Русская надежда против американской мечты

Начиная с «Философских писем» и «Апологии сумасшедшего» П.Я. Чаадаева, в русском образованном обществе идет нескончаемый спор: чем Россия отличается от Запада, в чем заключается ее особенный путь и есть ли он вообще?

СЕГОДНЯ этот спор получает новый импульс и не только не утихает, но все более разгорается и обостряется. Становится для всех очевидным, что проблема «Россия и Запад» — стержневая проблема современности. От нее нам уже никуда не уйти, так как она, приобретя тотальный характер, буквально вошла в каждый дом и, можно даже сказать, стала неотъемлемым элементом быта (обменные валютные пункты, тефалевские чайники, иномарки, буквари Джорджа Сороса и т.п.).

В своей статье я хотел бы обратить особое внимание на один сущностный вопрос рассматриваемой проблемы — отношение к христианскому идеалу в России и на Западе. Но для того чтобы в той или иной мере раскрыть поставленный вопрос, необходимо прежде всего сопоставить наиболее важные, как мне представляется, особенности душевного склада русского и западного человека.

Говоря о русском богоискательстве, нельзя не обратить внимание на такое особенное явление, как русская тоска. Интересно, что точного аналога этого слова в европейских языках не существует. Выдающийся австрийский поэт Р.-М. Рильке, страстный поклонник России и русской культуры, жаловался нашему известному художнику А.Н. Бенуа (корявость слога письма объясняется тем, что Рильке пытался изъясняться со своим корреспондентом на его языке): «...Как трудно для меня, что я должен писать на том языке (т. е. немецком. — А.Ш.), в котором нет имени того чувства, который (так в тексте. — А.Ш.) самое главное чувство в моей жизни: тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как переводить: «тоска». Там разные слова можем найти, как, например: «боязнь», «сердечная боль» — все вплоть до «скуки». Но вы будете соглашаться, если скажу, что, по-моему, ни одно из десяти слов не дает смысл именно «тоски». И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое — сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из «тоски» народились величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли».

Достаточно заглянуть в соответствующие словари, чтобы убедиться — в английском и французском языках «тоска» также переводится далеко не адекватно: «меланхолия», «грусть», «страх», «вялость» и т.д. Видимо, тоска как метафизическое состояние души в принципе не присуща западным людям, и наиболее чуткие из них видят в этом глубокую ущербность романо-германской цивилизации. Так, например, знаменитый философ Фридрих Ницше (кстати, тоже русофил) как-то сказал: «Я обменял бы все счастье Запада на русский лад быть печальным» (ясно, что речь здесь идет именно о тоске).

Русская тоска — явление неоднозначное. Если она не просвещена Солнцем Правды — Иисусом Христом, то она вырождается в то, что описано у А.Блока в поэме «Двенадцать»: «Скука, скучная, смертная». Если же она оплодотворена Духом Святым, то рождается святость. Собственно с просветленной, благой тоски по Богу и начинается путь русского странника в поисках истины. Лишь немногие западные люди понимают, что в этой благой тоске — последняя надежда для всего человечества. К имени Рильке здесь следует добавить английского писателя Г.К. Честертона. Не случайно в его блестящем романе «Шар и Крест» олицетворением светлой надежды стал православный монах Михаил. Вероятнее всего, что его прототипом был святой праведный отец Иоанн Кронштадтский. В самый критический момент романа, когда бушующее пламя готово было поглотить все живое, один из главных героев произведения — шотландец Макиен, обращаясь к отцу Михаилу, «закричал очень громко: «Отец, спаси нас!..» Когда затихли отзвуки макиенова крика, огонь лежал между двумя мирными холмами, а между ними, как по долине, шел маленький старец и пел, словно в весеннем лесу». Удивительно пасхальная интонация! Невольно вспоминается преп. Серафим Саровский и его слова: «Радость моя».

Большинству западных людей трудно понять Честертона, хотя бы потому, что само слово «надежда» им не близко, так же, как и слово «тоска». Ведь надежда — одно из тех светлых состояний духа, в котором нет места самомнению, самоутверждению, гордыне. Надежда — это смиренное ожидание Божией милости, упование на Бога, а не на свои силы, состояние внешне пассивное, но внутренне молитвенно активное. Надежда — это благодатный Божий дар. И, естественно, что говоря о Надежде, мы не можем не вспомнить о Вере и Любви. Именно на них опирается Надежда.

У западного человека вместо Надежды — мечта. (Недаром в США, нынешнем центре западной цивилизации, главная категория национальной жизни, стремление к успеху, именуется — «американской мечтой».) На первый взгляд, здесь есть что-то похожее. Но на самом деле между ними нет ничего общего, потому что, если Надежда — это смиренное, терпеливое ожидание или упование, то мечта — это лихорадочное, нетерпеливое желание. Надежда — не от мира сего, мечта — исключительно в мире сем. Мечтательность — это затемненное состояние духа. Она держится на самоутверждении, внутреннем беспокойстве и страшной внешней активности и агрессивности, все сокрушающих на своем пути. Мечтательность — духовная болезнь, один из видов одержимости. Мерилом мечтательности является так называемый успех, достигаемый любой ценой. Поэтому мечтательность несовместима с подлинной любовью к ближнему и истинной верой в Бога. У мечтателя любовь к ближнему вырождается в сентиментальность, а вера в Бога искажается самыми нелепыми человеческими измышлениями.

