Урок истории

     - Желаю всем здравствовать и прошу садиться, господа, - по своему обыкновению начал урок в десятом классе одной из подмосковных школ учитель истории Сергей Николаевич Орлов. Он оглядел класс, желая почувствовать его атмосферу, и увидев устремленные на него кокетливые взгляды юных дам и привычно-нахальные - юношей, удостоверился, что жизнь здесь идет своим чередом. В ожидании, когда все угомонятся, он нашел на своем мониторе нужный раздел и углубился в его изучение.
     Постепенно шум в классе стих. Тогда Орлов встал и неторопливо пошел между рядами учеников, прижимая их взглядом к партам одного за другим. Выбрав среди них добродушного лохматого увальня, он негромко сказал:
     - Петров, прошу к доске. И не забудьте отключить ваш номинатор.
     Номинатором назывался персональный аппарат, пользуясь которым Петров мог вполне сойти за гения. Аппарат был способен шептать Петрову на ухо любую информацию, а Петров в свою очередь сообщать всей планете чего и сколько вчера выпил. Шел 2046-й год, и мечты компьютерных идиотов давно сбылись. Петров неохотно отключил прибор и сразу превратился в белобрысую дубину с незатейливым умом и досадным выражением лица. Нерадостно выбравшись из-за стола, он побрел к доске, как на посмешище - действо, свойственное школам во все времена. Историк последовал за ним, дал ему время освоиться и, убедившись, что Петров к допросу готов, не без иронии попросил:
     - А расскажите-ка нам, батенька Петров, про основные события, которые случились на территории России в первой половине двадцать первого века. Сразу признавайся: учил?
     - Учил, Сергей Николаевич...
     - Тогда рассказывай.
     И удобно устроившись в кресле, приготовился слушать, глядя на Петрова с таким интересом, будто видел перед собой живого очевидца тех событий.
Петров тоскливым взглядом обвел класс. Все было как всегда: лучший друг Вальдемар прятался за чужие спины, шалава Катька, пользуясь его отсутствием, вовсю любезничала с Петросяном, позорный волчара Жорж скалил зубы, отличник Ося Штуцерман скорбел за мировую историю, и только толстая Муська Недрыгайло сочувственно глядела на него коровьими глазами. Веселое весеннее солнце призывно рвалось в школьные окна совершенно так же, как и в те времена, о которых Петрову предстояло поделиться своими соображениями. За окнами заливались птички, на деревьях набухали почки, в синем небе кучерявились облака. 
     - Ну что же ты, начинай! - ободрил Орлов задумчивого Петрова.
     - В первой половине двадцать первого века на территории России произошло много разных событий, - попытался сходу прорваться Петров. И замолчал, припоминая, что ему по этому поводу рассказывал дед.
     - Много, ох, много! - посочувствовал Орлов.
     - Например, такое большое событие, как демократия, - вдруг вспомнил Петров.
     - Демократия в России - это не событие, это - беда, - откликнулся Орлов.
     - Ну да, я и говорю - беда! - торопливо поддержал Петров, пытаясь сообразить, что из этого следует.
     - Ну и что было после этого? - поинтересовался учитель.
     - После этого мы стали дружить с американцами, и у нас тоже стали выбирать президентов.
     - После этого тебя в очередной раз обокрали, мой друг, вот что было после этого! - поправил Петрова учитель, вызвав дружный хохот класса.
     - Как - обокрали? - смутился Петров, не понимая, где и как его могли обкрасть.
     - Успокойся: не тебя одного. На их месте, - Орлов повел рукой в сторону класса, - я бы так не веселился, если бы хоть немного интересовался историей своей страны. Вот вы, Метелкин, - обратился Орлов к Жоржу, темнокожему сыну темнокожего милиционера. - Что вы знаете о периоде Реставрации?
