Бакланы

                Бакланы
                -------
   Венечка был классический российский баклан. К своим 19 годам, в которые он крепко засел в израильской тюрьме,он успел уже дважды отсидеть в тюрьме московской, небольшими сроками месяца по 3, по статье - хулиганство. Хулиганство в Венечкином исполнении означало исключительно драки. Дрался он абсолютно бескорыстно, мало того по причинам, которые для нормального не бакланьего ума были за пределами постижения. Просто Бог не обидел Веню ростом и силушкой, зато обидел умом и драки были одним из двух его интересов в жизни, ее наполнением и содержанием. О втором расскажу позже.
   В Израиле Веня сел, естественно, тоже за драку. Вскоре по его прибытии, какие-то практически незнакомые ему грузины пригласили его драться вместе с ними против каких-то и вовсе неизвестных мароканцев. За что и почему драться Веня не выяснял, для него все было просто, как помидор: грузины - это наши, в смысле из Союза, а мараканцы - не наши. О том, что и те и другие, как и он сам, - прежде всего евреи, Веня, конечно, не подумал. Ну а то, что все они к тому же люди - это уже была абстракция за порогом Вениного восприятия. Зато сведение о применении мароканцами в предыдущей драке каких-то железяк, Веня воспринял в высшей стадии делово и запасся неизвестно откуда добытым пистолетом. Когда в драке наступил момент, в который мароканцы взялись за свои железяки (без железяк им против Вени было слабо) Веня вынул пистолет и положил одного из них на месте. Тут же все кинулись врассыпную, кроме Вени. Он, как капитан должен был оставить корабль последним и не спеша, величественной поступью. По этой причине полиция застала его на месте, но Веня не собирался сдаваться и полицейским и открыл по ним пальбу. По счастливой случайности он никого не убил, а только одного ранил.
По всем правилам израильской Фемиды Ване светило пожизненное заключение. Но поскольку это было время, когда «алия» т. е. приезд евреев из Союза в Израиль только начиналась, и приезд этот имел чрезвычайную важность для Израиля, а Венечка имел какие-то отношения к ведущим московским сионистам (охранял их от антисемитов?), то он отделался «всего лишь» 12ю годами.
   В тюрьме Веня продолжал свой бакланий образ жизни и прославился грандиозными драками с охраной. Для того, чтобы обуздать его вызывались подкрепления за ними еще подкрепления и в конечном счете набегало человек до 15 вохры, прежде чем им удавалось повязать его и как следует отлупив отправить в карцер. Но любое битие сходило с него как с гуся вода и выйдя из карцера он продолжал все по новой. Наконец начальству это надоело и оно упекло его в тюремную психушку. Мне повезло в оной не сидеть, но по общему мнению как израильских, так и советских зэков это самое страшное место в тюрьме. У Венечки, конечно, не хватало клепки в голове, но отклонений психики, по которым его по закону можно было бы сажать в психушку у него не было. Но в пенетенциарной системе любой страны, в израильской в частности, с этим не считаются и наружный мир ради своего спокойствия делает вид, что ничего не знает. Веню там накололи какой-то дрянью, и буйная Венина силушка ушла из него, вместе с радостью жизни. Через год где-то его выпустили из психушки, но он уже не выдерживал жизни в общей камере и его посадили в одиночку. Потом его еще несколько раз пробовали вернуть в общую, но с тем же результатом и так прошло 4 года.
   Сидение в одиночке мало способствует коммуникабельности, а поскольку Веня по причине своих скромных умственных способностей и в дотюремной жизни имел проблемы общения, а психушка отняла у него его главную опору в жизни, то, отсиди Веня остаток срока в одиночке, вернуть его обществу было бы невозможно. Не знаю, волновало ли это тюремное начальство, но нашелся один тюремщик, редкий случай порядочного человека на этой службе (и такое бывает), которому было жалко Венечку. И когда я появился в этом отделении и уже обжился и как казалось этому тюремщику «сидел хорошо», он обратился ко мне, рассказал все про Венечку и сказал: «Вот вы оба из России, если ты возьмешь его под свою опеку в камере, может быть он и приживется. Я согласился, но задача оказалась для меня нелегкой.
