Я начала готовиться к кандидатским экзаменам и защите диссертации. Отношения с Лидией Яковлевной и Дмитрием Евгеньевичем очень скоро стали дружескими и теплыми. Мои дела были импульсом, без которого эти отношения не возникли бы, но дела уже не были их доминантой.
Возможно, это обман памяти – ведь с тех пор прошло почти сорок лет, а время меняет приоритеты. Да, я чем-то занималась, чтобы не обмануть их надежд, но была ли работа внутренне важна для меня, не помню. На уровне ощущения вспоминаю, что очень хотела поскорее сдать кандидатские экзамены, и бесконечные отсрочки огорчали и раздражали меня. В конце концов, я сдала их, но вскоре поняла, что это ничего не изменило и не определило в моей жизни. Были и остались необычайно важны поездки в Ленинград, встречи с Л.Я. и Д.Е., чудесные письма от них, ощущение душевной полноты, связанное с ними. Каждый из них по-своему способствовал моему духовному развитию. Сами они были очень разными. Обидчивый Д.Е. страдал от комплексов, одним из проявлений которых было стойкое убеждение, что его недостаточно ценят. Не раз слышала от Д.Е. произнесенные с горечью слова: «Вот Бялый – это лектор! К нему народ валом валит». Проверить этого мне не удалось. Бялого я не слышала, читала только его посредственную книжку о Гаршине. Д.Е. всегда ждал восторженных слов о своих работах, и радовался им, как ребенок, от кого бы они ни исходили. Лидия Яковлевна, предельно требовательная к себе, была сама своим «высшим судом», но ей доставляли удовольствие похвалы тех, чьим мнением она дорожила. Однако она не ждала похвал, а просто принимала их к сведению. Д.Е. был необычайно талантливый человек, созданный для общения с людьми и наделенный эпистолярным даром. Мастер творческой беседы, он спонтанно продуцировал мысли, делал тонкие и точные наблюдения. Все это было живо, искрометно, остроумно, но, принадлежа определенному мгновению, не закреплялось ни во времени, ни на бумаге. Такие люди как он, щедро разбрасывают мысли, пленяя ими собеседников, бескорыстно принося этот дар «Urbi et Orbi». Подробно развивая те же мысли в своих книгах, Д.Е. не достигал желаемого результата: мысли теряли свою первозданность и искрометность. Гераклит был прав: дважды войти в одну и ту же воду невозможно.
Д.Е. мучительно переживал свое одиночество – скорее субъективное, чем объективное, но почти никогда не жаловался, переводя это в философскую плоскость. 29 августа 1970 г. Д.Е. писал мне: «Да, буддийский принцип “иди один как носорог” единственно правомерен и нужно приучиться ему следовать. И я буду, но что-то иногда пищит тонким голосом…» Он не смог научиться этому, потому что нельзя заставить себя не страдать от одиночества, если ты с ним родился. Несмотря на одиночество и болезни, я видела его почти всегда оживленным, часто – игривым. Не знаю, была ли игривость чертой его характера или скрывала внутреннее неблагополучие. Однажды Д.Е. приехал в Москву, чтобы лечь в больницу. Мы долго сидели в приемном покое, ожидая очереди. Д.Е. все время шутил, потом посмотрел на меня вполоборота голубым косым глазом и сказал: «Давайте, Ирена, бросим все это к черту и поедем к цыганам».
В доме его тоже веяло одиночеством, как бывает всегда, когда чуждые друг другу люди вынуждены жить вместе. Темные обои, темные книжные шкафы, полотна Петрова-Водкина, словно случайно оказавшиеся здесь, и примостившийся у стены узкий диванчик Д.Е., на котором он часто лежал, принимая меня и глядя на то, как я расположилась в кресле, в углу, возле его письменного стола. Он называл это «красным углом». То, что он лежал при мне, ничуть не нарушало политеса: Д.Е. страдал от болей, и я знала это. Иногда он показывал мне свои большие альбомы с фотографиями Белого, Блока, Ахматовой, Гумилева, Мандельштама и многих других. Д.Е. так гордился ими, что нужно было выражать восторг, кстати, вполне искренний, потому что тогда эти фотографии еще не были опубликованы.
11 сентября 1971 г. он писал мне: «…А мы живем так себе. Л.Я. очень горюет, и ее обычное душевное состояние превратилось бог знает во что (при таких условиях книгу о Блоке мне не написать, да и вообще лучше на том свете)». Видно, Лина Яковлевна сильно допекла его: обычно Д.Е. не жаловался ни на нее, ни на свое состояние, которое становилось все хуже. Вообще, он не жаловался, старался все превратить в шутку, крепился, преодолевал все стойко, по-мужски. В нем было сильно выражено мужское начало, несмотря на старость и постоянное недомогание.
Лина Яковлевна ревновала Д.Е. ко всем молодым дамам. Вероятно, когда-то не без оснований. Человек на кафедре обладает особой притягательной силой, к тому же такой обаятельный, как Д.Е. К счастью, я избежала ее ревности, поэтому пользовалась расположением обоих. Характер их отношения ко мне предельно ясно выражен в письме Д.Е. от 29 января 1972 г.: «Ирена, дорогой друг! Как жаль, что пропало письмо к Вам – мое и Л.Я. А там были какие-то слова, которые трудно повторить, о нашей к Вам дружбе и о том, чтобы Вы стали не словесной, а настоящей нашей дочкой со всеми вытекающими последствиями, чтобы вообще или в этот трудный для Вас период Вы разрешили нам хоть немного помогать Вам материально, что бы я и без разрешения сделал, если бы не боялся свойственных Вам эксцессов (ведь у этой девочки широты, любви и доверия к нам не хватает – по крайней мере в этом маниакальном для Вас пункте). Подумайте, будьте человеком, а не монументом со скрещенными на груди руками!» В этом же письме характерная приписка Лины Яковлевны: «Целую. Напишу, если не подохну». Сейчас я думаю, что стоило жить, чтобы получить хоть одно такое письмо… А оно было не одно.
Он придавал очень большое значение своим литературоведческим работам и стихам, которые иногда читал в узком кругу. Работы Д.Е. о Брюсове, Блоке и символизме вообще интересны и добротны, но в них нет отблеска того огня, который горел в нем самом. Как личность, он мало в них проявился. Стихи Д.Е. мне не нравились, и, к сожалению, я не сумела этого скрыть, хотя старалась. Он понял, но, несмотря на это, прислал мне однажды в письме свои беспросветно-горькие стихи. В душе он был поэтом, и, вероятно, стихи «рвались наружу». Д.Е. даже мечтал опубликовать их. Возможно, они и были опубликованы, не знаю.
Из литературоведов Д.Е. ставил выше всех М.М.Бахтина и Н.Я.Берковского. 19 июля 1972 г. он писал мне: «Месяц назад умер Н.Я.Берковский. Он и М.М. – первый ряд в нашей области. Они – «филологи» Божьей милостью. Даже расходясь в выводах с М.М., я учусь у него и к нему никого не ревную…» К Лидии Яковлевне он ревновал меня, относился к ней с уважением и некоторой долей иронии, чего она не заслуживала.
В Д.Е. была очаровательная игривость; порой в нем проявлялось что-то не столько детское, сколько не совсем взрослое. Как-то, гуляя в каком-то сквере, а потом сидя на лавочке, мы обсуждали с ним проблему «детскости-взрослости». Это явно заинтересовало его. Перебрав наших общих знакомых, мы пришли к тому, что со «взрослыми» общаться труднее и менее приятно.
Д.Е. любил и умел шутить, и хотя его шутки иногда носили «макабрический» характер, в них не было зловещего оттенка. Уверена, Д.Е. много думал о смерти, особенно об одинокой старости и смерти, и однажды, когда я уходила, он, подав мне пальто, с какой-то особой нежностью взглянул на меня и сказал Лине Яковлевне: «А ведь Ирена такая, что, пожалуй, приедет на мои похороны». Подобные разговоры о смерти всегда отталкивали меня своей безвкусицей, но здесь мне почудилось что-то другое, хорошо знакомое – почти реминисценция из чеховской «Скучной истории»: «Прощай, мое сокровище». Мне стало бесконечно жаль Д.Е., когда не умом, а сердцем я поняла, что он считает меня своей «Катей». В этом было что-то невыносимо щемящее. Заставив себя рассмеяться, я ответила, что принимаю приглашение, но надеюсь, что это произойдет не скоро. Забегая вперед, расскажу, как странно это осуществилось.
Ранней весной 1985 года я собиралась поехать в Ленинград и уже купила билет, но что-то помешало уехать, и мне пришлось сдать его. В ту же ночь мне приснился сон, что Д.Е. перебрался в странную и очень большую квартиру с венецианским окном. «Зачем Д.Е. такая большая квартира? - подумала я во сне. – Ведь Лины Яковлевны уже нет». Проснувшись с тяжелым чувством, я рассказала Тате об этом сне и о принятом мною решении сегодня же выехать в Ленинград. «Мне нужно проститься с Д.Е.», - пояснила я, и мы с Соней отправились за билетом. Когда мы вернулись, Тата встретила нас словами: «Только что звонила Ксана Кумпан. Сказала, что ночью умер Д.Е. Я ответила ей, что ты уже знаешь и поехала за билетом». Все это тем более странно, что смерти Д.Е., по-видимому, ничто не предвещало. Так или иначе, свое слово я сдержала. Смерть Д.Е. - одна из самых горьких моих утрат. Я была очень привязана к нему, он исключительно много значил для меня, помимо всего прочего потому, что относился ко мне с отцовской лаской и нежностью. И, как отец, хотел, чтобы я оправдала его надежды. Характер наших отношений действительно походил на то, что описано в «Скучной истории»; он был сугубо «чеховским».
Хуже всего то, что лет за десять до смерти Д.Е. между нами произошла размолвка из-за издания Анненского в «Литературных памятниках», после которой мы уже не вернулись к прежним отношениям. И у меня, и, наверное, у него осталось чувство обиды и пустоты в душе. Довольно скоро я поняла, что на свете нет ничего дороже таких отношений, какие связывали нас. Но было уже поздно: Д.Е. не простил меня и оставил жить с чувством вины.
* * *
В один из своих приездов в Москву, возможно, в 1969 году Лина Яковлевна предложила мне пойти с ней в гости к Надежде Яковлевне Мандельштам, с которой Максимовы дружили с давних времен. Мы пришли в маленькую однокомнатную квартиру в Черемушкинской пятиэтажке. Сидели мы на кухне и, так как разговор шел обо всем на свете, в том числе и о политике, Надежда Яковлевна вставила карандаш в диск телефона – почему-то в те времена многие считали, что это спасает от прослушивания. Надежда Яковлевна показалась мне очень живым и широким человеком. Подробностей визита не помню, кроме одной. Когда речь зашла о поэзии, выяснилось, что Н.Я. считает лучшим русским поэтом Мандельштама. Я наивно спросила: «А как же Пушкин?» И получила незабываемый ответ: «Пушкин – великий поэт. С Пушкиным я бы переспала». Это прозвучало особенно забавно из уст старой некрасивой женщины с кривыми ногами. Я подумала, что у Н.Я., видимо, нет комплексов.
Н.Я. взяла с меня слово, что я буду навещать ее. Вскоре я поехала к ней. На маленькой кухне сидели несколько человек: среди них Л.Копелев. Как и в прошлый раз, в телефонный диск был вставлен карандаш, поскольку ругали советскую власть. Однако разговор был беспорядочный, каждый говорил о своем, все это перебивалось шутками и анекдотами. Когда гости разошлись, Н.Я. пригласила меня в комнату. Справа, рядом с окном, стоял рояль, на нем засохшие розы в вазах. Розы издавали слабый запах тлена. Н.Я. спросила, читала ли я ее первую книгу о Мандельштаме. Я ответила, что не читала, и она предложила мне взять ненадолго рукопись. Я читала с необычайным интересом, охваченная странным чувством, что соприкасаюсь с совсем недавней, в сущности, еще живой историей. Пока жив мемуарист, живо и то, о чем он пишет. Через несколько дней я отвезла рукопись Н.Я. У нее опять сидели гости. В атмосфере этих «посиделок» что-то раздражало и интуитивно настораживало меня. При «открытых дверях» Н.Я. к ней вполне могли захаживать стукачи под видом новых знакомых. У меня не было страха (в те годы никто из моего поколения уже не испытывал страха: если люди не провоцировали власть, их не трогали), но мысль о том, что рядом сидит стукач, внушала гадливость. Я сделала попытку уйти, но Н.Я. попросила меня остаться. Потом опять пригласила в комнату и легла на диван. У нее был усталый и нездоровый вид. Я села на стул возле нее. Мы заговорили о книге. То, что я сказала, было приятно ей. Разговаривать с Н.Я. наедине было очень интересно. В ее суждениях проявлялся острый ум, независимость, смелость и самобытность. Е.А.Маймин, милый, широко образованный и очень скромный, говорил о Н.Я.: «Высокой души человек». И был прав. Кстати, то же самое он говорил о Б.Ф.Егорове. И тоже был прав.
В то время Н.Я. навещали иностранцы и привозили какие-то вещи, чтобы облегчить ей жизнь или доставить удовольствие. Совершенно равнодушная ко всему внешнему, она раздавала заморские дары всем желающим. Что-то предлагала и мне, но я отказалась. Н.Я. жила на маленькую пенсию и было заметно, что она нуждается. Заметно было и то, что, несмотря на обилие визитеров, Н.Я. одинока. В середине сентября 1970 года, когда умер Ю.Г.Оксман, я позвонила Н.Я. Она попросила меня заехать за ней. Мы вместе были на похоронах. После этого я долго не видела Н.Я. Кажется, летом 1971 г. в Переделкине отдыхали Максимовы. Я поехала к ним, а они повели меня к Н.Я., которая вместе с братом В.Я.Хазиным снимала дачу неподалеку от Дома творчества. Она встретила меня дружески, но не скрыла того, что обижена. Что-то даже сказала по этому поводу. Я подумала, что если она нуждается во мне, значит, мое предположение правильно, и она очень одинока. Когда мы прощались, я снова пообещала бывать у нее, но не сдержала слова.
* * *
В апреле 1973 г. Д.Е. предложил мне поехать в Ереван на конференцию по началу ХХ века и сделать доклад об Анненском. «Если будете в Ереване, - писал он, - встретитесь с Т.Ю.Хмельницкой. Подружитесь с ней! Я ее тоже оч. люблю, но чисто ангельской любовью – не то, что Вас!»
