ОЛЯ

Молодой парень с мелкими чертами лица одиноко сидел на задрипанной скамеечке в тени желтеющих деревьев и задумчиво боролся с бутылкой пива «Пит». Это пиво он купил потому, что ему понравился рисованный пивовар из рекламы, и теперь, будучи полным желания как-то приблизиться к когорте почитателей этого продукта, мелколицый молодой человек ожесточенно гнул об пивную пробку ключ от своего подъезда. Ключ был явно тверже пробки, но в неумелых руках парня, столь же мелко созданных, как и голова, он помаленьку сдавал и вот-вот должен был потерять рабочую форму. Молодому человеку было шестнадцать лет, его звали Леша «Джексон» и вскоре ему надо было уходить по очень неприятному делу. Леша волновался и не понимал, где так долго задерживается его друган.
Между тем друган показался из-за угла и теплейшим тоном промолвил:
 - Хай, засранец!
 - Здорово!... – прохрипел засранец Леша и покрепче приналег на ключ. Предательское орудие сорвалось, и питовская пробка, прежде чем соскочить на землю, прорезала в коже пальца Джексона две гнуснейшие дырочки. Джексон негромко втянул воздух промеж зубов (злился он тоже мелко) и хлопнул ладонью по ладони подошедшего другана. Другана звали просто Серый, он был одет в красную с черным рубаху и штаны с гигантской мотней, которая говорила о том, что владелец штанов вообще-то обладает гениталиями исполинских размеров, но сегодня ими пользоваться не собирается и потому оставил их дома.
Серый несколько раз хлопнул Джексона по козырьку кепки с надписью «NY», приговаривая «А мне почему пивка не взял, а мне?», и затем спросил:
- Ну, как у тебя вообще состояние-то?
- Да как… - промолвил Джексон и посмотрел вдаль, - все так же херово.
- Еще не отошел бля?
- Да как тут отойдешь… Вы все долбоебы только воздух гоняете, что у вас там сегодня собака, завтра собака, считай каждый вечер с новыми собаками виснете, а у меня может в первый раз настоящая любовь была, а вы все гогочете.
Серый начал хохотать еще с середины джексоновской фразы. Ему было жалко однолюба Джексона, и теперь он дружески хлопал его по спине, выбивая из его бутылки клочки пены, которым позавидовал бы любой местный рекламист, лыбился и сипло приговаривал:
- Ишь как его жизнь-то скрутила… Как с Олей был, так только «девушки, девушки», а теперь побрили его, так сразу все ему собаки…
- Да потому что все эти дырки, с которыми вы третесь, они такие и есть, как вы их зовете, - собаки… А Оля у меня воспитанная была, чистая…
- Ага! До дискотеки в прошлом мае чистая, а потом не совсем! – сострил Серый и, жутко радуясь своему лихому гэгу, сипло загоготал, и Джексон, в первый раз расставшись со складкой между бровей, поддержал его высоким однотонным блеянием. Надолго его, правда, не хватило, и Леша, вспомнив романтические минуты прошлого мая, вновь уставился в несуществующую даль и промолвил:
- Да, вот все и закончилось… Я помню, когда тогда на дискаче к ней подошел, она говорит «Здравствуй, Леша», а я говорю: «Да чего там, пойдем бля, Олька, жару дадим»… Она мне потом говорила, что я ей понравился, потому что смелый был. А я, может, в первый раз так к девушке подошел запросто, до этого все как-то по-детски…
- Ага, - улыбнулся обладатель королевских гениталий, - до этого все как-то собаками перебивался!.... – и вновь засипел.
Джексон улыбаться не стал и решил раз и навсегда излить другу душу.
- Да ты, Серый, не знаешь, каково это – с девушкой разойтись… - Джексон сделал щедрый глоток оренбургского хайнекена и многозначительно спустил до земли тягучий плевок. Он посмотрел на компанию харчков, расположившихся между его кроссовками, и пересел левее. – Я, может, и спать-то теперь как следует не могу. Сидюшник не слушаю. После того вторника вообще никуда не хожу, только валяюсь дома да в потолок пялюсь. На мать наорал. Я же, Серый, и вокруг ее дома ходил вчера вечером. Да все поздно уже – и цветы покупать, и извиняться, все уже поздно. Нет мне больше жизни.
