тебе три восемьсот. - Борька, при всей очевидной шутливости вопроса, счел долгом уточнить. Все-таки, деньги были немалые и он, хотя и напился не хуже прочих, тем не менее, остро осознавал материальную ответственность.

Потом началось фотографирование. Каждый снялся с совковой лопатой, разгребающим кучу денег. Делить решили позже, после сожжения одежд; а пока груду денег так и оставили лежать на Никитиной кровати. Отягощенные жизненным опытом работяги из кооператива, пришедшие поучаствовать в "Зеленой ночи", заволновались и потребовали выставить охрану, шутка ли - 64 штуки. Оставили двоих наиболее степенных: крановщика Александрыча и штукатура дядю Вову. И тут не удержались от прикола; пачки аккуратно разложили на кровати, а на этот причудливый матрас положили бесчувственного Бориса Ивановича, перенесенного в школу ради продолжения банкета. То-то будет смеху, когда очухается! Александрыч сел в изголовье, а дядя Вова - напротив, изготовившись вести степенные разговоры "за жизнь", к которым оба добровольных стражника имели необычайную склонность. Оставив им бутылку и батон колбасы, дабы вознаградить за подвижничество, вся остальная компания стала взбираться на сопку. Зрелище восемнадцати крестов, возносимых в гору согбенными студентами, со стороны выглядело почти пророчески; правда, зрителей было немного - поселок спал.

Когда вспыхнул его собственный крест, утвержденный на самую вершину, Никита ощутил едва ли не религиозный экстаз. Огонь, тревожный запах чадящей соляры, черные сопки и яркие, крупные звезды над головой, становились компонентами могучего наркотического зелья. В груди заклокотали древние чувства, обостренные двухмесячным отрывом от городской суеты. Все это следовало зафиксировать каким-то действием, Никита не знал каким, но на всякий случай выпил водки - вдруг это именно то, что надо? Через полчаса он стал еще более "хорош", чем тогда, когда изображал самолет на мосту.

Кресты вспыхивали один за другим. Студенты и местные обнимались, что-то горланили, махали руками. Все перемешалось в радостном пьяном сумасшествии. Однако вдруг, будто по чьему-то мановению установилась тишина, и все взгляды притянула к себе странная фигура, шедшая по гребню сопки на фоне белесого приполярного горизонта. Она как-то необычно двигалась: оцепенело, медленно, и неестественно прямо. От нее исходила тревога; во всей повадке ее ощущалось что-то, несовместимое с весельем.

Фигура, наконец, вступила в освещенный горящим крестом участок. Все тут же признали Борьку, но какого-то странного, необычного Борьку. Он был бледен как смерть, глаза его бессмысленно блуждали, перепрыгивая с одного темного силуэта на другой.

- Шабаш, ребята, поползли вниз, - сказал он мертвым голосом, - допраздновались!

Он был пьян, как и все, но на это расслабленное состояние наложилось нечто очень невеселое, почти жуткое. Никита почему-то вспомнил про медвежью лапу. Ему стало страшно.

VI
21.08.91 03:00

- Дядь Вова! Ну ты ведь напротив сидел, как же ты ничего не увидел? - Борька, не в силах придумать чего-нибудь еще, повторял этот вопрос уже в третий раз.

Комната была забита студентами и работягами. Все едва стояли на ногах, соображали еще хуже, но тем не менее галдели, строя версии и гипотезы. Дядя Вова, обычно весьма авторитетный и внушительный, теперь напоминал провинившегося школьника. Александрыч мирно спал, уткнувшись лицом в прикроватную тумбочку, а  на самой кровати по-прежнему возлежало тело Бориса Ивановича, в той самой позе, в которой его туда положили. Отличие было одно, но очень существенное, - он лежал на одеяле; экзотический матрас из денежных пачек исчез. Исчез полностью, без следа и, что самое удивительное - каким-то мистическим образом, из-под носа у троих человек разной степени трезвости. Когда Борька обнаружил пропажу, дядя Вова разъяснял политику ГКЧП мирно спящему Александрычу; кроме них (Борис Иванович - не в счет), никого в комнате не было.

- Дядь Вова! Ну, может ты куда-нибудь уходил, а? Отлить, например? Ну, вспомни?

- Нет, Борь, никуда не уходил, честно, - уверял дядя Вова. - И не видал никого. Вот, сидели с Александрычем, разговаривали...

- Разговаривали? - Борька чуть не плакал, - Да ты посмотри на него - он же дрыхнет, как обкурившийся пингвин!

Вообще-то Борька сказал "винпинг", но чтобы объяснить смысл этой изощренной грамматической конструкции, пришлось бы совершить долгий экскурс в историю ССО им. Свечкина, что совершенно излишне. Конечно, имелся в виду пингвин.
Дядя Вова вытаращил глаза, внимательно присматриваясь к мирно посапывающему крановщику, действительно, чем-то напоминавшего обкурившегося пингвина.

- Ни хрена себе... И впрямь спит. То-то он со мной все время соглашался... Борь, не знаю я... Не было никого, вот те крест...

Пока шел допрос свидетелей, Никита осматривал место преступления. Его сильно штормило, однако способность к логическим умозаключениям, кажется, сохранялась. Не так-то просто быть Шерлоком Холмсом в условиях жесткой конкуренции, когда на трех свидетелей приходится два десятка следователей, галдящих наперебой. Однако Никите все же удалось найти свою форму участия.