     Жорж вскочил и, подтанцовывая на месте, отрапортовал:
     - Реставрацией в России называется период с девяностых годов двадцатого века по конец тридцатых годов двадцать первого века, когда завершился процесс денационализации, и была восстановлена историческая справедливость по отношению к частной собственности на средства производства!
     - Учись, Петров, как надо приспосабливаться к среде обитания, - поучительно ткнул Орлов в сторону Жоржа. - Или ты считаешь, что ты у себя дома и тебе не надо приспосабливаться? Тогда, может, объяснишь, почему за последние пятьдесят лет территория России сократилась почти на треть?
     Петров стоял молча, заложив руки за спину и разглядывая пол у себя под ногами.
     - Кто знает? - обратился Орлов к классу.
     Поднялся Ося Штуцерман и монотонно доложил:
     - Токийский договор от 7 ноября две тысячи двадцатого года, Дальневосточная конвенция от 1 апреля две тысячи тридцать четвертого года, Московский четырехсторонний протокол от 25 декабря две тысячи сорокового года, Парижское соглашение от 9 мая две тысячи сорок пятого года...
     - Довольно! - удовлетворенно прервал Орлов, - Вот, Петров! Что бы мы делали без евреев!
     Класс притих. Все как-то разом почувствовали необычное в словах и поведении Орлова. В них было что-то недопустимое, чего он раньше никогда себе не позволял.
     Решительно всем было известно, что Сергей Николаевич Орлов, потомок русских эмигрантов дворянского происхождения, приехал преподавать на родину своих предков из Парижа. Он сам выбрал казенную школу в маленьком городке под Москвой и все три года пользовался здесь большим уважением. Было ему двадцать восемь. Безусловно, воспитан он был и мыслил, как самый настоящий француз, что и не могло быть по-другому с человеком, чьи предки в восьми поколениях проживали на французской земле. Они давно смешались с этим народом, который в свое время прогнали со своей земли, и который, страдая необъяснимым благородством, приютил их в несчастную для них пору. Две культуры внутри себя соединили они в одну, на двух языках изъяснялись, свободно переходя с одного на другой, но с каждым поколением все меньше становилось пространство, которое Россия занимала в их душе. Они еще радовались ее успехам, но уже плохо понимали, что там происходит, пока однажды не наступил момент, когда российский корабль после долгих странствий возвратился, наконец, к тому берегу, от которого его оторвало и унесло взбесившееся море. И сразу стало возможным вернуться к родным березам, сиреням, тополям, чтобы если там и не жить, то хотя бы умереть. И дети тех, кого прогнали, теперь уже пожилые люди, вместе со своими детьми и внуками приветствовали, не скрывая слез, швартующийся корабль, и поднимались на его потрепанную палубу, пытаясь разглядеть в обветшалом оснащении знакомые по рассказам отцов черты своей заблудшей Родины, и не узнавали ее. Все теперь здесь было странным, все изменилось. Молодые капитаны клялись отремонтировать корабль, но их действия, дерзкие и неразумные, только вызвали опасности, не уступающие тем, от которых бежали предки переселенцев. Среди молодых эмигрантов нашлось немало таких, кто быстро оценил возможности неразберихи той поры, и сумел ими воспользоваться себе на благо, не без основания полагая, что ущерб, причиненный им давно чужой для них родиной, требует справедливой компенсации. Облапошив своих по первости наивных в капиталистических делах бывших соотечественников, они совсем как граф Монтекристо посчитали историческую справедливость восстановленной и окончательно стряхнули российский прах со своих ног. Что ж, судить их трудно, ибо человек внутри устроен так же, как устроено государство, в котором он живет. А французское государство устроено совсем не так, как российское...
