Моя Муза

Я проснулся среди ночи от неприятного ощущения, что на меня кто-то пристально смотрит. Еще не раскрыв глаза, я почувствовал чье-то присутствие в комнате, хотя хорошо осознавал, что засыпал один и никого, кроме меня, в комнате быть не может. Еще немного полежав с закрытыми глазами и прислушиваясь к своим ощущениям, я решился приоткрыть веки.
Из окна через тюлевую занавеску косым столбом падала луна, расцвечивая предметы в комнате бледным, таинственным рисунком, поэтому краем глаза казалось, что все они – части одного целого,  лишь разграниченные на полутона тонкими штрихами теней. Я оглядел пространство перед собой, затем перевел глаза вниз, точнее в ту сторону, где у меня находились ноги. Перевел – и чуть не подскочил на постели. На краю кровати сидела женщина. Совершенно не знакомая и при этом абсолютно голая. Длинные темные волосы падали ей на грудь и слегка прикрывали ее, но кроме этого она не была ничем прикрыта. Почему-то больше всего я удивился не тому, что я ее не знаю, а ее «наряду», хотя последний вполне мог соответствовать обстановке, по крайней мере не вызывал особого диссонанса с ней. Она сидела, выпрямив спину и слегка подавшись вперед, и смотрела на меня со спокойным, уверенным интересом, который мне очень не понравился Я смотрел ей в ответ довольно долго, ожидая, что последуют объяснения такому неожиданному и во всех отношениях пикантному вторжению. Потом все-таки не выдержал:
- Вы кто? Что вы здесь делаете, да еще в таком виде?
- Так вот ты значит какой, - задумчиво произнесла она, глядя сквозь меня, словно и не слышала моего вопроса. Глаза ее были подернуты мечтательной дымкой.
- Вот такой уж…какой есть, - я все еще не мог оправиться от изумления, но постарался попасть ей в тон. – А мы разве мы пили с вами на брудершафт? В смысле, это так принято – являться посреди ночи и обращаться к незнакомым людям на «ты»?
- Хорошая идея – выпить. – Моя незваная гостья немного оживилась, словно очнулась от своих мыслей. Засунув руку мне под одеяло (при этом жесте я невольно съежился, поджав ноги к себе), она вынула оттуда внушительных размеров зеленую бутылку, по форме напоминающую шампанское, с не то оранжевой, не то желтой этикеткой – в неверном лунном свете нетрудно перепутать. Приглядевшись, я прочитал надпись – Veuve Clicquot – и внутренне присвистнул.
- А ананасов там часом нет? – поинтересовался я наполовину с иронией, наполовину с предвкушением очередной неожиданной находки. Не каждый же день под твоим одеялом находят бутылки за двести баксов.
- Терпеть не могу ананасы, - поморщилась женщина и выудила из-под одеяла пару изящных бокалов для шампанского. – У меня от них оскомина и изжога. – И подумав, добавила совсем уж некстати – Обойдемся без закуси.
Вот значит как, думаю. Без закуси, стало быть, обойдемся. Очаровательная особа.
- Без закуси, так без закуси. Мне не привыкать. Тогда почему не из горла? Зачем эти сантименты с бокалами?
- Ну милый мой, из горла – это же вульгарно, – у нее был такой вид, словно я ее смертельно оскорбил. Я начал проникаться уважением к ее утонченности, и мне даже стало немного стыдно. Я поспешил взять инициативу в свои руки и принялся открывать бутылку, пока гостья держала в руках бокалы. Краем глаза я оценил изящество этих, чуть широковатых в кости, рук, но в это время пробка с оглушительным хлопком вылетела из горлышка, и нас окатило веером кисло-сладких брызг с приятным, дурманящим запахом. Моя гостья залилась смехом и принялась кокетливо слизывать с плеч и рук (своих, конечно же) блестящие капельки вина. Я разлил и мы выпили, переплетя руки. Потом она прильнула ко мне и сочно поцеловала пухлыми, сладкими от вина, губами.
- Ну, будем знакомы.
- Если представишься. – Я улыбнулся - Как тебя хоть зовут-то?
- Ох… Дак как только не зовут. Чаще всего – Когда-же-я-напишу-что-нибудь-выдающееся. – Она принялась загибать пальцы. – Иногда Что-за-фигня-в-голову-лезет. Пессимисты зовут Неужели-я-такой-бездарный.... Да по всякому называют.
Я был немного сбит с толку этим многообразием странных имен, и вместе с тем у меня в душе шевельнулись сумасшедшие подозрения, но я почти сознательно не давал им оформиться в членораздельную мысль.