В аэропорт меня провожала Тата. Вылет задерживался, и мы провели с ней томительную бессонную ночь. Как всегда, Тата ни на что не жаловалась и укрощала меня, беснующуюся из-за ненавязчивого советского сервиса: люди с детьми спали на каменном полу, подстелив под себя газеты; никто не считал нужным объяснить причины задержки и сообщить хотя бы приблизительно о времени вылета. Азиопа без прикрас.
Каждая разлука с Татой, даже на самый короткий срок, была для меня мучительна. В минуты расставания я чувствовала особенно пронзительную любовь к ней. Не раз перед отъездом меня охватывали такой страх и отчаяние, что мысль остаться дома казалась мне спасительной. Но Тата проявляла настойчивость, и заставляла меня уехать. Только однажды, когда меня пригласили на конференцию в Париж, я все-таки не поехала: побоялась оставить Тату с пятилетней Соней. И не жалею об этом.
Куда бы я ни уезжала, Тата всегда провожала меня, а потом, почти каждый день, писала мне ласковые, остроумные письма. В Крыму я получила от нее такое письмо от 15 сентября (привожу отрывок):
«Я долго стояла у решетки, к трапу бежало галопом много опоздавших, я стала болельщицей, все они успели, а я все хотела увидеть, как вы взлетите. Самолет куда-то укатился и исчез за горкой. Я все глазела, вдруг рядом кто-то сказал: “Кого провожаешь, дочку, да?” Гляжу – стоит кавказский человек, коренастый и лохматый. “Да, - говорю, - дочку, а что?” “Я видел, она долго стояла, последняя вошла, все тебе махала”. “Да, - говорю, - хоть бы благополучно долетели”. “Долетят, - говорит. – Куда летит?” “В Симферополь”. “В отпуск?” “Да”. “Хорошо. А ты зачем не полетела?” “Денег нет”. Сочувственно зацокал: “Вах, плохо, когда денег нет. Ты в Москве живешь?” “Да”. “Жаль, что вчера с тобой не познакомился. Сейчас домой лечу, Нальчик”. “Вы кабардинец?” “Да, конечно, кабардинец. Ты зачем здесь живешь? Езжай хороший город”. “Какой?” “Пятигорск, Кисловодск. Здесь разве можно жить? Если бы я тебя вчера встретил, посидели бы, поговорили, выпили, закусили”. “Я пить не могу, а закусывать мне нечем, зубов нет”. Опять сочувственно поцокал. “Ну, познакомила бы меня с подругой, какой-нибудь веселый толстый баба”. Я хотела ему объяснить, что некий Аббас уже погибл из-за одна баба*, но он в ответ мог пырнуть меня кинжалом, и я только заверила его, что мои подруги все замужем. “Все, все?” “Конечно, все”. “Ну, может быть, у какой-нибудь муж негодный?” Я твердо заявила, что все мужья – первый сорт. Он в это чудо не поверил, но понял, что ему меня не одолеть, отступил на шаг, приложил руку к своему огненному сердцу и сказал: “Ладно, еще долго жить будем, может, еще встретимся”. “Все бывает”, - загадочно сказала я, прибавив про себя: “Чур меня!” Он неторопливо удалился, я пожалела, что с лермонтовских времен джигиты так деградировали, и побежала в учреждение в подвале, которое ты мне предусмотрительно показала в зале ожидания. Привела себя в порядок, оправилась от сексуального наваждения и пошла наверх выпить кофе с булочкой, как обещала тебе. Оттуда вышла на верхнюю террасу, откуда все было видно гораздо лучше, но ваш ТУсик уже был на пол дороге, было около часу. Я помолилась за вас и пошла на экспресс, который на обратном пути шел со всеми остановками и заполнился грибниками с полными корзинками. От моего зубодрала доползла около 5-ти, тут началось телефонное наваждение, немногим лучше сексуального».
Тата была единственным в моей жизни человеком, к которому я умела проявить любовь и даже сказать, что люблю ее. Нас не разделяли никакие преграды; я никогда не сомневалась в том, что и она беззаветно любит меня. Мы постоянно говорили друг другу ласковые слова и называли друг друга забавными именами, которые в отрыве от ситуации кажутся бессмысленными, но до предела заполняют душу самыми чистыми эмоциями. Вот и в ту ночь, в Домодедово, когда мое неистовство улеглось, мы ходили взад и вперед по огромному залу, говоря друг другу что-то очень важное, не связанное с моим отъездом, и были счастливы тем, что вместе. Быть вместе и осознавать это как счастье – не это ли главная награда в жизни?
Сколько раз тогда и потом – всегда в связи с Татой – я вспоминала строки Мандельштама:
Еще не умер ты, еще ты не один,
Покуда с нищенкой-подругой
Ты наслаждаешься величием равнин,
И мглой, и холодом, и вьюгой.
Я всегда знала каким-то высшим знанием, совершенно не связанным с рассудком, что никогда не буду одинока, пока со мной Тата.
За стенами аэропорта шел холодный апрельский дождь. Тата, как обычно, была в каких-то хлипких туфлях, в жалком, подбитом ветром пальто. Много лет обливаясь холодной водой, Тата утверждала, что не мерзнет. Не помню, когда последний раз видела на ней зимнее пальто. Кажется в 70-х годах. Потом мы купили ей уцененное польское, на ватине, но без меха. В нем она ходила много лет и часами стояла в туфлях и капроновых чулках на морозе и на ветру, пока маленькая Соня каталась с горки. О, неистовство любви!
«Нищенка-подруга», где ты?..
Утром объявили посадку, я побежала к самолету, а Тата стояла под проливным дождем и долго-долго махала мне рукой.
И самолет, и поезд мгновенно вырывают нас из привычного мира. Прошлое, какие бы крепкие узы ни связывали нас с ним, подергивается пеленой тумана. Проходит лишь несколько минут, и мы устремляемся в будущее, сосредоточиваемся на том, что ждет нас впереди.
Меня ждал Ереван, где я выступила впервые в жизни и, дрожа от волнения, прочитала в Педагогическом институте тезисы к моей статье «Анненский и Чехов».
Но главным было не это. Поездка в Ереван стала праздником, надолго оставшимся в душе. Принимали нас с истинно кавказским гостеприимством. Устроители конференции угощали нас национальными блюдами, возили в Эчмиадзин, утопающий в цветущих бело-розовых абрикосовых деревьях; в величественный Гехард, храм, вырубленный в скале; на огромное озеро Севан, над которым таинственно клубился зеленовато-серый туман. Мы взбирались на высокие сизоватые холмы, окружавшие озеро, и древность этой земли покоряла и завораживала нас. В отличие от других республик Закавказья, Армения поражала строгостью форм и величием. Древние храмы казались нерукотворными. Армяне воздвигли такой же величественный в своей простоте памятник жертвам геноцида. Он возносится в самое небо, словно взывая к Божественной справедливости. Внутри него горит вечный огонь, тихо и скорбно играет траурная музыка.
* * *
Узнав от кого-то из общих знакомых о моем мимолетном флирте с очаровательным проректором Ереванского пединститута, Д.Е. написал мне 6 мая 1973 г. шутливое письмо: «Ирена, мне все известно. Я знаю об этом черномазом ереванском проректоре, который соблазнял Вас в Ереване и добился своего. Только кровь спасет мою честь и избавит Вас от вечного позора…». Д.Е. нравилось прикидываться ревнивцем.
В Ереване я познакомилась с удивительным человеком – Тамарой Юрьевной Хмельницкой. Потеряв мужа на фронте, пережив блокаду, она смотрела на жизнь широко открытыми, прекрасными, любящими глазами. Она обладала внутренней музыкальностью, поразительным чувством слова, которое будто пробовала на вкус, создавала свои неповторимые речевые формулы, прозрачные и емкие одновременно, любила молодежь, которая отвечала ей любовью и тянулась к ней. Тамара Юрьевна постоянно кого-то спасала и кому-то помогала, хотя я никогда не видела столь беспомощного существа в быту. Бесконечно добрая, она как будто жила для других, чтобы давать им радость, недоданную жизнью. Т.Ю. была так духовна, что казалось, она не ходит, а парит над этой бренной, грязной землей, не соприкасаясь с тем, что недостойно человека. Таким же «парящим» был ее невообразимый почерк. В ее восхитительных письмах одна мысль обгоняла другую, поэтому слова наползали друг на друга и устремлялись сверху вниз, с той высоты, которая была доступна только ей. Почерк Т.Ю. состоял из диковинных закорючек и округлостей. Она максимально использовала пространство листа, почти не оставляя пробелов между словами и строчками.
Я бывала у Т.Ю., когда она жила в коммуналке, где ее донимал беспробудный пьяница, и, по-моему, побаивалась соседей, очевидно, не расположенных к ней; и в квартире на улице Ленина, которую Т.Ю. дали в 1980 году. Она всегда приглашала меня к завтраку, напоминавшему Лукуллов пир. Казалось, Т.Ю. скупила в округе все, чтобы побаловать меня. Количество, как бытовое измерение, не существовало для нее, и тем, что она закупала для меня одной, можно было накормить роту голодных солдат. Из всех, кого я знала, только Т.Ю. удалось здесь, на земле, стать «жителем Эмпиреев», и только о ней можно было без натяжки сказать, что она «из племени духов». Чтобы открыть банку консервов, Т.Ю. приглашала слесаря и платила ему 5 рублей – деньги по тем временам неслыханные. Разговоры с ней тоже походили на «воспарение», хотя касались реальной жизни. Т.Ю была исключительно артистична. Однажды она дала мне прочитать свой опус о религии. Т.Ю. оказалась насмешливой атеисткой, что, в моем представлении, совсем не вязалось с ней. Но это было единственным противоречием, замеченным мною в ее характере, цельном в своей разбросанности и метаниях.
* * *
В июле 1973 года Максимовы сняли квартиру в Сестрорецке, и настойчиво приглашали меня погостить у них. Д.Е. писал мне 18 июля 1973 г.: «…приезжайте пожить к нам (вероятно, мы до 5 августа будем здесь). Здесь – не малина, но все же и не вобла. Рядом – купанье в Разливе, а в 10-15 автобусных минут – великолепный морской пляж и парк. У нас две больших комнаты, ванна, etc. Будьте дочкой. Мы немедленно вышлем Вам денег на дорогу, расплату с долгами и т.д. Л.Я. (Лина, а не Лидия) так же хочет этого, как и я. Мы Вас любим. Будете купаться, читать, загорать и хотя бы ежедневно на катере ездить в 1) шалаш и 2) сарай Ленина. Приезжайте, дорогая, на любое количество дней.
Ваш друг Д.М.»
* * *
У Г.Уэллса есть рассказ «Дверь в стене» – по-моему, лучшее, что он написал. Это рассказ о соблазнах жизни, мешающих вкусить истинное счастье. По характеру мне не свойственно жалеть об упущенных возможностях, но, вспоминая о том, что не поехала в Сестрорецк, я чувствую боль и раскаяние. Меня не оправдывает даже то, что я не хотела вступать в более тесное общение с Линой Яковлевной. Эгоизм – одно из самых отвратительных человеческих свойств.
Кстати, входить в тесное общение с Линой Яковлевной опасалась не только я. Помню такой анекдотический случай. К Гале Ш., ученице и другу Д.Е., приехала погостить моя добрая знакомая Катя Л. Однажды туда позвонила Лина Яковлевна. К телефону подошла Катя. На вопрос Лины Яковлевны: «Катя, это вы?», та, растерявшись, ответила: «Нет, Лина Яковлевна, это не я, а другая подруга Гали».
* * *
В ответ на мой отказ Д.Е. написал мне одно из самых горьких своих писем (1 августа 1973):
«Дорогой мой друг, жизнь такая бездонная и дремучая, что сказать о ней по существу что-нибудь вразумительное ужасно трудно. Это относится к моим письмам и, вероятно, к Вашим. Хорошо еще, что иногда машем платками друг другу и бормочем что-то в телеграфном стиле, надеясь, что по этим песчинкам что-то можно понять. Ведь за этими буквами столько разрушений, бед, пустоты, порываний и неотвратимого, торжественно-будничного спуска в небытие… Когда-то, и даже не так давно, я писал:
Где все осточертело
И дождик в стекла лупит
Мое там Я сидело,
Глаза свои потупя.
И Я мне так сказало:
«Сорвался наш пробег, -
Не взяться ль нам сначала,
Забыв себя навек?»
<…> Из письма Вашего понял, что вытащить Вас к нам не удастся и огорчился этим. Ни шалаш, ни близость Лидии Яковлевны, ни мы сами притянуть Вас не способны». Не случайно Д.Е. так любил стихотворение И.Анненского «Невозможно». «Сказаться душой» нельзя, а слово произнесенное или написанное неадекватно слову воспринятому. В частности, я, видимо, неадекватно воспринимала стихи Д.Е. 18 августа 1973 г. он писал мне из Комарова: «Простите за безвкусные красные чернила и за то, что пишу на каком-то неудобном предмете, и за то, что напишу Вам опять старое мое стихотворение, которое все-таки мне нравится и может быть сейчас адресовано к Вам, хотя было написано без адреса или с разными адресами.
Обида
Как прожившийся, разоренный,
Отдавший все без возврата,
Так уйду и я, оскорбленный,
На дно моей горькой утраты.
Опущусь в водоемы глухие
Обиды могучей, непорочной –
Там как воды слезы людские
Тягу земную точат.
А ты, обиженная тоже,
Травиночка моя, не тужи,
Может быть, тебе еще поможет
Так называемая жизнь».
В письмах Д.Е. органически совершались переходы от трагического к шутливому: он всегда стремился смягчить негативные впечатления. Письмо от 13 октября 1973 г. Д.Е. заканчивал словами: «Обнимаю Вас, дорогое дитя, хотя Вы – куртизанка, Клеопатра, Мессалина и пр. Ваши шашни с Там. Юр. мне известны! И после этого любить Вас и обнимать! О, женщины! Вы способны растерзать мое неопытное доверчивое сердце. Прощайте. Д.М.». А вслед за тем он рассказал трагическую историю о том, как на опрокинувшемся грузовике погибли студентки-первокурсницы, возвращавшиеся с полевых работ.
Даже от почти безнадежных его писем веяло душевной стойкостью: «Дорогой друг! Не сердитесь, что пишу так кратко. Просто мне (нам) плохо. Но я Вас люблю твердо и прочно.
Будем жить мужественно и надеяться на лучшее. Вы – жить, я – доживать.
Хочу, чтобы Вам было светлее и веселее. Да, иначе и быть не может, а тяжелые полосы нужно переживать, терпя.
Обнимаю Вас. Д.М.» (9 марта 1974 г.).