   Во-первых, я и сам сидел лишь по видимости хорошо, а вскоре и видимость эта рассеялась. Видимость эта для тюремщика возникла из того, что на тот период у меня было еще мало драк. Люди, которые в тюрьме вообще не дерутся, если они не безусловные авторитеты, подозрительны на то, что они слизняки и все о них вытирают ноги. Тот, кто дерется слишком много - ясно, что не уживается со средой и это тоже плохо. Чисто статистически я попадал тогда в золотую середину, по чему тюремщик и заключил, что я сижу хорошо. Но на самом деле у меня не было контакта со средой, а это даже вне тюрьмы рано или поздно ведет к конфликтности, в тюрьме же это происходит гораздо быстрее. И не столько из-за специфической публики, сколько из-за условий - даже животные в клетке становятся более агрессивными. Поэтому вскоре после описываемых событий число драк у меня возросло и никто уже и по этому внешнему признаку не мог сказать, что я сижу хорошо. А поскольку я сам не был вписан в эту среду, то тем более не мог помочь вписаться в нее Вене. Конечно, я мог защитить его от физического насилия и прямых нападок, что и делал. Но и то и другое составляет лишь малую часть насилия в тюрьме и вне ее. Более тонкое плевание в душу, против которого, как правило неэффективно применение силы, составляет главную часть. Для противостояния такому насилию важны ум, знание и понимание среды, хорошее владение ее сленгом. Это было и моим слабым местом, уголовная среда и российская была далека от меня, израильская тем более, израильской же феней на том периоде я почти не владел. В результате я и сам не всегда понимал, сказано ли мне что-то обидное или это просто шутка, и не знал как реагировать, а неправильная реакция в том или другом случае усугубляет ситуацию: обижаешься на шутки - тебя сторонятся, пропускаешь оскорбления - плюйте на него ребята, он это любит.
Веня же на иврите разговаривал очень слабо, а по причине своего неразвитого ума он и в России наверняка имел проблему этого рода. Но Россия - это не Израиль, разные народы. Русские к дуракам относятся гораздо снисходительнее, чем евреи. Недаром главный герой русских сказок - Иванушка-дурачок. Да и у Ильи Муромца и Добрыни Никитича не проблескивают искры ума. И даже наоборот, ум в традиции русского народа слегка подозрителен на хитрость, а хитрость воспринимается резко отрицательно «У крестьянина три сына, старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак». Ну а кто они были на самом деле, мы знаем. У евреев же картина прямо противоположная. Даже хитрость воспринимается с оттенком положительности, как одно из проявлений ума. Достаточно вспомнить Иакова- Израиля и Исава. В русском восприятии положительным героем оказался бы простой, незатейливый, близкий к природе Исав. У евреев - умный и безусловно хитрый Иаков. Конечно, главный водораздел между ними вовсе не в этом, а в том что Иаков твердо привязан к духовной идее, и высшей цели, а Исав пренебрегает ею. Но и та, первая антитеза и расклад предпочтительностей все равно имеет место. Так что дуракам в еврейской среде приходится хуже, чем в русской.
   Тут надо сказать, что Веня не был вполне и вовсе дурак. Выражение лица его не было дегенеративным, а напротив, как бы даже освещалось изнутри светом недюжинного ума. И ум и незаурядный действительно был. Но по какой-то странной  игре природы он светил наружу очень узко направленным лучом, как будто в коробке, вмещавшей его, была прорублена для этого лишь узкая щель. Я уже упоминал, что кроме драк был у Вани и еще один интерес и смысл в жизни и это была игра в шашки. Вполне возможно, что в Ване пропал шашечный гений. Во всяком случае в тюрьме он в шашки обыгрывал с легкостью всех, меня в том числе. Я, правда, не шашнист, но шахматист весьма недурный, и хотя разряда не имею, но играл всегда на равных с перворазрядниками и даже кандидатами в мастера. И поскольку шахматы все же более интеллектуальная игра чем шашки, полагал, что уж в тюрьме то я обыграю в шашки любого. В шахматах, кстати, я и был там чемпионом. Но у Вени в шашки я не мог выиграть ни одной партии.
   Но этот Венин талант мало облегчал ему тюремную жизнь. Израильские зэки и шахматами не очень увлекаются, хотя все же поигрывают: в любом отделении находилось 2-3 человека, которые охотно играли и с которыми играть мне было достаточно интересно. Но шашки почти совсем у них не в чести, может быть по причине повального увлечения нардами.
