Ампутация души

АМПУТАЦИЯ ДУШИ
роман


Знаю дела твои: ни холоден и не горяч;
О, если б ты был холоден или горяч!
Но поелику ты тепл, то изблюю тебя из уст Моих.
Ибо ты говоришь: я богат и ни в чем не имею нужды;
А не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп и наг.
Откровение Иоанна Богослова.

Дьявол с Богом борются, и поле боя – сердца людей.
Ф.М. Достоевский.

Мы с душою нонче врозь: пережиток, вопчем.
Оторви ее да брось – ножками потопчем.
А. Башлачев.



От автора:
Примерно через месяц после того, как я опубликовал этот роман в интернете, мне пришло письмо следующего содержания:
"Каким-то невероятным образом Вы угадали суть. Но все ораздо сложнее, чем в Вашем романе. Вряд ли кто-то воспримет всерьез все, что Вы говорите о целенаправленной ампутации души. А потому нам эта книга не опасна. Живите себе спокойно, но только не пытайтесь узнать, как обстоят дела на самом деле.
Аббат".
Хотелось бы верить, что это письмо – всего лишь шутка, но…


ПРОЛОГ
 Странный какой-то выдался вечер. Луна, этот главный атрибут ночи, уже явственно проступила на сумрачном небе, а солнце, хоть и скрылось полностью за горизонтом, но запад продолжал багроветь нехорошим, кровавым светом.
При подобном освещении все предметы кругом приобрели некую зловещую окраску. Даже церковь, что ещё несколько минут назад маячила в глазах ярко белым пятном, - и та вдруг стала багроветь.
Но вот сумерки сменились темнотой, которую нарушал лишь мёртвенный свет полной луны.
Санька, по кличке "Мокрый", которая ему очень не нравилась, так как с некоторых пор он не считал себя обыкновенным мокрушником, загнал свою довольно потрёпанную "Ауди" в полуразрушенный ангар, где раньше стояла колхозная техника, а теперь орудовали местные мужички, постепенно разбирая сооружение на кирпичи. Заглушив мотор и выключив свет, Мокрый сидел в тёмном салоне машины и наблюдал за поселком, погрузившимся в ночь.
"Н-да, рановато у нас в сельской местности спать ложатся, - думал он, заметив лишь пять или шесть светящихся окон. - Ну и молодцы, робяты, дрыхните себе спокойно воронками кверху. Нам оно только на руку".
Мокрый вылез из салона, открыл багажник и вынул оттуда канистру с бензином.
Осмотревшись по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, он направился к малюсенькой бревёнчатой избёнке, что стояла прямо напротив церкви.
"Не дай бог скрипучая", - думал Мокрый, осторожно открывая калитку, но петли оказались смазанными, и он бесшумно вошёл в огород. Взойдя на невысокое крыльцо, он убедился, что замка на двери нет. "Значится клиент на месте", - решил Мокрый и отвернул пробку канистры. Обильно полив бензином дверь, он спустился с крыльца, и так, плеская из канистры, обошёл всю избушку кругом.
"Наконец-то, - всё это время думал Мокрый, - наконец-то, Учитель поручил мне помочь совершить Переход настоящему человеку, а то всё фирмачи, воротилы и прочая сволочь. А этот поп, говорят, чуть ли не святой... Ну да, вообще-то, в такой халупе всю жизнь прожить только святой и может".
Мокрый ещё раз окинул избушку взглядом. Затем извлёк из кармана специально заготовленную по этому поводу зипповскую зажигалку. Наигранно чиркнув колесиком о штанину, он держал её некоторое время зажженной, бормоча при этом под нос: "Да простятся тебе все грехи, да пребудет душа твоя не небесах! Сверши же свой Переход! Аминь!"
Затем Мокрый резко кинул зажигалку к стене избушки. Бензин вспыхнул, и, уже через несколько минут, весь домик был объят пламенем. Однако Мокрый не спешил к машине – была у него страсть полюбоваться творением рук своих. Теперь, схоронившись за выступом церковного крыльца, он наблюдал, как из соседних домов повалил народ. Вскоре чуть ли не половина посёлка собралась поглазеть на пожар.
"Чёрт! Откуда только повылезали?! - удивился собравшейся толпе Мокрый. - Кранты мне - посекут еще". Однако все были поглощены зрелищем пожара. Потушить домик никто не пытался - и так было ясно, что его уже не спасти. Лишь несколько парней, кто как мог, старались предотвратить дальнейшее распространение пожара.