16 мая 1975 года, когда вопрос об издании Анненского стал реальностью, между мной и Д.Е. возникло взаимное непонимание, а вслед за этим последовало отчуждение, и в нем виновата была я, хотя тогда мне казалось, что Д.Е. предал меня, отказавшись участвовать в издании. Вероятно, негативно-эмоциональный характер носили в ту пору и мои письма к нему, о чем я горько жалею. Он был абсолютно прав, написав в одном из писем того времени: «Я всегда считал человеческие отношения выше деловых…» (15 августа 1975). На высоте был Д.Е., а не я. Весь период работы над книгой он давал мне дружеские и очень ценные советы; казалось, Д.Е. вел меня за руку. Он не отстранился от книги, но я больше не была его «Катей». Участие Д.Е. в этой книге легко проследить по его письмам ко мне. Оно было поистине бесценным, но в книге я высказала ему лишь скупые слова благодарности «за консультативную помощь».
Приведу одно из писем Д.Е., чтобы показать, какого рода была эта помощь:
«15 августа 1976 г.
Дорогая Ирена, поздравляю Вас с началом работы над статьей. В дорогу, с Богом!
То, что Вы пишете о Ваших первоидеях к статье, мне нравится. Чувствую хорошее шевеление. Конечно, многие Ваши тезисы нужно доказать. Например, то, что у Анненского новый метод (подумать не только о русских, но и о западных критиках). И у нас ведь в 19 в. часто отражали – пересказывали (с комментариями) в образах содержание. В чем-то все же было различие. И у Анненского очень активное отражение (с давлением) и этим выходящее за рамки «импрессионизма» («Нос»). И выборочность * отражаемого («Портрет»). И он писал где-то о «симпатическом» отражении (видимо, это известная тогда «теория вчувствования»?).
Или очень важное Ваше утверждение о сквозном гуманизме Анненского. Прекрасно, но это более всего нужно фактически доказать. Тогда сделаете большое дело. Хотя не так это легко (напр., пассаж против труда в статье о «Власти тьмы»). Или заявление в духе «теории чистого искусства» о том, что «поэзия несоизмерима с так называемым реальным миром» и с моралью (статья «Что такое поэзия?»). Ведь такие вещи проглатывать и замалчивать нельзя, а нужно соотносить с другими и из соотношения вырабатывать непохожее на них целое.
Кстати, как и у Блока, - центральный интерес у Анненского-критика – к поэтической личности критикуемого автора. Значит, не просто отражение произведения как объекта, а заглядывание в его подтекстовый слой.
И, наконец, пожалуй, самое важное. Личность (и образ?) самого Анненского как критика: не весь же он растворяется в отражаемом. Степень (мера) ее выявления и ее содержание. Куда она направлена и с какими идейными координатами эпохи соотносима. В статье «Что такое поэзия?» Анненский пишет: «Мне нечему учить». Но, видимо, чему-то учит, а чему-то не учит (это негативное «не то» имеет для Анненского большое определяющее значение). Какое-то соотношение адогматизма (ср. Л.Шестов «Апофеоз беспочвенности» и др.) и стихийной направленности. В ней, в самом деле, по-видимому, очень силен гуманизм в переработке или в сочетании с тенденциями культуры ХХ века и какими-то экзистенциалистскими предчувствиями.
Простите за эту бессвязность – для связности нет времени, сил и, конечно, права. А бессвязность, бормотание должны подчеркнуть, что это только – мысли вслух, произнесенные без всякой наставительности.
Будьте здоровы! Пусть помогут Вам Ваши тракторные возможности! Лина Яковлевна кланяется, а мне – плохо.
Ваш Д.М.»
Я не писала по подсказке, и в процессе работы возникли другие мысли, появилась новая концепция. Но «наводки» Д.Е. очень много значили для меня, помогали мне думать. Он стремился к тому, чтобы я работала в русле «академического» литературоведения. Меня влекло к чему-то иному, и даже слово «литературоведение» внушало мне неприязнь. «Ведать литературой» я не хотела и искала неакадемические способы проникновения в текст, личность и замысел автора. Мне хотелось создать литературный портрет Анненского на фоне его творчества. Статья об Анненском-критике была моей первой попыткой в этом направлении – и не очень удачной.
Через год после выхода книги, 26 марта 1980 г. Д.Е. писал мне:
«Дорогая Ирена,
простите, что не поблагодарил Вас вовремя за поздравление. Делаю это сейчас. Но мне и независимо от благодарности захотелось перекликнуться с Вами. Всплывает память о хорошем…
Как жизнь Ваша? По-прежнему ли Вы в чине «свободного художника» или пошли по нашей общей службистской дороге? Какие литературные замыслы и дела (и свершения?)?
Недавно прочел Вашу статью о критике Анненского и нашел ее интересной, тонкой и хорошо написанной. В целом – очень нужное издание!
А я прилежно готовлюсь ко второму рождению книги о Блоке. Дополняю, что можно. Если не изменили своему юному блокизму, то читали наверно 3-й Блоковский сборник (Тарту)? И мою статью в нем?
А мы хиреем. Штангу не подымаю и в футбол не играю.
Да будет Вам хорошо!
Д.М.»
Письма я получала все реже: Д.Е. действительно болел, старел и был очень занят: ему хотелось успеть осуществить задуманное. 27 февраля 1984 г. он писал: «Мы стареем и никнем или, выражаясь поэтически, «на роковой стоим очереди’». В этот подаренный судьбою отрезок времени хочется впитать в себя и выжать из себя максимум».
Я всегда звонила ему в его день рождения – 28 декабря, иногда в обычные дни – просто «послушать голос», который слышу и сейчас. Кажется, голос дольше всего живет в моей памяти.
Через три месяца после того, как появилась на свет моя дочка Соня, Д.Е. написал мне: «14 октября 1980.
Дорогая Ирена!
От души поздравляем Вас (Л.Я. и я) с грандиозным и радостным событием в Вашей жизни. Очень хотим, чтобы все последующее было хорошо - оправдало и превзошло возлагаемые надежды. И не очень отвлекало Вас от литературного пути, на котором Вы так твердо стоите…
(Кстати говоря, последнее лишний раз подтвердилось для меня Вашей очень удачной статьей-публикацией об Анненском-Чуковском в Воплях *. Ссылаюсь на нее в книжке, которую подписал вчера в набор.
В общем, простите за эклектическое письмо и еще раз примите наше сердечное поздравление.
Ваш Д.Максимов.
Значит, Софья – Премудрость Господня?»
Эти последние письма Д.Е. я перечитываю с отчаянием, которое внушает мне банальная мысль о невозвратности и непоправимости прошлого.
* * *
В процессе работы над изданием Анненского у меня появлялись новые друзья. Лидия Яковлевна познакомила меня с внучатной племянницей Анненского Софьей Аньеловной Богданович и, бывая в Ленинграде, я всегда заходила в ее милый дом на Канале Грибоедова. Софья Аньеловна, умная, живая, подвижная, светская, сохранила вопреки возрасту, молодой облик, свежесть чувств и даже лихость, не свойственную пожилым людям. Как-то она встретила меня словами: «Знаете, Ирена, я стала падшей женщиной – упала с табуретки, вешая белье». Страстью С.А. были стихи. Она знала их великое множество и прекрасно читала наизусть М.Кузмина, Анненского, Ахматову и др. поэтов. С ней можно было говорить обо всем и даже преступать «заветную черту», что совершенно не меняло наших отношений, напротив, придавало им какой-то домашний, почти родственный характер. С.А. много рассказывала об Анненском: отчасти то, что помнила сама, отчасти то, что знала со слов матери, Татьяны Александровны Богданович, племянницы Анненского, которую он очень любил. Например, она хорошо помнила его приезды к ним на дачу в Куоккалу. Софье Аньеловне Анненский посвятил стихотворение «Одуванчики».
У С.А. были семейные альбомы с фотографиями родственников, в том числе и Анненского. Я знаю, каково вынуть из такого альбома фотографии и разрешить переснять их почти постороннему человеку, пусть даже для издания книги. Я всегда жадничаю, давая свои книги друзьям, поэтому оценила этот великодушный поступок - тем более что это произошло в одно из моих первых посещений С.А.
Знакомство с С.А. снова показалось мне соприкосновением с недавней историей. Я еще раз соприкоснулась с ней, когда С.А. направила меня к внучке Анненского, которая жила, кажется, под Зеленогорском. Облик внучки (Лалы Валентиновны) не сохранился в моей памяти, но, увидев ее сына, правнука Анненского, я убедилась в том, как прихотливо проявляются гены: юноша необычайно походил на своего знаменитого прадеда, пусть даже сходство это было чисто формальным.
В один из своих приездов в Москву С.А. познакомила меня со своей младшей сестрой Татьяной Аньеловной. Сестры были очень разными – и внешне, и внутренне. Т.А., маленькая, хрупкая, излучала доброту, семейственность и особое простодушие умного человека. Вскоре я подружилась с ней и ее дочкой Машей, врачом-педиатром. Т.А. нельзя было не любить: она дышала чистотой, детской кротостью и терпимостью – редчайшими качествами, которые унаследовала и Маша.
Готовя к изданию Анненского и работая в архиве, я нашла там воспоминания его сына, В.И.Анненского, издавшего под псевдонимом В.Кривич эпигонский сборник стихов «Цветотравы». Воспоминания, написанные странным почерком, удивляли и неинтеллигентным стилем. Я не могла подавить раздражения к этому тексту, хотя мне очень хотелось понять, что представлял собой человек, который после смерти отца подготовил к печати «Кипарисовый ларец». Состав «Трилистников» до сих пор остается тайной, хотя в ее разгадку внес большую лепту Р.Д.Тименчик, который обнаружил и опубликовал план Анненского, сообщенный Валентину Иннокентьевичу Ольгой Петровной Хмара-Барщевской, доверенным лицом и душеприказчицей Анненского. Судя по этому плану, Валентин Иннокентьевич составил «Трилистники» не совсем так, как задумал его отец. Я нашла в архиве письма В.И. друзьям, где он признавался, что точного плана книги не знает, однако это не помешало ему издать «Кипарисовый ларец» в 1910 г. и переиздать его точно в таком же виде в 1923, когда он уже располагал планом, присланным ему О.П.Хмара-Барщевской.
Я попросила Татьяну Аньеловну сообщить мне все, что она знает о Валентине Иннокентьевиче, с которым поддерживала отношения до его смерти. Т.А. согласилась, и вскоре написала для меня две страницы воспоминаний о Валентине Иннокентьевиче. Я дала прочесть эти странички М.Л.Гаспарову, которого тоже мучила «загадка» Кривича, и получила от него открытку:
«Огромное спасибо! Читаю <1 нрзб> письма Кривича к вроде бы небезразличному ему Альвингу – и никакого образа пишущего не возникает; а от этих двух страничек сразу все встает на свое (пусть сдвинутое) место» (28 июля 1988 г.).
Позднее я записала на магнитофон чудесный безыскусственный рассказ Татьяны Аньеловны о семье Анненских, о Валентине Иннокентьевиче, человеке с чудачествами и большими претензиями. Когда-то он светил отраженным светом, исходящим от отца, впоследствии так и не сумел стать собой, пустился в ряд авантюр, первой из которых было издание «Кипарисового Ларца». Последующие привели его к нищете и гибели от чахотки. К несчастью, вторая часть пленки стерлась, но я надеюсь расшифровать и опубликовать то, что сохранилось.
Я не считаю себя вправе рассказывать о С.А. и Т.А.Богданович, поскольку О.Л.Френкель, младшая дочь С.А.Богданович, написала прекрасную книгу о своей семье «Два детства» (СПб., 2002), куда вошли и воспоминания Т.А.Богданович. Эту книгу я и рекомендую всем, желающим узнать больше об этих замечательных женщинах и их семьях.
* * *
Параллельно «главной» ленинградской жизни шла моя московская жизнь. В ней было все, что положено каждому человеку, и без чего он несчастен и неполноценен, - любовь, родственные и дружеские узы, работа и отдых, будни и праздники. Поняв годам к 30-ти, что служба несовместима с жизнью, я выбрала жизнь и прилагала усилия к тому, чтобы меня не несло по течению: постоянно писала заметки для «Краткой Литературной Энциклопедии», рецензии для журнала «Детская литература», изредка для «Нового мира» и других периодических изданий, и таким образом «набивала руку». Привыкнув довольствоваться малым, я не изнуряла себя трудом, и у меня оставалось время на Анненского, на чтение и развлечения, соответствующие моему возрасту.
У нас в доме появлялись новые люди. В начале 1970-х годов к нам пришла и стала часто посещать нас Татина университетская подруга Ольга Давыдовна Айзенштат, театрововед, очень живой человек, жадно интересующийся всем на свете и обладающий необыкновенной силой духа. Потеряв единственную дочку, умершую в детстве от скарлатины, она справилась с горем и продолжала жить, никогда не жалуясь и никому не рассказывая о своей утрате. Однажды О.Д. открыла при мне ящик своего письменного стола, и я, случайно бросив туда взгляд, увидела фотографию умершей девочки. Мне стало больно и неловко, как будто я подсмотрела что-то запретное, но, кажется, О.Д. ничего не заметила.
За несколько лет до моего знакомства с ней она перенесла тяжелую онкологическую операцию, но и об этом я узнала от Таты. Не так уж важно, было ли это принципиальной позицией или чертой благородного характера, но ни один заряд отрицательной энергии, ни одна негативная эмоция ни исходили от О.Д. Она не хотела вовлекать людей в свои беды.
В старом доме на улице Воровского у нее была комната с антресолью в большой коммунальной квартире. Перебиваясь случайными заработками, О.Д. обустроила эту огромную комнату своими руками с таким вкусом, мастерством и выдумкой, что все диву давались. Она ни минуты не сидела без дела. В ее ловких, быстрых руках постоянно мелькали спицы: она что-то вязала, распускала старые шерстяные вещи и, проявляя незаурядную фантазию, создавала что-то новое и элегантное. О.Д. обожала всех одаривать, а так как денег на подарки не было, ей и в этом приходилось проявлять изобретательность.
Легкая на подъем, О.Д. много ездила, ходила в театры, музеи, на музыкальные концерты и вечера. Думаю, эта вечная занятость заглушала тоску.