Кроме того, что Ваня великолепно играл, он был весьма эрудирован в этой области. Это была одна из двух тем (вторая, естественно, драки), на которую Ваня мог поговорить и делал это с увлечением, просто зажигался и из него так и сыпались всякие имена вроде Исэра Купермана, Бабы Сали и прочих шашечных чемпионов и всякие казусные истории, случавшиеся во время чемпионатов. Я с удовольствием послушал пару его лекций об этом, но поскольку этой парой он исчерпал всю тему, то дальше и мне это стало не интересно. Других же и вовсе это не интересовало, а что касается арабов, те вообще подозревали, что Исер Куперман это Ясир Арафат, имя которого Венечка специально и назло им коверкает. В былые времена, кстати, в израильских тюрьмах происходили грандиозные побоища между зэками евреями и арабами на национальной почве. Ко времени моей отсидки они ушли, правда, в прошлое, оставив после себя легенды. Уголовникам обоих национальностей удалось договорить между собой и установить мир раньше, чем правительствам их стран. Решено было, что если еврей и араб подрались, то это касается лишь их двоих и прочие евреи и арабы не должны вмешиваться в драку на стороне своего. И эта «сухаревская конвенция» с тех пор в общем соблюдалась под наблюдением высших авторитетов с обеих сторон. Но формальный мир миром, а человеческие отношения этим не исчерпываются. Напряженность, взаимная подозрительность и чувствительность к возможным оскорблениям на национальной почве сохранялись. Так что и это было не в пользу Венечки вообще и его любимой шашечной темы тоже. В результате, выдержав с моей помощью аж целый месяц, что превосходило предыдущие попытки его возвращения обществу, Венечка вновь запросился в одиночку. Но еще до этого произошла такая история.
   Вечером после работы мы сидели с ним в комнате именуемой клубом и я сочинял для него какое-то прошение начальству. Хоть комната эта и называлась клубом но кроме нескольких стульев и пары горшков для цветов на стенах ( естественно, без цветов) в ней ничего не было. Предназначалась она как раз для подобных писаний, чтения, игры в настольные игры типа шашек-шахмат и прочих культурных занятий, но редко использовались по назначению. Даже в нарды и шахматы зэки предпочитали играть в камерах или во дворе. Одно время там стоял стол для пинг-понга и зэки не только активно играли в эту игру но из-за очереди кому играть часто происходили драки и поэтому стол убрали. Еще в этой комнате время от времени происходили тюремные дуэли. Естественно они так не назывались, но кроме того, что дрались в них на ножах, а не на пистолетах или шпагах, они мало чем от настоящих дуэлей отличались: о них предварительно договаривались, они происходили по правилам и были даже секунданты, заботившиеся о соблюдении этих правил. Естественно, такие дуэли случались лишь между достаточно крупными калибрами и то не всегда, остальные сводили друг с другом счеты гораздо менее благородным образом и нередко исподтишка. Не знаю сколь часто происходили такие дуэли, но на одну из них я как-то нарвался, когда полез в эту комнату зачем-то, не отреагировав на предупреждение секундантов сидящих под дверью. Но это было уже после истории с Венечкой поэтому об этом в другой раз.
   А этот раз мы сидели на двух стульях под стенкой, а на третьем я разложил бумаги и писал. Вдруг в комнату вошли 3 араба. Один из них здоровый, ростом с Венечку, т. е. на пол головы выше меня, грузный, с массивной как котел головой, явно предводительствовал. Они направились прямо к нам и предводитель, подойдя, сказал, с трудом лепя из слов предложения (видно было, он - не мастер разговаривать): «Что это? Разве тут можно писать?» Я, конечно, сразу почувствовал что вопрос провокативный, для завязки скандала, нечто вроде просьба горчицы в советском ресторане. Я с детства не люблю скандалов, оскорблений и драк и потому всегда и всячески оттягиваю их начало в надежде, что может быть я ошибся, может быть тут действительно нельзя писать, может быть его дезинформировали и мы сейчас вежливо поговорим и недоразумение утрясется. Поэтому я достаточно любезно спросил его «А почему ты думаешь, что тут нельзя писать». Но араб, которому действовать было легче чем разговаривать, решил что он уже выполнил необходимый словесный ритуал вступления и можно переходить к действиям. Ни слова больше не говоря он размашисто двинул ногой по стулу, на котором лежали бумаги, стул отлетел и перевернулся и бумаги рассыпались. Тут Венечка, который хоть и ослабел после психушки, но сохранил свою взрывную бакланью натуру, подскочил к арабу вплотную и бурно жестикулируя и брызгая слюной тому в лицо, заорал на смеси иврита и русского нечто невразумительное даже для меня, не то что для араба, не понимающего по-русски. Араб