Три четверти импровизированных детективов наседали на дядю Вову; остальные пытались разбудить Александрыча, а вот Борис Иванович совершенно выпал из криминалистического оборота. Его почему-то исключили из числа возможных свидетелей, по мнению Никиты, совершенно напрасно, ведь именно из-под него вытащили деньги! Кореец спал уже больше девяти часов: за это время вполне можно было протрезветь.

Никита протиснулся сквозь галдящую толпу к кровати, приподнял щуплого Бориса Ивановича за воротник и хорошенько встряхнул. Свидетель, хотя и не с первой попытки приоткрыл глаза, икнул и помотал головой; кажется, он был готов дать показания.

- Напоил меня, сволочь рыжая, - монотонно затянул он старую песню.

- Напоил, напоил, - торопливо подтвердил Никита, опасаясь, что кореец вот-вот снова отключится. - Ты, Борис Иванович, скажи лучше - тебя тут никто не ворочал? Приходил кто-нибудь?

Борис Иванович заерзал и принялся испуганно озираться по сторонам.

- Приходил, да... Приходил.

- Кто?

Взгляд Бориса Ивановича сосредоточился куда-то вглубь себя, его лицо окаменело. Через минуту он голосом ожившей статуи Будды лаконически произнес:

- Не знаю. Руку помню.

Ну, хоть это... Кажется, за эту "руку" можно было зацепиться.

- Какую руку?

- Черную. С когтями.

При упоминании черной руки и когтей у Никиты пробежал по спине холодок, - вспомнилась медвежья лапа. Черная. С когтями.

- Медвежью? - Осознавая всю глупость этого вопроса, все-таки спросил он.

Борис Иванович, удивленно вскинул брови, посмотрел на своего мучителя и вдруг кивнул.

- Медвежью.

- А что он забрал?

Кореец снова наморщил лоб, как будто что-то вспоминая. Никита уточнил:

- Деньги забрал?

Борис Иванович сморщил лоб и согласился:

- Деньги...

Никита начал потихоньку вскипать; внутри его уже что-то гудело, но еще не булькало:

- Так что, получается, приходил медведь и забрал деньги? - прошипел он, встряхивая Бориса Ивановича, вознамерившегося рухнуть обратно в постель

- Какой медведь? Какие деньги? Напоил меня, сволочь рыжая!

Никита шевельнул губами, загоняя внутрь себя замысловатое ругательство, и выпустил из рук воротник Бориса Ивановича. Свидетель с легким шуршанием сполз вдоль стены и принял исходное положение "лежа". Расследование обещало быть нелегким.

VII
21.08.91 11:30

- Товарищ капитан, у нас белая лента есть? - лейтенант Коршиков внимательно осматривал жирный отпечаток большого пальца на блестящей дуге железной кровати.

Капитан Гареев сидел на кровати и писал протокол, положив планшет на тумбочку. Белой ленты, необходимой для снятия отпечатков пальцев с глянцевых поверхностей, в поселковом отделении не имелось. Равно как не имелось и черной ленты, для поверхностей матовых. Капитан вообще терпеть не мог отпечатков пальцев. Мороки с этими пальцами было выше головы, а толку - чуть. Вези их в лабораторию в Магадан за 600 километров, потом обратно...

Коршиков застыл над отпечатком, ожидая ответа. Капитан тоскливо посмотрел на него, понимая, что без педагогического вмешательства не обойтись.

- И когда же у тебя Высшая школа милиции из головы выветрится, а? - вздохнул он, подходя к кровати и стирая отпечаток белоснежным носовым платком. - Нет отпечатка, - нет проблемы, понял? И никакой ленты не надо - ни белой, ни черной! Верно, студент?

Последнюю реплику капитан произнес, обращаясь к Никите; сейчас была как раз его очередь давать показания. Тот прокашлялся, и несмело возразил:

- А на основе чего Вы будете строить обвинение? Все-таки отпечаток ведь его, совершенно точно. У него руки в масле были - он ведь еще банку с икрой стащил, а она вся в масле...

Гареев улыбнулся с видом профессионала, снисходящего до смышленого "чайника".

- Эх, студент, студент... Нам главное его найти, а там-то он нам все сам покажет - расскажет, как миленький. Был бы ворюга какой матерый, а то - Санька Чмиль. Мы его еще когда первый раз сажали, он такого на себя наговорил... Любой протокол подписывал. Ей-богу, был соблазн на нем стопроцентную раскрываемость сделать, он бы на себя все кражи в поселке взял, да пожалели парня. Все-таки, значит, взялся за старое... Всего-то годик на свободе погулял...

Сказав это, капитан неодобрительно покачал головой. Вообще, мужик он был правильный, без того специфического сволочизма, который априорно и далеко не всегда справедливо инкриминируется любому сотруднику милиции. И Коршиков Никите тоже очень понравился: красавец, щеголь, свой в доску.

Собственно, Саньку вычислили через полчаса после начала стихийного дознания. Все разъяснилось, как только сумели разбудить Александрыча. Поняв, что от него хотят, он тут же доложил, что да, заходил Санька Чмиль, с пожаров вернулся. Покрутился тут немножко и ушел, даже водку не стал пить. Дядя Вова тут же хлопнул себя по лбу, - вспомнил. Даже подробность указал: руки у Саньки были в саже и морда закопченная. Так что показания Бориса Ивановича о черной руке с "когтями" тоже вписались в общую картину. Сам факт кражи в присутствии троих человек отнесли на счет психологического феномена, спровоцированного употреблением спиртных напитков. В пользу выдвинутой гипотезы тут же нашлось немало косвенных подтверждений: так, начальник сводного пожарного отряда подтвердил факт исчезновения Саньки с бивака, дома его тоже не оказалось. Парижские воры "рвут когти" через аэропорт "Орли", а колымские - берут ружье, рюкзак с тушенкой и уходят в тайгу. Скорее всего, там теперь и следовало искать зарплату ССО имени Свечкина вкупе с личной никитиной банкой красной икры.

