Двойная ошибка

/ Алекс Чернова /
Двойная ошибка

АНДРЕЮ ЗАБЕЛИНУ



Мне никогда не хотелось писать о любви- именно такой, как о ней пишут. Слишком часто- женщины. Да иногда и не только они- и мужчины. А я не хотела. И не могла. Именно так.
Но однажды, провозгласив очередной и теперь постоянный свой тост:: «За отсутствие взаимной любви!»- я подумала и сказала, что напишу такую историю. Не о себе. Но- свою.
автоцитата.
январь 2003 г.

Странно желание любить, чтобы любимое было далеко. И чем больше нас к любимым влечет, тем сильней бессилие гложет душу.
Овидий

ПРОЛОГ, КОТОРОМУ ПОЛАГАЛАСЬ БЫ СТАТЬ ЭПИЛОГОМ.

Старые деревья. И тишина. За оградами, на газонах, цветы. Здесь, когда-то, на узкой дорожке, они пили пиво. Здесь Марина бродила, туда -и-сюда, не решаясь нажать кнопку «ок», позвонить Андрею.
Теперь- здесь- суета. Асфальт. Полное отсутствие зелени. Шум. И много народа. Очередной разрекламированный филиал- магазин бытовой техники «Эльдорадо».
Прохожу немного вперед. Странные овальные окна, золотисто мерцая, привлекают внимание.
Не думая, не колеблясь- шагну- ка я к двери. И.
Нажимаю на ручку.
Да, это кафе. Теперь- это кафе. И даже более того, кофейня.
По излюбленной привычке, выбираю столик в углу, в полумраке. Именно- здесь.
Несколько лет назад- здесь- химчистка, где работал Андрей. Каких-то полгода. День его увольнения стал, в некотором смысле, последним и для меня.
Назавтра Он уехал. К другу. Или это к другу переехала я? Хм… Не помню. Неправдоподобно?
Мне приносят кофе с текилой. Я пытаюсь представить себе, какой Он – теперь. Битых полчаса об этом думаю.
А вечером Марина Его увидит. Случайно. В центральном парке этого провинциального городка, города детства.
Он- с женой. Он выглядит плохо: гораздо хуже, чем можно себе представить. Жена- все та, что когда-то уже была у него. Дерзкая маленькая женщина; слишком моложавая; цветет и пахнет.
Ее они не заметят. Это- легко. Радостно. ведь только ненависть отца, до сих пор, не дает ей покоя. Из могилы. Или с того света.
Билет на завтрашний рейс Марина купит спустя минут сорок.
Домой.
Оренбург-Москва-Андорра.













1.
АНДРЕЙ.

Слушая короткие вечерние новости, хмурится. Рассеянно ковыряет вилкой в тарелке.
На незатейливых крытых террасах с вывесками «Рюмочная», притулившихся у ресторанчиков самого низкого ранга.
В пивных подвальчиках.
В забегаловках у автобусных остановок, где предложат вино в бутылках с подделанными этикетками или просто обернутых в бум агу, типа фольги.
В буфетах вокзалов, библиотек, магазинов.
В этой атмосфере жена еще оживляется.
А ведь дома – бар. По мнению знакомых, лучших дегустаторов старой Европы, весьма неплох наш домашний бар.
Но Ей так нравится погружаться в атмосферу кафе!
Непритязательный  маленький зальчик, сумрачный  или с неярким светом. Стол- из гладкого дерева или с матовой поверхностью, без скатерти.
Ни намека на вульгарность. Обслуга- предупредительна, но незаметна.
А всего великолепнее- настоящий, умело приготовленный кофе.
Но это Ее идеал, или почти идеал, Кафе.
На самом деле мы постоянно бываем более чем в полусотне мет. И не счесть кабачков, ресторанов, притончиков, что, единожды посещенные нами, не оставили по себе и беглого следа в памяти.
Вчера мы могли бы отметить пять лет нашей совместной жизни. Но вчера Она еще не вернулась из любимой Андорры.
Пять лет с того момента, как я пришел к Ней. В одном кармане -шестнадцать копеек, электробритва- в другом.
Теперь у меня есть высшее образование, хорошая работа, банковский счет. Дочки Кристина и Настя, от прошлого брака, учатся в частной гимназии.
Но только однажды за эти годы, да и вообще в жизни, я был спокоен и счастлив.
В разгар зимы. В сибирской тайге.
Могучие деревья. Снега.
Мы на охотничьем зимовье. В печи- огонь.
Раскрасневшись, звонко смеясь, жена вбегает в избушку, сбрасывает шарф, стряхивает снег, спускает с плеч шубу.
У нее мокрые волосы- Она так не любит шапок!- и мокрые щеки.
Она кидает в угол сапожки. Хохочет, когда я пытаюсь Ее обнять. Ловко уворачивается,  подбегает к огню- греть озябшие руки и ноги.
Мы одни, но скоро придут наши друзья- молодожены Вика и Костя, бывшие сокурсники жены по Литературному институту.
Костя родился в соседней- пара часов ходу- деревне. За поленницей у него, я знаю, припрятаны две полуторалитровые бутылки доброго русского зелья.
С минуты на минуту Он вернется, принесет самосад и чего-нибудь на закуску.
Тому четыре года.
А сейчас за окном- тоже- все снег, снег.
Ну конечно, не такой, как когда-то в Сибири. И не комнатушка в прокопченной избушке-зимовье с задорно пожирающей дрова печкой- эксклюзивная кухня-студия в элитарной столичной квартире, оснащенной самой современной бытовой техникой.
А все же…