по-прежнему ни слова не говоря двинул Вене прямым в переносицу с такой силой, что Веня отлетел к стене, трахнулся об нее затылком и осел на пол в отключении. Вот тут уже интеллигентская рефлексия слетела с меня мгновенно. Я вскочил и, как говорят в Израиле, вошел в араба в челюсть с левой, но правой завершить не успел. Он отскочил схватил стул и ринулся с ним на меня широко размахнувшись, чтоб опустить мне его на голову. Но я тоже успел схватить стул и принял на него его удар, отразив который, сам попытался навернуть его стулом по голове. Но и он оказался не лыком шит и стулья наши скрещивались вновь и вновь. К счастью для них они были сделаны из гнутых железный трубок свареных в общий каркас и деревянными были только спинка и сидение. Поэтому стулья выдерживали,но шум поднялся такой, что вскоре прибежали тюремщики. К этому времени я успел оттеснить араба к дверям и стоя в проеме он своей широкой спиной загораживал от тюремщиков картину внутри комнаты. Пока они, навалясь на него сзади, крутили ему руки, я, руководимый тюремным инстинктом, быстро поставил стул и начал собирать бумаги, изображая, что к драке я никакого отношения не имею. Зато Веня, который как раз к этому моменту очухался, увидев, что его врага держат, схватил со стены горшок для цветов и запустил им в обидчика. Горшок цели не достиг, но это дало повод тюремщикам заключить, что именно Веня дрался с арабом. Не пытаясь проверить свою гипотезу, они повязали и Веню. Во мне при этом зашевелились противоречивые мысли и чувства. С одной стороны я знал, что в тюрьме не принято сознаваться в своих проступках, даже если за них наказывают другого. Этот другой, кстати, и думать не имеет права о том, чтобы выдать истинно виновного, выгораживая себя. С другой стороны это тюремное правило противоречило общечеловеческим и моим нормам, по крайней мере в той части, чтобы не сознаваться, если за тебя другого тащат на цугундер. За неимением времени я не успел окончательно уяснить себе эту делему и поступил компромисно. Я не стал выступать громогласно, но подошел к тюремщику-грузину и сказал ему по-русски: «Послушай, Иллюшка, а это я, а не Венечка дрался». «Ты что, идиот?» - спросил меня Иллюшка, выразительно покрутив пальцем у виска. Это разрешило мои сомнения. Я понял, что публичное признание и настаивание, чтоб наказали меня, а не Венечку, в данном случае будет просто никому не нужным благородным выпендриванием. Меня бы решительно никто не понял, включая Венечку, для которого отсидеть 3 дня в карцере, после того, как он 4 года отсидел в одиночке, отличающейся от карцера лишь наличием нар, и в эту одиночку и сейчас стремящегося, не составляло никакого труда.
   Так оно и оказалось и по возвращении из карцера Веня и не думал на меня обижаться. Наоборот, единственное, о чем он переживал это, что не видел как я дрался с его обидчиком и поэтому долго приставал ко мне с вопросом, хорошо ли я тому врезал и требовал еще и еще подробностей.
   И тем не менее последствия этого моего казалось бы разумного со всех сторон поступка - были и с самой неожиданной стороны. Через несколько дней после этой драки ко мне опять подошел тот самый тюремщик и сказал: «Воин, будь осторожен, тебя собираются резать». Он не сказал мне, кто собирается и я не стал спрашивать, потому что к тому времени я и сам почувствовал уже развившимся тюремным инстинктом, что надо мной нависла опасность, и чувствовал откуда она. Она исходила из камеры того араба, с которым я дрался.
   Позже, когда все улеглось, я узнал причину, по которой они хотели меня резать, а также и причину самой драки, которую араб затеял, вне сомнений, преднамеренно. Дело в том, что этот араб был такой же баклан как и Венечка. Насколько, я понимаю, бакланы - явление если не чисто российское, то все же типичное для русских, а вот для евреев и арабов оно не типично. Не потому что арабы чересчур миролюбивы. В Библии сказано, что сыны Исмаила всю жизнь будут полагаться на меч свой - примерно так - и это похоже на истину. Но кулаки - не меч. Среди арабов гораздо чаще встречаются любители поиграть ножом, чем драться на кулаках. Кстати у них, во всяком случае у их уголовников существует даже высокоразвитая культура орудования ножом, если это можно назвать культурой. Я имею в виду не фехтование на ножах, а детально разработанные правила наказания виновных с помощью ножа. Т. е. за что нужно порезать лицо, а за что руку или ногу или воткнуть нож в печенку или в селезенку. Речь идет, конечно, не о стихийно возникшей драке, а именно о наказании кого-то, кого они считают в чем-то виноватым. Причем наказание это делается не в поединке, а исподтишка, иногда даже со специальным отвлечением внимания жертвы, или заманиванием ее в ловушку, в чем они тоже мастера.
