Остаться в Лувре

- Я быстро, одна нога здесь, другая там, мне всего-то надо сдать машину обратно в прокат и  забрать нашу из ремонта. Зачем тебе тащится туда со мной, останься лучше и полежи в номере, - уговаривал он ее.
- Ну ладно, - улыбнулась она в ответ, - только можно я пойду к Лувру…погуляю там…тем более, что сегодня вечером мы уже уедем из Парижа…
- Знаю-знаю, детка, будешь тосковать по Парижу… по Лувру и Елисейским полям, ну иди, конечно…только не долго… и, пожалуйста, не ешь много мороженного, - снисходительно ответил он, чмокнул ее в любимую родинку, утонувшую где-то на грани лба и линии волос, и вышел из номера.
 Уже через пять минут после его ухода, она надевала свой любимый темно-синий замшевый костюм, состоящий из слегка расклешенных к низу брюк и пиджака-рубашки, и натягивала сапоги со смешным названием «мустанги», купленные накануне вечером в каком-то маленьком парижском магазинчике. Сунув в карман пиджака деньги  и карточку от номера, она, улыбнувшись, помахала в окно грозно смотрящему на нее Нотр-Даму и вышла из номера. Она спустилась на лифте на первый этаж, и, ответив на приветствие как всегда мило улыбающегося персонала гостиницы,  вышла навстречу солнечному сентябрьскому парижскому утру.
С минуту постояв у входа в гостиницу, вдыхая полной грудью воздух пробуждающегося Парижа, и понаблюдав за семенившими на работу или по делам парижанами, она влилась в людской поток и направилась в сторону Площади Согласия. По дороге она с интересом разглядывала столь полюбившихся ей парижан. Казалось, что эти люди абсолютно счастливы. Они всё время мило улыбались, пропускали друг друга вперед, молодые помогали престарелым, и всё в их движении и жестах говорило о спокойствии и размеренности их жизни. Что-то особенное было в том, с какой любовью они открывали принадлежащие им магазинчики или выставляли столики летних кафе, улыбаясь и кивая друг другу,  произнося их милое мягкое «бонжур». К полудню все эти летние столики будут заняты всё теми же людьми, которые мечтательно будут сидеть с бокалом вина, изучать прессу с чашкой дымящегося эспрессо или каппучино, или заливисто с улыбкой обсуждать что-то важное на своем нежно струящемся языке.
Минув пока еще отдыхающую от шумных туристов Площадь Согласия, она побрела по Елисейским полям, в очередной раз восхищаясь величественно возвышавшейся впереди Триумфальной Аркой, выстроенной по словам экскурсовода в честь побед Наполеона. Она двигалась в сторону Арки и точно знала, что за ней ее ждал так полюбившейся ей таинственно-манящий Лувр, разбитый к западу от него сад в виде парка Каруссель, плавно перетекающий в неповторимый в своих красках сад Тюильи.
Уже через пару минут она прошла сквозь Арку и залюбовалась блестящими и переливающимися в золотых лучах осеннего солнца фонтанами и знаменитой Луврской стеклянной пирамидой. Она остановилась и мысленно пожелала Лувру «доброе утро».
Постепенно площадь перед зданием Лувра наполнялась изумленными туристами, к которым себя она уже не причисляла. Ведь она провела целую неделю в Париже, и каждый день приходила сюда. Вот сейчас она сделает двадцать пять шагов вправо, и там будет стоять продавец жаренных каштанов. Раз, два, три, четыре, пять…двадцать пять, и вот он, улыбаясь, говорит ей «бонжур мадмуазель» и протягивает завернутые треугольником в газету каштаны. Она тоже улыбается в ответ, берет каштаны, протягивает ему 2 франка и говорит «мерси».  Теперь еще примерно такое же количество шагов влево, и там будет стоять продавец мороженного, и  она возьмет два шарика шоколадного в вафельной трубочке. Так и есть. Получив свои два шарика мороженного, она побрела к стеклянной пирамиде, по эскалатору которой туристы попадали в залы Лувра. Но сегодня она решила не идти внутрь, а в последний раз погулять по окрестностям Лувра.
