нет названия

Я отвернулась от радио с орущими апельсинами и мадам Брошкиной и еще ничего не понимая легла в гроб. Всплакнула кровавой слезой и услышала:
- Если покойник плачет кровью – значит не хотел уходить.
Я вытерла пальцем кровь, еще раз сквозь соленую контактную линзу посмотрела на свой вымазанный палец и медленно подумала:
- Зачем тогда ушел?
Линзы одна за другой полились на гроб. Я посмотрела на мокрые пятна, подняла голову и увидела попа. Он долго ходил вокруг гроба, пел, отвешивал поклоны, крестил и вонял кадилом. Кружилась голова и было нечем дышать. Потом поп протянул мне свою руку. Я протянула ему свою и сжала. Поп с усилием попытался поднять наши руки к моему лицу. Наверно он хотел получить поцелуй. Но я не поняла. Я потрясла нашим рукопожатием.
И поп ушел.
Суета ушла вместе с ним, а я - закрыла, наконец, глаза.
В нос забился колючий запах мороза. Он был разбавлен запахом  вечной хвои. И я вдруг вспомнила глупый анекдот про смесь противного запаха и запаха «под елочку». Ты рассказал его мне...
Когда-то.
Нет! Это было недавно!
- Не надо теперь так лежать и даже не разговаривать. Слышишь? Посмотри на меня!
О, боже, я совсем...
Да, мне плохо. Меня трясет от жары. Они говорят и говорят. Они суют мне руки. Опять руки! Что мне делать с их руками и их советами?
У меня в руках появляется кассета. Пластмассовая и черная. Я запихиваю ее тебе в нагрудный карман. Зачем? Я не задаю вопросов, я делаю то, что сказал кто-то из них. Из тех, что стоят в сторонке. Выдыхают из легких клубы белого облачного воздуха.

Я все время делала то, что мне говорили.
Я так старалась сделать все как они говорят.
Они говорили... Я тупо делала...
А ведь слова – это просто клубок облачного пара. Он не важнее этого дерева или этой земли или этой ямы.
Яма...

Какая она страшная. Глубокая и черная. Мне страшно. Не уходи от меня. Нет, я не буду плакать, не буду, обещаю.
Ну посмотри, я улыбаюсь.
- Не бойся. Все будет хорошо. Я сама боюсь. Но это пройдет. Ты сам говорил, что все проходит. И не плачь, а то я тоже буду плакать, а...

А помнишь, я прижалась к твоему плечу и вдохнула такой же морозный воздух. Мне так хорошо было. И тут я почувствовала, что это – в последний раз. Хотя еще было время... Я давно знала, что ты уйдешь. Я накаркала. Сама накаркала.
Я накаркала. Сама. Белой вороной легла я на серый снег. У меня еще оставались глаза. Они то закрывались, то открывались. Я смотрела на все, находящее в стороне от меня.
Холодно не было. А они кутались в шубы и переминались с ноги на ногу как птицы. Они галдели и их мысли пугали тебя. Ты был далеко от этих мыслей. Я держала тебя за холодок-ниточку, но ты ускользал.
 
Я смотрела на тебя, улыбалась и говорила:
- Не бойся. Все хорошо.

Потом все сидели с красными глазами, сморкались и ели. А я искала тебя. Я смотрела на потолок, но ничего не видела. Я пыталась тебя потрогать, но чувствовала лишь прохладный воздух. Я знала, что ты можешь видеть меня и улыбалась тебе. Но ты не видел. Уже не видел.
Тебя увели и стали по очереди что-то советовать. Ты слушал, хотя было нечем слушать. И кивал, но было нечем кивать. И думал...
И я думала, что думаю, но мыслей не было.
Я слышала:
- Все у тебя хорошо. Не бойся.
Я  слышала, что умирать не больно. Я знала, что это избавляет от боли. А мне больно!
Может быть, я еще жива?..

Они разошлись. Ушли все. Кто - чирикая, кто- каркая.
А я рывком открыла крышку гроба.
Подняла свое затекшее от долгого лежания тело, выбросила кассеты и посмотрела на Солнце. Оно нежно-нежно стало согревать мои щеки, плечи, руки... и я потеряла тот холодок, которым сталалась держаться... за тебя.