   Так вот Куши - такова была кличка этого араба, данная ему за негроидные черты лица и темный цвет кожи («Куши» означает негр) - был не типичный в этом смысле араб, как и Венечка - еврей. Он любил именно подраться и не любил поножовщины. Когда он прибыл в наше отделение, а это произошло вскоре после того как Венечку сбросили на мое попечение, он стал искать с кем бы ему подраться. Причем он хотел подраться с достойным противником. Бить слабых, в его пользу будь сказано, ему не доставляло удовольствия. Он хотел также чтобы эта драка не имела ножевых последствий. И ему указали на меня. Вот, мол, есть один русский, который хорошо дерется, а вот пользоваться ножом принципиально не хочет. И я действительно не хотел пользоваться ножом - не хотел рисковать и еще кого-нибудь убить в самообороне даже. Но не только поэтому. Дело в том, что наше тюремное начальство обычно закрывало глаза на драки на ножах, за исключением только, если был труп. Труп оно скрыть не могло и тогда отыскивали виноватого (и даже избирали невиновного на должность виноватого, если не могли найти такового) и последнему мотали новый срок. А вот если происходила резня без трупа, то начальство это скрывало (чтобы лучше выглядеть перед своим начальством) и потому виновного не сажали даже в карцер. Но у меня был конфликт с начальством и оно бы не упустило возможности намотать мне новый срок. Кстати, немалое число моих драк в тюрьме было не потому, что я не находил общего языка с зэками, а потому, что начальство специально натравливало на меня тех из них, которыми оно могло манипулировать, а такие всегда имеются.
   В общем появление Куши в тот день в клубе вовсе не было случайностью и искал он именно меня, а не Венечку. Те же два араба, что были тогда с ним, были что-то вроде секундантов и должны были обеспечить, чтобы дрались мы с Куши один на один. И потому то они и не вмешивались после того, как Венечка был в самом начале отключен. По своей простодушной бакланьей натуре Куши никакого зла на меня после драки не затаил, как не имел его до драки. Ну хотел подраться с достойным противником и подрался. Ну получил раз по морде - для такой морды как у Куши это был не более чем массаж. Ну попал на 3 дня в карцер, а я не попал. Для него, как и для меня, попадание в карцер было такой пустяк, что о нем не стоило и говорить. (Позже мне довелось сидеть в таком славном месте, что я время от времени специально делал какое-нибудь нарушение, чтобы попасть в карцер и там отдохнуть). Но в его камере нашлись лдишки, которые захотели нажить себе кусочек авторитета на разжигании конфликта, усмотрев возможность раздуть его из ничего на национальной почве. Мол вот он, т. е. я, - еврей и не попал в карцер (как будто Венечка попавший вместо меня ­- не еврей), а ты - араб, так тебя сунули на 3 дня. Не только в тюрьме, но и на воле всегда находятся этот тип людей, которые не имея на чем еще себя построить, строят на псевдопатриотизме и разжигании национальной вражды. И главное всегда преуспевают, тем более в таких обществах как израильское, российское, украинское и вообще везде, где есть застарелый национальный конфликт. В общем раздался клич боевой трубы и все построились под знамя и решили меня резать (каким именно способом, этого я не узнал).
    Получив предупреждение тюремщика я, к счастью, не стал менять своих привычек поведения, не стал отсиживаться в камере, избегая мест, удобных для сведения счетов, вроде упомянутого клуба или ходить туда только в сопровождении кого-нибудь. К счастью, потому что иное мое поведение рассматривалось бы как проявление трусости, а значит, косвенное подтверждение вины. К тому же страх разжигает азарт преследования как у животных так и у людей. Наоборот, я стал как бы немножко бравировать и появляться в таких местах чаще обычного, так сказать вызывая огонь на себя. Делал я это не из холодного расчета, а по натуре - всякое давление вызывает у меня желание поступать наоборот. И вот однажды я сидел в столовой после ужина и смотрел телевизор. Ужин у нас был ранний, сразу после работы, и заканчивался часов в 6, а детективы, любимые зэками начинались по израильскому телевидению где-то в 7- пол 8го. С 6 до 7 столовая бывала, как правило, пустынна, а в то время года, там было в это время уже достаточно сумрачно. Поэтому это было и время и место удобные для сведения счетов. Я сидел в одном из первых рядов, т. к. издали плохо вижу, а кроме меня в столовой была еще пара человек сидящих на задних рядах и потому не являющихся помехой для темного дела (Поучавствовать, помешать не успеют, а выдавать в тюрьме не принято). Дверь находилась посреди комнаты, так что входящий оказывался у меня за спиной.