- Это что, шутка такая? – спросил я.
- Ты еще не узнал меня, глупый? – спросила она и ……… склонила голову чуть набок, как птичка. – Я – твоя муза. Ты ведь звал меня? Я и пришла.
Я был настолько ошарашен этим заявлением, что недопитый бокал в моей руке наклонился, и дорогой напиток пролился на одеяло. Я поспешно вернул бокал в надлежащее положение и поставил на письменный стол рядом с кроватью.
- Моя?
- На какое-то время – только твоя.
- На какое «какое-то»?
- Как будешь себя вести. – Муза притворно строго прищурилась, затем улыбнулась.
- А как мне тебя называть?
- Вообще меня зовут Эфтибида. – Это было сказано с заметной гордостью. Наверное, музы особенно гордятся своими именами, подумал я.
- А, знаю. Была такая известная римская проститутка.
- Не проститутка, а куртизанка! – она чуть не подпрыгнула от возмущения.
- А есть разница?
- По сути - никакой.
- Тогда зачем возмущаться?
- Проститутка звучит очень вульгарно. – Это было произнесено плаксиво-жалостливым голосом, и я пообещал себе больше не произносить при ней это слово.
- Буду звать тебя Эфти. У меня в детстве кошка была, ее тоже звали Эфтибида, а все называли ее Эфти. Я ее очень любил. Только она давно умерла.
Ей очень понравилось и сравнение с покойной кошкой, и то, как я буду называть ее, на том решили выпить еще шампанского.
- Ты ко всем приходишь, кто тебя зовет? – поинтересовался я, порядочно отхлебнув из бокала.
- Нет, конечно. На вас всех здоровья не напасешься. – Она тоже сделала большой глоток, зажмурившись, видно, сдерживая поток пены, ринувшийся у нее обратно и грозящий выйти носом. – Только к тем, кто мне интересен.
- И что же ты во мне интересного нашла? – я почти удивился.
- Позволь мне судить. – Это было сказано тоном, исключающим все сомнения относительности правильности ее выбора.
Я решил перевести разговор на более общие темы:
- А вас много всего – муз?
- Не так уж и много, если разобраться. И с каждым годом становится все меньше. Не выдерживают девчонки таких нагрузок. Столько писателей стало – мама дорогая. И каждого за ручку подержи, и по головке погладь, и песенку на ночь спой, и……
- Ты и мне на ночь песенки собралась петь?
- Нет, дурень. Не перебывай… И песенку им на ночь спой, и подскажи что написать, и укажи на ошибки, и в маковку поцелуй в похвалу. Прозаики еще ничего, те поспокойнее – я тебя еще и поэтому приметила – а вот поэты, те вообще хоть стой, хоть падай. Все как один неврастеники. В общем, нелегкая у музы работа. Нагрузки страшные, а отдачи никакой. Измельчал автор в наши дни, ох измельчал. Не то что лет двести назад. «Я поомню чуудное мгновеенье…» - Продекламировала она нараспев. – Вот ведь были люди, хоть и поэты. И работать приятно было. А щас… – она досадливо махнула рукой.
- Постой, ты и Пушкина видела?
- Хм… «видела», – Эфти передразнила меня с чувством превосходства и загадочно хихикнула. – А как ты думаешь, кто ему на ушко шедевры нашептывал? Сам он что ли писал? Или его негритянский дедушка из могилы SMS-ки слал? – Она развеселилась.
- Сколько же тебе лет?
Она откинулась чуть назад, выставив вперед крепкую грудь (которую она так и не потрудилась ничем прикрыть, как, впрочем, и все остальное) и чуть повернула голову в сторону:
- А на сколько выгляжу?
- Ну, лет на двести пятьдесят, – неудачно пошутил я.
- Придурок. Впрочем, я знала, что ты не джентльмен. Времена Пушкина давно прошли.
Мы примолкли на минуту, обдумывая.
- Слушай, а ведь здорово. Я еще ни разу не общался с человеком, который живьем видел Пушкина.
- И не только Пушкина, между прочим. И Лермонтова, и Есенина, и Маяковского. Ну еще так, по мелочи. Раньше поэты были моей слабостью. Только уж больно они неуравновешенные. И ранимые до жути. Уйдешь от них, и они сразу либо в петлю, либо под пулю. Прямо сердце разрывается. Впрочем, прозаики не намного крепче, как выясняется.
- Постой, ну Пушкин с Лермонтовым еще понятно. С Маяковским тоже не возразишь. Но вот Есенин…… есть версия, что его убили. Забили до смерти, а потом повесили, инсценировав самоубийство. Это я где-то читал, правда давно.