Впрочем, с зарплатой все обошлось на удивление счастливо, настолько счастливо, что студенты долго отказывались верить и переспрашивали. С утра работяги позвонили начальнику кооператива, вполне самовластному "купцу", и доложили суть происшедшего. Тот хорошенько наорал на них за недогляд за "детским садом" (под этим кодовым наименованием подразумевался ССО им. Свечкина) и распорядился выдать деньги еще раз. В том же самом количестве - 64 800 рублей. Но если и эти прошляпят! Впрочем, мог бы и не говорить! Елена Егоровна, нагружая радужными пачкам очередную сумку, конечно, не удержалась от ряда саркастических замечаний, но это не нисколько омрачило счастливое настроение воспрянувших духом студентов. Бухгалтершу все по очереди поцеловали в щечку и подарили ей литровую бутылку бананового ликера (да-да, ужасный моветон по нынешним временам, но тогда, в 91-м году, это считалось шикарным подарком). С критикой согласились единодушно. Обещали, что больше не будут.

Между тем наступило время уезжать; билеты были на руках. Впрочем, одного бойца все-таки следовало оставить, дабы оформить юридические детали дела об ограблении. На этом настаивала милиция. По-хорошему, следовало остаться Борьке, как командиру, но он не мог по семейным обстоятельствам, так что пришлось тянуть спички. Короткая досталась Никите - ему всегда "везло". Однажды... Впрочем, это совсем другая история. Попрощались, но пить "на посошок" не стали. После вчерашнего как-то не хотелось, да и выпили уже все. В общем, ребята пожали Никите руку, похлопали по спине и укатили в аэропорт, оставив счастливого обладателя короткий спички "антикварить".

Смысл этого словечка стоит пояснить. В советские времена к строительным отрядам относились серьезно, летний трудовой сезон планировали в специальных штабах как настоящую боевую операцию. За несколько дней до приезда большого отряда обычно "высаживался" своеобразный авангард, человека три-четыре, которые подготавливали "пункт дислокации" - расставляли кровати, вешали рукомойники, копали выгребные ямы и т.д. Этих героев называли "квартирьерами". Иногда после отъезда основной части отряда нескольких человек оставляли для уборки пресловутого "пункта дислокации". Поскольку они выполняли работу, противоположную квартирьерской, их и окрестили "антикварами". Так что Никита стал "антикваром" именно в этом, специфическом смысле слова.

VIII
22.08.91 11:00

- Ну что, студент, поедем Саньку ловить? - жизнерадостно предложил лейтенант Коршиков. - В смысле, ловить будем мы, а ты будешь вещи опознавать. Его на галимовском корале видели. Вот дурак, даже спрятаться толком не смог!

Коралями поселковые жители называли временные загоны для скота. При таком загоне обязательно устраивалась избушка, в которой иногда останавливались на ночлег не только пастухи, но и рыбаки, охотники и вообще всякий бродячий таежный люд.

Пожалуй, стоит также пояснить происхождение слова "кораль". ПО всей вероятности, обитатели бассейна реки Колымы таким образом интерпретировали южноафриканский термин "крааль", означающий загон для крупного скота, в том числе даже и для слонов. Однако к заманчивой гипотезе о влиянии южноафриканской культуры скотоводства на жителей Колымы следует относиться осторожно, ввиду значительной удаленности этих двух регионов друг от друга. Тем более осторожно следует отнестись к гипотезе о колымской популяции слонов. Скорее всего, слово "кораль" появилось на Северо-Востоке России как следствие моды на романы Хаггарта и Буссенара, в которых краали упоминаются неоднократно.

Никита поначалу ужасно обрадовался предложению лейтенанта. Он с раннего детства страстно мечтал совершить какой-нибудь подвиг, а участие в поимке опасного преступника давало шанс.

Мы уже немного коснулись некоторых странностей в отношениях Никиты к женщинам. В принципе, когда речь идет о девятнадцатилетнем молодом человеке, можно ограничиться только этим аспектом, как занимающим свыше девяноста процентов ресурсов мышления. Однако, помимо сумбурных мыслей "про это", Никитой владела еще одна мечта: о пресловутом подвиге.

Причины, побуждавшие его к этому, не ограничивались нормальной юношеской агрессивностью, но имели также генеалогическую подоплеку. Дело в том, что Никита как бы завершал целую пирамиду замечательных, в высшей степени достойных предков. Случилось это по той странной причине, что замечательные предки как будто сговорились заводить не более одного ребенка. В результате, на одного несчастного Никиту приходилось 2 бабушки, 2 деда, 4 прапрадеда и 4 прабабки. Ну и родители, конечно: папа-доктор наук и мама-кандидат. При этом у него не было ни сестер, ни братьев: ни двоюродных, ни троюродных, ни родных.