Чаще всего мы говорили о политике. Как и все мы, О.Д. ненавидела советскую власть. Когда мы выпивали, что часто случалось при встречах, О.Д. произносила особый тост, состоящий из трех частей: «Со свиданьицем!», «За процветаньеце!» и «Чтоб все они сдохли!» Мы постоянно обменивались самиздатовской литературой, делали доморощенные политические прогнозы, смутно надеялись на перемены, но с приходом Горбачева не сразу поняли, что они начались. Я запомнила тот момент, когда осознала это. Перед отъездом в Ленинград, я стояла в очереди, чтобы починить обувь, и вдруг из комнаты сапожников до меня донеслось по радио, что А.Д.Сахарову разрешено вернуться в Москву. Я поняла, что советская власть кончилась. О.Д., как и все мы, ликовала. Третья часть тоста отменилась сама собой, и тогда мы полагали, что надолго. До поворота к прошлому О.Д. не дожила. Она скоропостижно умерла от инсульта. Судьба, проведя ее через тяжелые испытания, проявила к ней милосердие и, словно уважив жизненную установку О.Д., сделала так, что она не стала ни для кого бременем.
***
Сдав Анненского, в декабре 1978 года я поехала на две недели отдохнуть в Комарово. Дом творчества писателей казался маленьким островком, где теплилась жизнь. Вокруг все было занесено снегом и словно вымерло: ни дымка, ни огня в темных окнах промерзших дачных домиков. Морозы стояли под 40 градусов. Полное безлюдье. Только скрип снега под ногами разносился в застывшем воздухе. Из-за морозов лыжная база была закрыта, и я спускалась к заливу по крутому склону, поросшему соснами. Дни стояли ясные, но очень короткие. По утрам над заливом медленно, будто с трудом вползая на лед, поднималось огромное бледно-оранжевое солнце. Когда это совершалось, залив преображался: застывшие снежные волны начинали сверкать мистическим желтым светом с голубоватыми отблесками. От одиночества и холода захватывало дух. Огромные обледеневшие валуны безмолвно стерегли замерзшие воды залива.
Медленно-медленно, чтобы не нарушить «зачарованный сон» этих сказочных мест, я возвращалась в свою теплую комнату. Радостно предаваясь безделью, я ложилась в кровать, раскрывала «Войну и мир» и довольно скоро засыпала, убаюканная тишиной.
По вечерам я выходила в холл, где стоял телефон, и, дождавшись своей очереди, звонила в Ленинград. Однажды в кресло рядом со мной опустился Виктор Андроникович Мануйлов. Я знала его как лермонтоведа, но от общих знакомых слышала, что он занимается не только Лермонтовым, но и хиромантией. Внезапно Мануйлов заговорил со мной, - наверное, потому, что я была одним из немногих неизвестных лиц в доме, где все хорошо знали друг друга. Он задавал вопросы, я отвечала и, кстати, сказала ему, что я внучка А.М.Евлахова, у которого он учился в Баку. Внимательно взглянув на меня, Мануйлов неожиданно спросил: «Не возражаете, если я посмотрю вашу руку?» Разумеется, я, не возражала. Он пригласил меня в свою комнату, усадил на стул возле письменного стола, взял большую лупу, зажег настольную лампу и, направив свет на мою ладонь, начал внимательно рассматривать ее. «Знаете, - сказал Мануйлов, - чтобы детально изучить линии руки, нужно не менее тридцати сеансов. Так я работал с Галиной Улановой, и сказал ей все». Со мной Мануйлов «работал» часа два и, вернувшись в свою комнату, я записала то, что он сказал. Моя запись сохранилась. Привожу ее полностью без комментариев: «Жизнь у вас будет очень длинная. Она делится на три части. Первая – переживание и ломка жизни в четырнадцать лет. При этом кто-то вас очень поддерживал – духовно и всячески. Вторая часть еще не завершилась. Она как бы подготовка к будущему; потенции не реализовались, но их очень много. Какие-то художественные таланты, которые заложены, но не получили развития. Третья часть жизни необычайно плодотворна, когда произойдет как бы синтез всего заложенного, некое сцепление всего, что сейчас разрознено. Уедете тогда, когда никто уже уезжать не будет. Будете очень много ездить и сыграете в жизни какую-то большую роль. Сейчас вы как актер до выхода на сцену. У вас в жизни есть миссия, и вы должны об этом помнить. У вас мужской ум, но женская эмоциональность и очень яркое воображение. Осуществленные желания не приносят вам удовлетворения, они разочаровывают вас. У вас умное сердце и эмоциональный, но при этом логический ум. Вы идеалистичны, но вместе с тем трезво оцениваете жизнь и людей. Очень редкое сочетание духовности и ярко выраженной чувственности. Вы религиозны внутренне, и это влияет на вашу жизнь. Эта религиозность не традиционная, а философская. Вы связаны с очень многими людьми и внешне контактны, но скрытны внутренне. Вы цените свое одиночество и обособленность, и вы больше нужны людям, чем они вам. Но впоследствии отношения с людьми станут более органичными. Я гадал по руке Светлане Сталиной. Все сбылось. Войны не будет. Грядут большие общественные перемены. У вас хорошая судьба, и вы должны ей доверяться и не стремиться поправлять ее. У вас правильно развитое нравственное чувство, но нередко вы даете себе поблажки. Как ни странно, эти поблажки не изменяют и не портят этой общей правильности вашего поведения. Вы очень независимы внутренне, и брак не принес бы вам счастья. Ваши внебрачные отношения для вас гораздо интереснее и привлекательнее, чем брак. Вам трудно найти партнера для брака: с человеком, который духовно ниже вас, вам будет скучно. К равному вы не приспособитесь - у вас слишком яркая индивидуальность. У вас есть тяготение к оккультным наукам. В жизни у вас три длительных связи. Последняя не столько по сердцу, сколько по каким-то иным соображениям, но не только альтруистическим. Воля сильная. Вы иногда ленитесь, но всегда умеете в нужный момент полностью мобилизовать свои силы, собраться. У вас большие интуитивные способности».
В.А.Мануйлов не знал обо мне ничего. Он видел меня впервые, поэтому многое из того, что он сказал, удивило меня. У нас завязались дружеские отношения, но к гаданию он больше не возвращался. Как-то Мануйлов приехал в Москву и пригласил меня к себе в гостиницу «Центральная». Когда я вошла, он сидел за столом и писал. «Над чем вы работаете?» – спросила я, когда мы поздоровались. «Над книгой “Записки хироманта”». «Вы собираетесь опубликовать их в “Новом мире”?» - пошутила я. Виктор Андроникович очень серьезно ответил: «Помните, я говорил вам, что грядут большие перемены? Я не ошибся. Вы увидите, ваше поколение успеет реализоваться». В.А., действительно оказался прав и, к счастью, успел убедиться в этом. Он умер в 1987 году, в разгар Перестройки, не дожив до издания своей книги, которая вышла в свет под названием «Записки счастливого человека» (СПб., 1999).
* * *
Как и предсказывал В.А.Мануйлов, вскоре началась третья часть моей жизни: 15 июля 1980 года появилась на свет моя дочка Соня, названная в честь Софьи Георгиевны Тадэ. Увидев грудную Соню, Б.Ф.Егоров сказал: «Дети делают нас очень зависимыми». Наша зависимость от детей ужасна, но она становится стократ ужасней, когда они перестают зависеть от нас.
Я не прекращала работать – надо было на что-то жить. Как безумная, я мчалась из Ленинки домой, чтобы поскорее увидеть крошечное существо с огромными черными глазами. У Сони не было «молочного» взгляда, свойственного грудным детям. Черные глаза надолго останавливались на мне и, казалось, видели меня насквозь. Это напоминало серьезный диалог. Мы без слов что-то говорили друг другу, и между нами устанавливалось взаимное понимание. Точно так же общалась с ней Тата, взявшая на себя львиную долю ответственности за малышку. Способность к любви и самопожертвованию у Таты неисчерпаема. Она проводила с Соней бессонные ночи, водила гулять, читала ей лучшие на свете книги и была счастлива, когда Соня адекватно реагировала на них. И всегда, с младенчества Сони, в глазах Таты светилось обожание, когда она смотрела на нее.
Не буду останавливаться на Соне и особенностях ее развития. Каждый ребенок – яркая индивидуальность до тех пор, пока не соприкоснется с детским садом и школой, которые унифицируют его. Эти учреждения отражают худшие черты общества в концентрированном виде и, как правило, отчуждают ребенка от семьи, особенно в тех случаях, когда семья неполная. Для не сформировавшейся или некрепкой души авторитет социума сильнее авторитета семьи.
С тех пор как Соня начала говорить, а произошло это очень рано, я стала записывать ее слова, переиначенные на свой, детский лад, а потом и фразы. Тата, гордясь Сониным умом, необычайно дорожила этими записями. К тому же они были сделаны в ту пору, когда Соня безраздельно принадлежала нам. Может быть, поэтому эти записи были так дороги Тате. Исполняя волю Таты, приведу кое-что из них.
В марте 1982 года (Соне год восемь месяцев) все втроем смотрели по телевизору фильм «Кадкина знает всякий». Соню посадили перед телевизором, чтобы втолкнуть в нее еду, когда фильм уже начался, и стали кормить. В фильме солдат возвращается с фронта. Он едет в товарняке к себе домой, а рядом с ним сидит юная женщина с ребенком на руках Ребенку полтора-два года. На полустанке женщина бежит за водой для ребенка, которого оставляет на руках у Кадкина. Отрезанная другим составом, она не успевает вернуться. Кадкин выходит с ребенком на своей станции и сидит на обочине дороги, не зная, что делать с мальчиком. Он поддается искушению оставить его на дороге, надеясь, что мальчика кто-нибудь возьмет. Кадкин ставит рогатину, вешает на нее свою пилотку, а рядом с рогатиной усаживает ребенка. Сам же Кадкин прячется в высокую рожь и смотрит, что будет. Увидев эту сцену, Соня впилась глазами в экран и в страшной экспрессии закричала:
- Дядя! Нельзя, не надо!
-
* * *
Соня очень ревнива. Стоит нам с Татой обратить внимание на кого-нибудь из детей, Соня возмущенно говорит: «Пахаля
(плохая) ляля!» Иногда, заметив наши одобрительные взгляды, сердито смотрит на ребенка и говорит: «Обидеть!»
22 июня 1982 г. Просит выпустить воздух из воздушного шарика:
-Мама, дух сыми!
25 июня 1982 г.
- Соня, когда приедут баба Люба и дед Мося, ты обрадуешься?
- Да.
- А что ты им скажешь?
- Кусий, Люба!
25 июня 1972 г.
Мне перед уходом на прогулку:
- Сиди дома!
- А с кем же ты пойдешь гулять?
- С бабинум!
Тогда же:
-Соня, что ты делаешь?
- Сонино бобо пятала под подусю.
- А что это такое?
Достает запчасть от велосипеда, которой дня три назад поранила палец.
О манекене:
-Тетя-ляля.
25 июля 1982 г.
Мы в гостях у Эльзы Петровны, которая, как известно Соне, должна угостить ее мороженым. Соня ждет этого момента с нетерпением и, наконец, не выдерживает.
(Интимно): - Баба Эльза, я не обедала. Дай молезина!
13 августа 1982 г.
Вечером даю Соне персик. Она деловито спрашивает:
- Мама, откуда это? – Попробовав, одобрительно добавляет: - Очень неплохое.
Это у Сони более высокая степень одобрения, чем «хороший».
19 августа 1982 г.
Днем Тата зашла с Соней в магазин и купила бутылку ряженки, которую тут же нечаянно разбила. Потом возилась, чистила сумку, наверное, сокрушалась. Придя домой, Соня сказала:
- Бедная Баба!
- Почему – бедная?
- Беда у бабы.
22 августа 1982 г.
Соня ждет меня у двери уборной и радостно говорит:
- Встречаю тебя, мама!
- Видела животную лошадку!
Тогда же, в автобусе, говорит мальчику в голубом шлеме:
-Как тебя зовут, Буденный?
22 сентября
- Мама, дай я сама понесу молёзиля (мороженое).
- Нет, ты его уронишь, огорчишься и будешь плакать.
Соня долго молчала, потом сказала:
- Дуса (душа) будет болеть.
11 октября 1982 г.
После того, как Соне попало от меня:
- Иду к бабе спасаться.
12 октября 1982 г.
Укладываясь спать, как всегда, протянула к Тате ручки и, когда Тата стала их целовать, спросила:
- Ты так любишь эти мои ручки?
13 октября 1982 г.
Рассердившись на меня:
- Мама, иди в Ленинку!
29 октября 1982 г.
- Мама, не ходи на работу, живи у нас! Я буду с тобой ходить гулять, качаться на качелях-куселях.
В ноябре 1982 г. мы переехали на Косинскую. На время переезда я «эвакуировала» Тату и Соню к Зефочке.
Татина запись: Пока жили у Зефы (4-15 ноября):
Ни разу при Зефе не сказала, что скучает о доме, а, возвращаясь с прогулок, говорила тихо и настойчиво в подъезде:
- Баба, не хочу к Зефе в дом, хочу к себе домой.
Перед сном, в постели, тихо говорит, как бы про себя, грустно и тоскливо:
- А у меня дома мячики есть.
Я чуть не плачу:
- Конечно, кроха, у тебя четыре мячика.
Она продолжает думать вслух:
- И мои игрушечки у меня дома, вернусь домой – буду с ними играть.
- Конечно, Соника, будешь, а завтра я тебе куплю какие-нибудь маленькие игрушки.
Соня настойчиво:
- Нет, баба, не покупай, я хочу играть с моими игрушками.
Кашляет несколько дней, вечером укладываю ее, от тоски и тревоги тихо плачу. Гладит меня ручками, очень убедительно и настойчиво говорит:
- Не плачь, баба, не грусти, я попавлюсь.
- Правда, моя ляля?
- Да, не огочайся, я попавлюсь, не буду кашлять.
Также перед сном.
- Почему ты не гуляешь?
- У меня нет сапог.
- Почему?
- А вы с мамой мне не купили.
Соня твердо обещает:
- Баба, я куплю тебе в детском магазине сапоги, ты сделаешь топ-топ, а я тебе их застегну.
Наша Со, наша Со, наша Соня лучше всех!!!
7 декабря 1982 г.
Гуляли вечером.
- Мама, посмотри, какое небо красивое!
- А ты знаешь, почему оно такое красивое?
- Знаю. Потому, что солнце скрылось за горою, а тучки светлые.
15 декабря 1982 г.
Тата рассказывала Соне перед сном стихотворение.
- Баба, как ты это знаешь, у меня даже книжки такой нет?
20 декабря 1982 г.
Вечером говорит мне растроганно:
- Мамуля, когда ты поставишь елку, я так обрадуюсь и буду смеяться.
23 декабря 1982 г.
Утром говорю Соне:
- Если бы я была на твоем месте, то еще спала бы и спала!
- Ложись на мое место и спи!
В магазине большой картонный Дед Мороз. Соня смотрит на него долго, с восхищением:
- Баба, какой красавец!
26 декабря 1982 г.