- Чушь все это. Тот был самый истеричный. Когда я сообщила ему, что ухожу от него, он прямо при мне забил себя пятками до смерти, а потом влез в петлю и задохнулся. Уффф… – ее совсем натурально передернуло – До сих пор стоит перед глазами эта страшная сцена. Вот тогда я и решила завязать с поэтами.
Я переваривал ее откровения, с интересом разглядывая ее тело.
- Слушай, а музам так по рангу положено – в неглиже ходить?
- Да нет же, глупенький. Мы одеваемся как обычные женщины. Просто хотела произвести на тебя впечатление.
- Хотела удивить меня голыми сиськами?
- Ты так ничего и не понял.
Она отставила бокал в сторону и обвила меня руками, осыпая поцелуями мое лицо,  волосы, плечи, грудь… Что последовало за этим, не поддается никакому описанию. Из нее словно вырвался вулкан страсти, который она сдерживала очень долго, а теперь он нашел выход и поглотил нас обоих в безумном водовороте объятий, простыней и лунного света, звона опрокидываемых бокалов, грома сердца в ушах и игры теней на потолке.
С утра я еле дополз до туалета. Эфти как ни в чем не бывало уже хлопотала на кухне, мурлыча под нос «Муси-муси, пуси-пуси…» или что-то наподобие.
- Мне на работу. Приготовишь поесть?
- Конечно, милый. Яичница уже готова, кофе варится. Одевайся, рубашку я тебе погладила.
Я мысленно почесал в затылке (лишний раз поднять руку было тяжело) над такой расторопностью моей новой хозяйки. Какие хозяйственные, оказывается, бывают музы. Приходя в себя, оделся, затем мы позавтракали вдвоем, и я отправился отрабатывать зарплату. На работе коллеги сразу заметили мой потрепанный вид, и один из них поинтересовался, что со мной.
- Да так, муза вчера посетила, – не соврал я.
- Написал что-нибудь ценное?
- Пока нет.
- Ааа…..понятно. – И мужики понимающе захмыкали, а женщины сделали безразличный вид, будто меня вообще здесь нет.
Придя домой вечером, я застал там идеальную чистоту – видно было, что весь день моя муза потратила на борьбу с беспорядком, царящим в квартире. С кухни доносился запах домашней стряпни и еще чего-то аппетитного. Эфти встретила меня в нарядном платьице с глубоким вырезом, на голове у нее была высокая прическа, которая, надо признаться, ей очень шла. Выглядела моя муза и при дневном свете очень недурственно. Чмокнув меня в щеку, она отправила меня переодеваться, а сама скользнула на кухню и принялась греметь кастрюлями. Не успел я влезть в домашние джинсы и тапочки, а она уже несла мне тарелку борща, от которого исходил такой одуряющий запах мозговой косточки, что в животе у меня ответно заурчало. Поставив тарелку передо мной на стол, Эфти вдруг смачно плюнула в нее, продолжая мило улыбаться.
- Кушай, милый.
Я, признаться, немного недопонял последний жест.
- Ты что сделала? – спросил я, оторопев.
- Ой, столько дел переделала.  – Затараторила она. – Посуду перемыла, белье перестирала, квартиру убрала, пыль везде вытерла, книжки по местам расставила….
- Да нет! – перебил я ее – Сейчас, только что ты плюнула мне в тарелку! Зачем ты это сделала?
- Как зачем? – она удивленно подняла брови. – Мы, музы, всегда так делаем. Это придает вам творческих сил. Да не бойся ты так, я не ядовитая, - добавила Эфти успокаивающим тоном, каким уговаривают ребенка съесть еще одну ложечку за маму.
- Придает. Если кто-то будет это есть, – сказал я раздосадованно и скрепя сердце вылил содержимое тарелки в цветочную вазу, стоящую тут же на столе. Эфти это сильно задело, она надула губки и, сложив руки на груди, обиженно удалилась в другую комнату. Я же сел за компьютер в надежде спокойно поработать над новым рассказом. Как назло, ничего путного в голову не шло, я сходил покурил, посидел еще, затем налил кофе, но толковые мысли в голову все равно не приходили. Я стал ерошить волосы на голове, но даже это не помогло. Тут я услышал хмыканье за спиной. Обернувшись, я увидел Эфти – она стояла и насупленно смотрела не меня большими обиженными глазами.
- Ну, чего хотел?
- Когда?
- Только что, все это время. Ты звал меня.
- Тебе послышалось.
- Мне никогда не слышится.
