Немного о милостыне

«Мне нечем ребёнка покормить!!!» – этот выкрик отвлёк меня от разнообразных мыслей, крутившихся в голове. Я увидел в начале вагона заплаканную женщину? рядом с ней растерянную девушку, видимо, старшую дочь и девочку лет пяти. «Нас обокрали здесь на вокзале, но мы завтра должны получить перевод. А сегодня моей дочке нечего есть. Если есть у вас какие-нибудь продукты, помогите нам, пожалуйста. Мне так стыдно просить. Я в первый раз жизни попала в такую ситуацию!» Говорила она довольно искренне, а у старшей дочери был такой растерянный вид, что рука невольно потянулась за кошельком…
Жителю Москвы такая картина хорошо знакома. Житель Москвы порядком устал от подобных сцен. Просят везде: в метро, в электричках, на улице. В вагонах метро он научился поджимать ноги, чтобы пальцы не отдавила инвалидная коляска с человеком в камуфляже. Перед ним проплывают ветераны войн самого различного возраста от стариков до шестнадцатилетних подростков, и все почему-то в одной и той же форме. На станции метро его отводит в сторону загадочная личность и хорошо поставленным голосом повествует о том, что в жизни у неё всё хорошо, ездит она исключительно к православным старцам и святыням, но вот именно вчера произошёл такой случай… И нужны ей деньги на билет, еду, лекарства для себя и целого ряда её родственников, знакомых и соседей… Вот чинно идёт атлет в подряснике, собирая на какой-то храм, и всем жертвующим в награду сообщающий шёпотом одну и ту же тайну: «Причащайтесь чаще!» Люди растеряны: они не знают, что значит причащаться, они только хотели по обыкновению опустить десятку в щель фанерной коробочки. У стен храмов встречают нас просители совсем простые: оборванные, немытые. Часто их лица украшают синяки и садины – следствия борьбы за доходы, и всегда их дыхание наполнено ароматными последствиями вчерашней радости. Но всё же…
И не дай Бог человеку носить бороду: его примут за священника, – а священник, по распространённому мнению, очень богат, а по неписаному закону должен отдавать всё, что имеет, безо всякого принуждения и насилия первому встречному, обкрадывая не только себя, но и свою семью, часто весьма многочисленную. Один раз я встречался в метро со своим знакомым, который имел большую окладистую бороду. За те 15 минут, которые мы с ним разговаривали, к нам подошло, наверное, человек тридцать с требованием денег. Наверное, многие пассажиры, проходя мимо, просто считали своим долгом приложиться к неиссякаемому источнику материальных средств. Надо отметить, что чутьё их не обманывало: мой знакомый, православный человек, придерживался того взгляда, что надо давать каждому просящему вне зависимости от его истинного материального положения и уж, конечно, вне зависимости от правильности его аргументов. Дай ему, чтобы не согрешить, а если он обманывает, то Господь его накажет. Не знаю только, где он добывал такие количества мелких денег: даже милостыня в 10 рублей, раздаваемая каждому просителю разорила бы любого человека среднего достатка. И всё же…
Так надо ли давать каждому просящему без разбора? Могу сразу сказать, что я не придерживаюсь такого понимания милостыни. Допустим, человек дающий получит награду от Бога. Но что же происходит? Какие последствия имеет такое отношение к милостыне? Жулики и проходимцы, обнаружив столь обильный поток материальных благ, начинают утолять свою жажду денег, отталкивая людей действительно нуждающихся. Ясно, что такая польза для каждого человека в отдельности может обернуться вредом для общества в целом. Кроме того, чтобы раздавать милостыню в таком режиме, надо не только иметь крупные запасы мелочи, но надо быть человеком совершенно слепым. Или совершенно святым, что, согласитесь, в нашей жизни встречается значительно реже. Как удержать мысль, и даже не дать ей родиться, напитаться эмоциями и выпорхнуть наружу. Простой мысли: «Надоели вы мне, попрошайки, знаю я всех вас!» Если слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, то мысль уж точно ни какими сетями не зацепишь. Она всегда меньше самой маленькой ячейки снасти. И всё же…