2
МАРИНА.

Нас познакомил общий друг, Павел. Впрочем, тогда он еще был моим мужем.
Я не любила Павла. На самом деле меня тянула к нему его беззащитная наивная детскость. Я начинала скучать, когда не видела его слишком долго. Но жила я с ним потому, что не хотела жить «дома». В квартире родителей. В то же время, и с ним не могла я прожить. И нескольких дней.
Я доводила нас обоих до бешенства. Тем, что внезапно, неоправданно- но это только для него, Павла, неоправданно и внезапно- срывалась с места- кидала какие-то вещи и документы в рюкзак. Убегала! И… Ищи- свищи меня по всем направлениям!
Поезда, самолеты, автобусы и машины! И автостоп.
Все годилось, все- лишь бы удрать, уехать. Не от него, не от  себя. И все же…
В той жизни каждый наш день, вечер, ночь- абсолютные копии-слепки со всех предыдущих. Про каждую секунду можно было сказать: «Так будет всегда! Бесконечно!»
Мы должны были жить, состариться и умереть в одной и той же квартире. Не прочтя ни одной книги. Не увидев новых стран и людей.
Неумолчно- гудение телевизора. Утром- кружка кофе. Вечером- полторашка пива.

3.
В то последнее воскресенье июля Она прокляла все на свете.
- Марина, куда ты? Воскресенье, Марина!
В тот год Она работала телекорреспондентом.
И Павел, конечно, знал, что журналистика предполагает ненормированный рабочий день. Но ни одно абстрактное понятие не уживалось у него в голове более двух секунд.
Да и на что жить?- Зависеть во всем от денег его отца?
Молча, Она расчесывала перед зеркалом волосы. Гораздо дольше обычного. Казалось, в ту минуту эти неторопливые движения рук приобрели для Нее особые значения- успокоения.
- Ты уходишь! Ты опять уходишь! – кричал Пашка.- Останься!
Бесполезно ему объяснять, что сегодня интервью и запись программы.
Впрочем, опохмелится- и это пройдет.
Выйдя из квартиры под оглушительный поток мата, я знала, что сегодня сюда не вернусь.
Не знаю насчет «когда-нибудь», но уж сегодня- «нет!» - точно!

4.
ВМЕСТО ПИСЬМА.
Здравствуй, Андрей. Не хочу прикрываться пустыми и пышными фразами.
Вместо этого я хочу рассказать тебе историю.
Жил-был английский джентльмен. Он очень любил путешествовать. И однажды, из дальних странствий, Он привез тигренка. Тигренок, еще совсем маленький, стал жить у этого джентльмена в доме ( англичанин жил один ). Постепенно тигренок рос, превратился в молодого крупного хищника; и между тем, оставался совершенно ручным. Они- англичанин и тигр- были практически неразлучны- вместе гуляли, ели; тигр спал рядом с кроватью хозяина; ласкался к нему как обычная домашняя кошка. И англичанин, в свою очередь, охотно баловал и ласкал его ( не путать обычные проявления нежности с зоофилией! )
Но, между тем, джентльмен постоянно держал – в том числе и в кровати- рядом с собой заряженные пистолеты.

Понимаешь, что я хочу этим сказать?
Отношения такого типа всегда могут и обещают быть, во всех вариантах, исключительно стимулирующими и восхитительными.

В тебе нет ( по крайней мере, явно ) ни капли того, что является одной из основных характерных черт Павла- в тебе нет ни капли инфантильности.

Остальное предпочту не договаривать; то, что тебя заинтересует, сможешь, если захочешь, уточнить у меня лично.
В любом случае, я положительно посмотрю на всевозможные варианты развития наших с тобой отношений ( если это будет возможным ) в каких бы то ни было формах; а в каких- время расставит все по своим местам ( банальность, но иногда верно ).

