Ура, я заболел!!!

Утром все было нормально, а концу третьего урока Марик почувствал себя неважно. Что-то начали слезиться глаза, разболелась голова, и, когда он на минутку улегся головой на парту, учительница забеспокоилась, и отвела его к медсестре. Добродушная медсестра, глянув на него, повернулась к учительнице и странно каркнула "Скарлатина". Марик ничего не понял, а учительница, тяжело вздохнув, сказала: "пошла звонить родителям". Очевидно, ему было не совсем уж плохо, потому что волна блаженства от сознания, что он заболел какой-то "каратиной" и через некоторое время пойдет домой, мгновенно привело его в отличное состояние духа.

Он гордо сидел в кабинете медсестры, вдыхал горьковато-терпкий запах лекарств и спирта, и проникался величием минуты. Когда вся школа томилась в классах, писала контрольные, решала задачки или слушала учителей, он сидел тут в полном одиночестве, вроде бы вместе со всеми, но как бы и выше их, потому что уже не подчинялся их законам. Жизнь отравляло только то, что невозможно было подойти к дверям класса, и гордо прогуляться около них, чтобы сквозь стеклянную дверь все смогли увидеть его свободную поступь и позавидовать ему от всей души. Но он уже был на карантине, его оградили от всех и практически никто не мог зримо оценить, как это хорошо быть свободным, пусть и больным, во время уроков...

Когда они шли к троллейбусу, ярко светило солнышко и Марик, совершенно счастливый, смотрел на малышню, возящуюся около памятнику Ахундову в треугольном садике и не завидовал им как обычно. В другие дни, направляясь из школы домой и наблюдая их возню среди кустов и на аллейках, он частенько с грустью вспоминал, как хорошо было быть таким маленьким, полностью свободным , а не сидеть на уроках и выписывать что-то в тетрадках. А сегодня он им даже чуть сочувствовал. Они-то были под присмотром воспитательниц, а он еще целых две или три недели будет дома, свободный от уроков, присмотра учителей и, скорее всего, родителей. Марик представлял себе болезнь в виде своеобразных каникул. А эта дурацкая "каратина" - господи, чем он только не болел за свою жизнь, подумаешь, еще одна болячка... Марик с восторгом представлял, как воспользовавшись своей болезнью, откроет новенькую коробку пластилина, и сможет вылепить , наконец-то, давно задуманный зоопарк.

Первая неприятность обнаружилсь уже по дороге домой. При этой болезни предписана диета. Да к тому же самая суровая, на его взляд. Ему нельзя есть мяса. А дома, в низенькой аллюминиевой кастрюле, было полным -полно долмушек, приготовленных мамой вчера. Собственно, и Марик принимал активное участие в их изотовлении, когда сопя от напряжения аккуратно заворачивал пахнушие мятой и кинзой кусочки фарша в молоденькие виноградные листья. Процесс заворачивания был нудноватым, но грела мысль, что назавтра эти приготовленные завертыши будут горкой лежать на тарелке, и политые мацони с чесноком, потихоньку окажутся во рту, а оттуда переползут в желудок. И вот все обратилось в прах. Сидя в троллейбусе, Марик глотал злые слезы, и до него потихоньку доходило, что не так все безоблачно в этой скарлатине.

А когда троллейбус остановился около Политехнического, Марик с тоской подумал, что еще надо очень долго идти до дома, а солнце палит безбожно, и во рту все персохло, да и ранец сегодня какой-то совершенно неподъемный. И когда мама предложила забрать ранец, он впервые за три года учебы согласился, чтобы кто-то другой потащил его вещи. У него еще хватило сил во дворе посмотреть по сторонам и удивиться, что никто из друзей не крутиться, потом как-то вяло сообразить, что так все и должно быть, ведь все кто в школе, кто в садике. Но сил радоваться почему-то совершенно не было и больше всего хотелось добраться до своей кровати и плюхнуться головой на прохладную подушку.