Но женщина то ли имела большой театральный талант, то ли действовала в наивности своей. Хотя я прекрасно знал, что просто так по вагонам не походишь: этот вид деятельности контролируется людьми внимательными и обстоятельными. Мне часто приходилось наблюдать импровизированный диспетчерский пункт, где инвалидам дают путевые листы и напарников, вернее, напарниц – перекрашенных цыганок или женщин неизвестной национальности, но с известной печатью равнодушия к добру и злу на лице. Там же происходит распределение доходов. Там же, видимо, платят и налоги государству в государстве. И всё же…
«Женщина-то просит хлеба,» – возразил я сам себе. Жулики так мелко не плавают. Хотя и на это возражение можно было найти ответ. Если вы везёте домой батон хлеба и для вас это не последний кусок этой самой необходимой для человека снеди, то, конечно, вы оставите этот батон себе, а из кармана вынете десятку, столь необходимую для приобретения точно такого же батона. Психология ясна и понятна. Что я и сделал. Мое положение усугублялось ещё и тем, что за 5 минут до этого я купил за те же 10 рублей, которые могут принести так много пользы бедному человеку, мороженое и доедал его на глазах у бедного ребёнка. Такой контраст обжорства и бедности невыносим даже для человека, пережившего перестройку социализма в капитализм, и угрызения совести становятся стимулом для проявления милосердия. Поэтому профессионалы часто атакуют людей в момент их максимальной незащищённости, во время насыщения. Я подобные картины наблюдал на рынке в «Лужниках». Торговцы, томимые жаждой и голодом, устремлялись к заветным ларькам за хот-догами, а там их уже караулили профессионалы, и стоило торговцу только открыть рот, чтобы ухватить долгожданный кусок сосиски, как за их спиной раздавались жалостливые голоса, просившие напитать их «крохами, падающими со столов господей». Естественно, при таком развитии торгового дела на развалинах бывшего СССР под крохами подразумевались вожделенные десятки… И кому будешь объяснять, что сам не ел весь день и сейчас только перехватил этих противных хот-догов, что хозяин платит тебе не так уж много, что ты бывший инженер с красным дипломом и вот отморозил в этой проклятой «Луже» свои драгоценные и единственные ноги и что если дело так пойдёт и дальше, то сам примкнёшь к армии инвалидов… Так же и я, кому буду объяснять, что не ел целый день и только, добежав до электрички, схватил первое попавшееся, и это первое попавшееся оказалось мороженным. «Ты насыщаешься, а дети голодают,» – говорит одна суровая дама, застрявшая у тебя внутри, которую не могут изгнать ни цинизм, ни бессердечие нашей эпохи. Получаетcя: среднестатистический человек всегда должен расплачиваться за нарушение режима питания.
И всё-таки я был доволен. Не дал бы – наслушался бы речей внутреннего прокурора: а если люди действительно попали в беду, любой может оказаться в подобной ситуации. А уж если вспомнишь евангельское чтение Недели о Страшном Суде, то тут уже всё умолкает, и не знаешь куда деваться. Так, быть может, действительно лучше давать всем хоть понемногу. И тут передо мной стали всплывать одна за другой истории, достойные самого почётного места в цикле рассказов О.Генри «Благородный жулик».
Самым первым вспомнился рассказ из далёкого детства о бедняке-нищем, в хибарке которого нашли спрятанный горшок с золотом. Поведала его мне и другим чутким молодым слушателем одна бабушка, зарывшая в землю талант Андерсена. Причём по ходу повествования стало ясно, что она, будучи маленькой девочкой, сама видела того нищего и тот горшок, переполненный золотыми монетами. Это первое первое знакомство с легендами о человеческой жадности. После детских сказок стали вспоминаться события совсем уж реальные, в которых я участвовал сам или был самым внимательным свидетелем.