     Но были и такие, в ком российский идеализм не истребить и в десяти поколениях, потому что в России не страдают идеализмом только те, кто на кладбище. Даже бродячие собаки здесь страдают идеализмом. Как раз из этой породы и был Сергей Николаевич Орлов. В его семье к России всегда относились с благоговением, гордясь ее историей и оплакивая несбывшееся. Один за другим члены семьи, когда приходил их черед, отправлялись на историческую родину послужить ее пользе, и через некоторое время возвращались оттуда в смущении и задумчивости. В суждениях о ней были уклончивы и ненавязчивы, плохого не говорили и младших от поездки не отговаривали. Сергей Николаевич окончил факультет славянской истории и отправился в Россию, имея убеждением то, что страну эту преследует фатальное невезение, что каждый раз, когда наступает поворотный момент, удача отворачивается от нее и что только совместными и согласованными действиями каждого на своем месте можно вырвать ее из порочного круга безнадежных иллюзий. Здесь он осел в маленьком, затерявшемся в паутине подмосковных автострад городке, чтобы иметь возможность наблюдать самую исконную часть русской земли и ее обитателей. Два года он, рационалист по определению, пытался соединить книжные взгляды на Россию с обескураживающими проявлениями русской натуры, пока вдруг не осознал сказанное когда-то Сенекой, учителем и наставником смущенных, но страждущих: "Что же, по-твоему, будет с нашими нравами, если на них ополчился целый народ? Непременно ты или станешь ему подражать, или его возненавидишь".
     Подражать Орлов отказался, возненавидеть - не захотел. Наконец устав мирить желаемое с житейским, он принял решение вернуться. И никто в классе еще не знал, что это его последний урок.
     Орлов оглядел притихший класс и сказал, обращаясь к Штуцерману:
     - Надеюсь, мой комплимент не вскружил вам голову, тем более что существо вопроса вы так и не осветили.
     Потом повернулся к Петрову и примирительно сообщил:
     - Конечно, вы абсолютно не виноваты в том, что произошло без вашего участия и в свою очередь вряд ли измените ход истории, если вам доведется в этом участвовать.
     Озадаченный Петров попытался понять смысл сказанного, но Орлов уже гнал его на новые флажки:
     - Вернемся к упомянутому вами периоду Реставрации. Если я вас правильно понял, основным его содержанием являлся процесс гармонизации интересов различных групп населения...
     - Ну да... - вытаращил глаза Петров.
     - И именно тогда был заложен фундамент нынешнего режима в России...
     - Ну да! - глупея от умного разговора, согласился Петров.
     - И нынешняя политическая и экономическая стабильность свидетельствует о завершении переходного периода от волюнтаристского этапа развития России к постэволюционному…
     - Ну да! - радостно выпятил грудь Петров.
     - А что думает по этому поводу господин Ульянов? - спросил Орлов, неожиданно развернувшись на своем кресле к классу и вытянув руку-приглашение в направлении задних рядов. Оттуда поднялся юноша невысокого роста, курчавый и высоколобый.
     - Я уже неоднократно заявлял вам, Сергей Николаевич, что не согласен с вашим мелкобуржуазным подходом в освещении российской истории, - заговорил юноша легким уверенным голосом средней тональности. -  Впрочем, это касается и официальной историографии. Что же до так называемого "периода Реставрации", то основным содержанием того периода является борьба широких народных масс с преступным олигархическим сообществом за изменение частного характера собственности на средства производства, а вовсе не гармонизация интересов различных групп населения. Во-вторых, нынешний режим вовсе не отличается стабильностью, поскольку по-прежнему является антинародным. И в третьих, постэволюционный этап, как Вы изволили выразиться, выглядит таковым только потому, что обеспечивается огромным госаппаратом подавления и принуждения, находящемся на содержании транснациональных корпораций.
     Ульянов закончил речь и сел, не дожидаясь разрешения.
     - Как видите, Петров, господин Ульянов с вами не согласен, - как ни в чем не бывало прокомментировал Орлов.
     - Он всегда не согласен, - пробурчал Петров.
     - Придет время и ваш товарищ Петров будет со мной согласен во всем! - подал голос Ульянов.
     - Вы меня пугаете, Ульянов. Неужели вам мало бед, что пережила Россия?