Всех своих предков Никита собирательно называл дедами; их рассказы он аккуратно записывал в толстую клеенчатую тетрадь, для себя и планируемых потомков; но и сам перечитывал, и старался брать пример. Прадеды и прабабки уже все умерли, деды и бабки, слава богу, были живы, но героическое прошлое и тех, и других не давало Никите покоя. Как назло, все они воевали в японскую, германскую,  гражданскую, финскую и отечественную; искореняли басмачество, устанавливали советскую власть в Приморье и еще бог знает где, перевязывали раненых под огнем, спасали знамя минометного полка, брали языков, вызывали огонь на себя и палили прямой наводкой по немецким танкам. В фамильных архивах хранилось никак не менее сотни дедовских и прадедовских орденов и медалей, а самому Никите в обозримом будущем не светило даже одной самой разнесчастной медальки. Откуда? Кругом мир, даже из Афгана войска вывели, а после перестройки, похоже, вообще никаких войн не дождешься. Будет сплошной мир и демократия.

И тут, на этом горестном фоне - такая удача. На медаль Никита, конечно, не надеялся (как потом выяснилось, совершенно напрасно), но был шанс приобрести хоть какой-то окологероический опыт! Романтика таежной драмы, со стрельбой из двустволки, с преследованием преступника по болотам и распадкам, захватывала настолько, что у Никиты даже засосало под ложечкой от нетерпения проявить геройство. Правда, Гареев сильно сомневался, что Санька окажет вооруженное сопротивление, но все же рекомендовал не расслабляться: всякое бывает. За дурака с двустволкой не поручишься. Последняя фраза передана без искажений; именно так и сказал.

IX
22.08.91 11:38

- А товарищ студент машину постережет - тоном, не терпящим возражений, заявил Гареев, пресекая попытку Никиты выбраться из РАФика. - Нечего тебе там делать. Надо будет вещи опознать - вызовем.

И с этими словами он скрылся в кустах вслед за импровизированной группой захвата, наскоро сколоченной из состава поселкового отделения.

Раздосадованному Никите ничего не оставалось делать, как только пастись в зарослях голубики, ожидая исхода дела. Героическое воодушевление исчезло, уступив место неприятному ощущению соучастия в ловле затравленного зверька. Никита ел голубику и представлял, как сейчас милиционеры притащат бледного испуганного Саньку. Зрелище обещало быть неприятным и заранее внушало чувство неловкости. Вот если бы самому, с пистолетом в руке, красться по следу опасного вооруженного преступника...

Посреди всех этих невеселых раздумий Никита приметил человекообразную тень, мелькнувшую среди редких сосенок. Место было глухое; незнакомцем, шаставшим в районе операции, следовало поинтересоваться. Никита подозревал, что эта тень не была учтена в стратегическом плане капитана Гареева, а коль скоро так, его собственная роль менялась. Теперь он переставал быть околачивающим груши студентом; он становился Прикрывающим Тыл Внештатным Бойцом Группы Захвата. И действовать следовало должным образом: инициативно, смело, наступательно. Для начала - скрытно выяснить, кому принадлежит тень, оценить ее намерения и, при необходимости, принять меры.

X
22.08.91 11:46

Пуля попала Никите точно в горло. Он даже не понял что произошло: просто ощутил сильный удар, и все.

Санька стрелял жаканом: тяжелой, в несколько десятков грамм штуковиной, специально сконструированной для убийства. Можно возразить, что все пули для того и предназначены. Так-то оно так, да не совсем: часто важнее попасть, чем убить. На войне, к примеру, бывает выгоднее ранить противника. С убитого какой спрос; можно даже не закапывать. А вот раненому потребуются санитары для эвакуации, бинты и таблетки на лечение, медсестры, врачи, госпиталя и т. д. И если он после всех этих дорогостоящих процедур будет ездить на тележке по электричкам и просить милостыню, то эффект от пули получится максимальный; включая еще и психологическое воздействие на тылы противника. По этой причине, типичной строевой военной пуле ставится задача точно попасть куда приказано и отрапортовать: "цель поражена". А что там с этой целью стало - не так уж и важно, если учесть дистанции и масштабы, которыми оперирует современная война. К тому же, чем лучше пуля убивает, тем хуже она летает. По совокупности указанных причин настоящие военные пули относительно гуманны, хотя, конечно, тоже не подарок. Но охотничьи жаканы, при не слишком впечатляющих летных характеристиках, убивают отменно. Такое уж у них назначение: промысловое убийство, на которое не распространяются швейцарские конвенции и права человека, ибо по людям жаканами не стреляют, разве только в таких вот исключительных случаях.

Пуля системы Жакана представляет собой свинцовый цилиндр, оперенный ребрами, расположенными под некоторым углом к продольной оси снаряда. Эти ребра обеспечивают закручивание пули в стволе, а также немилосердно рвут мясо жертвы при попадании. Но это еще не все. Для усиления поражающего эффекта середина цилиндра оставляется пустой и для пущей аэродинамики заливается стеарином. Попадая в тело, такой снаряд от удара разворачивается в виде ромашки; ранение этим цветочком, куда бы оно ни пришлось, почти всегда смертельно. Даже если жакан попадает в конечность, он, как правило, вызывает смертельный шок.

Однако за все приходится платить; жакан плохо летает, он неустойчив в полете и даже тоненькая веточка способна радикально сбить его с курса. Так произошло и на сей раз. Санька пальнул дуплетом на шорох, сквозь кусты. Промахнуться с десяти шагов было почти невозможно, однако обе пули в полете наткнулись на ветки кустарника и потеряли направление. В результате одна из них, свернув влево, разнесла в щепки трухлявый пень, а вторая, отклонившись вниз, пробила тонкий слой земли, стукнулась о каменную подстилку, причудливо расплющилась и из последних сил скакнула рикошетом вверх, угодив-таки Никите в горло. Удар пришелся плашмя и вскользь, по довольно большой площади, пуля сорвала большой кусок кожи, перебила несколько незначительных кровеносных сосудов, но ничего жизненно важного не зацепила.

