Как я умер

Я вышел из подъезда, и мне в глаза полетели бесчисленные яркие мохнатые хлопья снега. Мне не было страшно, потому что весь страх был уже давно пережит, переигран и исчерпан с концами. Я знал, что оно должно было прийти, и оно пришло – мое зло в облике этих первых мошек.
Я постоял с пол минуты под козырьком, тщетно пытаясь разглядеть контуры противоположного здания, сунул руки в карманы и автоматически нажал кнопку «play» на плеере. Оградив себя от реальности последним альбомом «Грассмейстера», я зашагал по темнеющему асфальту вдоль дома. Пока еще сам не зная, куда идти, я даже не вглядывался, как обычно, в лица прохожих, не вслушивался в текст песни, я почти не слышал музыки. Левый наушник орал громче, чем правый, поэтому левое ухо начало понемногу закладывать. Я смотрел в небо; туда, откуда летел снег – сумасшедшая вьюга охватила весь город, но я, наверное, был единственным, кого она в этот раз заберет с собой, когда закончится. Я чувствовал.
Я почувствовал это еще утром, лежа в постели, когда открыл глаза и попытался пошевелить рукой, которую отлежала мне жена. Я лежал так минут десять. А может и больше. В тот момент я потерял счет времени. Теперь уже совсем. С губ совершенно случайно сорвалась фраза:
– Вот и все!
Жена вздрогнула, подскочила, глянула в окно и, оперевшись на локоть, сонными глазами уставилась на меня. Потом она начала мотать головой из стороны в сторону и беззвучно сжимала и разжимала губы.
– Нет, - наконец прошептала она. – Перестань, не может быть!
Она все знала. Знала, что это должно было произойти с первым снегом. Не знаю, может, ей кто рассказал, а, может, сама догадалась. Нахваталась от меня всяких вредных привычек, сама потом жаловалась, что ее иногда сильно раздражает, если получается читать чужие мысли против собственной воли. Интересно, как давно она знает? Как давно мучается? Ладно я! Подумаешь, собственная смерть не так уж сильно пугает, особенно когда знаешь, что она скоро придет. А вот смерть близкого человека куда страшнее, чем своя собственная.
Она меня любит. Это я знаю наверняка. Я сам от нее без ума. Жалко ее. Если бы можно было бы как-нибудь уйти потихоньку, чтоб ее не тормошить…
– Нормально все, че ты? – Я помолчал. – Я люблю тебя малыш.
Она встревожилась еще больше. Я приподнялся и поцеловал ее в губы, обхватив рукой правую щеку.
Мы занимались любовью часа два-три. Это она мне сказала, я не помнил. Помню только, что было очень хорошо. Мне с ней всегда хорошо. Она не самая лучшая в мире, но она настоящая. Она живая и цветная. На ее последний день рождения я подарил ей ботинки – один желтый, другой красный. И она их носит. Даже на работу. На Новый год я ей заготовил зеленую вязаную шапку и оранжевый шарф. Но вот, видимо, уже не суждено подарить.
Мы встали, позавтракали, и я ушел. Не знал, куда идти. Я хотел, чтобы она пошла со мной, но она сказала, что мне немного нужно побыть одному. И я ушел. Шел не спеша, загребая мокрые сморщенные листья. Надо же в последний раз повпечатляться миром. А со снегом даже красивее! Словно все танцует.
Эти снежинки – все зло, которое совершал я, мои собратья, друзья, враги… Врагов у меня много, но и друзей предостаточно. Я врагов не наживал, сами как-то появились. Откуда ни возьмись. Вуаля! А друзей чтоб найти – о! Это целое искусство. Не знаю, правда, сколько из моих настоящие. Проверим, кто придет на похороны.
Очнулся я в троллейбусе. За окном темно, и все так же вальсируют снежинки. Порошило весь день. Под деревьями кругами лежал снег. Вся природа как промокший, покуцаный котенок. Такая же жалостливая и хлюпает. Вынимаю один наушник:
– Извините, не подскажете, какой троллейбус?
– Тридцать первый.
Выхожу, пересаживаюсь на другой. Довозит прямо до дома. Захожу в квартиру, скидываю ботинки, швыряю на стул куртку. Жена сидит за книжкой и пьет свой воскресный чай с персиковым вареньем. Я ей нелепо улыбаюсь.
– Который час?
– Пол девятого.
– Вот это я загулял…
– Есть хочешь?
– Почему-то нет.
Подхожу к ней, сажусь на корточки, обнимаю ее ноги и кусаю за коленки. Смеется. И вдруг разревелась.
– Ты чего?
Молчит и плачет.
– Дурачок. Перестань, - пытаюсь ее успокоить. Вытираю слезы с щек, но она только больше замыкается в себе.
Понимаю, что пока парализован и сделать ничего не могу. Встаю и наливаю себе кофе. На столе лежат тосты в плетеной корзинке, которую подарила жене  младшая сестра. Беру один и откусываю кусочек. Крошки сыплются на пол. Наблюдаю за их полетом. Жена сидит и плачет. Кончиком языка слизывает  с губ и щеки соленые капли. Я подхожу и облизываю ее щеку одним движением языка. Это ее смешит.
Читает мне вслух какие-то сказки про белого бычка. Смеемся вместе. Потом уходим спать. Она подползает ко мне под бок, как обычно. Целует в шею и говорит:
– Я не останусь здесь. – Молчу и боюсь понять именно тот смысл ее слов, который она в них вложила. – Можно мне с тобой?
– Теперь все понятно. Зачем тебе?
– А какой от меня толк здесь без тебя?
– Ты же знаешь, что мы все равно не будем вместе…
– Но я ведь не буду этого осознавать, так?
– Так…
– Ну, вот и все… - Мы подумали, и она решила. Молодчина!
Засыпаем. На утро снег прекращается.


– Вот такие пироги, - говорю я.
– Нормально… Девчонка смелая. Не побоялась же…
– Она молодец… - Молчу. – И куда ты меня теперь? – Смеюсь…
– Да не торопись ты. Времени навалом. Куда торопиться-то? НА тот свет уже все. – Тоже смеется. – Посиди пока здесь. Со мной.


13/10/02