Чувство беды

ЧУВСТВО БЕДЫ


«Донна Роза, я старый солдат
и не знаю слов любви…»


ПРОЛОГ: Прошло полгода. Она спит с другим. Мы видимся случайно по работе. И когда я вижу её волосы, спадающие на серые пагоны младшего лейтенанта, смотрю за её порывистыми движениями, отвожу взгляд, боясь встретиться с ней глазами, я понимаю – прошлого не вернуть и не исправить. За последние четыре месяца мы обменялись несколькими словами. В тот день она в конце своего дежурства приехала в мою контору. Долго под разными предлогами ходила по кабинетам, тянув время, затем умышленно долго и навязчиво застряла в ординаторской, ставя печати на экспертизы, я же старясь не встречаться с ней, курил в коридоре подряд уже третью сигарету в ожидании её ухода, будучи уверенным, что она, наконец, ушла, потом все же зашел. Но, увидев её, по инерции дошел до стола, затем, дабы уж не до конца потерять остатки мужского достоинства, сделал вид, что что-то ищу на столе, и когда собрался снова выйти в коридор, услышал её фразу, которую она произнесла, не поднимая взгляда: «Ты что, принципиально со мной не разговариваешь?». Мгновенно в голове родилось несколько жестких фраз начиная от - «А что, нам еще есть, о чем говорить?» и, кончая - «А не пойти ли вам девушка подальше?». Но в ответ сдавленным и хрипящим от неожиданности голосом я смог выдавить из себя лишь – «Иди». Она не расслышав, подняла голову. Я, боясь встретиться с ней глазами, уже рванулся к двери. Сзади – «Что, что?». Не оборачиваясь, на ходу я дохрипел: «Иди..., иди по своим делам». И уже закрывая дверь, услышал, произнесенное в спину – «Я-то пойду …».
После её ухода меня еще долго трясло, в буквальном и переносном смысле слова. Выкурив на улице подряд еще сигарет пять, я вернулся в кабинет, и еще долго смотрел на ярлычки монитора, пытаясь взять себя в руки. «Господи, ну есть же мужики, которые на все это плюют или уж во всяком случае, могут держать себя в руках, делая вид, что плюют. Меня же бог сподобил, как будто специально, что бы все учились на моем примере, каким мужик не должен быть. Все-таки в конечном итоге всё в жизни правильно,  и то, что у меня рождаются одни девчонки – то же правильно. Ну, какого бы сына я смог воспитать? Наверняка такого же слюнтяя, как и сам».

КОГДА Я ИДУ ПО УЛИЦЕ

Когда я иду по улице один, я стараюсь смотреть на асфальт, на витрины магазинов, на идущих по своим делам людей. Я боюсь поднять взгляд и посмотреть вдаль. Потому что, там может идти она. И она может быть не одна, а с каким-нибудь своим очередным «дорогим человеком». Идти с колышущимися на ветру волосами, в распахнутом пальто или своем новом кожаном плаще, идти независимо не отчего, радуясь жизни, улыбаясь, зная, что на неё обращают внимание окружающие. И я знаю, что если я вдруг увижу её, первым моим желанием будет спрятаться, свернуть куда-нибудь в двор, отвернуться, сделав вид, что я не вижу её. Простой, обычный инстинкт самосохранения диктует такое поведение. Я боюсь, боюсь, что её взгляд вопьется в меня маленькой, но очень болезненной иголкой и даже когда она пройдет, когда в воздухе уже не останется запаха её волос, мне еще долго будет плохо от осознания, что она есть где-то без меня, оттого, что она сияет для других, она просыпается с мыслью о радости встречи с другими, она дышит и живет, а я существую. Существую с постоянно убивающими меня воспоминаниями о ней. Не о нас, нас не было никогда – о ней. Поэтому по улицам я стараюсь ходить быстро, ездить на машине не глядя на людей идущих по тротуарам вдоль дорог. Особо хреново становиться, когда я еду в автобусе. Она может войти и я сразу стану маленьким, как мышонок, который увидав опасность не знает в какой норке спрятаться.
Когда я иду на улице с женой, чувство разрушающей ожидаемой опасности усиливается. Я знаю, как на жену может подействовать только одно напоминание о ней. Осознание вины за то, что я тем самым могу опять причинить боль близкому человеку и то, что я не могу никак повлиять на то, что бы этого ни происходило – выбивает почву из под ног, ощущение полного бессилия бесит. Одна радость – в свободное от службы время младшие лейтенанты предпочитают отдыхать в соседнем областном центре или тасуются по квартирам таких же пожирателей  впечатлений.