- Митька, мать твою, да куда ж ты льёшь?! Не сюда ж надо-то! - орал на парней какой-то мужик.
- Да не так же надо! Делаете всё через задницу! - вторил ему другой.
- Господе, да шож это такое деется! - крестясь, причитали вездесущие бабки. - Сгорел батюшка-то, совсем сгорел!
- Говорила ж ведь я - сидеть с ним надо. Ведь плох он был, совсем плох. Так и знала - заронит из печки, сгорит.
- Чё ж не сидела-то? Сидела бы.
- А ведь Авдотья сказывала давеча, мол, батюшка говорил как-то, что не живым, не мёртвым в церковь-то не воротиться. Так оно и есть. Сгорел. И отпевать, поди, нечего будет.
- Господи! И куда ж это мир катится?
- К черту и катиться!
- Тьфу ты, прости Господи.
- Да где ж пожарники-то? А вызывали?
- Да едут щас!
В этот момент до Мокрого донесся едва различимый скрип. Выглянув из-за крыльца, он заметил, что из ворот церкви, стараясь как можно меньше шуметь, вышла группа каких-то странных людей. В отблесках пламени было заметно, что на всех наскоро накинутая верхняя одежда, из-под которой виднелись какие-то странные балахоны.
- ... знамение? - услышал Мокрый обрывок вопроса, который задавал один из спутников другому, самому высокому.
- Н-да, - нехотя согласился тот. Казалось, что он хочет добавить: думай так, но я-то, пожалуй, догадываюсь об истинной причине пожара.
В этот момент огромный огненный столб вырвался и на мгновение завис над объятым пламенем домиком.
- Это... Он? - с любопытством, и в тоже время с испугом спросил спутник длинного, заворожено глядя на этот столб.
- Не-ет, - как бы догадываясь о чем-то, протянул длинный и бегло перекрестился. Причём не как обычно, а левой рукой, снизу вверх и слева направо. Его спутник, заметив это, повторил те же движения. Затем эти странные люди поспешили смешаться с толпой.
Пожар тем временем бушевал вовсю. Налетевший порыв ветра подхватил огонь, и тот перекинулся на забор огорода, затем лизнул деревянную ограду, которая вела к церковному крыльцу и словно живой пробежался по ней.
В этот же момент, очевидно под воздействием восходящих потоков тёплого воздуха, на колокольне зазвонил колокол. Такое и раньше случалось в особо ветреную погоду, но сейчас, когда погода стояла довольно тихая, звучание колокола казалось чем-то сверхъестественным.
- Да кто же это так бухает-то? – возмущались в толпе. – Прям набат какой. Так по башке и бьет.
- Чего трезвонить-то – чай телефон теперь есть.
- Да это Скипидарыч, наверное, опять нажрался. Вот сдуру и звонит, - предположили в толпе.
Все разом глянули на колокольню, которую в свете пожара было видно как днём, но там никого не было.
Отвлечённые этим загадочным звоном, только сейчас люди бросились тушить загоревшуюся ограду. Огонь уже успел лизнуть каменную стену и свод церковного крыльца.
- Да где ж отец Пафнутий-то? – кричали из толпы.
- Где-где – в городе. В кабаке, чай поди.
- На ворота лейте, на ворота! – доносились советы. - А то щас и церковь займётся!
Но этого не понадобилось, так как ограда была уже затушена. В этот момент раздался рёв сирены. Толпа расступилась, пропуская пожарную машину.
 На следующее утро по посёлку поползли невероятные слухи. Впрочем, на то они и слухи, чтобы быть невероятными.
"Вознёсся батюшка-то, ей богу, вознёсся. Видали столп-от? - Вот в ём и вознёсся. Теперча непременно светопреставление будет", - так объясняли падкие до сенсаций бабки тот факт, что среди пепелища не было найдено никаких останков священника, домик которого сгорел прошлой ночью. Правда, вскоре было обнаружено несколько хрупких костей, но черепа так и не нашли. И ещё одно известие обсуждалось в посёлке.
С незапамятных времён на внутренней стене церковного крыльца красовался железный щит. В верхней части этого щита было намалёвано изображение по грудь то ли самого Бога, то ли какого-то ангела - разобрать не представлялось возможности, так как краска давно потрескалась и частью облетела. А под этим изображением были выписаны большими буквами десять библейских заповедей, чтобы каждый, прежде чем войти в храм, мог прочесть эти заповеди и проверить себя на предмет их соблюдения.
Так вот, язык пожара, которому удалось по ограде добраться до церковного крыльца, аккуратно слизал часть надписи.
"... СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА", "... УБИЙ", "... КРАДИ", "... ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙ", - значилось теперь на щите…
Часть первая
Глава I
ПРИШЕЛЕЦ ИЗ ПРОШЛОГО
 Массивная дверь тюремной проходной со скрежетом, словно недовольно ворча, захлопнулась за спиной условно досрочно освобождённого. Николай Деснин – было его имя.
Шесть лет назад своей добровольной явкой, чистосердечным признанием и содействием следствию он настолько сумел растрогать суровое сердце прокурора, что тот скостил ему срок аж на три года. Тем более что убил Деснин не абы кого, а известного наркодилера, который попортил много крови правоохранительным органам, и к которому они никак не могли подступиться. Тюремные власти также были довольны просто-таки образцовым заключённым, в свободное время читавшим Евангелие и заявлявшим, что не просто сидит, а исполняет епитимью. Так и получилось, что вместо положенных десяти за предумышленное убийство, Деснин отсидел всего шесть.
И вот теперь все кончилось. Бывший зэк набрал полной грудью вольный воздух, усмехнулся, сам не зная чему, закинул через плечо котомку с нехитрой поклажей и направился в близлежащий поселок с довольно выразительным названием Воротилово, откуда, если повезет с автобусом, можно было добраться до Москвы.
На душе Деснина было легко и привольно, лишь одно омрачало хорошее настроение – перед самым выходом перебежала ему дорогу здоровенная черная кошка.
Солнце палило нещадно, и Деснин распахнул рубашку. Справа на груди его красовалась вытатуированная церковь с двумя куполами. Это обозначало, что за ним была уже вторая ходка.
"Воля, воля, мать твою! - думал Деснин, глядя по сторонам. - Иди куда хочешь, делай что хочешь. Э-эх!"
Раскидистая кудрявая берёза величаво стояла посреди поля. Рядом не было других деревьев, и ничто не мешало ей свободно расти. "Воля!" - думал, глядя на неё Деснин. Звонкий ручей, бегущий по руслу, проложенному им же самим, чёрт знает сколько лет назад. "Воля!" - думал, глядя на ручей Деснин. Ветер, гонящий по синеве неба облака туда, куда ему вздумается. - "Тоже воля, - думал Деснин, - Воля, ё-моё!!!"
И тут он поймал себя на мысли, что ровно семь лет назад всё это уже было. Семь лет назад он также радовался вновь обретённой воле, но тогда... тогда, после первой своей ходки, он точно знал, что нормальная жизнь ему теперь заказана. Тогда он точно знал, что ничего ему теперь не остается, кроме как катиться все дальше и дальше, до следующей ходки, а потом до следующей, ну и так далее. Тогда у него даже и в мыслях не было попытаться начать всё заново. Это было тогда.
Но теперь... теперь всё было иначе. Теперь он точно знал, что со старым покончено. Впереди была новая жизнь, и уж её-то он проживёт так, как надо. Как научил его один человек. Единственный человек, которому он поверил, человек, который внушил ему надежду, перевернул всю его жизнь, человек, который...
Деснин достал из-за пазухи небольшой крестик. С минуту подержал его на ладони, затем сжал кулак.
"Ну и куда теперь?" - при этой мысли всё веселье, связанное с вновь обретённой волей, куда-то улетучилось. Что поделаешь - жизнь есть жизнь, и она хороша лишь тогда, когда думаешь о ней отвлечённо. Но, стоит столкнуться с ней лицом к лицу, и она пообломает самого отъявленного оптимиста.
"Может к Юльке рвануть? - думал Деснин, - Писала, что ждёт. Врёт, скорее всего, ну да ладно - больше ведь некуда. А может... Да нет. Надо отойти денька два, освоиться. А потом уж к нему".