Удар толкнул Никиту назад и вверх; чтобы не упасть на спину, он был вынужден вскочить на ноги. Видимо, где-то на задворках сознания происходил лихорадочный анализ ситуации; только этим и можно объяснить кажущуюся осмысленность последовавших действий. Впрочем, действия были абсолютно верными: времени, потребного на перезарядку двустволки в точности хватило на то, чтобы молнией обежать кусты и броситься сбоку на Саньку, который уже снова взводил курки дрожащими с перепуга руками.

В тот самый момент, когда Никита вцепился в ружье, подсознание вернуло ему контроль над ситуацией. Инстинкт мудр: как только проходит самая главная, самая неожиданная опасность, он самоустраняется, как бы говоря: "Ну вот, я тебя спас, а теперь - валяй, дури дальше". Как дурить дальше, Никита еще не знал, единственное, что он осознавал, так это необходимость крепко удерживать ружье, иначе его застрелят в упор. Забрызганный кровью, с обезумевшими от пережитой, но еще не осмысленной близости смерти глазами, он кружился со своим противником в каком-то неуклюжем бессмысленном вальсе.

Вальс получался из-за того, что Санька тоже не выпускал ружья; он пытался притянуть его к себе и что-то быстро-быстро говорил, чего Никита никак не мог понять. Слова эти были совершенно нелепы и совершенно не соответствовали ситуации; они кружились, перетягивая оружие друг у друга, один молчал (из-за разбитого горла Никита мог только хрипеть), а второй верещал без умолку.

- Дай ружье, дурак! - умолял Санька - Они же хитрые!

Если он имел в виду Коршикова и Гареева, то тут Никита, пожалуй, был готов согласиться. Хитрые. Но отдавать ружье по этой причине Никита не собирался. Покуда его пальцы сжимали холодную поверхность ствола, он чувствовал себя в полной безопасности и почти наслаждался этим чувством.

- Да вон же, смотри, козел!  - несостоявшийся убийца тыкал стволом в сторону кустов, из-за которых выскочил Никита. Голос его уже срывался на визг, губы тряслись в бессильной попытке убеждения.

Кусты трещали и качались, сквозь них ломился кто-то огромный и страшный.

- Дай ружье, дурак! - умоляюще заорал Санька. - Или сам стреляй!

Никита в недоумении уставился на кусты и на секунду ослабил хватку. Санька немедленно воспользовался этим и навел стволы на колыхающиеся ветки.

- Щас... Щас... Отпусти, козел! Щас выйдет!

И тут Никита понял, что пора вмешаться, ибо через секунду произойдет нечто непоправимое. В тот самый момент, когда Санька нажал на спусковой крючок, он резко дернул ружье вверх. Грохнул выстрел. Жакан, по-хулигански весело сшибая сосновые ветки, ринулся в дымное небо.

Кусты раздались в стороны и из них выскочил поцарапанный и матерящийся лейтенант Коршиков. Мудрый Гареев избрал трассу, проложенную Никитой и вышел слева. У обоих в руках официально поблескивали изготовленные к стрельбе "Макаровы".

- Так-так, гражданин Чмиль... Вооруженное сопротивление аресту, - после многозначительной паузы заключил Гареев. - Это уже не шуточки!

XI
22.08.91 16:15

- Прочти и распишись, - Гареев сунул Никите под нос три машинописных листочка под заголовком "Протокол".

Никита сидел в кабинете. Он был забинтован до самых ушей, а на лбу красовался огромный пластырь: разбился, когда грохнулся в обморок. Его мутило от противостолбнячных уколов. Он бы с удовольствием расписался без чтения, но тут все четырнадцать образцово-показательных предков рявкнули прямо в ухо: "Читай! Никогда не подписывай, не читая!". Никита вздрогнул от неожиданности и послушно принялся читать.

"Боец ССО МАИ им. Свечкина Шаповалов Н.И., сопровождавший группу захвата в качестве свидетеля, случайно обнаружил засаду, устроенную подследственным гр. Чмилем С.К. Шаповалов Н.И. принял решение обезвредить преступника. В результате инициативных решительных действий Шаповалова Н.И. преступник был обезврежен, однако сумел нанести Шаповалову Н.И. легкое огнестрельное ранение в горло"

Несмотря на стилистическое несовершенство протокола, Никита испытывал немалое удовольствие видя свою фамилию столько раз подряд и в таком лестном контексте.

- Мы тебе грамоту в институт пошлем, по комсомольской линии, - говорил, расхаживая за спиной у Никиты, Гареев. - И в Магадан доложим в лучшем виде: пусть они там решают, как еще отметить. Правда, сейчас такая кутерьма, с путчем с этим, но как все уладится, обязательно о тебе доложу. Все-таки, ты Коршикова от верной смерти спас; за такое медаль полагается. А то и орден!

При мысли о медали, а тем более об ордене, Никита зарделся. Неужели и он положит в дедовскую копилку свою, кровью заработанную медальку? Или даже орден? В мыслях ему уже рисовалась Красная Звезда на отвороте пиджака: совсем как у Глеба Жеглова из "Места встречи".