     - Но вы же сами считаете демократию бедой для нее, а кроме того, вы не можете не согласиться с тем, что именно благодаря условиям, созданым в стране кучкой агентов мирового империализма, народ был лишен доступа к распределению национальных богатств, и именно эти условия ему продолжают до сих пор навязывать под видом "демократии", что на самом деле таковой не является. Что же тогда считать бедой, как не нынешнее положение России? - встал и снова сел Ульянов.
     Класс с интересом наблюдал за набирающей силу дискуссией, вызванной необычным поведением Орлова. Даже шалава Катька забыла про Петросяна и вместе со всеми крутила головой то в одном, то в другом направлении. Ульянова многие не любили за замкнутость и высокомерие, и потому приняли сторону Орлова, желая, чтобы он поставил Ульянова на место. При этом вряд ли кто из них за исключением нескольких учеников вполне понимал, о чем идет речь.
     - Пожалуй, мы с Петровым согласимся с вами в том, - улыбаясь, пошел в атаку Орлов, - что перераспределение собственности, доставшейся в наследство от коммунистического режима, произошло, я бы сказал, оскорбительным для большинства граждан способом. Но также верно и то, что они это оскорбление проглотили. Ничего подобного во Франции, например, быть не могло. Однако это означает лишь то, что большинство российских граждан, в отличие от французов, находят такие условия существования разумными, а общественный гражданский договор - справедливым, о чем свидетельствует согласие, царящее в обществе. То, что Петрова обокрали, конечно, прискорбно, но сделано это было с его одобрения. И если он не воспрепятствовал этому пятьдесят лет назад, как вы хотите заставить его сделать это сегодня?
     - Через р-революцию, - скорбно подсказал Ося Штуцерман.
     - Я не сторонник вульгарного марксизма, на что пытается намекать провокатор Штуцерман, - мгновенно отреагировал Ульянов, - и в полной мере учитываю исторический опыт России в этой области. В моем реферате "Развитие капитализма в России", который я представил вам неделю назад, я подробно изложил мои взгляды на дальнейшие пути развития страны с учетом сложившейся ситуации...
     - Да, да, я с интересом ознакомился, - с готовностью подтвердил Орлов.
     - ...И пользуясь случаем, хочу донести эти взгляды до ушей отдельных лакеев мирового сионизма и прочих инородцев, – отвердел голос Ульянова.
Послышались возмущенные возгласы пополам с аплодисментами.
     - Господин Ульянов, я разрешаю вам продолжить только при условии, что вы обещаете выбирать выражения, - предупредил Орлов.
     - Хорошо, обещаю, - быстро согласился Ульянов и продолжал: - Я исхожу из того, что в конце двадцатого века в России была предпринята попытка возрождения капиталистических отношений. Не касаясь гинекологических подробностей процесса, больше похожего на усилия группы педерастов оплодотворить в темной комнате пожилую даму, скажу только, что результатом их стараний явился уродливый плод, полностью соответствующий возможностям его родителей…
    - Ульянов... - начал было Орлов, но Ульянов предупредительно согнутой рукой дал понять, что дальше выражаться не будет.
     - Необходимо также упомянуть, что весь процесс проходил под непосредственным наблюдением и при ближайшем участии патентованных акушерок по имени "международные корпорации". Опуская выдержки из истории болезни этого существа, страдающего последствиями многочисленных родовых травм, остановлюсь только на том, что важно на текущий момент. А факты таковы, что национальная экономика сегодня на девяносто процентов находится в руках международного капитала, Россию превратили в производственную и сырьевую площадку международных монополий, она потеряла независимость, а с ней и значительную часть исконных земель. Из нее сделали проходной двор, а численность коренного населения опустилась до пятидесяти процентов. Размеры вывозимого капитала не оставляют народу никаких шансов на реализацию социальных программ. Верховная власть, вроде нынешнего президента Николая Джексона и его администрации, не способна проводить независимую политику. Задача заключается в том, чтобы изгнать из страны иностранный капитал и вернуть ее на самостоятельный путь развития. Поскольку для революции на данный момент объективные условия отсутствуют, мы будем действовать парламентским путем, - решительно закончил Ульянов и сел на место.
