Кухня

В тот день слушали по ютубу  песни Высоцкого. Вовка громко пел «вместе» с Высоцким «А у нее такая маленькая грудь, и губы, губы алые как маки!…» - и долго еще звучал его восторженный громкий голос.
Валентина в комнату не входила, сидела в кухне, сосредоточенно и хмуро раскладывала пасьянс, совершенно не слушая Ирину Белую. А та , уже, наверное, в сотый раз, рассказывала, как выходила замуж, как муж оказался шизофреником, и как хотела она с ним разойтись.
- Представляешь, - говорила Ирина , - каждый день он твердил мне одно и то же. Соседи, мол, дырочки в потолке просверлили и впускают в эти дырочки газ, чтобы его отравить. Я сначала в толк взять не могла – шутит он или нет. А потом смотрю, он розетки проверяет, телефон разобрал. Ну, думаю, уголовник какой-то. Слова боюсь ему сказать, а он:
- Ты зачем это ругаешься?
А я вообще молчала.
- Нет, - говорит, - ты сказала, чтоб ты сдох!
- Да не говорила я ничего! Тебе показалось!
- Как показалось? - орет, - Когда ты мне прямо в ухо и сказала, чтоб ты сдох! - а недавно, как был в одной пижаме, так в окно выскочил, и пропал. Натерпелась я с ним страху.
В глазах у нее застыло отчаяние. Казалось, такие живые печальные глаза были приклеены к ярко раскрашенному Иркиному лицу.
«Надо же, - подумала Валентина, - ждет от меня поддержку и сочувствие. А где взять эти поддержку и сочувствие, если их нет? Нормальные человеческие чувства вымерли как мамонты».
- Я сразу заметила, - вздохнула она, - мать его на свадьбу ничего не подарила, и как-то сухо поздравляла...Ты могла бы квартиру отсудить, если б не шизик, а так – опасно связываться. А может, в няньки к нему запишешься? - она звучно зевнула.
- Ну уж нет! Нянькой я ему не буду! – обиделась Ирина.
Валентина перетасовала карты и снова принялась раскладывать пасьянс в надежде, что на этот раз сойдется, а Ирина все говорила и говорила, и все как- то неестественно и тихо смеялась, как бы не переставая удивляться тому, что с ней произошло и вроде приглашая Валентину посмеяться над этой историей.
Пасьянс у Валентины, наконец, сошелся. Она закурила и стала рассматривать Ирину , как бесполезное ископаемое.
А та уже смотрела в окно куда-то дальше серого скучного неба. Вспоминала, как молодой красивый архитектор вел ее во Дворец Бракосочетания , как подруги бросали на дорогу цветы и деньги. Словно на пленке замедленного действия плавно кружились перед глазами эти цветы и всё падали и падали на дорогу… Со страхом вспомнила, что завтра снова надо будет проходить мимо старух – вечных часовых у подъезда и вслед ей будут нестись смешки, как плевки, вышла ж дура замуж!
А Валентина вдруг разозлилась. В этой компании она самая старая – уже тридцать два, а жизнь по-прежнему не устроена и никаких перемен не предвидится. Живет в однокомнатной квартире с бывшим мужем - скучным серым человечком, любителем поворчать и выпить,
- Как подумаю про Ивана,- передернула плечом Валентина, - так сразу и звенит в ушах, "я хочу, чтобы в доме был порядок, я хочу, чтобы в доме был порядок",  а сам пьяную рожу мне в лифчик и сует.
Из комнаты доносится громкий возбужденный Вовкин голос: «Это стихотворение, Лена, я посвятил тебе!- и сразу же, начинает читать. Голос звучит нервно, возбужденно: "Расколол я зеркало надвое и увидел себя по-разному…"
-Но ты уже это читал! Ну не надо больше стихов! Ну я прошу тебя! – становится понятно, что надоели ей Вовкины стихи, да и сам он никакого интереса для нее не представляет. Но Вовка все просит и просит Елену послушать стихи, а та все вздыхает и пытается как-то заставить его замолчать. Неожиданно она набрасывает на себя покрывало, становится в позу трагедийной актрисы и, подражая Ахмадулиной, произносит: «В память о Вовочке».

На улице свежо и тихо, и снег искрится под ногами.
Не поднимусь я выше крыши, не полечу над облаками.
Мне не дано взлететь. Живу спокойненько.
А так хотелось умереть и стать покойником.

