Дракон

     Давным-давно, а может быть — недавно, в некотором царстве, в развитом государстве жил-был дракон, которого никто не боялся. Никто не приходил в ужас, вспоминая о нём, никто не бросался прятаться по укромным местам, заметив его приближение; да, он был настоящим драконом, но о нем не придумали ни одной страшной сказки, и матери не пугали им на ночь своих непослушных детей.
     Когда дракону случалось идти по улице Города, люди обычно не обращали на него особого внимания; встречные редко уступали ему дорогу, а иные прохожие так и норовили чувствительно задеть его переполненной корзинкой или сумкой. Впрочем, многие простые люди мило раскланивались с ним при встрече; им льстило, пусть и поверхностное, знакомство с настоящим живым драконом, а ему нравилось предоставлять им лишний повод для кухонных пересудов: «Какой он у нас все-таки домашний». А дети бегали за ним ватагой и просили показать зубы. И если у него было время и хорошее настроение, то он делал вид что сердится, и скалился, а дети делали вид что боятся и с громким визгом и смехом разбегались врассыпную. И даже девушки, которых он должен был поедать, смело выглядывали из окошек своих домов и не стеснялись показать ему язык или состроить какую-нибудь другую смешную физиономию.
     Да, да, именно так, наш дракон должен был поедать девушек. Как и любой другой нормальный дракон. Когда он был маленьким, напротив его кровати, там, где у простых детишек обычно находится географическая карта, у него висела карта разделки девушек. И хотя из-за некоторой однобокости такого воспитания дракон не слишком разбирался в сторонах света, он мог с закрытыми глазами изготовить шницель из филе принцессы или рагу из Дюймовочек. Мог, но не готовил. За всю свою недолгую жизнь дракон не скушал не то что ни одной девушки — ни кусочка мяса. Он был молод, очень молод даже по человеческим меркам, и, как любой другой юный дракон, питался исключительно овощами и фруктами.
     Поэтому никто его не боялся, — трудно было и представить себе более безобидного дракона. Он даже выглядел точь-в-точь как обыкновенный человек: у него была всего одна голова, по паре ног и рук, — так что люди, не знавшие, что он дракон, чаще всего видели в нём простого парня с окраины. И он почти никогда не поправлял тех, кто принимал его за человека, потому что понимал — никто не сможет заблуждаться относительно его сущности в будущем. Он знал — когда он начнет поедать девушек и, особенно, принцесс, его кожа позеленеет, а лицо покроется бородавками, на спине пробьются крылья и вырастет безобразный шипастый хвост; и даже слепцы смогут заметить его приближение по едкому запаху серы, который будет сопровождать его всю жизнь, до самой смерти, скорее всего — насильственной, от безжалостной руки доморощенного Ланцелота.
     А пока наш дракон отличался от простых людей только одним: у него не было сердца. Не надо понимать это буквально; конечно, что-то стукало слева в его груди, что-то, методично разгоняющее кровь и напоминающее о себе биением пульса. Но оно, это что-то, не умело сопереживать чужим радостям и горестям; ущербное? — да нет, просто — бессердечное. Впрочем, такой изъян, очевидно, полезен каждому, кто собирается провести жизнь за поеданием девушек, и он почти не стеснял дракона.

     Однажды тёплым летним утром дракон проснулся, разбуженный стуком в дверь. Он накинул халат, и, покачиваясь со сна и зевая, отправился открывать. За дверью стоял незнакомый человек, одетый в синюю униформу королевской почты, с золочёными петлицами, галунами и лампасами; он протянул открытку и улыбнулся:
     — С Днём Рождения!
     — Да? — удивился дракон, но тут же догадался: букетик полевых цветов, изображенный на открытке, был снабжён витиеватой подписью: «С Днём Рождения!», — Да, но, — но почтальон уже не слышал его, он сбегал по лестнице, по-мальчишески перепрыгивая через ступени и гулко приземляясь на площадках.
     Свой настоящий день рождения дракон отметил больше двух месяцев назад, и сейчас, даже не заглянув в открытку, он знал, что там будет написано, но, все ещё обманывая себя надеждой, он таки прочитал текст. Только одно слово: «Пора».
     Дракон сглотнул комок в горле. Я не могу, думал он. Я еще не готов. Почему так рано? почему именно сегодня, сейчас? Да, «это предстоит каждому дракону»... Но ради чего я должен ломать свою жизнь? Я не могу убивать людей, и принцесс — в частности, — я боюсь вкуса огня и цвета крови. Я не хочу превращаться в настоящего дракона. Я вообще не хочу быть драконом...
     Вещи он собрал за два часа.