     Из задних рядов раздались демонстративные аплодисменты. Те немногие ученики, кто понял смысл ульяновской речи, напряглись и потупились. Остальные обратили взоры на учителя, ожидая его комментарии. Тут неожиданно прорвало Петрова:
     - Сергей Николаевич! Чего я здесь лунячу? Если Ульянов такой умный - пусть выходит и бликует сколько влезет! Все ему не так! Чемпионат мира по футболу выиграли - не так! Азиатов придавили - не так! Всем классом на орбиту сманячили - опять не так! Всех учит, а сам гвоздя вбить не может! С работягами тырится, все какую-то партию костячит! Куда только Жоркин папан глядит! - пронесло его под дружный хохот класса.
     Возникло всеобщее кратковременное веселье. Петров невольно разрядил обстановку, и все вдруг вспомнили, что за окном весна, что все они молоды, и что это лишь урок истории, который скоро закончится. Улыбнулся и Орлов:
     - Ты хочешь оставить меня одного Ульянову на растерзание? Нет уж, изволь остаться и оказать мне поддержку. Без тебя мне не справиться!
     И словно извиняясь за Петрова, мягко обратился к Ульянову:
     - По-моему, из того, что вы сказали, фактом является только то, что ваши взгляды пользуются поддержкой определенной части класса. Но это вовсе не означает, что они соответствуют действительности...
     - Наоборот, - бесцеремонно перебил Ульянов, - как раз это и означает! Мы не собираемся признавать себя неправыми только потому, что с нами не согласны Петров, Штуцерман и прочие!
     - Прочие - это видимо я? - продолжал улыбаться Орлов.
     - Нет, не вы, - ничуть не смутившись, ответил Ульянов. - Вы - другое дело. Вы - системный оппонент.
     - Что ж, и на том спасибо, - поблагодарил Орлов. - Тогда будем говорить по существу. Надеюсь, вы не откажетесь согласиться, что нелюбимые вами международные корпорации завезли в Россию передовые технологии и создали здесь огромное количество высокооплачиваемых рабочих мест...
     - Из которых они выжимают все соки!
     - ...и кстати, сделали они это с большой неохотой, о чем свидетельствуют "выдержки из истории болезни" вашей страны, которые вы поторопились опустить, хотя они-то нас сегодня и интересуют в первую очередь. Это благодаря "патентованным акушеркам" продукцию с клеймом "Made in Russia" можно встретить сегодня во всех частях света...
     - Вот в этом и есть мелкобуржуазная суть вашего подхода - оценивать события с точки зрения мелкого лавочника! - совсем распоясался Ульянов. - Вы еще похвалите это никчемное правительство!
     - А давайте попросим это сделать нашего уважаемого поэта! - невозмутимо обратился Орлов к классу.
     Поднялся высокий нескладный юноша по имени Сеня Морозов и, задумчиво заикаясь, растолковал:
     - Ульянов груб и говорит на птичьем языке. Только однажды я понял, что он имел в виду, когда он сказал: "Прибой не виноват, что топит прибрежные камни; снежная лавина не спрашивает разрешения сойти". Так вот, насчет сойти. Я люблю ездить в метро. Когда во время движения я гляжу через окно на серый пергамент тоннеля и сочиняю на нем мои стихи, меня не интересует, кто в этот момент у руля локомотива. Главное, чтобы он не забыл объявить нужную мне станцию.
     Сеня замолчал и выжидательно уставился на Орлова.
     - Вы бы лучше спросили мнение сумасшедшего! - прокричал Ульянов под хохот своих соратников.
     - Спасибо, Морозов, - не повышая голоса, поблагодарил поэта Орлов и жестом показал, что он может сесть. - Кто еще желает высказаться? - оглядел он класс.