Вот задержался я на свою беду в храме после службы. Вдруг слышу мужской голос, который произносит невнятно, что-то вроде: «Нирвана, нирвана…» Какая нирвана в православном храме? Оборачиваюсь и вижу коротко стриженного седого мужчину, ещё довольно крепкого: стариком не назовёшь. Прислушиваюсь: «Мне бы брюки. Только не рванные…» – обращается он к продавцу за свечным ящиком. Моё любопытство тут же наказывается: искатель нирваны обращает внимание на меня. По его взгляду, устремлённому поверх моей головы куда-то вдаль, очевидно, следует считать его слепым. Он атакует меня. После атаки я остаюсь живым, но только в кармане становится немногим меньше денег. Вот слепцу приносят некоторые вещи из гуманитарной помощи и еду. Кто-то из активных прихожан берётся проводить беднягу до церковных ворот. У самого выхода помощник протягивает несчастному пакет, а он весьма некстати протягивает к нему руки. Эту сцену я наблюдаю уже издалека. Сомнения мои рассеиваются, когда юноша-алтарник, видевший мои благодеяния недостойному ученику Паниковского, рассказывает, что не далее, как вчера, видел этого слепца за столиком во дворе своего дома. Он перекидывался в картишки со своими коллегами или тружениками смежных профессий. Эта история меня тогда совсем не порадовала: кому теперь давать милостыню? Самое интересное, что «слепец», разочаровавшись в своих дарованиях и решив несколько изменить свою специальность, явился в тот же храм уже зрячим, чтобы отрабатывать, как говорится, иные варианты. Но у меня уже не было желания вступать с ним в беседу.
Следующее воспоминание: мой знакомый, директор какой-то фабрики, подводит меня к нищему, стоящему на паперти одного из московских храмов. Он хочет привлечь меня в качестве эксперта. Нищий стоит, опираясь на костыли, голова его забинтована. Отвечая на вопросы, задаваемые для меня, он рассказывает о многочисленных паломничествах, в которых он принимал участие, когда ноги его были здоровы. Сейчас он против своего желания оказался в богопротивной Москве, и хотел бы её тотчас покинуть, но… Далее неинтересно, можно не продолжать. Директор был человек богатый, дал нужную сумму на билет и командировочные, уверяя себя и меня, что этот уж точно не жулик. Но вот искушение: проходя на следующий день мимо летнего кафе, где торгуют пивом по 50 рублей кружка, я случайно бросил взгляд на ближайший столик и увидел нашего нищего. Видимо, качество обыкновенного бутылочного пива его совсем не удовлетворяло. Эх, как не хочется вспоминать все подобные истории, но теперь уже не удержаться. Да что ещё делать, когда едешь в полупустой электричке в осенний (значительно потемневший от перевода часов) тёмный вечер? Когда смотришь в окно и не видишь ничего, кроме загадочного мрака, то невольно подступают невесёлые воспоминания.
А вспоминается мне совсем недавний случай и совсем, как говорится, из ряда вон выходящий. Был я в воскресение вечером на чтении акафиста в одном столичном храме. Как правило, такие службы собирают очень мало народа. Служба быстро кончилась, и тут я вижу, как к молодому батюшке устремляется человек, по возрасту немногим его старше. Краткая беседа заканчивается энергичным расставанием, и батюшка с негодованием удаляется в алтарь. А не менее недовольный юноша переключается на меня. Повествование начинается с описания гонений молодой невинной души, которые она претерпела от различных представителей духовенства. Я в глубине души начинаю возмущаться немилосердным священником и, сам того не замечая, уже хочу стать милосердным самарянином. Молодой человек здоров, может работать и согласен на любую работу, но он уже с неделю не может покинуть Павелецкий вокзал в нужном направлении, потому что, сами понимаете, у него нет денег. А чёрствые душою Божьи служители не дают ему возможности потрудиться и заработать немного денег. Тут что-то щёлкает у меня в голове, и несостоявшийся самарянин вспоминает все свои неудачи в делах милосердия. Я даю ему 20 рублей вместо просимых 700 и сухо говорю, что больше не могу дать, а если что-то хотите получить от храма, то обращаться надо к настоятелю, который будет непременно на праздничной службе в среду вечером. Тут выясняется, что молодой человек уже сегодня голоден и не может так долго ждать, и мне не остаётся иного пути, как попытать счастья в трапезной. Сегодня работала трапезница, которая хорошо меня знает и как раз задержалась дольше обычного. Везёт мне и молодому человеку: у неё остался какой-то суп. Она наливает остатки в поллитровую банку, плотно закручивает крышкой, при этом шёпотом объясняя, что вообще настоятель не благословил кормить кого попало, но так как она меня знает…
Получив пластмассовую ложку, стакан компота и большой кусок хлеба я отправляюсь к своему страдальцу. И действительно, тень страдания, которую он не смог скрыть, пробегает по его лицу при виде поллитровой банки и белого стакана из тонкой пластмассы. Он идёт в сторожку, обитатель которой в нарушение инструкций милостиво разрешает поглотить полученное, а я с чувством выполненного долга и некоторого сомнения отправляюсь домой.