     И уже в полдень он шагал по брусчатой мостовой к западным воротам, прочь из Города и вдоль по шоссе, до самого его конца или ещё дальше, за море, в другие, чужие и чуждые, страны, где незнакомые люди говорят на незнакомых языках. Он уходил прочь, на другой край земли, долой с глаз, вон из памяти соседей и земляков, чтобы никто и никогда не узнал в нём «того самого приятного молодого дракона, ну как ты мог забыть, этажом выше». Хотя больше всего сейчас он хотел бы убежать от себя.
     Он шагал, даже не разбирая дороги, сначала из-за глупой влаги, застилавшей глаза, потом — потому что ему уже стало все равно. Город давно исчез за дымкой горизонта, да и сам горизонт скрылся за лесом, обступившим дорогу, а дракон все шел и шел вперед по пустому шоссе, вслед за обгоняющим его солнцем. И на очередном перекрестке он встретил ведьму.
     И как подобает настоящей ведьме, она была дьявольски красива, красива неописуемо и недопустимо; ее распущенные рыжие волосы струились и переливались в лучах заходящего солнца, а в изумрудных глазах могла бы утонуть рота солдат. Да что там рота, только захотев, она бы околдовала всю королевскую армию, вместе с обозом и провиантмейстером. Правда сейчас она колдовала над сломанной пополам метлой, сидя по-турецки под знаком «Stop», и, кажется, бесчувственная палка её чарам не поддавалась.
     Завидев путника, ведьма в сердцах отбросила обломки метлы в придорожные кусты и нетерпеливо встала.
     — Молодой человек, какая из этих дорог ведет в Город? — спросила она у подошедшего дракона. Он безжизненно посмотрел на нее и горько усмехнулся:
     — Ведьме пристало лучше разбираться в людях, — но ему хотелось расставить все точки над <i>; и, глядя ей прямо в глаза, он произнес вслух то, что сжигало его изнутри, — Я не человек, я — дракон.
     Ведьма нахмурилась.
     — А я — ведьма, — жёстко ответила она и смерила дракона холодным взглядом, — и мне лучше знать, кто ты есть, — и, круто развернувшись, пошла прочь по дороге, уводившей влево от перекрестка.
     А дракон остался на месте, не в силах пошевелить даже рукой. Что-то совсем новое и непонятное происходило внутри него, лишая сил и выворачивая его наизнанку, бросая в жар и в холод одновременно. Как будто беззаботный портной взялся перекроить его плоть и, смеясь, бросил свою работу неоконченной, оставив после себя лишь щемящую боль. Да, вот именно — боль. Особенно в груди, особенно слева... И завеса спала с его глаз. Он облизнул пересохшие губы. Конечно, это она. Все это началось именно после встречи с ней. И оцепенение отпустило его, но не боль. Боль глухо толклась и топталась, не находя выхода наружу. И тогда Дракон догнал ведьму и схватил её за руку.
     Она обернулась к нему, гневно сверкнув глазами, и её брови изогнулись в вопросе. «Что же ты сделала, ведьма?» — рвалось у него с языка: «Что ты сделала со мной, какую хворь наслала?.. Что болит у меня в груди?» — хотел спросить он, но вместо этого лишь улыбнулся и сказал:
     — Ты идёшь не в Город, в Город ведёт другая дорога. Я покажу.
     Она посмотрела ему в глаза — глубоко-глубоко, в самую душу, точно проверяя что-то, затем улыбнулась и не стала отнимать свою руку.
     И, рука об руку, они пошли в Город — Ведьма и Дракон.