Рассказываю Тате, как Соня сегодня качалась на качелях с мальчиком Вовой, и как они пели. Тата спрашивает: «А мальчик хороший?» – «Хороший». – А мать?» – «Тоже симпатичная, совсем простая женщина».
Соня ест мороженое и вдруг говорит:
- Моя мать тоже совсем простая женщина!
30 декабря 1982 г.
- Соня, ты пойдешь учиться в университет?
- Пойду, а что ты мне наденешь? Я санки с собой туда не назьму. Приду домой, назьму.
Тогда же:
- Выкинь какашку из горшка. Она меня укусит.
5 января 1983 г.
Утром читает наизусть «У Лукоморья дуб зеленый». Дойдя до строки: «Там леший бродит», говорит:
- Детям туда нельзя ходить.
16 января 1983 г.
Встречает Ольгу Давыдовну Айзенштадт:
- Здравствуй, любезная подруга!
17 января 1983 г.
Проходим через нашу подворотню, где всегда сильное эхо. Спрашиваю Соню, что это. Она говорит: «Тень!» (Вот это да!).
12 января 1983 г.
Тата, укладывая Соню, спрашивает ее:
- Хочешь, я тебе почитаю?
- Нет!
- А что же ты хочешь?
- Канючить!
19 февраля 1983 г.
Вчера увидели лошадь, запряженную в телегу. Подвезла к ней Соню в санках. Соня очень серьезно сказала:
- Здравствуйте, животная лошадка! – Потом спросила: - А
Можно с лошадкой поговорить?
Я разрешила, и Соня уже собиралась завести беседу, но вдруг лошадка, нагнув голову, направилась к нам. Мы срочно ретировались. Когда мы отошли, Соня спросила:
- Мама, можно лошадке сказать секретик?
14 марта 1983 г.
- Баба, смотри, облака, как море! (На море не была ни разу).
18 марта 1983 г
Читаю Соне «Золушку». Она спрашивает:
- А можно мне подарить Антоше хрустальные башмачки? – Потом, подумав, говорит: - Все мы - золушки.
Спрашиваю, почему?
- Потому что у нас платьициц нарядных нет.
20 марта 1983 г.
На улице, показывая мне на малыша:
- Какая крошечка! (С умилением):
Я была такая в прошлом году!
25 марта 1983 г.
Говорит Тате:
- Я свяжу тебе косынку, когда будет собачий холод.
9 марта 1983 г.
Рассердившись на Тату:
- Никогда я не думала, что из такой крошечки, из такой милой Сонечки вырастет такая Баба Яга!
В тот же день, в магазине:
- Уходите отсюда, я не могу здесь больше находиться, мне здесь тесно!
11 апреля 1983 г.
Укладываю Соню спать, она очень капризничает. Начинаю ее отчитывать. Она приближает ко мне личико и, улыбаясь, говорит:
- У тебя глаза, как у Бабайки.
Соня просится на руки, а я говорю ей, что она большая и на руки нельзя. Она на минуту затихает, потом поднимает головку,
смеется и спрашивает:
- Ну что, паук, возьмешь меня на руки?
Увидев на улице плачущего мальчика:
- Отчего плачет маленький народец?
15 апреля 1983 г.
- Баба, ты горькая злюка!
30 апреля 1983 г.
Подойдя к Галкиному дому, увидели, что на земле, под окнами, валяется раздетая, грязная кукла, похожая на нашу Лёлю. Соня была очень взволнована и, войдя в подъезд, спросила у каких-то чужих людей:
- Вы не знаете, кто выбросил на улицу этого несчастного ребенка?
1 мая 1983 г.
Уходя от бабы Эры, Соня сказала ей:
- Выздоравливай, бедняга!
2 мая 1983 г.
Спрашиваю Соню: «Зачем ты разбудила меня ночью?»
- Чтобы тебя Бабайка не съел!
6 мая 1983 г.
Соня встречает меня словами:
- Здравствуй, мама! Извини, я тебе сегодня ничего не купила!
-
9 мая 1983 г.
- Это что такое?
- Плавленый сырок.
- А куда он плавает?
16 мая 1983 г.
Про лепестки желтых садовых ромашек Соня сказала:
- Какие у них тонкие длинные пальчики.
22 мая 1983 г. В Велигоже.
Увидев в большой луже паука, Соня спросила:
- Это воденюк?
Про мальчика, который плыл и работал ногами, Соня спросила:
- А почему этот мальчик подмигивает ногами?
24 мая 1983 г.
Вчера показала Соне поганки на пне. Сегодня, когда мы проходили мимо этого же пня, на котором поганок уже не было, Соня спросила:
- А где грибы негодяйки?
28 мая 1983 г.
«Щебечу» тоненьким голосом за Лёлю: «Я очень хочу съесть котлетку».
Соня рассудительно:
- Пусть Лёля и ест!
30 мая 1983 г.
Укладываю Соню спать. Она покровительственно гладит меня по
голове и говорит: «Хочу бабу». Я пытаюсь возразить, однако Соня с усмешкой, но с утешительным оттенком говорит:
- Потом придешь, поразговариваем.
8 июня 1983 г.
Тата читала Соне «Айболита». Соня посмотрела на картинку с
Гипопотамом и сказала:
- Милая моя! Какие зубы!
18 июня 1893 г.
Сегодня были в гостях у Арфеник Артемьевны Тадэ. На столе у нее стояли миндальные орешки. Соня спросила меня, можно ли ей орешки. Я ответила, что нельзя просить, а нужно подождать, когда предложит хозяйка. Соня подошла к Арфеник и спросила:
- Хозяйка, можно мне орешки?
25 июня 1983 г.
Были у Зефочки, которая подарила Соне много игрушек. Соня спросила:
- Зефа, как же ты несла такую тяжесть?
17 июля 1983 г.
Спрашиваю Соню:
- Тебе нравится Лия (наша соседка, художница)?
- Она меня стеньсняется!
19 июля 1983 г.
Соня говорит:
- Не хочу, чтобы моя мама уходила!
Тата спрашивает:
- А кто же будет нас кормить?
- Ты, баба!
- А у кого же я буду брать деньги?
- У мамы.
1 августа 1983 г.
При нас с Соней машина раздавила воробья. Соня очень сокрушалась и, как всегда, просила меня много раз рассказывать о случившемся. Потом сказала:
- Только бабе не рассказывай. Мне рассказывай, а бабе не надо.
- Почему?
- Чтобы не огорчать.
13 августа 1983 г. Татина запись:
Киса «причесывала» меня частым гребнем, сильно нажимая, потом, укладывая ее, я притворилась, что было очень больно и кожа болит. Она встала на коленки и очень серьезно сказала:
- А ну-ка, покажи на свет!
- Осмотрев, так же серьезно сказала:
- Ничего там нет!
Я говорю:
- Как нет, ведь больно!
Отвечает убедительным тоном:
- Ничего, все скоро пройдет, все обойдется.
14 августа 1983 г.
Тата укладывала Соню спать. Соня сказала:
- Баба, зажги свет!
- Зачем?
- Мне нужно посмотреть, я пальчик порезала.
- Чем?
- Ножом.
- А где ты его взяла?
- У папи.
- А где твой папа?
- Днем на работе, а сейчас спит.
Ошалевшая Тата спрашивает:
- Да где же он спит?
- Я тебе потом покажу.
15 августа 1983 г.
Вечером, перед сном, Соня говорит мне:
- У некоторых детей нет хлеба.
- Поэтому его никогда нельзя бросать, никакую пищу нельзя выбрасывать. А у некоторых и воды нет: они хотят пить, а им нечего.
- А где они живут?
- У некоторых детей нет дома, им негде жить.
- Я им дам хлеба и воды, а когда вырасту, построю для них дом, я ведь хозяюшка!
(За день до этого Соня ни с того, ни с сего швырнула на пол горбушку хлеба, и я закричала: «Не смей швырять хлеб, у многих детей его нет, они голодные, а им нечего есть!»
16 августа 1983 г.
Дней десять назад я повесила в сортире картинку с подмигивающей японской гризеткой. Увидев ее, Кися сказала:
- Она со мной кокентничает.
19 августа 1983 г.
- Какая мутная погода!
23 августа 1983 г.
Вбегаю в комнату.
- Ты ушиблась?
- Нет.
- А что это за гром был?
- Это была молния.
24 августа 1983 г.
Встречаем на прогулке малышей лет полутора. Один из них берет в рот грязную лопатку. Соня говорит ему:
- Нельзя брать лопатку в рот. Я старше тебя, а тоже беру.
1 сентября 1983 г. Соня пошла в садик.
Придя домой, с гордостью рассказывала, что сама писала в
унинтаз и мыла ручки.
Я спросила:
- А где ты их мыла?
- Где надо!
9 сентября 1983 г.
- Я больше не пойду в детский садик. Я его разлюбила.
10 сентября 1983 г.
- Я стала совсем большая, чем когда была маленькая!
В тот же день.
Сегодня ездили в Кремль. Увидев часовых возле Мавзолея, Соня сказала:
- Смотрите, смотрите, там стоят нарисованные милиционеры!
На Красной площади было очень много «невест» в длинных белых платьях. Соня, увидев очередную, сказала:
- Смотрите, еще одна принцесса идет!
21 сентября 1983 г.
Соня больна гриппом, сидит дома и очень скучает. Сегодня с утра просила, чтобы к ней привели мальчика Диму из ее группы,
который тоже болен гриппом. Он живет в нашем подъезде.
После обеда я сделала вид, что пошла за ним и, вернувшись,
соврала, что Диму отвезли к бабушке. Соня некоторое время
молчала, а потом спросила:
- А где Димина мама?
- На работе.
- А кто же тебе сказал, что Дима у бабушки?
- Соседка.
- А разве у них есть соседи?
- Нет. Но на мой звонок вышла их соседка по площадке.
Спрашивая, Соня пристально смотрела мне в глаза, и я не
знала, куда деться от маленького Шерлока Холмса.
25 сентября 1983 г.
Я говорю Сонюле:
- Пойди и спроси бабу, что ей подарить на день рождения.
- Я ведь уже спрашивала.
- И что баба ответила?
- «Соню». (Придумала сама).
26 сентября 1983 г.
Сонюля говорит мне:
- Ты только не уходи на работу. Я не буду тебе мешать. Правду говорю. Ты сядь за свой письменный стол и работай, а на эти деньги купи мне игрушку.
10 октября 1983 г.
Сонюля очень не хочет ходить в садик. Вечером сказала:
- Выпишите меня из садика.
29 октября 1983 г.
Когда Сонюля задает какое-нибудь необязательное «почему», я отвечаю: «потому».
Она наставительно замечает:
- Это не ответ.
3 ноября 1983 г.
Об окулисте:
- Она из плохой семьи, она на детей сердится.
В тот же день.
Смотрит на первый снегопад и говорит:
- Снег с комарами, какой ужас!
8 ноября 1983 г.
Повезли Сонюлю в центр смотреть иллюминацию.
Спрашиваем: «Нравится?»
- Мура какая-то.
- Баба, я не хочу, чтобы ты уходила к деду Исе. Никогда
не уходи!
На улице:
- Назьми меня на руки.
- Не могу, у меня сумка тяжелая.
- Ты меня назьми, а я твою сумку понесу.
12 ноября 1983 г.
Татуля купила Соне брелок для ключа, на котором изображена Царь-пушка. Я сказала, что тоже хочу такой. Сонюля:
- У тебя тоже будет царь-Пушкин.
16 ноября 1983 г.
Сонюля очень груба с Татой. На днях, укладывая ее, я стала
ее гладить и целовать; при этом я приговаривала: «Жалкая ты моя». Она спросила: «Почему тебе меня жалко?»
- Потому что ты грубая и хамка, а хамов никто не любит и все их избегают.
Видимо, это подействовало на Сонюлю, потому что она стала меньше грубить, а меня уже несколько раз спрашивала:
- Тебе меня жалко?
И просила объяснить, почему.
16 ноября 1983 г.
Сонюля, придя из сада, спрашивает:
- А ты знаешь, кто такой Дон Кихот?
Рассказываю ей о Дон Кихоте и Росинанте.
- Расскажи мне про лошадь Донкиго Хода.
На ночь просит почитать ей «Дон Кихота». Беру книгу, показываю ей портрет Сервантеса. Она внимательно смотрит на него и говорит:
- Зачем ты умер?
Узнав, что Дон Кихот умер, стала повторять:
- Я могу его спасти.
20 ноября 1983 г.
Пришла наша Наташа (бабик Натик) и спросила меня:
- Ну что, пойдешь замуж?
Сонюля услышала и сказала:
- И я с мамкой!
6 декабря 1983 г.
Сонюля угрожает Тате:
- Ты у меня останешься на улице и будешь мелко гулять!
8 декабря 1983 г.
Утром Соня капризничает в постели, зовет меня. Тата говорит ей:
- Оставь в покое мою Реночку, мою девочку!
- Между прочим, Реночка уже большая!
12 декабря 1983 г.
- Я после болезни стала вежливая: здороваюсь и даю ручку.
Тогда же.
- Когда же я вырасту большая?
- А почему ты хочешь стать большой?
- Чтобы быть умной и читать книжки.
24 декабря 1983 г.
Сонюлины обороты: «Между прочим»; «Представляете себе!»; «Как вам это нравится?»
29 декабря 1983 г.
Спрашиваю Сонюлю:
- Зачем ты носишь пистолет?
- У всех моих коллегов есть пистолеты.
30 декабря 1983 г.
Сонюля была на празднике в детском саду. Там был Дед Мороз, которого изображала какая-то молоденькая воспитательница. Увидев его, Сонюля забыла обо всем и стала пожирать его глазами. Когда пришел ее черед прочитать стихи, она подошла вплотную к Деду Морозу и, повернувшись к нему лицом и спиной к публике, пробормотала очень быстро положенный текст, замирая от восторга при виде Деда Мороза.
Когда мы забрали ее из садика, она стала рассказывать нам про Деда Мороза и, хотя знала, что мы с Татой все видели, не удержалась и сказала, что Дед Мороз погладил ее по головке и сказал: «Ты хорошая девочка, Соня».
Потом она сказала:
- Я сама принесла в садик Деда Мороза!
- Как?!
- Положила на плечи и принесла.
- Откуда?
- От Богдыхана! (И захохотала)
(Богдыхан – из Татиного детского стишка:
Я пришел из дальних стран
Меня принял Богдыхан,
И к тебе направил он,
Мой поклон, мой поклон! – При этом Тата очень забавно кланялась, вскидывая руки).
6 января 1984 г.
После ванны, когда я вытираю Соню, кричит пугающе и с торжеством:
- Я Сиколакса!