Она шла вперед, мысленно фотографируя в память всю величественность и красоту самого дворца, раскинувшейся перед ним площади с фонтанами, зеленеющие вокруг сады и … парижан – неотъемлемую часть этого завораживающего и притягивающего, как магнит, места. Ведь здесь, в Лувре, так много молодых парижан – художников, музыкантов, актеров! И вот сейчас она шла мимо застывшего, словно и впрямь неживого, египетского фараона. Конечно, это был вовсе не фараон, а один из тех уличных актеров, которые зарабатывают тем, что, переодевшись в какого-нибудь персонажа, застывают посреди улицы и могут часами стоять вот так, не двигаясь, ожидая пока кто-нибудь из прохожих туристов бросит монетку в стоящую рядом с ними шляпу или иную емкость для денег. Получив такую монетку, они исполняют какую-нибудь фигуру и вновь застывают в ожидании следующего сердобольного или слишком любопытного прохожего. Фараон был настолько колоритным, что она остановилась и стала с любопытством разглядывать его. Он даже не повел глазом, и продолжал стоять, как вкопанный. Не моргай он, и, правда, можно было подумать, что это всего лишь статуя. Она порылась в кармане, достала 1 франк, бросила его в стоящую перед фараоном шляпу, и тут же отпрянула от неожиданности. Фараон стал медленно наклоняться вперед. Он наклонился так низко, что, казалось, достал лбом до земли. Затем также медленно он вернулся в прежнее положение и вновь застыл. Она тоже застыла на минуту, широко раскрыв глаза на фараона. Он не двигался. Вдруг она почувствовала, как что-то липкое и холодное коснулось большого пальца ее левой руки. Это было мороженное, оно стало таять. Она облизала мороженное по краям, вытерла руку салфеткой, и побрела в сторону сада Каруссель.
Солнышко стало слегка припекать, и ей захотелось посидеть на одной из увиденных ею впереди лавочек, подставив лицо его теплым ласковым осенним лучам. Ее ноги сами завернули в подуманном направлении, и когда она почти достигла одной из свободных лавочек, она вдруг услышала чье-то отдаленное то ли бурчание, то ли пение. Она обернулась в сторону доносящихся звуков и увидела высокого молодого парижанина – художника, размашисто водящего своей кистью по стоящему перед ним на мольберте полотну и весело напевающего себе что-то под нос. Он будто, почувствовав ее взгляд, тоже обернулся и, улыбнувшись, как и все парижане, сказал свое прелестное «бонжур мадмуазель», а потом что-то еще, но она только пожала в ответ плечами, так как не знала французского.
- Я не знаю французского языка, - ответила она ему, - я могу только по-английски.
- Я говорю,  мадмуазель сегодня замечательно выглядит, - сказал он вдруг на английском языке.
- Спасибо большое, - смутившись, тихо ответила она и подошла ближе, - а вы…вы – художник?–  продолжала она,  пытаясь разглядеть еще недорисованную им картину.
- Да, я учусь в школе при Лувре… Живопись – это моя жизнь, - оживленно повествовал он, - А вы живете здесь неподалеку? Ведь вы приходите сюда каждый день, - неожиданно для нее сказал он. Она не сразу нашлась, что ответить.
- Нет…я…я просто очень люблю это место…Лувр…я уже уезжаю сегодня вечером…хотя порой мне хочется остаться в Лувре…здесь очень красиво… - слова сыпались сами.
- И я люблю Лувр,  я  часто прихожу сюда рисовать его окрестности, - улыбнулся он в ответ, поправляя завязанные в хвост  белые, словно тополиный пух, вьющиеся волосы.
- Вы не против, если я посмотрю? – спросила она молодого художника.
- Ну что вы! Конечно, нет! Смотрите на здоровье, хотя я,  конечно, не то, чтоб уж очень талантлив… - замялся он.
Но она уже с интересом разглядывала стоящее перед ней полотно. Картина писалась в стиле импрессионизма. Это было ее любимое направление в живописи. Она невольно улыбнулась тому, что и на картине молодого художника величественный Лувр купался в лучах золотого солнца, площадь перед ним была заполнена туристами, музыкантами, художниками и актерами. Неожиданно ее внимание на картине привлек актер-фараон. Она только было хотела воскликнуть, что видела этого актера и даже знает, какие движения он выполняет, получив монетку, как вдруг она увидела на картине стоящую рядом с актером темноволосую девушку в темно синем костюме с мороженным в руках.
- Это же я! – засмеявшись, воскликнула она, повернувшись к разглядывающему ее парижанину.
- Я знаю, - заулыбался он тоже в ответ, - Я же рисую эту картину, вы  не забыли?
- Да нет же! Вы не понимаете! – снова засмеялась она, - Выходит сбылась моя мечта…моя мечта…остаться в Лувре! Я же осталась в Лувре на вашей картине!
- Ааа… Вы об этом?! – он почесал затылок, - Это верно… Ой! Вы же только что придумали название…название для моей картины! Да! Так и назову: «Остаться в Лувре»! Спасибо Вам, мадмуазель …эээ…
- Мила…зовите меня Мила, - она протянула ему руку.
- Маню, а меня зовут Маню, - он тоже протянул свою руку и слегка пожал ее руку, - Мила, - его голубые глаза озорно смотрели на нее, - Как на счет того, чтобы остаться в Лувре? Ну…эээ…хотя бы на моей картине!?
- Я согласна, Маню, остаться в Лувре! – засмеялась она, - Тем более на вашей картине!