В комнате замолчали. Вероятно, Вовка ошарашенно смотрит на Елену, вероятно, снимает очки, протирает носовым платком запотевшие стекла, смущенно топчется на месте…А Елена бросает в него подушкой.
- Ах, вот ты как? - кричит он. – Ну, погоди, я сейчас тебя поймаю! – он пытается казаться настоящим мужчиной.
- Ну поймай, поймай! – смеется Елена и убегает в кухню.
Вовка бросает вслед подушкой, попадает в сахарницу, сахарница падает на пол и разбивается вдребезги.
-Медведь, - говорит Елена, подает ему совок и веник, - исправляй ошибку.
Вовка сгибается пополам, подметает пол, размахивая совком и веником одновременно.
- Поставь совок, – говорит Елена.
Валентина усаживает Вовку на стул, отбирает веник: «Посиди, дорогуша, я сама».
И вот, когда пол чисто выметен и вымыт, все садятся пить чай. А на дворе метель. Ветер ломится в окна, хлещет по стеклу снегом.
Свет не включают, молча сидят в сумерках…Вовка протирает очки. Он заметно волнуется, влюбленно и нежно смотрит на Елену.
«Как ты мне надоел!» - думает она и смотрит куда-то в шкаф.
- Елена, выходи за меня замуж! Я люблю тебя!– произносит он торжественно и громко.
- А пошел ты к черту со своей любовью! Понял? – так же громко отвечает Елена, резко отодвигает чашку, так, что чай расплескивается по столу. Схватила сигарету, закурила, став ко всем спиной, уставилась в окно.
Валентина и Ирина с жалостью и любопытством смотрят на несчастного изумленного Вовку. Тот сразу как-то сник, будто все его живые мощи, подергав в последний раз ручками и ножками, сложились на стуле в одну бесформенную кучку.
Какое-то время молчали. Затем Вовка голосом удалого молодца кричит: "Что ж, будем любить других!" – подхватывает Ирину на руки, та довольно смеется, и уносит в комнату.
Валентина снова раскладывает пасьянс, Елена смотрит на Валентину. Она думает о том, что хорошо было бы написать портрет Валентины и что, когда Валентина раскладывает пасьянс, ее очень удобно рисовать, и что портрету подойдет название «Каменный гость».
А в комнате монотонно скрипит старый диван-развалюха.
- Что такое? – возмутилась Валентина и тут же ответила сама себе, - а все они такие,коты мартовские! А еще говорил, люблю тебя, Петра творенье!
Елена  смотрит в окно. Глаза сузились до щелочек, словно металл на солнышке поблескивают холодом.
Валентина взглянула на часы, заметалась по кухне:
- О, если Ванька сейчас придет! О, если Ванька сейчас придет!
Но вот она успокоилась, села в кресло, включила маленький кухонный телевизор.
- Придурок! – рассмеялась. – Вот так свяжись с детьми.- Закурила. – Хочешь анекдот на эту тему? – и снова рассмеялась.- Соседка спрашивает у соседки, а что, у соседки с четвертого этажа муж итальянец? А в чем дело? – интересуется та. - Так она каждое утро кричит ему с балкона: "Вечером на ужин приходи, кобелино!»
Тихонько и как-то бочком входит в кухню Ирина.
-Что стоишь столбом? Садись уж, - пригласила Валентина.
Закурили. Долго молчали. Старались не смотреть друг другу в глаза.
Первой заговорила Ирина.
- Ну и что? Что я такого сделала? Я ведь молодая…я ведь не старуха еще, а уже обречена! Вам это понятно? Все время одна, одна, одна! Каждую ночь, каждую ночь ложиться в пустую холодную постель и лежать без сна, и смотреть как в бездну, слепыми от слез глазами. Да, что говорить! - и вдруг закричала, заметив презрительный взгляд Елены. - Что ты так смотришь на меня? Что ты так смотришь? Я ведь не украла его у тебя! Тебе он даже не нужен! – хотела, чтобы Елена «простила» ее, но услышала в ответ одно короткое: "Ду-ра".
Снова пили чай. В окно ломился ветер и стучал в подъезде дверью: «Дж-бах! Дж-бах!»
Сразу как-то не подумали о том, что кто-то плачет… кто-то плакал, и это воспринималось как само собой разумеющееся, обычное, естественное, как–будто идут часы.
Громко, никого не стесняясь, плакал Вовка. Он лежал на диване тонкий и длинный, плечи его вздрагивали. Почему-то заметили слева под лопаткой родинку…очки лежали на полу…одно стекло разбилось…Было неловко и жутко…Знали, нужно что-то сказать. Что говорят в таких случаях? Но почему-то никакие слова в голову не приходили.
- Хватит скулить! – крикнула Лена.
- Удивляюсь твоему лексикону, – возмутилась Валентина.
Вовка перестал плакать, но плечи его еще вздрагивали.
- Вовочка, вставай, чай давно готов, - пролепетала Валентина и хмыкнула, будто всхлипнула.
- А, червяк! – махнула рукой Елена и выбежала из комнаты.
Вовочку умыли, причесали, усадили за стол…Пили молоко, ели пирог, смотрели телевизор.
- День был какой-то печальный, - вздохнула Валентина , - все плакали, кроме Елены. Назовем этот день плачевным и будем отмечать раз в неделю.
- А где она? – спросил Вовочка, и лицо у него сморщилось, как у ребенка, готового не то расплакаться не то рассмеяться.
Не заметили, как ушла. Выбежала из дома. Морозно. Ветер поднимает снег, закручивает воронками, по-прежнему стучит дверью подъезда: «Дж-бах! Дж-бах!». Снег скрипит под ногами.
Последний троллейбус. Мороз уже успел нарисовать на окнах свои узоры. Вот развевающаяся грива боевого белого коня, вот чьи-то руки в белых перчатках тянутся, тянутся прямо к  лицу, и всякая нечисть рогатая пляшет, улюлюкает, хохочет…
Елена подняла воротник, смотрит в окно.
А ветер остервенело бьется в окна, а снег скользит, скользит по крыше…