Тогда же.
Спрашиваю:
-Как поживает ваш хомячок? (В саду).
Сонюля очень серьезно:
- Он умер.
- Отчего?
- От шума и потому, что все хотели с ним спать.
Тогда же.
- Баба, какая ты игрунья!
15 января 1984 г.
Когда я звоню домой откуда-нибудь.
- Сейчас же вон оттудова и скорей сюда!
16 января 1984 г.
- Мои слюнявки не порвутся? Я их надену моей дочке. Я сродю себе дочку.
- Когда?
- Когда буду большая.
20 января 1984 г.
Включили телевизор, идет какой-то фильм про войну. Ждем, когда начнутся «Малыши».
Укладываясь спать, Сонюля говорит:
- Неужели нельзя было сразу показать «Спокойной
ночи, малыши» и не показывать всю эту муру, как людей убивают?
24 января 1984 г.
- Мне, слава Богу, есть что нагадить!
26 января 1984 г.
- Я твоя и бабина, а раньше была Исина.
Тогда же.
На улице очень скользко. Везу Сонюлю на санках и
спрашиваю:
- Что ты будешь делать, если я упаду?
- Буду плакать.
- А потом?
- Потом замолчу и буду тебя поднимать.
1 февраля 1984 г.
- Мама, мы с тобой одной крови!
(Реминисценция из «Маугли»).
27 февраля 1984 г.
В магазине дама спросила Сонюлю, есть ли у нее братик.
- Есть, только не живой, - ответила Сонюля, имея в виду
куклу Ванечку.
Тогда же.
- Дай мне передник, а то я запачкаю мою нарядность.
4 марта 1984 г.
- Когда я вырасту большая, ты отдашь мне свой паспорт?
- Когда ты стащила эту бумагу?
- Не сейчас, не сейчас, это прошлый раз назад!
6 марта 1984 г.
- Я пришла посмотреть, как у тебя время вьется (в шариковой ручке с электронными часами).
11 марта 1984 г.
Все время Сонюля рвется в гости, все равно куда; извлечь ее оттуда невозможно. С утра говорит, что пойдет к Николке.
- А ты оттуда уйдешь?
- Да. За мной придете, я скажу: «До свидания, до улыбки!»
12 марта 1984 г.
Сонюля просыпается очень оживленная и сообщает:
- Мне снилась лошадка, маленькая, она лежала на травке.
Тата спрашивает:
- Какая, светлая?
- Да, она встала и пошла за мной, она болела, но потом поправилась.
- А чем она болела?
- У нее был карантит.
Когда Сонюля сердится на Тату, то называет ее «старуха-невидимка».
18 марта 1984 г.
Утром Сонюля, проснувшись в моей постели и крепко-крепко обняв меня ручками, сказала:
- Вот тебе моя любовь!
22 марта 1984 г.
Спрашиваю Сонюлю, зачем она нас с бабой обижает.
- Тебя мне велит обижать Динжамба, а бабу – Каламба; они живут на деревьях высоких и страшных.
23 марта 1984 г.
- У нас доктор (в садике) очень хороший, он чистит нам попы спичкой. (Раньше говорила – «попкные анализы»).
29 марта 1984 г.
Уходя в сад, прощается с Татулей:
- До радостной улыбки!
25 апреля 1984 г.
Утром в постели (болеет ОРЗ). Я сплю рядом на раскладушке: (у нас Витя Яблон):
- Ты видела этот сон?
- Нет.
- Видела, видела, хитрюга!
28 апреля 1984 г.
Укладываю Сонюлю спать.
- Мама, а когда у меня будет дочка?
- Нужно сначала школу кончить, потом выйдешь замуж и будет дочка.
- Нет, я одна замуж не пойду, только с тобой!
Немного погодя:
- А кто ты будешь моей дочке?
- Бабушка.
- Нет, Татуля будет ей бабушка!
- Да ведь я тогда буду уже старенькая.
- Нет, нет, ты никогда не будешь старенькая, ты всегда будешь молодая!
29 апреля 1984 г.
Надев новое платье, с восторгом:
- Для маленьких девочек все красивое идет!
Взяв «Мальчика-с-пальчик»:
- Это ты починила мою книжку своими дорогими ручками.
5 мая 1984 г.
Подарив мне утром свой рисунок, Сонюля сказала:
- Рена, я тебе дарю художество моего вида.
12 мая 1984 г.
Сонюля:
- Баба, можно я посмотрю, как ты будешь мыться?
Татуля:
- Конечно, можно. Если хочешь, я могу залезть в ванну, встать на голову и поливать себе воду ногами.
Сонюля:
- Нашу бабу можно показывать в цирке. У нас будет дрессированная баба!
9 июня 1984 г.
- Я быстро выросла из детства, а Николка медленно,
медленно…
10 июня 1984 г.
На улице холодно, ветер, дождь. Сонюля говорит:
- Сегодня такая весна, как зима.
29 июня 1984 г.
Когда Сонюля просит посмотреть свои вещички (ползунки, пинетки и проч.), то всегда говорит:
- Покажи мне вещи из моего детства.
14 июля 1984 г.
Сонюля говорит, что хочет сестричку и, между прочим,
замечает:
- Моя сестричка ни в какой сад не будет ходить, чтоб там
глупостям не научиться.
16 июля 1984 г.
За завтраком:
- Я видела пожарного жука.
- Что это такое?
- Это такие жуки, которые тушат пожар.
- Как это?!
- У них в животике вода, они прыскают на огонь, потом улетают, а костера уже нет.
21 июля 1984 г.
Мы приехали в Черкассы. Сонюля тащит мою сумку. Я
говорю:
- Не смей поднимать тяжести! А то дочку не сродишь.
Соня очень серьезно:
- А собачку?
26 июля 1984 г.
Ищем комнату в Каневе. Смотрим дом за домом. В одном из дворов, увидев песочницу и игрушки, Сонюля с надеждой
сказала:
- Здесь пахнет ребенком!
29 июля 1984 г.
- Мы что, теперь живем в камере хранения? (Перед этим мы дважды оставляли вещи в камере хранения – в Киеве и в Каневе).
Тогда же.
Идем на пляж с девочкой, соседкой по гостинице. Девочка говорит, что на Сонюлю все смотрят. Сонюля отвечает:
- Что я, телевизор, что ли, что на меня надо смотреть?!
5 августа 1984 г.
По дороге домой Сонюля просит меня взять ее на руки. Я отказываюсь, сержусь, делаю вид, что ухожу. Она цепляется за меня и кричит голосом попрошайки:
- Дама, возьми меня на руки! Чужая дама, возьми меня на руки!
22 августа 1984 г.
Поссорилась с Сонюлей и не разрешила ей кататься на
велосипеде. Она зарыдала:
- Ужасная мать! Простите меня! Я больше никогда не буду! Я буду хорошая, тихая дочь!
Тогда же.
Сонюля придумала эвфемизм: вместо того, чтобы назвать меня дурой, она говорит: «уголок Дурова».
14 сентября 1984 г.
Пришли вечером с Сонюлей с улицы, повздорили из-за какой-то ерунды и, рыдая, она сказала:
- Ты не умеешь прощать мне мои маленькие гадости и глупости!
(Примечание Таты: «Как верно, ох, как верно, как Шекспир!»).
16 сентября 1984 г.
Спросила Сонюлю, помнит ли она картину «Явление Христа народу»? Она ответила, что помнит и по какой-то удивительной ассоциации спросила меня, помню ли я, как нас крестили.
17 сентября 1984 г.
- Дед Мороз хотел меня застужить и сделать принцессой.
28 сентября 1984 г. (день рождения Татули).
Укладываясь днем спать:
- Я сама засну, почитаю себе немножечко и засну.
1 октября 1984 г.
Сонюля болеет очередной простудой, и я говорю, что не буду ее мыть, а только протру. Она возражает:
- Если ты не будешь меня мыть, я загнивею.
3 октября 1984 г.
Сонюля увидела в телевизоре скульптуру в полный рост
и сказала:
- Это ненастоящий дядя. А как он растет?
22 октября 1984 г.
Я приехала утром из Ленинграда. Тата легла спать в два часа.
Сонюля проснулась и спросила:
- А мама сейчас приедет?
Потом она не спала до четырех утра, слышно было, как идут
поезда, и она все спрашивала:
- Мама на этом поезде приедет?
Приехав, я спросила Сонюлю, почему она не хотела подойти к телефону и поговорить со мной.
- Потому что ты говорила из Ленинграда.
- А ты что, рассердилась, что я уехала?
- Как я могу сердиться на мою Нену?
В тот же день:
- Дождь, что ли, был?
- А может, это улица вспотела?
30 октября 1984 г.
- Я уже могу одна ходить гулять, только с каким-нибудь присмотрышем.
3 ноября 1984 г.
Тата спрашивает Сонюлю:
- Для чего ты появилась на свет?
- Для того, чтобы вы меня любили.
16 ноября 1984 г.
Утром перед садиком.
- Мама, если выпадет карковременный снег, ты придешь с
санками за мной?
19 ноября 1984 г. Татулина запись.
Вечером записывала расходы, просила Рену вспомнить, что купила, Киса шумела, прыгала, мешала. Я сказала: «Мы с мамой работаем, пишем расходы, не мешай нам». Сонюля принесла горшочек, села пикать, слушала мой разговор с Реной и вдруг сказала:
- А молоко и груши забыли?
(Мы вправду забыли. Что за дитя!).
24 ноября 1984 г.
За ужином перед сном.
- Я хорошая и умная девочка, но почему-то очень грубая и
обижаю бабу.
Я спросила:
- Зачем же ты бабу обижаешь?
- Ты меня наказываешь, а я обижаю бабу.
26 ноября 1986 г.
Вечером, принимая ванну, рассуждает:
- Для чего голова? – Чтобы думать. – А для чего думать? –
Чтобы быть умнее.
4 декабря 1984 г.
Утром перед уходом в сад.
- Я папу хочу!
- Давай поищем тебе папу.
- Я своего хочу!
- А зачем тебе папа?
- Чтобы он смотрел, какая я!
7 декабря 1984 г.
Вечером на улице Сонюля просит:
- Мама, сроди мне дочку.
11 декабря 1984 г.
- Вы с бабой, когда меня родили, кого хотели – мальчика
или девочку?
14 декабря 1984 г.
Тате утром, рассердившись:
- Скотина, мерзавка, дворянка!
16 декабря 1984 г.
Спрашиваю Сонюлю, почему она обижает бабу.
- Я ей завидую.
- Чему?!
- Ее красоте!
7 января 1985 г.
На днях Сонюля баловалась возле телевизора, и Тата сказала ей, чтобы она была осторожна и не выбила стекло. Сонюля спросила:
- Тогда все эти люди выйдут оттуда?
8 января 1985 г.
- На Старый новый год придет Старый Дед Мороз и
принесет старые игрушки?
12 января 1985 г.
Идем к Гене Животовскому. Сонюля очень оживленно рассказывает:
- Ко мне ночью ходит гномик. Сегодня он придет и
приведет мне папу.
14 января 1985 г.
Сонюля заболела.
- Зачем мерить телемпантуру? Чтобы она не убежала?
Я говорю:
- Дай мне работать.
- А зачем?
- Чтобы мне заплатили деньги, и я могла купить тебе игрушки.
С изумлением:
- А тебе за работу платят?!
- Да.
- А ты уже разбогатела?
17 января 1985 г.
- Мама, заведи гудильник, чтобы он тебя проснул!
22 января 1985 г.
Сидя у меня на спине и съезжая с нее:
- Подпрыгни меня!
26 января 1985 г.
Сонюля говорит мне:
- Иди в роддом и сроди мне ребенка!
29 января 1985 г.
- Баба, поедем в роддом, возьмем мне братика! Это совсем недалеко, там, где 15-я больница.
- Откуда ты знаешь?!
- А мне один дядя сказал.
Каждое утро, приходя ко мне в постель, Сонюля говорит:
- Открой глазки, давай поразговариваем друг с другом.
1 февраля 1985 г.
- Когда тети выходят замуж за дядей, они их приводят домой и никуда больше не отпускают?
Сонюля спрашивает меня после вчерашнего визита к маме:
- Как ты думаешь, баба Эра понимает шутки?
- А ты как думаешь?
- Думаю, что нет.
4 февраля 1985 г.
- Ты не плохая мать, но ведешь себя плоховато.
7 февраля 1985 г.
- У меня еще есть лысина с детства (на головке), но она
спрятана в темной тайне.
Татулина запись:
Провинившись (лупила меня по голове просто так), каялась и подлизывалась, наконец, говорит:
- Знаешь, что я подарю тебе на день рождения?
- Лучший подарок, чтобы вы были здоровы.
- Нет, я подарю тебе Радость!
Amen
14 февраля 1985 г.
В ответ на вопрос бабы Эры, здорова ли она, Сонюля ответила:
- Слава Богу, да.
15 февраля 1985 г.
- Я на вас больше не сержусь, из меня злоба ушла.
Тогда же.
- Сонюля, кого ты больше любишь, Пушкина или
Лермонтова?
- Маму!
16 февраля 1985 г. Татулина запись.
Днем Рена работала. Сонюля рисовала фломастерами – редкий случай, и даже увлеклась. Нарисовала «пейзаж», первый в своей жизни, и сказала, что нарисует солнышко. Я это одобрила и вообще восторгалась. Потом смотрю – там два желтых солнышка. Спрашиваю, почему два.
- Чтоб было веселее!
Рена повесила пейзаж, названный Сонюлей «Белые лебеди», у себя над диваном и спрашивает:
- А где же лебеди?
- А я не умею их рисовать.
25 февраля 1985 г.
Идем в «Океан». Сонюля говорит: «Хочу пива». Я выступаю с обличительной речью о вреде пива.
Сонюля отвечает:
- Ну ничего, вот приедет Альбин, угостит меня пивом и
даст покурить!
28 февраля 1985 г.
Сонюля говорит бабе Эре:
- Когда я получу пенсию, я тебе еще денежек дам.
6 марта 1985 г.
Утром, успокоившись после капризов, во время мытья
просит меня:
- Выгони из меня злость!
9 марта 1985 г.
За завтраком уговаривает меня съесть котлету:
- Съешь за мое здоровье, ты будешь здоровая и вся
в красоте!
20 марта 1985 г.
Вызывающе:
- Папочка хочет с тобой познакомиться!
1 апреля 1985 г.
Звоню из города домой, подходит Сонюля. Говорим с ней, и я начинаю прощаться. Она говорит:
- Мне нужно спросить у тебя самое главное: как твоя нога и
как твой палец?
7 апреля 1985 г.