"Гражданин Чмиль пытался оказать вооруженное сопротивление группе захвата в форме засады. Было произведено три прицельных выстрела из охотничьего ружья ТОЗ-БМ 16-го калибра боеприпасом Жакана. Баллистическая экспертиза..."

XII
22.08.91 16:25

- Да ты с ума сошел? - бушевал Гареев - как это не было засады? А что тогда было?! Пионерская игра "Зарница"?

Никита не мог говорить, врач сказал, что такое бывает при контузии возвратных окончаний блуждающего нерва. Или наоборот, блуждающих окончаний возвратного нерва, Никита точно не помнил. В общем, его заверили, что через пару дней это пройдет. А пока что приходилось изъясняться письменно. Только что Гареев прочел крупно написанное "САНЬКА НЕ ВИНОВАТ. ЗАСАДЫ НЕ БЫЛО!!!", и буквально задохнулся от возмущения.

- Да он сам уже во всем признался! Что ты пургу несешь?

Никита не нес пургу. Дочитав протокол до конца, он уж совсем было собрался его подписать, но тут вдруг понял, что напрочь забыл об одном обстоятельстве, а именно - о самом Саньке. Мог ли этот чудаковатый, слегка пришибленный парень с испуганными глазами устроить засаду с целью хладнокровного убийства милиционеров? Да, Санька был без башни. Влипнуть в историю для него было раз плюнуть, это верно. Но во всех санькиных историях страдал только он сам. Никита вспомнил, как Санька бахвалился на рыбалке своими японскими водонепроницаемыми часами и ради доказательства кинул их в кипящую уху, а потом ему же попалось на зуб потерявшееся в котелке стекло с циферблата. Мало что дурак, еще и не везет ему...

Однажды он украл ящик пива из гастронома, за что отсидел пять лет. Для компании старался: выпивка кончилась. Не очень сопоставимо - ящик пива и пять лет жизни, не правда ли? Вышел из тюрьмы уже немножко странный; вроде как с гонором - еще бы, отсидел! А в глазах - страх. И гонор этот - от страха. Вообще, он многого боялся. Да, спер отрядную зарплату, но, если честно, они сами ведь его спровоцировали, свалили небывалую кучу денег на кровать и пьянствовать пошли. Нельзя так людей искушать, ох нельзя...

Бесспорным преступлением было только покушение на Никиту с Коршиковым, однако и тут дело обстояло не так уж просто. Никита вспомнил, как странно вел себя Санька, когда они отнимали друг у друга ружье - как будто видел в нем бестолкового сообщника, а не врага. В момент выстрела Коршикова закрывали кусты. Никита напрягся, вспоминая. Так ведь и его самого не было видно, когда Санька в него стрелял. И вообще он не мог Никиту видеть до выстрела; пальнул на звук треснувшей ветки. Выходит, он оба раза лупил жаканами сквозь кусты, не видя в кого. А что, если?.. Господи, как же все просто! Стоило вспомнить поведение Бориса Ивановича при дознании о краже зарплаты, как все моментально встало на свои места.

XIII
22.08.91 16:45

- В медведя! В подранка того! - в Санькиных глазах блестела надежда. - В медведя я стрелял, гражданин начальник! Был там медведь, верно говорю. Точь-в-точь как лейтенант кустами шебуршал!

Гареев, охватив руками голову, сидел за столом. Его лицо кривилось усталой усмешкой человека, очутившегося в идиотской ситуации по чужой вине.

- Слушай, Санька... - заговорил он наконец ртутным, (то есть металлическим и ядовитым) голосом. - Медведя твоего два дня назад нашли. Умер от заражения крови. Ему еще Коршиков лапы отпилил и раскидал по всему поселку. Шутник, блин...

Никита слушал краем уха; он сидел за письменным столом и строчил объяснительную записку. Так вот откуда лапы!

Санька беспомощно огляделся в поисках поддержки.

- Был там медведь, гражданин начальник! Даже два медведя было! Не стал бы я в человека... Да и зачем по человеку жаканом-то садить? У меня картечи полно было!

- А картечь зачем? - ухватился за соломинку капитан.

- Так это, от волков...

Никита в своем уголке попытался хихикнуть, но только скривился от пронзившей горло боли.

- А от крокодилов ты ничего не захватил? - загремел все-таки вышедший из себя Гареев. - Рембо хренов! Чуть было двоих человек не угробил, а теперь сидит, глазками хлопает!

Санька вдруг заплакал; по-детски, от безысходности, от неумения правильно сориентироваться в этой идиотской ситуации. Поначалу он просто затравленно кивал в ответ на любой вопрос; он убедил себя в том, что ему все равно никто не поверит. О медведе заговорил лишь после того как, по настоянию Никиты, ему задали прямой вопрос: "В кого стрелял?". Гарееву ответ казался очевидным, потому поначалу и не спрашивал. То же самое происходило и с Борисом Ивановичем, когда его расспрашивал Никита, он просто покорно повторял все, что ему скажут.

- Товарищ капитан! Никита! - взмолился Санька, - не хотел я ничего такого! Я в медведя стрелял! А зарплату спер, потому что не удержался. Я же к студентам хотел прийти попрощаться, а тут вон как обернулось: столько деньжищ... А тут еще этот путч хренов, я думаю, сейчас революция начнется, война, белые там, красные, все равно деньги все пропадут, а я бы золото успел купить! Все равно пропали бы!

На этот раз Никита остерегся хихикать, просто улыбнулся. Ему вспомнился "вредный совет" Остера:

Если вы окно разбили,
Не спешите признаваться.
Погодите не начнется ль
Вдруг гражданская война.
Артиллерия ударит,
Стекла вылетят повсюду,
И никто ругать не станет
За разбитое окно.