Леша уставил мелкие глазки на листву под ногами и захотел всплакнуть. Не получилось.
Серый попытался оживить друга и вопрошал:
- Как все вышло-то?
- Да как… Она же у меня все по искусству да по искусству. У меня!... – Леша усмехнулся и с дрожью вздохнул. – Ну и вот, тогда Ван Гога привезли во Врубелевский музей.
- Ван Гог он кто, швейцарец?
- Да не знаю я ее этих долбоебов, ганс какой-то. Уха у него нет, портрет без уха.
- Че, прямо настоящего Ван Гога привезли?
- Да нет, наверное. Он же поди уже мертвый. Картины его привезли. Без уха и еще всякий драбадан. Ну вот, мы идем по Ленина, она и говорит, что надо нам на Ван Гога сходить. Я возьми да и скажи, что Ван Гог ее – мудак и что нормальный чел ухо бы себе рубить не стал бы ни за что.
- Так он сам себе его отрезал?
- Не в курсах я, Серый, хочешь, сам у него спроси. – Джексон резко плюнул и продолжал. – Ну и тут она хайку-то и открыла. Типа, да ты вообще меня никогда не понимал, да как я могу общаться с таким ханжой, да что за слова, да ты бы маме моей сказал такие слова, да ты не то что ухо, а и ноготь ради меня себе не отрежешь.
- Во баба оборзела! – подписал строптивой Оле вердикт Серый и добавил: - *** с два бы она мне такое ляпнула. Прокатил бы по полной, и ее бы вспомнил, и ее маму. – И Серый усмехнулся как можно злее. Джексон ведь не должен был догадаться, что ни на что подобное Сережа был не способен и боялся своих собственных реплик как огня. – Ну, а ты чего?
- Да я, Серый, дурак, я просто дурак. Я самый последний дурак. – Леша во второй раз попытался выдавить слезу, но вместо этого плюнул. – Я ей сказал, что  мне по барабану и что пусть тогда ищет себе дурака, который ради нее будет себе уши резать, а меня пусть херней не донимает. Ну, Оля развернулась и пошла в обратную сторону. И сказала, что раз так, то все кончено. Ты понимаешь, Серый, кончено!!! – Леша повысил голос и долгожданная слезка вылезла на его щеку и остановилась на прыще. Прыщавый король попа молча порадовался тому, что Серый наверняка сейчас завидует его душевным коллизиям, и развил мысль:
- Ты понимаешь, Серый, я ведь теперь не знаю, как дальше жить. Ну кто, кто мне поможет? Я ведь за полтора года отвык, как с девушками знакомиться! Я только хожу по улицам, как запаренный, и думаю о ней! Ей-то теперь все равно, а обо мне кто подумает? Я ни спать не могу, ни есть, усы лезут, а мне похуй. Как я теперь учиться буду? Да я же, Серый, никогда наших дней вместе не забуду! Какой мне теперь на хрен институт? Как я такой, один совсем, поступать туда буду? Все вокруг с подругами ходят, а ко мне никто больше не подойдет! Все по субботам в «Планете» колбасят, а мне не с кем! Все ржут, а мне плакать хочется! Ты понимаешь, Серега, плакать! – Лешин голос пустил петуха, но второго чуда не произошло, и ему опять пришлось заменить слезу харчком. – Она только о себе думала, а обо мне она не подумала! Красавица бля! – завершил свою тираду Леша, опустив пустую бутылку в стоявшую у скамейки картонную коробку, и решительно встал.
- Че, пора тебе? – промолвил Серый, пораженный доселе невиданной глубиной чувств Джексона. Тот кивнул и направился прочь.
- А когда с ней эта херня-то случилась? – окликнул уходящего друга Серый.
- Да тогда же и случилась, - обернувшись, бросил Джексон. – Пошла от меня, побежала через дорогу, тут ее бимер и нашел.
- Ты сразу в скорую позвонил?
- Да я подумал зачем, там вокруг столько народу с мобилами было, я решил лучше пойду, куда шел, там разобрался бы. – Джексон улыбнулся половиной рта. - Ну ладно, пора, а то неудобно.
- Бывай, засранец.
И Джексон торопливо зашагал дальше. Он просидел дома все похороны и теперь хотел показаться хотя бы на Олиных поминках.