К вопросу о таланте

Сложно, наверное, на первый взгляд, по одному или двум произведениям определить, талантлив ли будущий писатель.

Иные звезды, вспыхнут вдруг ослепительным светом и погаснут – будто и не было их на небосклоне. Другие наоборот набирают свет постепенно, по капельке – так же по капельке и угасают. Бывает, что талант горит ярко ровно и долго – до заката. А вот как он появляется, этот самый, искомый дар? Кто и что стоит у его истоков? Вопрос сложный!
А самое главное, кто его делает. Возможно, для кого-то покажется странным, но, по-моему, именно читатель и делает талант, талантом. (В данном случае, я не рассматриваю элементы пиара. Отпиарить можно кого угодно и как угодно! Пиар проходит – остается пепел!)
Иногда талант откапывают критики, но чаще они его гробят, либо таланту приходится буквально прорываться через сети, рогатки и препоны критики.

Но самое интересное, на мой взгляд, заключается в том, что тот, кто критиковал Богом Данный Дар, потом бьёт себя в грудь кулаком и кричит, (а иногда тихо, слащаво и ненавязчиво шепчет), что это он, он, именно он, а ни кто другой, открыл и дал Миру Талант! Осуществляя объективную, конструктивную, беспристрастную, непредвзятую и прочую критику, чем несомненно помог вырасти таланту до таланта!
По этому поводу я бы и хотел предложить тебе, читатель, вот такую историю. Без предисловия в данном случае не обойтись

Давненько это было! А если быть точным двадцать восемь лет назад. В августе 1976 года.
Так вот, заканчиваю я второй курс «бурсы», так в те времена называли профтехучилища в портовом городе Находка. К слову заметить, заканчиваю недурно – на круглые пятерки. Даже среди текущих оценок четверки были как исключение из правил. Об общественной и спортивной жизни того периода писать не буду. Скучно.
И дают мне, значит, путевку по линии турагенства «Спутник» в ГДР.
Дали – поехал. Берлин – Дрезден – Карл Маркс-Штадт, прочие мелкие деревеньки дружественного социалистического государства.
Глаза у нас (у советских пэтэушников, которые слаще морковки не видели ничего) у всех – по семь, нет – по восемь копеек.
Заграница! Фонтаны на площадях. Розарии вдоль трасс. Ночные рестораны и кафе в неоновых огнях! (Прям, в рифму поперло).
У меня почему-то в это время один вопрос свербил: «Кто же Великую Отечественную выиграл? Мы или немцы?»
Задал вопрос гэбисту, который под крышей комсомольского работника был в нашей группе. Глянул он на меня! Как будто ведро колодезной воды на голову вылил. А глаза добрые такие – цвета баварского пива.
Девчонки наши по барахлу ударили. На триста марок, в то время, можно было – кое-что прикупить, что в Союзе за диковинку считалось.
А я, на эти самые дойчмарки, купил: джинсы на рыбалку ходить – крепкие такие, сигарет несколько пачек – побаловаться для себя, да для друзей и жевательной резинки – на всю деревню – полсумки.
Приезжаю на прииск (т.е. в деревню) – в глухие наши урочища.
Как добираться до моей малой Родины – это отдельный рассказ, даже не рассказ, а повесть. На собаках и оленях только и не ехал, а так на всех видах транспорта, типа – раздолбанные автобусы, разбитые КАМАЗы, даже на грейдере ехал. Последние сто двадцать километров на АН-2 летел. В общем, приехал!
Встречают меня всей деревней, как будто я из космоса вернулся. До меня-то за границей только фронтовики были во время войны. Диковинка. А самый главный вопрос! Как же я туда попал – без блата? Объясняю, заслужил мол – старанием и примерным поведением – достойным молодого строителя коммунизма. Репы чешут! Вроде как верят.
Идет разговор-беседа – о том, о сём.
Я горстями жвачку раздаю.
Деды эрзацсигаретами дымят. Два Ивана – дед Биллевич, да дед Воропай войну вспоминают, головами качают: «Шо там за розарии такие? Мы жа танками всё – на сто лет испахали!».
Тут, возьми ты, в разговор вмешалась моя бывшая классная – Елизавета Петровна, старушка – Божий одуванчик. Так уж сложилось, она пока молодая была, учила мою бабушку, постарше – мою мать, перед самой пенсией – меня.
На правах черепашки Тартиллы, с умным видом в разговор влезла и слащавенько так, напевно говорит:
– Я всегда говорила, Сашко-то ить – далече пойдёт. Он-то, когда еще пионером был, успехи ить, да способности выказывал. Ну, ворчала я бывало на его проказы… по доброму ведь…

Матушка моя, Зинаида Михайловна, до конца-то речь ей не позволила договорить, прервала. Прилюдно в обществе она никогда не ругалась, тем более, матерно. Так – дома иногда – вполголоса. А тут, у нее видать: то ли накипело, то ли гордость за меня разобрала – прорвало её:
– Не п…ди, Лизавета Петровна! Ты всю жизнь говорила, что кандальники Пичугины, а Сашку так вообще постоянно тюкала. А когда ему было учиться? Он со школы приходит – корову напоить надо? Дров наносить! Воды! За скотиной убрать! Пожрать – нам с отцом – приготовить!.. Так, что не пи…и Петровна… Ты в белой кофтенке всю жизнь в теплом классе, а мы, мать твою, в телогрейках да сапогах, без продыху для государства золото мыли, без всяких кандалов… а ты нас кандальниками…
Пока матушка-то палила, как из пулемета, Елизавета Петровна с перепугу жвачку в рот и жеванула. А протезы возьми и прихватись друг к дружке.
Матушка моя матерится, Елизавета Петровна мычит, старики руками машут, народ хохочет, а я стою, как дурак.
Сходил потом к ней, вечерком, извинился за причиненные неудобства. Чайку попили с вареньем из дикой малины. Мои шалости повспоминали.
Каникулы кончились – уехал я.

Свела нас судьба с Елизаветой Петровной ещё раз, когда я уже в уголовном розыске работал – в отпуск к матери приехал.
Старенькая совсем Елизаветушка стала.
Стоим с мамой в приисковом магазине – заходит, сухонькая вся такая, с палочкой. Меня увидала – признала. Бочком как-то – виновато подходит.
– Сашко, – говорит, – возмужал, совсем мужик.
– Да уж, – отвечаю, – Елизавета Петровна, мужик! Детки подрастают.
– Вишь, Зин, яш тебе говорила. Тогда ишо, когда Сашко из немчуры вернулся… да мне жубы жвачкой слепил! Талант у твого сына. Он жа у меня в школе самый одаренный был. Шумну бывалочи на его! Как без энтого? – Елизавета Петровна пожевала губами, набрала воздуха и продолжила. – Я ишо тогда говорила! А ты мне не писти, не писти Елисафета Петровна. Не слушаш старуху!
Улыбнулась мама, что-то комплементарное старушке ответила, а потом, когда мы возвращались домой, рассказала.
– Ей когда нужно было дрова привезти – она тебе поставит две-три пятерки и к нам домой – тебя нахваливать. Отец расчувствуется – десяток хлыстов ей и подкинет, да ещё и распилит. Она подождет немного и налепит тебе двоек. А как классное собрание, чего я только не выслушивала… и про бабушку и про себя. А про тебя все говорила – сидеть, мол, Сашке в лагере! А оно – вишь, как вышло. Теперь подмазывается, опять видать дрова кончаются.
Столько лет прошло, а мамин максимализм не истребим и дает ответ на некоторые вопросы.

Вот такая история, уважаемый читатель. Тебе остается, сделать вывод.