Послушай, вот еще что.
Если ты- хотя бы в какой-то мере согласен с тем, о чем я пишу здесь- мне будет очень приятно, если ты меня пригласишь ( или я тебя приглашу )- посидим часок в какой-нибудь кафешке; ну скажем, за бутылкой вина; думаю, нам будет, что обсудить.
Если же нет- сделаем вид, что ничего не было, о^кей? Не было никаких признаний или псевдопризнаний; тогда  будем считать это письмо банальным и бессмысленным стилистическим упражнением.

5.
Отец умер. Но его ненависть и поныне не дает Ей покоя. Из могилы. Или- с того света.
В ночь после похорон Она не спала.
Она стояла возле окна. Ходила по комнате. Пила воду из чайника.
«Сильна, как смерть,»- говорят, когда хотят подчеркнуть величие и неизбежность чего-то.
Так было.
С каждым часом. С каждой секундой. Отец становился реальней.
Капала вода из крана.
Она сидела на диване.
И. Сжималась. Не слыша льющейся из крана воды, Она ощущала другое.
Она хотела- нет, спрятаться НЕВОЗМОЖНО!- исчезнуть. Не слышать. Этого голоса. Грубой ругани. Оскорблений.
Не чувствовать. Рук, сжавших лицо. Сжавших горло. Не чувствовать. Пинка под зад. И то, как по лестнице летела Она? расшибая голову об стену в конце пролета.
Хилое тело умерло. Но дух сильнее тела. Как и при жизни, верный себе, Он принес ей пустоту, отчаянье, жалкие мысли.
Еще до рассвета Она поняла: взгляд, полный отвращения и презрения, его взгляд, - теперь Она будет видеть всегда, днем и ночью. Его голос всегда будет звучать в ней, перебивая другие фразы и голоса. Пустота никогда не исчезнет, не растворится и боль. Воспоминания о нем и его отношении к Ней будут преследовать Ее до конца жизни; терзать и мучить.
На следующий день Она пыталась вскрыть себе вены.
Андрей нашел ее в ванной, полной горячей воды.
Марина только начала терять кровь.
Ее удалось спасти.
С тех пор Марина говорила мало.
Все лето Она провела на балконе, в старом плетеном кресле. Ей хотелось греться на солнце как бедное больное животное.
Ничего больше.
В эти дни остановилась мысль. Замерли чувства. С августа отец, и память о нем, исчезли до самой зимы.

6.
МАРИНА,
Холодно. Холодно.
В это декабрьское раннее утро- внушать себе, как жара обволакивает мое тело… представлять себе золотисто-белые пляжи- я устала.
К обогревателю приближаю ладони- жестом, выражающим отчаянье неисцелимо скупого, что расстается с добром. С добром в кавычках.
Для меня же сейчас «добро»- это тепло. И глотки кофе.
Но вылезать из-под одеяла?!. Необходимо!- Нужно домой!
Локтем под ребро толкаю Ярослава:
- Вставай! Ну вставай же!
Утром я почему-то не расположена к нежностям.
Но Ярослава, своего любовника, я знаю слишком хорошо и давно. Он- слишком хорошо и давно знает меня.
Наши короткие прикосновенья дежурны, наши редкие поцелуи незначащи.
Еду в метро. Переполнены электрички, а казалось, всего лишь ( или- уже? ) часов семь.
Семь утра.
В подъезде еще холоднее. Пальцы в перчатках совсем замерзли.
Ключ- в замочную скважину. Не повернешь.
Андрей уже вернулся с ночной смены. Открывает. Не спросил ничего: где я была? откуда? Вот и славно. Только я не рада: мне все равно. Мне никак.
Также молча прохожу мимо. В пальто, в сапогах сажусь на диван. В углу замечаю ранец Кристины, старшей дочки Андрея.
Безразлично. Пусть хоть десять дочерей.
В моей пустой голове нипочем не свяжется- не уложится слово, всего лишь словечко одно.
Годы назад сибирская девчонка Дягилева пела об этом.
Продан. Продано. Продана.
Это слово билось, кричало, на меня и во мне, во всех тонах, на все лады, пока я смотрела как ходит Андрей. Их комнаты в кухню. И обратно. Из комнаты в кухню.
Да, я купила его. Человека, о котором никто и никогда не заботился.
Дорогими подарками задарила.
Накупила вещей, турпутевок.
В любой момент он мог рассчитывать на меня. На поддержку.
«Есть кому выговориться…»- как он это ценил!
Однажды я приехала, бросив все, из Москвы. Только к нему.
Началось все с банального желания общаться и видеть… потом- обладать.
Ноябрьским вечером, на одном из столов университетской кафедры философии, Он стал моим любовником.
Я ушла от мужа. Мы стали жить вместе.
Но- вновь- неприкаянно- не знаю: зачем?
Отец умер. Но его ненависть и поныне не дает мне покоя. Из могилы. Или с того света.
Застылость, оцепенение постепенно поселились в нашей съемной квартире, где уюта создать так никто и не смог.
Мы даже сходили в ЗАГС. Проштамповались. После этого остроты Андрея стали казаться мне плоскими, ветреность- возмутительной.
Этот период совпал со смертью отца, с полосой мучительных галлюцинаций, и затем- апатии.
Впрочем, в эти полгода Он ухаживал за мной с заботой и нежностью, граничащей почти с материнской. В каждом жесте – тогда- выражалось признание.
По вечерам Он приходил- от любовниц. А мне не нужно было ничего объяснять. Я не тревожилась, не грустила. Мне было никак… Разве лишь любопытно немного: что дальше?
Но «дальше» исчезло. Нет, оно не растворилось, не поблекло, не отступило. Его просто не было. Как не было и Времени. И горизонт- воображаемая линия – не существовал, не существовал даже в моем представлении: если закрыть глаза…
В те дни я не знала ни часа, ни месяца, и уж тем более, дня недели.
Наверное, это все-таки было лето. Апрель-май, лето. И ранняя осень.
От первых теплых дней до первых морозов. Я сидела на балконе в старом плетеном кресле. Мне хотелось греться на солнце как бедное больное животное.
Ничего больше.
То же теперь.
Тишина комнат, или музыка, разделяют их. Они будто существа из плоти и крови, им подобные.
Ужины-завтраки проходят в молчании. Отчетливо слышны все звуки из соседней квартиры и с улицы. За едой может упасть вилка. Может упасть нож. Но это ничего не изменит.
Правда в первые дни зимы Ей хотелось бросить в Его постель женщину- реально красивую, умелую, стильную. Или купить Ему поезд.
Только вечером пятого декабря Он выпил стакан воды и ушел- шабашить в своей химчистке. Вернулся заполночь, без денег и пьяный.
Поезд дарить расхотелось. Женщину- тоже. И конечно, не потому, что напился, что пропил деньги. Нет… просто все это, что он делал – было как-то ПРИВЫЧНО. А еще – очень скучно.

