Расстрел

Солнце садилось за облаками на том конце дороги, где начиналась новая республика, и его всё ещё видимый край прощально светил мне в глаза. Надо было уезжать - оставаться здесь было опасно, ведь с наступлением темноты могли возникнуть большие неприятности.
- Поехали, - буркнул в мою сторону доктор Дайсон.
- Но Билл, неужели у нас не найдётся ещё каких-нибудь пяти минут?
- Нет, Джек.
Он был строг, но справедлив, надо отдать ему должное, - как только мы тронулись с места, позади нас, на окраине дороги, прогремел взрыв. Тонтон-макуты не дают покоя никому, даже мёртвому. Мы проехали нужный поворот в спешке. Там, где опасности не было, мы чувствовали себя испугано и рвались вперёд изо всех сил, а там, где один шаг отделял нас от смерти - стояли, как вкопанные. Я не знаю, как объяснить подобное, но именно в то мгновение во мне родилось нелепое желание писать стихи, которых я никогда не писал. Кровь пылала адским пламенем в моих глазах, и наворачивалась слеза, когда предо мной вставал темнокожий мальчик, просящий о помощи. Чем, как я ему помочь? Увезти его я не мог, как и других, даже себя: на каждом шагу возвышались вышки, где двое солдат с автоматами давали очередь по каждому, кто пытался покинуть территорию.
Я не Бог, и не зверь - я человек, лишённый бессмертия. Но я отжил своё, а те дети, которых гексагеновые бомбы разрывали на мелкие куски, оставляя после человека мокрые пятна крови?
Пока я думал, как поступить, минуло несколько часов, и Дайсон уже засыпал за рулём нашего старого Форда.
- Билл, может, я поведу?
Он охотно кивнул. Напряжённые сутки без сна, когда каждую минуту ждёшь, что тебя могут убить, очень выматывают человека. Уже не хочется есть, пить, избегать опасности и молиться - становится всё равно, и сон побеждает. Дайсон уступил мне своё место, закимаря на заднем сидении.
Мысли, не дают покоя моему сердцу, наполняют нас состраданием. Тогда, в тот момент  рождается вера, непоколебимая и безупречная. Мы пытались вырваться из западни, в которую сами же угодили.
У меня началась чахотка, -  моё здоровье было подорвано войной: не хватало лекарств, а больницы и лечебницы были закрыты. Остановив машину на пустынной дороге, и достав из кармана синих джинсов носовой платок, я начал вытирать с себя кровь и разбудил Дайсона.
- Джек, что с тобой? У тебя опять…, - он не договорил. Взгляд его был такой, что казалось, он был напуган не меньше моего, но я не сразу это заметил.
- Джек, чего мы стоим? - Билл нервно смотрел то на меня, то на дорогу, не зная, что делать.
- У нас кончился бензин, - с трудом выдавил из себя я.
- Чёрт! - в его карих глазах вспыхнул огонь. Он боялся за нас, за свою жизнь.
Тогда я не знал, что послужило причиной его слёз, никогда ещё я не видел, как он плакал. Плакал!
Они как всегда подъехали на броневике. Их кровавый лидер был смугл и носил солнцезащитные очки.
Я много познал в своей жизни, встречал совершенно разных людей, но никогда не думал, что может послужить причиной для бесчеловечности. Как одни могут убивать других, взрывать детей, мирных граждан. Война вносит свои коррективы в жизнь, делая её черствее и бессмысленнее. Но платятся за это невинные, и цена ошибок - грошовая цена, за которую дают лишь ордена и медали.
- Побежали, Джек! Мы сможем! - он с последней надеждой глядел мне в глаза.
"Сможем" - эти слова много стоят, когда их произносят в тяжёлые минуты и с такой живой надеждой.
- Да, Билл, беги! Я не могу, - откашлялся я, и кровь окрасила мою руку.
- Держись, Джек! Я верю в нас. Верю.
Он спешно открыл дверь, и, как стрекоза, вылетел из салона, но, сделав несколько шагов, обернулся. Билл прощался со мной. Может, мы больше не встретимся. Со мной случился обморок. Не помню, сколько я провалялся на мягком сидении автомобиля, но тонтон-макутов уже не было, как не было и Билла. Я нашёл его тело на дороге: всё окровавленное, страдальческое лицо настоящего человека. Глаза были открыты, а уголки губ, казалось, шевелились. Мне слышалось, что он зовёт меня по имени: "Джек! Джек! Помоги же мне!"
Это была моя галлюцинация - вторые сутки я и крошки в рот не брал. Упав без сил на четвереньки, я как дикое глупое животное стал жевать зелёную сочную траву.
 Я не виню жизнь, за те казусы и за ту жестокость, которая она мне преподнесла, но я виню людей, глупых и беспощадных, забывших и опятнавших слово "люди".