КОГДА Я ОДИН

Находиться одному наедине со своими мыслями – это мучение. Стоить только выйти из дома одному, куда-то поехать по делам, просто стоять в очереди, как тут же она оказывается рядом. Все напоминает о ней. Улицы, по которым ходили, музыка, которая звучала, когда мы были рядом. Люди, с которыми мы вместе общались. Всё. Я продолжаю внутри себя с ней спорить, доказываю её неправоту, ругаюсь, хлопаю несуществующими дверями, злюсь в ней на всё. На её манеру одеваться, на то, как она строить отношения с окружающими, на её взгляды на жизнь, её жизненные принципы. Меня продолжает злить в ней всё. От кончиков её волос, до давно не стираной простыни, на которой она спит. Эти споры продолжают разрушать меня. Я постоянно задаю себе вопрос: «А могли ли мы быть вместе? Что бы было между нами, если бы мы остались вместе?» и каждый раз однозначно отвечаю самому себе: «Вы антиподы, вы люди которым чуждо не только мироощущение друг друга, но и все то, что тянула вас друг к другу, и все бы это закончилось тем, что вы сейчас и имеете, а ты сам – уже давно бы гнил в могиле, после того, как был вынут из петли». Тогда не понятно одно, что это было? Почему ты до сих пор не можешь выкинуть из головы все, что с ней связано, или хотя бы смириться с её существованием без тебя? Нет ответа. Нет. И пока его не будет я буду потихоньку сходить с ума, пытаясь выдавить из себя раба, которым стал поле неё. Вспоминаю одну из последних SMS-ок, когда она взбешенная тем, что я в очередной раз, не сдержавшись,  напомнил её о себе, она выстрелила фразой – «Будь мужчиной, отстань от меня, ты мне не нужен». И ей в ответ – «Мужчиной или тряпкой нас делает женщина, которая рядом. То, чем я сейчас являюсь – продукт твоей деятельности. Хочешь по-мужски – я тебя люблю и прощай». Фраза отчаяния, безнадеги растянутой в вечности, писк суслика раздавленного несущимся трейлером.  Как любое животное я был рожден своей матерью, что бы жить, и с её молоком мне дана установка на жизнь вопреки жизни. Как человек попавший в трясину болота, когда тухлая вода подходит к подбородку, а рефлекторные и уже не координируемые движения приводят только к тому, что ты погружаешься еще глубже – я сделал последнюю попытку спасти свою никчемную жизнь, схватившись за ствол растущей рядом березки, затормозив, а может и остановив погружение, но это еще не значит, что таким образом я смогу выбраться на поверхность нормальной жизни. Сгнить можно и заживо, долго находясь в болоте.