7.
АНДРЕЙ.

А Время снова стало живым.
Двигалось очень медленно.
Дни- нелепые, как порванная резина- не могли ни огорчить, ни обрадовать.
Очередной ужин. Жена что-то говорит мне. Я слушаю и не слышу.
Постоянно вспоминаю короткую нашу поездку в глухую сибирскую деревушку. Вижу снег, спадающий с меховых манжет, с капюшонов. Запрокинутую Ее голову. Взлохмаченные волосы. Полузакрытые глаза. Губы в ожидании поцелуев.
Мы глуповато-счастливы. Мы улыбаемся.
Не то сейчас.
- Может съездим куда-нибудь? Выпьем? – предлагаю, не в силах больше смотреть как Она мучает несчастную пиццу.
Жена молчит. Но я замечу: Она улыбнулась.
Это означает: через полчаса мы снова застрянем на дороге в какой-нибудь пробке.
Ей тяжело находиться рядом со мной. И чувствовать: невозможно. И молчать, и молчать.
Тогда я включу «Рамштайн». Или «Арию». В лучшие годы Она их любила. Но они не помогут. Она, все равно, будет нервно кусать губы. Руками, в коже перчаток, сжимать руль. Хмуро смотреть на унылую дорогу, вереницы машин, яркие рекламные щиты.
Да куда угодно- лишь бы не на меня.
В эти минуты я готов ее задушить.
Но, как всегда, я вежлив с ней, сдержан. Я просто напьюсь в первом же кабаке, куда мы заглянем.

8.


Потом они заведут кошку и черепаху. Андрей будет исправно ездить на службу, в какую-то фирму по ремонту компьютерных технологий. Марина- писать свои брошюры об однополой любви и читать курсы гендерной философии в двух столичных университетах.
Пройдет еще время. Один год? Два года? Какая-то пара месяцев?
Да не останется ничего. Кроме свидетельства о разводе, брошенного и забытого в ящике шкафа.
Кто-нибудь из них позвонит другому как-то вечером- апрельским, февральским… каким угодно.
А неизменно одно- оно, чувство, что любят
Они говорят, что-то быстро говорят, перебивая друг друга.
Слушают- и- не слышат.
В эти секунды Она смотрит вокруг. И не узнает улицы, комнаты или кафе. Воздух дрожит и кажется живым существом.
В эти секунды Он вспоминает короткую их поездку в глухую сибирскую деревушку.
Теперь Он снова женат, скоро родится ребенок.
Теперь у нее три любовника.
Быть может, эти люди были созданы друг для друга ( ? )