В среду беседа моего протеже с настоятелем не увенчалась успехом. Произошло то же, что и с молодым батюшкой. А в четверг, проходя по улице совсем рядом с храмом, я бросил неосторожный взгляд на стоявшую прямо на тротуаре иномарку. За рулём сидел мой страдалец и, очевидно, кого-то ждал. Невидимая сила бросила его вниз под руль, но было уже поздно. Мне же оставалось только обойти машину и узнать её марку: в отличие от нищего, я совсем не разбираюсь в автомобилях. Это был «Nissan». Вот до чего доводят неосторожные взгляды по сторонам. Но что же делать человеку, который не может себя приучить всё время смотреть под ноги? Вообще не давать никогда милостыни? А как же дела милосердия, необходимые для спасения каждому христианину? Но не лучше ли внимательно посмотреть по сторонам? Сколько бедняков живёт рядом с нами! Сколько людей немощных, брошенных всеми. Быть может, лучше, чем совать кому-то пятирублёвую монету, сходить на рынок за продуктами и помочь старенькой соседке.
Вот за окном энергично замелькали огоньки. Темнота разрывается, и поезд останавливается на большой станции, оборудованной самыми современными средствами защиты от зайцев. Смотря на рогатки, установленные для людей простых и честных, я почему-то вспоминаю о преподобном Серафиме, неучёном простеце, знавшем ответы на самые сложные вопросы, неразрешимые для учёных богословов. Что же мне может ответить преподобный? А вот что.
«Пост же и бдение, и молитва, и милостыня, и всякое Христа ради делаемое доброе дело суть средства для стяжания Святаго Духа Божьего. Заметьте батюшка, что лишь только ради Христа делаемое доброе дело приносит нам плоды Святаго Духа. Всё же не ради Христа делаемое, хотя и доброе, но мзды в жизни будущего века нам не представляет, да и в здешней жизни благодати Божией не даёт,» – говорил преподобный Серафим Мотовилову.
Значит, если мы даём милостыню ради Христа, а не ради того, чтобы казаться в своих и чужих глазах добрыми, только такая милостыня угодна Богу. И ещё: доброе дело должно делаться по воле Божией, и только тогда человек получает в награду благодать. По воле Божией, нельзя ублажать заведомых обманщиков, кроме того случая, когда милостыня станет для них обличением. Так что та милостыня имеет добрый результат, которая совершается ради Христа, без иных мыслей и целей, по воле Божией, которую должен познавать и выполнять каждый христианин. Иной закон, самый разумный и благочестивый не имеет никакого значения для христианина. Раздавай всем или не давай никому, будь филантропом или не становись им, всё это к вере во Христа и к Божией благодати отношения, не имеет. Вот так просто нам объяснил всё, по его собственному именованию, «убогий Серафим», слава которого из маленькой избушки в мордовских лесах прошла по всему цивилизованному современному миру, не встречая на своем пути преград для победного шествия.
Тут можно поставить точку, и ни к чему мучить себя разными историями на эту тему. Тем более, что приближается моя станция. Но всё же вспоминается одна история из школьной программы по литературе о Ермиле Гирине, взявшем в взаймы у простого народа около тысячи рублей для покупки мельницы. Причём, кредит он получил в кратчайшие сроки: всего за тридцать минут. И, может быть, неплохо, когда люди, не задумываясь о профессиональных достоинствах «метрошных» сборщиков, сыплют и сыплют им деньги в кепки и целлофановые пакеты. Люди вполне современные, скорее всего ничего не знающие ни об учении преподобного Серафима о стяжании Святаго Духа, ни об основных христианских ценностях. Всё таки где-то живёт в них, в глубине, далёкий предок – человек Русской земли, описанный Некрасовым, Гоголем, Достоевским…
А это значит, что жива ещё русская земля. И когда, выходя из вагона, я едва не спотыкаюсь о маленькую, оборванную старушенцию с протянутой рукой, я не дожидаясь никаких слов, привычным жестом достаю из кармана металлическую пятёрку на полбуханки чёрного хлеба.