Вся история Запада поражает именно своей мечтательностью. П.Я. Чаадаев в первом философическом письме определял ее (т.е. мечтательность) как «игру сил» и сожалел о том, что в нашей истории не было ничего подобного. Позже мыслитель этот взгляд в значительной мере пересмотрел. Мечтательностью вдохновлялись крестовые походы, приведшие в конце концов к разорению и упадку мирового православного центра II Рима — Константинополя. Мечтательность толкала толпы рыцарей на поиск чаши Грааля, в которой якобы осталась кровь Спасителя. Мечтательность привела несчастного Франциска Ассизского в состояние крайнего нервного возбуждения, которое католический мир принял за Божие откровение и сделал критерием святости. Мечтательность заставляла десятки поколений немцев верить, что в какой-то горе сидит Фридрих Барбаросса с огромной рыжей бородой и ждет своего часа. Один из таких мрачных мечтателей, Адольф Гитлер, совершенно серьезно снаряжал специальные экспедиции в Тибет для обнаружения останков каких-то пятиметровых древних арийцев. Он был убежден, что это поможет ему завоевать весь мир. Можно только перекреститься и воскликнуть: «Слава Богу, что у нас не было такой «игры сил»!»

Русским людям не могло прийти в голову искать чашу Грааля в далекой и чужой земле, потому что:

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
(Ф.И. Тютчев)

В этом стихотворении поэт удивительно проникновенно и точно передает образ Святой Руси. Каждому самому последнему русскому грешнику было известно, что существует Святая Русь, и чтобы увидеть ее и соприкоснуться с ней, требовалось только одно — глубокое покаяние. В наших храмах всегда пели и поют: «Русь Святая, храни веру Православную, в ней же тебе утверждение». Но я не могу себе представить, чтобы в католическом храме запели что-нибудь вроде: «Германия Святая» и т.д. Другое дело — знаменитая мюнхенская пивная, где сотни краснолицых дядек, раскачиваясь с огромными пивными кружками в руках, мрачно поют о том, что Германия превыше всего.

ИТАК, у нас идеал Святой Руси, который обретается Верой, Надеждой и Любовью; у них цель — Германия или Америка превыше всего, достигаемая тем, что Ницше в своей теории называл «по ту сторону добра и зла», и что на практике всегда оборачивалось  и   оборачивается  бандитским беспределом мирового масштаба. Складывается такое впечатление, что на Западе в новейшее время утрачено само понятие идеала и остались лишь одни цели или интересы, совершенно безразличные к духовно-нравственным ценностям, из которых произрастает идеал.

Только мечтательный западный ум мог создать, пожалуй, самую страшную и действенную антидуховную триаду — Свобода, Равенство, Братство. Она точно направлена против христианской триады — Вера, Надежда, Любовь. Безблагодатная свобода, т.е. свобода от Бога, направлена против Веры в Святую Божественную Троицу; мечта о равенстве в глобальном земном человейнике (термин А.Зиновьева) — против православной Надежды на спасение души и обретение Царствия Небесного; мнимое братство — против подлинной Любви к ближнему во Христе.

Первая попытка в истории человечества воплотить в жизнь триаду Свобода, Равенство, Братство была предпринята строителями Вавилонской башни. Они и явились первыми мечтателями. С тех пор и по сей день не прекращаются подобные эксперименты. Ясно одно: мечтательность — самое опасное состояние человеческого сознания.

Справедливости ради надо признать, что и русское общество в некоторые периоды своего исторического бытия заражалось бациллой мечтательности. Так было, например, в Смутное время, при Петре I, несколько раз в XX столетии. Но это, на мой взгляд, носило скорее характер внешнего искушения и не может считаться проявлением онтологического, природного свойства русской души. Мы за нашу мечтательность расплатились страшной, кровавой ценой. Разница между Западом и Россией здесь в том, что если для западной души мечтательность как бы естественное и непреходящее состояние, то для русской души оно наносное и преходящее.

Может возникнуть такой вопрос: как мечтательность западного человека сочетается с его рационализмом и прагматизмом? На первый взгляд, здесь как будто содержится противоречие. Но на самом деле мечтательность как раз предполагает наличие особых способностей к земному устроению. Дело в том, что главный смысл мечты и ее основная задача — свести небо на землю и построить земной рай. Вот, собственно, откуда у западных людей такая неуемная энергия по обустройству своего земного бытия. Мечтательный взгляд никогда не обращается к Небу, он устремлен на землю и перед собой, на линию горизонта. Мечтательность — одно из проявлений прямой перспективы западной души. Взгляд русского человека с Надеждой устремлен на Небо, к Богу, в ожидании Его милости, что соответствует обратной перспективе русской души.