Вскочила Офелия Джопина, секретарь школьной организации "Трехцветный путь", и высказалась звонким голосом:
     - Ульянов своим поведением оскорбляет нашу школу, ее учителей и страну, в которой живет! Он начитался литературы для внеклассного чтения и считает себя умнее других! Он все время пытается опорочить историю России и оскорбить нашего Президента! А еще он со своими друзьями недавно развел костер в поместье Лохмутьева и сжег на нем Конституцию России!
     - Помилуйте, Офелия! - с напускным испугом перебил ее Орлов. - Вы говорите ужасные вещи!
     - Да, да! Я сама видела!
     - Неправда, это была конституция Соединенных Штатов Мексики! - объявил Ульянов под непрекращающийся хохот.
     - Вот видите, Офелия, Ульянов уважает Конституцию России! - с серьезным видом успокоил общественницу Орлов. - Но на месте Президента Джексона я бы все равно присмотрелся к нему внимательнее и не стал бы назначать его на пост министра иностранных дел!
     И вытянутой рукой с ладонью, обращенной вниз, усадил Офелию на место. Затем, не опуская руки, развернул ее ладонью вверх и приподнял ею невысокого полного юношу, строго одетого и с вежливой улыбкой:
     - А давайте-ка послушаем, что обо всем этом думает наш будущий мэтр господин Блудянский, - обратился он к юноше.
     - Безусловно, взгляды Ульянова на историю России сильно отличаются от общепринятых, но это не нарушает действующего законодательства, - тут же включился в дискуссию Блудянский, будто этого и ждал. - С другой стороны, их радикализм граничит с призывами к изменению существующего строя. Если Ульянов когда-нибудь решит подкрепить свои взгляды соответствующими деяниями, я не сомневаюсь, что ему потребуется хороший адвокат.
     - А таких холуев, как Блудянский, мы отправим вслед за их хозяевами! - тут же пообещал Ульянов под громкие возгласы своих поклонников.
     - Надеюсь, до этого дело не дойдет! - благоразумно вмешался Орлов, и характерными покачиваниями ладоней вытянутых рук, принялся как дирижер уминать разошедшиеся страсти.
     - Между прочим, мы с вами удалились от темы нашего урока, - напомнил он, овладев ситуацией. - Начав обсуждать историю России, мы перешли к обсуждению господина Ульянова, который к ней никакого отношения не имеет. Видимо, пришло время подвести итог. Вы ничего не хотите добавить? - обратился он к Петрову.
Петров торопливо помотал головой.
     - Ну, что ж... - Орлов на какое-то время задумался, а потом заговорил, словно размышляя вслух: - До моего приезда в Россию я часто спрашивал себя, в чем причина непродуктивности ее исторических усилий. Но теперь, кажется, понял. На мой взгляд, причина заключается в том, что в вашей стране всегда находятся молодые люди, готовые все поменять на свой манер, совершенно не интересуясь, нравится ли это Петрову. При этом, выражаясь языком русского классика, они своими руками торопятся сделать то, что любая баба произведет за девять месяцев. Результатом же их свершений являются те самые уродливые плоды, о которых только что упомянул господин Ульянов. Проходит время, и для всех это становится очевидным. Тогда возникают новые молодые люди, которые затевают новые перемены, но с тем же успехом. По-другому говоря, вы не даете бабе-истории произвести потомство естественным путем, а то что производите сами является нежизнеспособным.
     И осадив вытянутой рукой готового вскочить Ульянова, добавил отвердевшим голосом: 
     - Только не надо убеждать меня, что вы и ваши друзья пойдете другим путем!