КОГДА МЫ РЯДОМ

А рядом мы бываем только по работе. И в этот момент вокруг нас снуют оперативники, участковые инспектора, а где-то между ними лежит очередной труп. Она стоит в огромном, с чужого плеча милицейском бушлате, отрывистыми фразами общаясь с понурыми родственниками, с сотрудниками. Держит в левой руке черную затасканную папку с положенным на неё листом протокола и, стараясь не смотреть в мою сторону, с деловым видом осматривает целостность замков на входных дверях, уточняет у родственников обстоятельства обнаружения трупа и другие детали. Я же сжавшись в комок, пытаясь хоть как-то отвлечься от мыслей, в которых в этот момент только она одна, только её голос, только её запах волос, мимолетно опахивающий меня, когда она проходит рядом, только её, практически, физически ощущаемое тело. В это время ей кто-то звонит. Она быстро, отрывисто, но в то же время, как-то по-домашнему заботливо, произносит фразы, от которых меня сворачивает спиралью,  потому что, я понимаю, что она говорит с человеком, который, как она любит выражаться, «её дорог». Как, по её же словам, всего несколько месяцев назад, её был дорог я. Да, свято место – пусто не бывает, если конечно влагалище можно отнести к таковым. Не выдерживая внутреннего напряжения, отравившись перенасыщением никотином, я  спускаюсь на нижний этаж, а то и стараюсь выйти на свежий воздух и стаю, куря, опять, опостылевшие сигареты. Проходит время, я слышу, её шаги по ступенькам, шаги, которые я не спутаю не с какими другими. «Надо описывать труп» - звучит фраза. «Иду». Мы поднимаемся по лестнице на несколько этажей выше, до квартиры. Она идет впереди, мой взгляд в это время читает щербинки на бетоне ступенек. И только каблуки её затасканных, до слез знакомых черненьких полуботиночек, стучат передо мной, с грохотом отдаваясь у меня в мозгах. Понимая, что мне есть куда направить взгляд, я с облегчением начинаю рассматривать труп. Затем, стараясь не сбиваться, что бы не дрожал голос, начинаю диктовать описание в протокол. Все осмотр закончен. Господи, когда эта мука кончиться? Как попросить её, что бы она побыстрее дала мне его подписать, что бы быстрее выскочить из этого злополучного помещения, где есть она. Выдавливаю из себя – «Мне протокол бы подписать». Она протягивает мне папку с лежащим на нем листком. Понимая, что если я буду расписываться на удерживаемой ею папке, я вынужденно вдохну запах её волос, неловко выдергиваю листок и положив его на стоящее в коридоре трюмо расписываюсь. После чего с облегчением быстрым шагом не дожидаясь лифта спускаюсь вниз, в холодную сырую ночь. Город спит. Стоя около дежурной милицейской машины, слушая как перебрасываются между собой фразами водитель и какой-то пьяный в гражданском, видимо мент на отдыхе, находящийся не на дежурстве и видимо недавно подошедший, чувствую, что меня слегка потряхивает, то ли от ночной прохлады, то ли от неё. Наконец осмотр закончен, она спускается на улицу и садиться вперед рядом с водителем, тут же поворачивается и начинает обсуждать с этим пьяным, не знакомым мне ментом переезд на другую квартиру, который запланирован на завтра. Я начинаю понимать, что видимо это он и является «королем» её души, что это с ним она будет жить вместе, это с ним они буду кончать, надеюсь, сопя и сотрясаясь в экстазе. Как хочется думать, что все это только плод моего больного воображения, а не та грубая, примитивная реальность, которая существует.

P.S: А реальность – она не просто примитивна, но еще и омерзительна в своем воплощении. Вчера, когда за мной подъехала машина, что бы отвезти меня на место происшествия, в машине оказалась и она. После того, как я сел, машина продолжала стоять, чего-то ожидая. Через 1-2 минуты, к машине подошел высокий парень в котором я узнал того пьяненького мента, с которым она собиралась переезжать на новую квартиру. Он сел в машину будучи трезвым, она повернулась к нему и они тепло, не обращая внимания ни на меня, сидящего в 80 см, ни на двух молоденьким милиционеров, начали тепло полуинтимно ворковать, взяв друг друга за руки (а отсосать прямо здесь – слабо?). Первое желание, которое у меня возникло – куда-нибудь спрятаться. Ладно, ты хочешь унизить меня зрелищем почти физического проявления своих чувств к другому – это еще можно понять, но ведь до какой степени нужно быть примитивом, существом не имеющего ни чего святого, что бы втаптывать саму себя в грязь демонстрацией своей патологической изменчивости и примитивно животной искренности, подобной тому непреодолимому желанию опорожнить кишечник, которое испытывает человек страдающий поносом. Только в данном случае это понос чувственный, понос пренебрежения к окружающему, в котором ты оставила часть себя, понос первобытного нежелания ограничить проявления рефлексов. Павлов просто отдыхает. Уверен при определенном кастинге среди двуногих – он вполне мог разрабатывать свою рефлексогенную теорию на «высших» существах, а не на бедных собачках, тем самым изначально качественно обогатив её научную ценность минимум на порядок. Спустя какое-то время, глядя на них, меня начал разбирать смех, который я с трудом подавлял, однако  улыбку стереть со своего лица так и не смог. Просто я представил себя, лежащего на глубине полутора метров в гробу после самоубийства в гараже, которое я собирался совершить весной, с оскалом уже выступивших через прогнившие губы зубов, в жиже собственной гнили. И их, в этот момент, держащих друг друга за руки, демонстративно сжимающих руки друг друга, изо всех сил, демонстрирующих друг другу и каждого самого себе высшую значимость бурлящих в них чувств, второстепенность и малозначимость того, что есть вокруг и того, что было. Верю, что, такие ради самоутверждения переступят не только через такие святые понятия, как, например, благополучие собственного ребенка, о готовности чего мне в свое время она мне говорила, но и вообще через все, что в этой жизни будет мешать прожить им их единственную и неповторимую жизнь, так как они считают правильным, так как они хотят.

Какая пошлость….