ПРЕПОДОБНЫЙ Силуан Афонский, один из замечательных подвижников нашего времени, сказал как-то, что если бы русский человек отвернул свой взгляд от неба и устремил его на землю, то мог бы создать такое, что Западу и не снилось. Но тогда русский человек сделался бы банальным мечтателем и некому было бы напомнить людям об их высшем призвании.

У Запада нет лекарства от болезни мечтательности, а у нас есть — это Православие, т. е. Церковь. Только она позволяет нам не потерять окончательно ориентацию в духовно-нравственном пространстве и неуклонно выправляет траекторию нашего духовного движения. Вот почему русскому народу всегда в конечном счете удается разметать туман мечтательности и встать на непоколебимую основу Надежды, питаемой Верой и Любовью. Поэтому нет ничего удивительного в том, что авторитетнейший в недавнем прошлом политический деятель США Генри Киссинджер, а вслед за ним его прилежная ученица Мадлен Олбрайт заявляют, что самое страшное для Запада — это восстановление Православной России.
Теперь вернемся к вопросу, поставленному в начале статьи — отношению к христианскому идеалу на Западе и в России.

В советский период истории Запад неустанно внушал всему миру мысль о том, что Россия — оплот богоборчества и атеизма. Это был лейтмотив всей антикоммунистической западной пропаганды. И надо признать — многое из того, что вещали «вражьи голоса», трудно оспорить. Действительно в СССР преследовалась Церковь, репрессировались духовенство и миряне, пропагандировался атеизм. Что тут возразишь? Это трагические страницы русской жизни. Естественно, что у советских слушателей радиостанций «Голос Америки», «Свободная Европа» или у читателей подпольной, диссидентской литературы неизбежно возникала мысль, что, дескать, на Западе совсем иное отношение к вере в Бога, к Церкви. И вот здесь заключалась главная сложность. Трудно было объяснить советскому человеку, в том числе и верующему, что на самом деле все выглядит иначе. Да, в западных странах практически не было открытых массовых гонений на Церковь, верующих. Но отсутствие гонений не есть показатель высокого уровня религиозности общества. Скорее наоборот — это признак теплохладности души, равнодушия к вере, нравственной опустошенности.

Православная Церковь учит, что искажение догматов христианской веры, на которых зиждется христианский идеал, неизбежно приводит к повреждению нравственной жизни общества и личности. На протяжении столетий мечтательный Запад методично расшатывал основы христианской веры и искажал христианский идеал, приспосабливая его к своим утилитарным нуждам и потребностям. Россия же никогда не искажала этого идеала, а либо забывала его на время, либо отменяла. В этом между ними и нами качественная разница. Невозможно представить себе, например, русского царя, который попытался бы изменить Символ Веры. Даже Петр I при всех своих симпатиях к протестантизму не дерзал этого делать. Я убежден, что даже сама мысль такого рода не могла прийти ему в голову. А Карл Великий, мечтавший сравняться в славе и величии с византийскими императорами, ничтоже сумняшеся, вводит свои поправки во Святая Святых, т.е. в Символ Веры.

Большевистская революция, которую все «прогрессивное человечество» считает самым страшным злом на земле, не искажала христианский идеал. Она просто отменяла его, запрещала, чем в сущности его же и утверждала. Жалкие попытки исказить этот идеал через обновленчество провалились, не успев начаться. В смысле духовных последствий гораздо опаснее была Февральская революция.

На Западе, повторю еще раз, денно и нощно трудятся именно над искажением христианского идеала. В этом направлении там достигнуты колоссальные «успехи». Ведущие протестантские богословы нагло утверждают, что Господь Иисус Христос был всего лишь человеком, а не Богочеловеком. А чего стоит, например, разрешение частью англиканского епископата церковных браков представителей так называемых сексуальных меньшинств! А женское «священство»!

В Италии и Польше, в некоторых католических храмах устраивают мессы для животных. Ни один большевик до такого не додумался! Вот — реальные плоды жизни и деятельности великого мечтателя Франциска Ассизского.

Наверное, кто-нибудь скажет, что я слишком резко говорю о Западе, преувеличиваю наши различия. Но вспомним, что писал Ф.И. Тютчев в середине XIX века: «...между нами и ими нет уже ничего нейтрального». Если не было уже ничего нейтрального, т.е. примиряющего, дающего основу для взаимопонимания, в XIX веке, то что говорить про наше время!

Не раз уже говорилось, что Россия идеократическая страна. Наши внутренние и внешние недруги больше всего на свете боятся восстановления русской идеологии. Нам пытаются навязать совершенно чуждую идеологему — «американскую мечту». Противопоставим же ей нашу Русскую Надежду!