Очень может быть, Санька и вправду ожидал революцию и гражданскую войну. Собственно, многие ожидали. И предостережение о том, что деньги пропадут, Никита совершенно напрасно пропустил мимо ушей. Они и впрямь пропали; вся огромная колымская зарплата месяца через четыре уместилась в 78 долларов США; за вычетом, конечно, кое-каких трат по мелочи.

Кроме того, в пользу Саньки говорила его искренняя привязанность к студентам; для него, видавшего только поселок и зону, они были существами из какого-то неведомого, счастливого мира. Конечно, он всячески демонстрировал высокомерие бывалого местного жителя, но на самом деле очень любил их развеселую компанию. Никита ни секунды не сомневался, что кража произошла под влиянием какого-то наваждения, и не была спланирована заранее. Да и то; попробуй спланировать, что студенты напьются,  уложат всю зарплату матрасиком на кровати, а сами пойдут кресты жечь? Было очевидно, что Санька действительно сбежал с пожаров, чтобы попрощаться, а оно вон как вышло.

Капитан Гареев вздохнул, опустился на стул и принялся нервно стучать карандашом по папке.

- Детям ружья не игрушка, гражданин Чмиль - сказал он наконец тоном воспитателя детского сада.

Потом повернулся к Никите, посмотрел на него пристально, и продолжил:

- Ну что, студент? Плакала твоя медаль... Медведям медалей не дают... Не положено!

XIV
22.08.91 18:00

- И чего мне с ними делать? - спросила Елена Егоровна, косясь на мешок с деньгами. - По какой статье проводить?

Никита не знал. Он честно принес конфискованные у Саньки деньги, 64 тысячи 800 рублей. Зарплату ребята все-таки увезли, стало быть, найденные деньги следовало вернуть кооперативу. Поэтому он просто положил пакет на стол, а в ответ на вопрос развел руками. Делайте, мол, что хотите, Елена Егоровна.

Бухгалтерша подперла подбородок кулаком и задумалась.

- Так ты, говорят, и о краже заявление забрал? - спросила она как-то невпопад.

Никита хотел кивнуть, но не смог - пришлось немножко наклониться.

- Так что же, выпустят Саньку, получается?

Никита снова поклонился. Елена Егоровна покачала головой:

- Ну точно, в лесу медведь сдох. Это ж надо - Саньке первый раз в жизни повезло. Сроду такого не бывало. Этак он, чего доброго, еще и поумнеет!

Бухгалтерша вновь задумчиво посмотрела на пакет, затем пододвинула к себе телефонный аппарат и набрала номер председателя кооператива. Разговор длился не менее получаса, обсудили все: и Саньку и ранение Никиты, и как работает база данных, и про деньги тоже. Решили дареное не отбирать.

- Вот, будете помнить нас, колымчан, - гордая щедрым подарком напутствовала Елена Егоровна Никиту. - А за Саньку тебе спасибо. На зоне его бы точно доконали; он и после первой-то отсидки сам не свой. Вот. Приедешь в Москву, раскидаете, как там у Вас принято; поровну или по-братски. Себе не забудь премию стребовать; все-таки под пулей ходил, пока они в Магадане газировку пили!

Никита растерялся и хотел было протестовать, только не знал как. Собственно, что он мог сделать? Замахать руками? Написать на бумажке: "Да что Вы, что Вы?". Все это выглядело бы очень глупо и неловко. Он покраснел и стоял истуканом; пакет не брал. Ему казалось невозможным таким вот способом, ни за что, ни про что удвоить себе зарплату; ни о какой особой премии, сверх этого, естественно, и речи быть не могло.

Заметив его смятение, Елена Егоровна взяла инициативу в свои руки: расстелила газету, аккуратно уложив деньги, пачку к пачке, соорудила что-то вроде бандерольки, перевязанной веревочкой. Бандерольку положила в черный непрозрачный пакет.

- Ну вот, теперь все нормально. В багаж не сдавай, на людях не свети. Особенно в Москве. Такси не бери ни в коем случае, понял? - и, напутствовав Никиту таким образом, сунула ему пакет в руку. - Ну, бывай, студент, не забывай нас, ладно?

Никиту приложил руку к сердцу и выпучил глаза, уверяя в совершенней признательности и вообще... От всех сегодняшних событий он настолько ошалел, что ощущал себя персонажем замысловатой сказки с непредсказуемым сюжетом.

XV
22.08.91 22:00

- Привет, - раздался за спиной тихий голос, - вот, пришла проводить...

Никита от нечего делать читал "Правила поведения пассажира", висевшие на стене в крохотном зале ожидания поселкового аэродрома. Голос за спиной заставил его вздрогнуть. Он повернулся и увидел Варю в сногсшибательном сиреневом костюмчике, с красивым красным пакетом в руке.

- Вот, пирожки, - заторопилась она, смущаясь, - как горло-то, болит? Ой, а я не подумала - тебе же, наверное глотать больно?

Видно было - врет. Прекрасно она знала, что Никите нельзя глотать. Просто пирожки уже были испечены, заранее, и она давным-давно представляла себе, как придет проводить симпатичного голубоглазого студента и принесет пирожки: не идти же просто так, с пустыми руками?