У нас в гостях наша Любочка (Мосина). Соня вьется вокруг нее, заглядывает ей в глаза, а за обедом уговаривает:
- Скушай, Любочка, еще одну рыбку за Мосю. Я – хозяйка дома!
15 апреля 1985 г.
Вечером, за ужином, мы с Татой говорим о чем-то, что дорого стоит. Сонюля спросила:
- Это много?
Я ответила:
- Конечно, очень, очень дорого.
Сонюля говорит:
- Я ничего не понимаю в деньгах.
- И слава Богу, тебе и незачем понимать. Не понимай как можно дольше.
- Конечно, если дети в деньгах понимают, это просто беда!
Тогда же.
Укладываясь спать, просит принести ей сюрприз. Я говорю, что не могу ничего найти.
- Ищи, ищи, имей терпение!
20 апреля 1985 г.
Едем в метро. В переходе Сонюля увидела «близнецовую» коляску и сказала, потрясая указательным пальчиком:
- Ты что, я не хочу близнецов, что я буду с ними делать? Ведь они будут драться. – Потом, немного помолчав, добавила: - Ну ладно, пусть будут близнецы; одного возьмешь ты, другого – я.
28 апреля 1985 г.
- Тата, Тата, жди нас не с терпением!
В тот же день.
- Почему ты не чистишь зубы?
- У меня зубик болит.
- А почему же ты не плачешь?
- Потому что я тихое существо.
5 мая 1985 г.
«Береджба» – то, что Сонюля бережет.
6 мая 1985 г.
Ходили на кладбище. На одной из могил Соня увидела ириску.
- А зачем неживому конфетка?
12 мая 1985 г.
Утром говорю спросонок в ванной уже голенькой Сонюле:
- Раздевайся!
Она невозмутимо спрашивает:
- Что, кожу, что ли снимать?
24 мая 1985 г.
- Баба, попроси за меня у мамы прощения. Скажи ей, что я больше не буду. Может, она тебе поверит.
26 мая 1985 г.
С сегодняшнего дня Сонюля стала спать сама. Этому предшествовал такой разговор. Сонюля сказала:
- Поедем на дачу.
- Я не закончила работу.
- А скоро ты ее закончишь?
- Если ты мне не будешь мешать, постараюсь поскорее.
- Хочешь, я буду сама засыпать?
- Еще бы! Тогда у меня освободится время для работы.
- А ты могла бы поработать у меня в комнате, пока я буду засыпать?
- Конечно.
Вечером, укладываясь спать, Сонюля минуты две вертелась, потом не выдержала и, обратившись ко мне, спросила:
- Ты могла бы мне хоть раз улыбнуться?
28 мая 1985 г.
- Я сегодня в саду поймала божью коровку.
- Ты ее убила?
- Нет, выпустила.
- Ну да?
- Честно, она меня попросила, и я ее выпустила!
- Как она тебя попросила?!
- Она мне ручку языком лизнула.
20 июня 1985 г.
Сонюля принесла со двора божью коровку, о которой давно мечтала, и сказала:
- Я выйду замуж за божью коровку.
21 июня 1985 г.
По дороге в магазин Сонюля спросила:
- Кто сильнее: рыцарь или богатырь?
27 июня 1985 г.
- Мама, а у кошки когти выпускные?
2 июля 1985 г.
- Правда наша баба красивая и порхает как птичка?
9 июля 1985 г.
Стучит молотком, подражая мне, и говорит:
- Я маленький стукаченок.
- Соня, убери из кухни свою собаку!
- А она бабу сторожит!
13 июля 1985 г.
- Опять дождик плачет
15 июля 1985 г.
Тата купила Соне на день рождения подарок, который
она называет «бамбинтон».
18 июля 1985 г.
- Научи меня шить, я хочу быть такая же рукодельница, как ты.
В тот же день.
- Мы придем домой, будем есть малину, наслаждаться и
безумно хохотать.
В тот же день.
После обеда Сонюля очень шкодила, и мы поссорились. Я сказала, что наказываю ее, и что мы не поедем кататься на пароходе, как собирались. Она долго просила прощения и канючила, чтобы мы согласились ехать на пароходе, а потом сказала:
- Ну, давайте сделаем так, чтобы в доме была радость!
8 августа 1985 г.
Сонюля называет мелких речных червей «водомоемками», а купающихся – «купучками».
14 августа 1985 г.
Сегодня в метро мы с Татой выговаривали Сонюле за то, что она совсем не хочет нам помогать. Она сказала:
- Потому что мне лениво.
- А что такое лень?
- Это когда надо, а не хочется.
15 августа 1985 г.
Тата рассказывает мне утром свой тяжелый сон. Сонюля слушает внимательно и оценивает:
- Это действительно что-то невидомое.
16 августа 1985 г.
- Ну погуляй со мной, пожалуйста, где-нибудь, в
каком-нибудь почетном месте!
19 августа 1985 г.
Сегодня весь день ужасно шкодила и гадила, и вечером я перестала с ней разговаривать. Сонюля стала просить прощения и подлизываться. Я не сдавалась. Она сказала:
- Ласточка моя, прости меня, ведь ты должна же помнить, что я твое дитя!
20 августа 1985 г.
Тата как-то говорила Сонюле, что до войны было полно
маленьких лягушат, а теперь они вывелись. Сегодня мы
ездили купаться на Москву-реку, Сонюля увидела лягушонка и сказала:
- Баба, баба, я видела довоенных лягушат!
23 августа 1985 г.
Перед уходом говорит с азартом:
- Когда я буду большая, куплю себе машину, стану шофером, буду возить такое грузо, как ты и баба.
(Татино примечание: «Господи, да не будем мы для нее
грузо! И для всех других тоже»).
12 сентября 1985 г.
Сонюля играет с надувной черепахой на пляже в Бузовнах (под Баку). Черепаху все время вырывает у нее из рук ветер.
Сонюля нетерпеливо:
- Когда эта черепаха сродилась, она была хорошая женщина, а теперь бог знает что!
10 сентября 1985 г.
Тата пошла в гости к тете Даше праздновать свой день
рождения. Сонюля говорит:
- Баба нас совсем бросила. Не звонит, ничего нам не говорит… Наверное, от сюрпризов совсем замерла…
26 сентября 1985 г.
- Мы сегодня два раза отдыхали!
- Как?
- В Каневе и в Баку.
(9-го августа 1985 г., когда мы были в Сакирно, под Каневым,
умерла наша Наташа. Мы тут же выехали в Москву. Похоронив Наташу, мы вскоре уехали в Баку недели на две.
Вернувшись, мы нашли в комнате мертвую птичку).
30 октября 1985 г.
- А я рассучила рукава у пальто!
9 октября 1985 г.
У Сони сопли, держим ее дома. Она просится на улицу и спрашивает:
- Как вы думаете, я еще не больная уже?
26 октября 1985 г.
Приходит из садика и сообщает:
- Саша говорит, что я его жена, но я не пойду за такого
маленького, он у нас два раза накакал в штаны.
27 октября 1985 г.
- Ты знаешь, чем мама занимается? Если тебя спросят, что ты скажешь?
- Если спросят, ничего не скажу.
- Почему?
- Потому что будут говорить: ах, Сонечка, ах, умница!
- Ну, мне скажи.
- Литературой.
7 декабря 1985 г.
На днях Сонюля нарисовала дом и человечков, а потом стала объяснять:
- Это мама и дочка. Это – сестренка, а это – малыш. А папа – в доме.
18 декабря 1985 г.
Говорит Тате:
- Не пускай ее купаться в проруби!
- А она разве собирается?
- Да, она подражается чужими людьми!
19 декабря 1985 г.
- Реночка, опять коварство началось!
- Какое?!
- Я прошу кушать, а баба мне не дает.
22 декабря 1985 г.
Ездили с Сонюлей за елкой. Елки плохие, Сонюля уговаривает меня купить, я отказываюсь, объясняя ей, что палку брать
незачем. Она огорченно говорит:
- Почему ты, когда покупаешь елку, такая важная и надутая?
24 декабря 1985 г.
Идем в музыкальную школу. Сонюля говорит:
- Мама, я больше не буду ходить в садик. Отдавай меня в
школу, а когда мне и в школе надоест, я буду проситься в университет.
28 декабря 1985 г.
Я в брюках и свитере собираюсь к Ирке – помочь с переездом.
Сонюля говорит:
- Мама себе выглядит как le мужик.
2 января 1986 г.
- Вчера вечером у меня был очень веселый день: у меня выпал зуб.
8 января 1986 г.
Спрашивает очень настойчиво, как рождаются дети.
Пытаюсь объяснить. Слушает внимательно, потом с
недоверием говорит:
- А я что-то не помню, как я в животе была.
12 января 1986 г.
- Я хочу инжира!
- Его зимой не бывает.
- Он жирный!
- Он совсем не жирный.
- А почему он тогда инжир?
28 января 1986 г.
Перед уходом в садик Сонюля стала жаловаться, что вчера ушибла спинку. Я начала дотошно допрашивать: как, когда,
почему, и упрекать ее в неосторожности. Сонюля сказала:
- Если бы вы с бабой были раньше не врачи, мне было бы
гораздо легче жить!
2 феврала 1986 г.
- А я рада, что Анечка старше меня на три месяца.
- Почему?
-Потому что она раньше состарится!
24 февраля 1986 г.
Приставала ко мне, чтобы я «сродила» ей братика. Я сказала:
- А вдруг родится сестричка?
Сонюля, не задумываясь, ответила:
- Кто сродится, тот и пригодится!
25 февраля 1986 г.
- Не знаю, как я уцелела! Я сосала льдышку!
- Как, ты сосала сосульку? Как ты могла?!
- Да нет, я только попробовала снежинку.
- Ну, и как она?
- Ничего, сочная!
10 апреля 1986 г.
Одеваясь в садик, Сонюля очень оживленно говорит:
- Баба, отгадай, что мне снилось сегодня.
- Что-то приятное:
- Да, очень! Мне снилось, что мама приезжает послезавтра.
(Я была в СПб с 7 по 11-е. Сонюле решили сказать, что я вернусь 13-го, т.е. на день позже, чем на самом деле. Но она, с ее интуицией, все равно все почуяла).
12 апреля 1986 г.
Идем записываться в «нулевку».
- Соня, надень новую юбку!
- Мама, главное – не одежда, главное- воспитанность!
9 мая 1986 г.
- Мама, на улице весьма очень жарко!
11 мая 1986 г.
- Я слышала от бабы, тебя на работе хвалят?!
12 мая 1986 г.
- Я выхожу замуж за Игорька!
- Еще рано.
- Почему это?
- Таких маленьких не регистрируют.
- А он, между прочим, меня целует!
14 мая 1986 г.
- Я сегодня встала послушная!
8 июня 1986 г.
Гуляла со мной после обеда, потом решила пойти со мной к бабе Эре и сказала:
- Помой мне ноги, я же не могу выйти в таких грязных коленках!
22 июля 1986 г.
Идем в гости к Маше Пащенко. Говорю:
- Соня, давай причешемся!
- Зачем? Маша ведь совершенно свой человек.
- Давай зайдем в аптеку, купим бабе лекарство, а то у нас баба совсем плохая.
Возле Машиного дома.
- Я безумно хочу чаю.
- Маша обязательно угостит тебя чаем.
- Сначала надо отказаться?
27 июня 1986 г.
- Не обижай бабу, пока она живая!
10 июля 1986 г.
Соня не хотела нам помогать, я рассердилась, легла на Татину постель и сделала вид, что сплю. Соня ходила вокруг меня, а потом начала ныть и просить прощения. Я сказала, хорошо, я прощу ее, только пусть скажет, за что я должна ее простить.
- Прости меня за то, что ты на меня сердишься!
28 июля 1986 г.
- Дождь немного утешился, только небо плачет.
29 августа 1986 г.
- Купите мне, пожалуйста, сюрприз, ну что-нибудь такое пикантное.
11 августа 1986 г.
- Когда мы вернемся в Москву (из Пушкинских Гор), я сниму тебя с твоей работы. Не будешь ходить в Ленинку и в анцаклопедию, а будешь работать в игрушечном магазине.
14 августа 1986 г.
Войдя в номер, Сонюля сказала:
- А я познакомилась с интеллигентной девочкой.
- Откуда ты знаешь, что она интеллигентная?
(Важно и удивляясь нашей тупости):
- По лицу.
29 сентября 1986 г.
Рассказываю больной Сонюле (которая, лежа в постели, нас тиранит), как в детстве лежала совсем одна, больная, в Салтыковке, в комнате, где бегали мыши.
На что Сонюля томно ответила:
-Боже, какая суета!
5 ноября 1986 г.
Вечером упрашиваю Сонюлю съесть «за маму» ложку гречневой каши. Она серьезно отвечает:
- Все, что я ем, я ем за маму и за бабу.
9 ноября 1986 г.
Читала сегодня Сонюле «Калифа-аиста». Она спросила:
- Почему калиф и визирь не могли прочитать на коробочке слово «мутабор» и снова стать людьми?
7 декабря 1986 г.
- А меня мама отдаст в музыкалку! У меня появился выразительный слух! Как у Толстого!
- У какого?
- У маминого!
22 декабря 1986 г.
Весь день Сонюля уговаривала меня выйти замуж. Исчерпав все доводы, сказала:
- Я куплю ему галстук, брюки и несколько рубашек.
1 января 1987 г.
- Наша баба училась в университете, преподавала там и знает больше, чем мы с тобой.
4 января 1987 г. Татина запись.
Воскресенье. С утра, только проснулись, Соня закричала от Рены: «Тата, отгадай, кто мне приснился, начинается на «И». Я не отгадала, оказалось – дед Ися. «Он пришел к нам, взял меня на руки и уже не хотел меня отпустить». Рена тихо сказала: «Фабула!» Соня услышала и, не зная смысла, все равно очень обиделась и горько заплакала. Ее утешили, и она рассказала, что он был не в мундире, а в костюме и был совсем не старый, а потом мы все легли спать на Ренином диване: Соня к стенке, рядом – Ися, потом Рена, а баба – с краю. Я очень расстроилась и поэтому не могла толком ни расспросить, ни запомнить, а малышка сказала: «Запиши скорее, а то забуду». И вечером, укладываясь, повторила: «Запиши, а то я забуду, я уже начала забывать». Вот я и записала что помню.
8 января 1887 г.
Ехали с Сонюлей в театр на «Аленький цветочек». Она попросила рассказать ей «Филипка». Я рассказала и спросила, помнит ли она, кто написал этот рассказ. Она не знала. Я сказала:
- Подумай, кто мой любимый писатель?
Сонюля ответила:
- Кунин.
10 января 1987 г.