     Улыбка сошла с его лица, он встал и заложив руки за спину медленно пошел между рядами. Молча дойдя до задних рядов, он повернулся к доске, где на виду у всех маялся Петров и, двинувшись к нему навстречу, продолжил:
     - На мой мелкобуржуазный взгляд, господин Ульянов, суть новейшей истории России заключается в следующем. Бесспорно, Россия ступила на путь капиталистических отношений одной из последних в мире, что само по себе могло сослужить ей добрую службу. Но она это сделала, как всегда, своеобразно. То, что родилось в результате закулисных усилий кучки случайных и своекорыстных людей, трудно назвать капитализмом даже приблизительно. И немудрено: как можно в одночасье создать то, что создается веками! Более того: российская собственность, силою власти и властью силы поделенная между людьми, для которых неуважение к Закону являлось законом, а общественное мнение - синонимом ругательства, грозила воспроизвести в вашей стране отношения крепостного рабства. Именно в этом состояла главная угроза того времени. Во всяком случае, к такому мнению сходится большинство специалистов по России...
     Орлов надвигался на Петрова, изредка останавливаясь и адресуя свои слова к ближайшим в этот момент к нему ученикам. Вот он подошел к Петрову почти вплотную, остановился и замолчал, глядя на него. Петров застыл, как загипнотизированный. Но тут Орлов резко развернулся к классу и, заслоняя собой Петрова, произнес, отчеканивая каждое слово:
     - Был один единственный способ не допустить подобного развития событий, а именно: широко открыть двери для иностранного капитала!
     Сказав эти слова, Орлов умолк и выжидательно обвел взглядом класс.
     Из задних рядов послышался нарастающий ропот. Другая часть учеников молча пялилась на Орлова, пытаясь угадать, в чем тут важность. Несколько барышень влюблено смотрели на него, не мигая. Жорж Метелкин одобрительно скалил зубы. Лицо Оси Штуцермана излучало удовлетворение. Орлов переждал возникший шум и, пустившись в обратный путь, продолжил твердо и неуклонно:
     - Другими словами, Россия стояла перед выбором: либо вновь изолировать себя от остального мира и продолжить, как удачно выразился господин Ульянов, эксперименты в темной комнате, либо допустить свободное движение труда и капитала и стать полноценным участником мировой экономики. В первом случае выигрывала кучка проходимцев, во втором случае - народ. Для того, чтобы было понятно, о чем идет речь, я воспользуюсь следующим сравнением. Представьте себе озеро, заросшее камышом и затянутое тиной, в стоячих водах которого хозяйничают несколько крупных хищников, делая жизнь его обитателей совершенно невыносимой. Но вот к озеру с двух сторон прокладываются каналы, по которым туда начинают поступать воды огромной реки, находящейся поблизости. Нетрудно понять, что потоки свежей воды через какое-то время разгонят тину и оздоровят воды озера, а из реки туда придут новые многочисленные хищники, которые усмирят доморощенных и установят здесь свои порядки…
     - Ну и чем же новые хищники лучше старых? - не утерпел кто-то из окружения Ульянова.
     - По сути, ничем. Но все дело в том, что это уже дрессированные хищники, за которыми наблюдает некто с гарпуном в руке. Или вам милее доморощенные феодалы с криминальными целями и средствами, венками с надписью "Неизвестному солдату от братвы" и "Мурки" в качестве государственного гимна? - парировал Орлов. - Так или иначе, но все, что происходило в России в последующие тридцать лет, было проявлением борьбы сторонников этих двух позиций, борьбы жестокой и непримиримой. Удалось ли друзьям народа добиться успеха? Несомненно. Хотя доля иностранного капитала на сегодняшний день составляет только шестьдесят процентов, а не девяносто, как полагает господин Ульянов, но и этого вполне достаточно, чтобы кардинально поменять ситуацию и перспективы. Пусть Россия сегодня далека от совершенства, но это несовершенство свободы. Тот же, кто зовет на самостоятельный путь, фактически призывает засыпать каналы и превратить озеро обратно в болото.
     Орлов сделал паузу, чем тут же воспользовался Ульянов:
     - По-вашему мы, русские, должны сидеть и спокойно наблюдать, как Россия исчезает с политической карты мира? - выкрикнул он.