   И вот я слышу кто-то вошел и шаги неспешные, как бы осторожные, направляются прямо ко мне. Рассудок бьет тревогу, а инстинкт говорит, опасности нет. Я вообще то человек рассудка, но в тюрьме и других подобных местах и ситуациях инстинкт надежнее рассудка. Если, конечно, этот инстинкт есть или выработан. Ну а если нет, то горе тому. Как говорил мне один бывалый зэк, в израильской тяжелой тюрьме, человек, у которого не вырабатывается подобный инстинкт, более года не выдерживает: у него или сгорают нервы или он превращается в шестерку, об которого вытирают ноги и которого, как в анекдоте про неуловимого ковбоя Джо «никто не может поймать, потому что он никому и нафиг не нужен». В общем я сижу спокойно пока вошедший не подходит вплотную и не ложит мне руку на плечо. После этого я еще выдерживаю паузу и только тогда молча не спеша поворачиваюсь. Передо мной стоит Юсуф, пахан камеры, в которой обитает Куши. «Выйдем» - говорит мне он. «Выйдем» - говорю я. Действительно, почему не выйти, если во дворе и светлее и больше народа и благоприятный момент для резания он уже и так имел и не воспользовался им. Мы выходим, доходим до середины двора и он говорит мне, указывая на их камеру: «Зайдем». О, заходить во враждебную тебе камеру, а тем более, если ты знаешь, что там тебя собираются или собирались порезать, заходить в одиночку и без оружия, это - не героизм, это - идиотизм. Я слышал рассказы, сказания о героях, которые в одиночку врывались в камеры врагов своих, но не безоружные, а держа в каждой руке по ножу, и не заходили по приглашению, а именно врывались, врывались неожиданно, сходу начиная разить направо и налево. Так что если бы я отказался никому бы и в голову не пришло обвинять меня в трусости. Но инстинкт безошибочно подсказывает, что опасности нет, и я говорю: «Зайдем». Мы заходим и открывается картина: вся камера сидит полукругом в углу комнаты с каменными мордами американских индейцев на военном совете и в середине возвышается Куши. Мы входим в центр полукруга и Юсуф говорит мне указывая на Куши: «У вас с ним была заварушка. Мы думали, что ты был там неправ и хотели тебя порезать. Но потом разобрались и решили, что ты в порядке. Делайте сульху». Сульха по арабски «мир». Т. е. может для обозначения мира во всем мире они употребляют какое то другое слово. Все знают также арабское приветствие «селям алейкум» - «мир вам», но при заключении мира между людьми имевшими вражду, ссору и т. п. они употребляют «сульха». И это слово настоль популярно в быту, что его знают  и евреи, особенно в тюрьме. Тут каменные морды осветились улыбками, а шире всех расплылась ряшка Куши. Я искренне пожал ему руку. Несмотря на то, что он начал драку и не с того ни с сего, я никакого зла на него не таил. Конечно, я понимал, что бакланство ведет иногда к человеческим трагедиям, но я согласен с христианством в том, что больше простится тому, кто «не ведает, что творит», а бакланы - люди простодушные и добрые, но как бы задержавшиеся в детстве. И потом трагедия есть часть нормальной жизни. Я не верю, что если бы Бог устроил жизнь так, что в ней не было бы места трагедиям, то в ней могло бы найтись место счастью. Это несмотря на то, что многие мыслители, начиная с еврейских пророков роптали на Бога именно по этому поводу. Но ошибались они. Возможность счастья, как такового, разрушает именно тихая бескровная подлость, разъедающая душу, подлость, которой сегодня разлилось море и она же, именно она ведет к большому кровопролитию.
В общем мы не только помирились с Куши, но и стали в некотором смысле друзьями. Конечно, мы не ходили друг к другу в гости в камеры и не вели бесед на прогулках во дворе, но встречаясь время от времени в карцерах, куда оба частенько попадали, мы радостно приветствовали друг друга: «Ахалан, сахалан! - А и ты здесь - А тебя за что? - Да ни за что. А за что тебя? - Да тоже ни за что». «У суки!!» - добавляли мы уже в один голос, имея в виду тюремщиков.