Стоят очень сильные морозы, под 40 гр. Тата умоляет меня не ехать в издательство. Сонюля говорит:
- Не уезжай, а то, когда ты приедешь, Таты уже не будет в живых.
- А ты?
- А я буду у соседей.
26 января 1987 г.
Вечером причесывала Сонюлю, она вопила и с рыданиями сказала:
- Я весь день чувствовала, что случится что-то очень плохое. Так и вышло!
30 января 1987 г.
После того как в нагибинской передаче об Анненском прозвучало стихотворение «Петербург», Сонюля сказала по поводу его последней строки («Там отрава бесплодных хотений»), обращаясь к Нагибину:
- Дяденька, это ты отрава, самая настоящая!
7 февраля 1987 г.
В магазине продавщица спросила у Сонюли про меня, когда я отошла:
- Это твоя бабушка?
Разозлившись, Сонюля ответила:
- Нет, дедушка.
11 апреля 1987 г.
- Что ты пишешь?
- Примечания.
- А что такое примечания?
- Объяснение непонятного места в книге.
- Напиши ко мне примечание.
- Как?!
- Чтобы объяснить людям, что я – твоя дочь.
22 апреля 1987 г.
-Как жаль, что я не микроб!
-?!
-Я была бы невидная и могла бы ходить с тобой на работу.
29 мая 1987 г.
Тата сказала Ирочке по телефону, что я напечатала Наташины
фотографии (после смерти Наташи прошло два года). Сонюля,
услышав разговор, спросила:
- Как ты думаешь, Ирочка плачет, когда баба говорит ей про
фотографии?
17 июня 1987 г.
Катались на лодке, вокруг Сонюли вился шмель. Она сказала:
- Ой, шмель вокруг меня водит хоровод!
В тот же день.
Гуляю с Сонюлей. Она спрашивает:
-А ты хочешь, чтобы я кем была, когда вырасту?
- Детским доктором.
- Нет, лучше я буду писать книги, как ты.
- Это очень трудно.
- Тогда я буду директором, буду всем все запрещать,
командовать и выгонять всех, кто курит. А ты хочешь,
чтобы я за кого вышла замуж?
- За принца.
- А принцев теперь нет.
- Есть.
- Ладно, я хочу сидеть в троне.
25 июля 1987 г.
Сонюля спросила, почему в школе говорят детям, что Бога нет. Я ответила что-то невразумительное и добавила, что
каждый, когда вырастает, решает сам для себя, есть Бог, или нет.
Сонюля сказала:
- Я уже решила: Бог есть. В школе говорят, что его нет,
потому что его никто не видел. Но Бог есть, он в душе каждого человека.
16 июля 1987 г.
Я говорю:
- Сонюля, пойдем на выставку.
Сонюля, понимающе глядя на Ирку:
- Ничего, это еще не большая обида.
Называет Тату «невыносимица».
4 сентября 1987 г.
Сегодня, починив краны, я сказала Тате: «С вас рубль,
хозяйка».
Сонюля, услышав, закричала из ванны:
- Зачем тебе деньги, философ?!
1 ноября 1987 г.
- У меня с утра в горлышке рябит. (Перед тем как заболеть
скарлатиной).
6 ноября 1987 г.
Я подралась в магазине с юным жидоедом. Придя домой,
возбужденно рассказывала об этом. Сонюля сказала:
- Я бы за мамку не постояла на сухом месте! (Видимо,
это означает, что она непременно за меня вступилась бы).
8 ноября 1987 г.
Посмотреля Сонюля с Татой две серии детского детектива «К нам приехал цирк». Сонюле он понравился и навел на размышления. Очень серьезно спросила:
- Баба, это плохо, когда много денег?
- Почему?
- Ведь тогда страшно – придут воры и ограбят.
- Это не опасно, надо просто раздать деньги родным и друзьям, им всем трудно живется. Раздадим кому надо, и опять будем без денег.
Сонюля очень серьезно выслушала и успокоилась.
11 ноября 1987 г.
Сегодня у Сони возникла совершенно замечательная идея: хорошо было бы, если бы люди старели, старели, а потом начинали молодеть и снова становились детьми. (Приписка Таты: Идея А.Франса).
12 ноября 1987 г.
Сонюля проснулась и сказала:
- Какое счастье, что я у тебя есть! – и добавила: -И какое счастье, что у меня есть ты!
27 ноября 1987 г.
Собираемся в магазин. Сонюля говорит:
- Вы на меня не рассчитывайте, у меня только мелочь!
28 ноября 1987 г.
Вечером ходили гулять, увидели плачущую девочку; ее ударил пьяный. Вернувшись домой, обсуждали это происшествие. Тата сказала, что хорошо бы у него рука отсохла. Сонюля возразила:
- Лучше две руки, так будет надежнее.
19 декабря 1987 г.
Николин день. Говорю Сонюле, получившей в этот день двойку, что просила Николая угодника, чтобы она лучше училась. Сонюля ответила:
- Вот и результат!
2 января 1988 г.
- Ты читаешь книжку, как меня воспитывать?
- Нет.
- Неинтересно?
- Да.
- А есть книжка, как воспитывать мам, чтобы они никогда не сердились?
16 января 1988 г.
- А как думают ученые: Дед Мороз есть?
В тот же день.
-Зачем ты постригла куклу?
- Она сама меня попросила: у нее волосы в глаза лезут.
13 января 1988 г.
Татулина запись:
Соня очень причудливо воспринимает стихи (как и все остальное). Им задали наизусть тусклого Есенина, которого мы все трое не могли запомнить («Белая береза под моим окном…»), я ей стала читать настоящего, она приняла только «Я спросил сегодня у менялы…», а когда дошло до «Алой розой поцелуи веют, Лепестками тая на губах…», она удивилась:
- А почему не на устах?
Загадочная дева!
19 января 1988 г.
В гениальной книге для чтения (для первоклассников) после сказки «Петушок и бобовое зернышко» был вопрос: чем отличаются слова: корова и коровушка. Сонюля сказала:
- Корова – какое-то тугое слово, а коровушка – ласковое.
26 января 1988 г.
Проснувшись утром, говорю, что видела во сне Баку. Сонюля отвечает:
- Значит, ты вошла в мой сон.
29 января 1988 г.
Делаем урок по письму. Нужно множественное число превратить в единственное. В учебнике пример: На лугу паслись лошади. – На лугу паслась лошадь. Дальше идет задание: В берлоге спят медведи. – Спрашиваю Соню, понимает ли она, в чем разница между этими предложениями. Она отвечает:
- Конечно, понимаю: там лошади, а здесь медведи.
В тот же день.
Сегодня Соня обижала Тату, а я очень гневалась. Соня написала мне записку и приклеила ее к двери: «Прасти я ужасно сибя повила цилую тебя Соня Рене».
8 февраля 1988 г.
- А как замуж выходят: за кого государство разрешит, или в кого влюбишься?
18 февраля 1988 г.
Тетя Лия подарила Сонюле пианино. Вчера его привезли. Соня все время к нему подходит и «играет». Тата спрашивает:
- Что ты играешь?
- Вальс «Забы’тье». Его нужно играть на дребезжащем пианино.
- А на хорошем нельзя играть вальс?
- Можно, конечно, но только не «Забы’тье».
26 февраля 1988 г.
Тата спрашивала Сонюлю, не сердится ли она на нас за то, что мы кричим. Сонюля сказала, что не сердится.
- А не боишься, когда мы кричим на тебя?
- Нет, не боюсь.
- Какая ты умница. А почему?
- Да ведь у всех свои заскоки.
29 февраля 1988 г.
Умоляет взять ей собаку. Я не соглашаюсь.
- Я хочу, чтобы у нас в семье еще кто-нибудь был, а то
Только ты и Тата… Ну, хотя бы призрак.
18 марта 1988 г.
Налила в баночку воду и поставила в испаритель. Потом вынула и говорит:
- Это каток для муравьев.
В тот же день.
Спрашиваю:
- От какого слова происходит слово «работа»?
- От слова «раб».
- А что такое раб?
- Это человек, который ходит в школу и на работу.
11 апреля 1988 г.
Сегодня Сонюля проходила в школе одушевленные и
неодушевленные существительные. Я спросила:
- Учитель – это одушевленное или нет.
- Смотря какой: Галина Васильевна – одушевленная,
а Наталья Михайловна – нет.
22 апреля 1988 г.
- Не хочу я, чтобы лето наступало.
- Почему?!
- Да бабу начнут кабардины кусать. Это не комары, а еще хуже, такие крупные.
- А тебе бабу жалко?
- Жалко, конечно, меня они тоже могут покусать.
6 мая 1988 г.
Сонюля гладит меня по голой спине и нежно говорит:
- Моя спиноза!
20 мая 1988 г.
Смотрит начало какого-то фильма и говорит:
- Сугубо сталинский фильм.
3 сентября 1988 г.
Утром при побудке:
- Я не могу в такую рань по школам шататься!
28 января 1989 г.
- А мама видела Ахматову в гробу. А ты видела? - спрашивает Тату.
- Нет.
- Не самое приятное зрелище для старушек.
7 апреля 1989 г.
- А у муравьев есть метро и самолеты?
18 августа 1989 г.
Приходит с улицы.
- Мой папа кто был?
- Кубинец.
Сморщилась, секунду подумала и сказала:
- Нет уж, лучше я буду еврейка.
20 августа 1989 г.
Во время ссоры Тата патетически воскликнула:
- Бедная Реночка!
Сонюля, засмеявшись:
- Нет, моя мама счастливая, потому что у нее есть я!
2 октября 1989 г.
Я пришлепнула в ванной таракана, а Сонюля говорит:
- Зачем ты его убила? Ведь у него наверное тоже есть семья, дети…
5 октября 1989 г.
С удивленным возмущением:
- Мама, почему у Жени в классе написано, что Ленин живее нас?
10 октября 1989 г.
- Я не хочу быть взрослой, потому что тогда надо за все отвечать.
В тот же день.
Я сварила борщ. Тата сказала Соне:
- Попробуй мамин борщ.
Сонюля ответила:
- Что-то наша мама стала хозяйственная.
Тата:
- Она всегда была хозяйственная.
Сонюля:
- Да, но она этого никогда не проявляла.
11ноября 1989 г.
Купили попугайчика Кеню Сонюля не отходила от него весь
вечер и сказала:
- Кеня, я сделаю из тебя интеллигента!
29 ноября 1989 г.
-Ты сама меня сродила, а теперь обижаешь. Вот возьму и уйду в
прошлое!
12 января 1990 г.
Ариша сказала мне по телефону, что в Петербурге дают
продукты по предъявлению паспорта. Сонюля, услышав об
этом, озабоченно сказала:
- Нужно делать запасы!
5 марта 1990 г.
Сонюля – Тате:
- Зачем ты моешь шею: ведь у тебя нет воротничка!
Тогда же.
Читаю Сонюле Библию и по ходу дела объясняю, что такое
обрезание. Она говорит:
- Все! В Израиль я не еду!
- Почему? Ведь ты девочка!
- А если у меня родится мальчик?
4 июля 1990 г.
Мне (вечером):
- Ты ловишься в своей простоте каждую минуту.
1 ноября 1990 г.
Сижу вечером, разговариваю по телефону. Тата укладывает
Сонюлю. Вдруг на пороге кухни появляется Сонюля и объявляет мне:
- Она (т.е. Тата) взбунтовалась.
- Почему?
- Она читала мне сказку про то, как убили одну тетю, и я невольно засмеялась. Она взбунтовалась и ушла.
5 апреля 1991 г.
- Я интеллигентная?
- Пока не очень.
- Я не хочу быть интеллигентной, потому что не смогу найти тогда круг общения.
14 июня 1991 г.
-А на каком языке говорили Адам и Ева?
27 июля 1991 г.
- Сонь, ты знаешь, что такое дуэль?
- Да, это – Пушкин.
2 января 1992 г.
Сонюля спрашивает Тату:
- А как звали твоего прадедушку?
- Понятия не имею.
- Вот и плохо, надо знать свои соединения, тогда, может быть, дойдешь и до Адама с Евой.
Прочитав старую запись, я спрашиваю:
- На каком языке говорили Адам и Ева?
- На том же, на каком и Бог.
- А Бог на каком?
- На небесном.
- А что это за язык?
- Будем в раю, узнаем.
ИЕРУСАЛИМ
1993 год
17 мая.
- Баба, ты наше полезное ископаемое.
20 мая.
Ц.Ш. до приезда в Израиль работал в детской комнате милиции где-то в Средней Азии. Рассказываю об этом Сонюле. Она говорит:
- Он там работал или сидел?
20 июля.
- В Москве ты любила меня, а здесь любишь только родину.
По возвращении в Москву мы видели Соню все реже. У нее началась своя, отдельная от нас, подростковая жизнь. Понимая, что она не Лев Толстой, а я не Маковицкий, я перестала записывать ее «перлы», хотя она спонтанно остроумна и выдает их по сей день.
Соня – квартеронка. Она изначально отличалась от всех, и очень рано ей дали это понять. Как известно, в тоталитарных государствах, все, что отличается от массы, чуждо и враждебно массе. В детском саду это еще не проявилось в полной мере, но улица и школа приняли Соню в штыки.
Перестройка обострила национальные проблемы. После путча 1991 г. фашизация общества неудержимо нарастала. Когда мы вернулись 22 августа из Прибалтики, я ощутила антисемитизм на бытовом уровне. Его подогревали «теоретики» из «Молодой гвардии», «Нашего современника» и других подобных изданий.
Мы боялись за Соню и искали способы помочь ей. Тата, всегда развивавшая бурную активность, когда считала необходимым кого-то спасать, позвонила отцу Глебу Якунину, депутату Думы. На его вопрос, о чем она хочет поговорить, Тата ответила: «Речь идет о жизни и смерти». Отец Глеб, не дослушав, сообщил: «Я уезжаю в срочную командировку». Это ответ доброго самаритянина.
Сделав еще несколько попыток и поняв, что на помощь государства и частных лиц рассчитывать не приходится, мы решились на отчаянный шаг и подали документы на выезд в Израиль. Нам с Татой было страшно. Еще не уехав, мы ощущали ностальгию и тоску по родным и друзьям. Мартовскими ночами, когда некрепкий лед хрустит под шинами автомобилей, я с тоской думала, что никогда уже не услышу этого звука. Мы надеялись на то, что Соне будет хорошо в стране, где нет дискриминации. Это оправдало бы ужасную ломку жизни, которая нам предстояла.
Без вести пропавшие. Часть 5
© Copyright: Ирэна Подольская, 2005
Свидетельство о публикации №205032200302
Свидетельство о публикации №205032200302
Рецензии