     - По-моему вы, русские, как больной, помещенный в хорошие условия, должны соблюдать режим и набираться сил, чтобы попытаться совершить рывок в будущее. А потерю некоторых территорий можете считать платой за билет на поезд будущего или как инвестиции, которые обязательно себя окупят. И поверьте, это не самая тяжелая плата за ваши прошлые эксперименты. В конце концов, у беспризорной империи всегда достаточно желающих ее удочерить, - примирительно улыбнулся Орлов, желая, по-видимому, закончить спор.
     - Вы, Сергей Николаевич, слишком упрощаете существо вопроса, и это понятно: ведь это не ваша страна, - пустил в ход запрещенный прием Ульянов, не желая сдаваться.
     - Вы правы - не моя, - не стал спорить Орлов.
     - А потому вам трудно понять ее национальные особенности...
     - Трудно, ох трудно! - улыбаясь, согласился Орлов.
     - Так что позвольте нам самим решать, что делать и куда идти! - почти с угрозой закончил Ульянов, играя иронической улыбкой.
     - Конечно, конечно! - замахал руками Орлов. - Только не забудьте спросить разрешение у Петрова! Надеюсь, он годится не только для того, чтобы громить дворцы и грабить музеи!
     - Чего-о-о? - оскорблено встрепенулся Петров.
     - Простите, мой друг! - устремился к нему Орлов с протянутыми в извинениях руками. - Я только хотел сказать, что я против использования вас не по назначению!
     И очутившись рядом с Петровым, он обнял его за плечи и сказал:
     - Не обижайтесь, мой друг, и пожалуйста, возвращайтесь на место. Мы с вами славно поработали.
     Петров с видимым облегчением покинул место пытки и через взбудораженный класс поспешил к своему столу. Орлов, в свою очередь, присел к монитору и проделал манипуляции, связанные с завершением урока. Обычно после этого он вставал и объявлял о его окончании. Класс, так и не получивший объяснения странностям его сегодняшнего поведения, уже готовился обсудить это в перерыве. Задние ряды поднялись и заняли позицию, чтобы устремиться прочь. Тогда Орлов неторопливо встал и медленно вышел к передним рядам, что лишь добавило смятения. Шум в аудитории утих сам собой. После небольшой паузы Орлов внушительно заговорил:
     - Если бы я был русским, в чем мне, к сожалению, было отказано господином Ульяновым, я бы утешился следующей мудростью Сенеки: "Нельзя отчаиваться в нас по той причине, что мы в плену зла и оно давно уже нами владеет. Никому благомыслие не досталось сразу же - у всех дух был раньше захвачен злом". Успокоенный, я бы продолжал делать глупости, если бы я был русским, потому, что вы, русские, снисходительны к себе и многое себе прощаете. Но сегодня, если бы я был русским, я бы следовал совету мудреца, как нельзя более подходящему к вашему случаю: "Никому не хватит собственных сил, чтобы вынырнуть: нужно, чтобы кто-нибудь протянул руку и вытащил нас". Я призываю вас следовать этому совету, по-крайней мере, до тех пор, пока у вас не появится возможность протянуть руку другим...
     Орлов замолчал, а вслед за тем безо всякого перехода объявил:
     - Я хочу сообщить вам, что покидаю Россию, и что это наш с вами последний урок.
     Несколько барышень, не сговариваясь, громко ахнули.
     - Обещаю вам, что сохраню самые лучшие воспоминания о вас, о вашем городе и о России. Bonne chance, au revoir, - закончил он, в первый раз за все время своего преподавания переходя на французский. 
     - Bonne chance, - снова повторил Орлов, что в переводе с французского означало: "Так будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты и гори оно все тут у вас ярким пламенем!"
     И первой это поняла толстая Муська Недрыгайло с коровьими глазами - поняла и заплакала навзрыд, опережая нестройный хор растерянных голосов.