Однако, поняв эту невинную хитрость, Никита, неожиданно для самого себя, растрогался. После вчерашних событий одного взгляда на Варю хватило, чтобы вдруг понять, что все его идеалы - полная ерунда; что настоящая женщина должна быть именно такой, - доброй и преданной, она должна уметь рожать детей и печь вкусные пирожки. А всякие Афродиты и Афины - это так, от глупости, вернее, от детства. Что-то уж слишком часто сегодня повторялось это слово: "детство", и всякий раз оно прямо или косвенно относилось к Никите. Было над чем поразмыслить на досуге.

Теперь стало очевидно, что Варя вовсе недурна собой; напротив, вполне даже хороша. И даже, кажется, красива. Нет, определенно красива. Он всегда видел ее за прилавком; в переднике и в белом колпачке. Теперь вдруг обнаружились изящные ножки на звонких каблучках, густые золотистые волосы. А голос? Как он раньше всего этого не замечал?

Никита схватил Варю за руку и потащил ее прочь из душного помещения. В лицо ударил ветер, разогнавшийся вдоль взлетной полосы. Вот! То, что надо! Обломок красного кирпича отлично чертил на асфальте.

Никита наклонился, прижимая пакет с деньгами к груди и написал:

"Я - ДУРАК!"

Варя прыснула и отрицательно покачала головой. Никита и сам замахал руками - понял, что написал не то. Это была информация для внутреннего употребления; Варе об этом знать не следовало. Секунду он колебался, но потом все-таки решился и вновь наклонился к асфальту. Вскоре на серой дорожке появилась ярко-рыжая надпись, которую сентиментальная аэродромская дворничиха несколько недель обходила метлой, не желая стереть. А потом ее смыли осенние дожди.

Они стояли обнявшись, грея друг друга от ветра. Идти в зал, к людям, не хотелось. Счастью было отпущено всего сорок минут и эти минутки двум юным существам хотелось выпить до самого донышка вдвоем, без посторонних.

XVI
23.08.91 6:30

Никита уже шестой час подряд любовался восходом солнца. Это возможно, если лететь на самолете с Востока на Запад: так уж совпало, что самолеты летают с той же скоростью, с которой вращается Земля. Как будто и не летишь вовсе, а просто подпрыгиваешь на высоту 10000 метров и спокойно ждешь, пока планета повернется к тебе точкой назначения. В этом состоянии очень хорошо думается: время замирает, как бы приглашая к эпохальным обобщениям.

Никите ужасно хотелось спать и есть. Презрев запреты врача, он все-таки отломил крошечный кусочек Вариного пирожка и попробовал его проглотить. Случилось очередное, уже которое по счету маленькое чудо: кусочек проскочил практически безболезненно. Обрадованный эти обстоятельством, Никита принялся за пирожки с аппетитом оголодавшего студента. Вкуснее он ничего в своей жизни не ел; и каждый кусок был напоминанием о Варе.

- Вот, сейчас доем последний пирожок и забуду о ней, - подумал Никита с печалью, - забуду о девушке, которой написал на асфальте "Я тебя люблю".

Конечно, Никита ее не забыл; он и сейчас вспоминает о ней с нежностью и благодарностью, ведь именно Варя впервые приоткрыла для него завесу над важнейшей на Земле тайной - над тайной любви. И пусть читатель не примет это за пошлый намек: ничего ТАКОГО не было. Были поцелуи: настоящие, без всякой липовой эстетики, как в кинофильмах и романах; они были чувственные, жадные, нежные и неумелые. Эти поцелуи стоили десятков умных книжек по сексологии. Так что Варя, конечно, оставалась у Никиты в памяти - навсегда. Исчезала бессильная боль разлуки; то лишнее, что мешает помнить о хорошем, но уже безнадежно ушедшем. Никита начал взрослеть; его мыслями овладевала неумолимая, жесткая четкость.

- Я буду взрослеть, умнеть, а потом умру - твердо, без малейшего испуга или удивления подумал Никита. Раньше он немножко сомневался в неизбежности собственной смерти. Но вчера он ощутил острый кончик ее смертоносной косы на своем горле и понял - это не шутки. Это факт; смерть существует на самом деле.

Под крылом самолета раскинулась огромная страна, которая тоже только-только начала взрослеть. Несколько дураков трясущимися руками пытались предотвратить неизбежное, но история презрительно посмеялась над их нелепой затеей.

- И Россия тоже теперь будет взрослеть, после этого дурацкого путча, - развивал свою мысль Никита, - и потом тоже умрет?!

А вот эта идея показалась ему тревожной и новой. Как всегда, он мысленно обратился к дедам за разъяснением. Но на сей раз обычно словоохотливые деды помалкивали: похоже, сами не знали, что ответить.

А может быть, им было неловко. Может быть, они даже стыдились того, что их потомком оказался один-единственный Никита, вынужденный тащить на себе весь груз грядущих революций, строек, поражений и побед. Их-то самих поначалу было восемь, затем четверо. И даже родители толкали научно-технический прогресс вдвоем. Кто знает: может, им стоило пожертвовать парочкой подвигов или диссертаций ради возможности читать нотации Никиткиным братьям и сестрам? Кажется, в рамках вопроса о грядущей смерти своей страны, деды думали именно об этом, чувствовали свою вину и потому выглядели подавлено. Никите захотелось их ободрить, он подмигнул и бодро заявил:

- Не грустите старички! Нас еще надолго хватит! А Ваши ошибки, господа-товарищи, будем исправлять! Да-с!

Никита засыпал: ему приснились деды; они улыбались и одобрительно кивали буденовками, фуражками и профессорскими шапочками.