Но даже прохлада дома не доставила удовольствия. И подушка оказалась какая-то угловатая и горячая, да и кровать, в отличие от обычной своей неподвижности, сегодня что-то подрагивала, и, временами, медленно начинала кружиться. Очень хотелось пить и совершенно не хотелось есть.

А потом кровать сорвалась с места и медленно стала подниматься, постепенно превращаясь в какую-то странную кабинку, в которой надо было уже сидеть, и сверху плыли вниз, к нему тягучие лучи света, и все это тихо гудело, мелко вибрировало и кружилось, кружилось, кружилось. Временами сквозь это кружение просовывалась мамина рука, то поправлявшая подушку, то вытиравшая пот со лба, то менявшая мокрую майку, и опять туманное влекущее кружение захватывало его и несло неизвестно куда...

Нет, все-таки болезнь- не каникулы. Марик это понял чуть позже, когда температура спала и остался только дикий зуд по всему телу, заставлявший все время чесаться, а противная кожа от этого потихоньку сползала, почти так же как от солнечного ожога...

Времени вдруг оказалось немерянно много. Марик уже успел распечатать вожделенную коробку с новеньким пахучим пластилином, уже слепил весь задуманный зоопарк, кроме тигра. Тигр никак не получался. Не прорезалась в нем цепкость и гибкость кошачих, и Марик отставил его пока на полку, в надежде, что, когда выздоровеет, уговорит родителей сходить в зоопарк и еще разок глянуть на тигра, и, тогда уже, довести фигурку до ума. Уже успел перечитать любимого "Чиполлино" и японские сказки, переслушать все пластинки на шипящем проигрывателе и поиграть миллион раз в войну с самим собой. Даже принесенная бабушкой новая книжка "В стране солнечных зайчиков" не намного подняла настроение, хотя там был очень смешной эпизод, когда в пещеру "Тридцать три несчастья" зашла госпожа Скарлатина, вся в лохмотьях кожи. Марику очень понравилось это совпадение, и он всем показывал этот отрывок, и пытался понять, почему вдруг его болезнь тоже оказалась там...

Но, вообще-то, скука была страшная.Во двор не пускали, друзья тоже не приходили и делать было совершенно нечего.

Он сидел на кухне, и прижав лицо к решетке наблюдал за жизнью двора. Во дворе ничего особенного не происходило. Вышла соседка и около общедворового крана начала чистить двух маленьких сазанчиков, переговариваясь через окно с сестрой, вертевшейся на своей кухне. Марик, в очередной раз, удивился несоответствию размеров рыбок тому количеству едоков, которые должны были ими пообедать. Потом во двор выползли двоюродные братья Зейнал и Алёфсат и затеяли игру в альчики. Марик поочередно поболел за них, даже покричал через решетку, но они на него не обращали внимания, увлеченные игрой. А когда они, разодравшись, с ревом разбежались по домам, тоже пошел в комнату...

Незаметно в голову начали приходить мысли, что в школе было совсем неплохо, там можно было и побегать, и поорать, и узнать что-то интересное на уроках. Он забрался на стул около календаря и стал считать дни, которые оставались до конца карантина. Как оказалось, ждать оставалось совсем немного и всего через несколько ней он пойдет в школу... Удивляясь самому себе, открыл ранец и с удовольствием полистал книжки и тетрадки, проверил пенал и грустно спрятал все обратно....

Марик никогда не подозревал, что скрип школьной двери, а затем ударивший в нос запах мастики и опилок, которыми чистили паркет в коридорах школы, может доставить столько радости. Даже вид грозной директирисы почему-то не вызывал сегодня особого трепета, а наоборот, только лишь оттенял радость возвращения. И дорога до родного класса была такой короткой и радостной. А когда , около самых дверей, он получил от дружка потфелем по спине, и в ответ радостно сам двинул его, он еще раз удостоверился, что болезнь- это не каникулы. И что, если приспичило болеть,то надо это делать только пару дней, а не долгие, противные и скучные недели...