- Не собирался я тебя звать. Ты вон как устала за сегодня. А я собирался спокойно поработать.
- Однако ты звал. Причем очень неприличными словами. Можно ведь иногда выбирать выражения, особенно при дамах.
- Слушай, я не собирался тебя беспокоить. Просто хотел немного поработать над рассказом, вот и все. Извини, если что-то вырвалось. Постараюсь следить за собой.
- Поработать над рассказом? Один?? – казалось, она была очень удивлена.
- Ну да, а что в этом странного? Я всегда работал один.
- Это было раньше.
- А теперь что, не могу?
- Теперь у тебя есть я.
- Тогда садись рядом и не дуйся на меня. – Она присела на краешек стула. – Слушай, я думал над вчерашним разговором. Пушкин там, Маяковский….. Они ведь все рано ушли из жизни, и совершенно неожиданно. Это действительно из-за тебя?
Эфти виновато отвела взгляд в сторону и тяжко вздохнула.
- И это значит, когда ты от меня уйдешь, я тоже покончу с собой?
Моя муза посмотрела на меня долгим печальным взглядом и обреченно кивнула. При этом мне показалось, что глаза у нее заблестели. Она и вправду вытащила откуда-то платок и аккуратно промокнула им уголки накрашенных глаз, высоко задрав при этом брови.
- Веселенькая перспектива, – произнес я озадаченно.
- Мой милый, славный, любимый мальчик. Мне будет очень не хватать тебя. – Эфти потянулась ко мне со своего стула, привлекла меня к себе и судорожно обняла, прижав мою голову к своей груди. Потом мы вдруг, как-то незаметно, оказались на  кровати, и безумство прошлой ночи повторилось с еще более изощренными фантазиями.

Так прошел почти месяц. Днем я ходил на работу, а по вечерам мы с Эфочкой гуляли, болтали на разные темы, пили шампанское и все такое прочее. В тарелку она мне больше не плевала, по крайней мере, я не замечал ее за этим занятием, поэтому ел всегда уверенно и с большим аппетитом. Ночи же мы посвящали не творчеству, а друг другу, чем были весьма довольны, по крайней мере, я – точно. В голове у меня образовалась приятная пустота, какая бывает у беззаботных и безоглядно счастливых людей, и я меньше всего на свете думал о литературе. Но однажды за ужином она мне заявила:
- Мы с тобой уже месяц, а ты так ничего не написал.
- Когда же мне писать, – удивился я, – если днем я на работе, а с тобой мы только и делаем, что гуляем да валяемся в постели?
В ее глазах было написано не меньшее удивление, граничащее с шоком:
- Но ведь я муза! Я должна вдохновлять тебя!
- Милая, ты меня безумно вдохновляешь, только на что угодно, кроме писательства. – признался я. – Не могу я думать одновременно и о тебе, и о творчестве. Извини, я не Пушкин.
- Я уж заметила. Тот на все время находил. Даже Наташке перепадало.
- По моему, ты преувеличиваешь свои заслуги. – Я начал заводиться. – Мне кажется, она его больше тебя вдохновляла….
- Да?! А по-моему ты просто бездарный писатель! И ни одна муза тебе не поможет!
- И сочиняешь ты слишком много.  И про Пушкина, и про всех остальных!
-  Графоман! Бумагомаратель! – она окончательно закипела и добавила  в сердцах – Изъебиционист!!
- А ты.... ты просто дешевая шлюха! – не выдержал я, грохнув об стол ложкой, от чего во все стороны разлетелись куски каши.
- Дешевая?! Да твоей зарплаты мне на одну туалетную бумагу не хватит!
- Да еще и засранка!
- Ну все, прощай! Желаю удачно повеситься! – с этими словами она вскочила из-за стола, по-мальчишески сунула в рот пальцы, издав оглушительный свист, после чего закружилась волчком по всей кухне, все быстрей и быстрей, набирая обороты, и, наконец, с громким хлопком исчезла. На пол, кружась в воздухе, упало несколько декоративных бантиков от нижнего белья. Эк она ускорение взяла, подумал я. Подняв то, что осталось от музы, я бережно положил в карман – на память.
Внезапно из воздуха прямо передо мной по пояс высунулась Эфти.
- Как ты меня назвал? Шлюхой!? Вот тебе шлюха! – и она со всего размаха отвесила мне такую оплеуху, что перед глазами запрыгали разноцветные огоньки. Когда огоньки пропали, Эфти уже не было.

Потирая горящую щеку, я  доел приготовленный ею ужин и помыл посуду. Затем, покурив и собравшись с мыслями, впервые за этот месяц спокойно сел за работу.