 Автобус, как это водится, в дороге поломался и на поезд Деснин уже не поспевал, но это его мало волновало, так как ему предоставлялась возможность побродить по Москве. Перед самой отсидкой Деснину довелось жить некоторое время в столице. Уже тогда она начинала меняться - повсюду, словно грибы, появлялись палатки, новые магазинчики, стадионы по выходным превращались в огромные барахолки. Уже тогда наступали времена всеобщего торгашества, когда мерой всех вещей служит рубль. Однако с тех пор прошло шесть лет, и за эти шесть лет Москва изменилась до неузнаваемости. От блеска витрин рябило в глазах, количеству магазинов, разного рода лавочек, торговых точек, минирынков, казалось, не было предела. Плюс еще офисы, конторы, салоны, банки, зубные кабинеты, аптеки, юридические консультации, рекламные щиты, казино, обменные пункты и т.д. и т.п. Деснин словно попал в иной мир и, ошарашенный и угнетенный этой пестротой и блеском, этой суетой и толкотней бродил по улицам, покусывая мороженое, в надежде отыскать хотя бы одно знакомое место – переулок, здание, хотя бы какой знакомый кабак, но не за что было уцепиться взгляду – всюду была новь, всюду был блеск. А прямо по соседству с этим блеском – нищета. Еще на автовокзале Деснин обратил внимание на нескольких нищих, просящих милостыню. Нищие встречались и в переходах метро. Постепенно от количества безруких и безногих, беженцев и ограбленных разного рода мошенниками у Деснина, так же как и от обилия рекламы начинало рябить в глазах. Он махнул на Ярославский вокзал, взял билет. Однако до отправления поезда времени оставалось еще предостаточно. Побродив по перрону, Деснин направился в привокзальный туалет.
- Минет хочешь? Десятка, - послышался из соседней кабинки голос, совсем еще детский.
- Чего? – машинально переспросил Деснин.
- Баксов, не рублей же, - рассудительно отвечал голос.
Когда Деснин заглянул в кабинку, взору его предстала девчонка лет двенадцати, присевшая на край унитаза с тетрисом в руках. Её вульгарно нарисованное личико с огромными красными губами, подведенными бровями и ядовито-розовыми тенями на веках совсем не вязалось с недоразвитым женским тельцем. Взглянув на Деснина, малолетняя проститутка засунула палец в рот и лукаво подмигнула. Этого Деснин не выдержал. Он ухватил девчонку за руки и потащил из туалета.
- Ну ты, клешни убери! Не лапай – не купил! - верещала та и упиралась. – Я щас Ромика позову!
- Какой Ромик? Ты чего здесь делаешь? Где твоя мамка и вообще…
- Че сразу мамка? У нас не мамка, у нас папка. Вон он, - указывала девчонка на бритого парня с фиксой.
- А он куда смотрит?
- А он за всем вокзалом смотрит. У него таких как я еще с десяток. А еще щипачи, кидалы и менты. Так что шел бы ты, дядя, а то щас позову, все сбегутся.
«Зови!», - уже было готово слететь с языка, но Деснин сдержал порыв. «Я смирился, смирился, смирился!» - прошипел он сквозь зубы и впечатал кулаком в стену, словно поставил точку. Малолетняя проститутка посмотрела на него как на сумасшедшего и выскочила из туалета.
В задумчивости Деснин не заметил, как вышел за пределы вокзала и вновь влился в толпу. Шум, гул. Бурная людская река подхватила его и понесла в своем потоке. И вроде бы люди были повсюду, но он их не чувствовал, не ощущал. Пустыня равнодушия. Хмурые, угрюмые лица без улыбок. Нет, новая Москва положительно не нравилась Деснину. Он чувствовал себя здесь чужим. Но до поезда по-прежнему оставалось более двух часов, и их надо было как-то убить.
В конце концов, Деснин решил съездить на Красную площадь, в надежде, что хоть там все осталось по-прежнему.
На автобусе по старой привычке он проехал зайцем. Лишь сойдя на нужной остановке, заметил, что пассажиры выкидывают кто в урну, а кто просто на землю какие-то необычные, яркие проездные талончики. Он специально остановился и стал разглядывать один из них. На талончике, втоптанном чьей-то ногой в грязь, было изображение храма. Прямо на крестах и куполах компостер оставил рваные раны.
- Вон он, храм-то, - послышался рядом голос прохожего, - ишь, какой отгрохали.
- Да такой и был, - возражал другой, - По старым чертежам делали.
- Да, а сколько денег втюхали. Лучше бы вон, нищету поубирали.
Деснин оторвал взгляд от талончика и посмотрел в ту сторону, куда смотрели эти двое.
Громада нового храма ракетой вонзалась в небо и там, в вышине, сверкали на солнце золотом купола и кресты. Казалось бы, все в этом архитектурном сооружении было устремлено ввысь, но одно поразило Деснина: храм построили не на возвышенности, как это полагается, а напротив – в какой-то низине, от чего создавалось впечатление, будто храм вздымается к небу прямо из-под земли. К тому же купола закрывали солнце, и вся восточная часть храма была погружена во мрак. Спустившись по лестнице, которую он обнаружил неподалеку от остановки, Деснин решил поближе рассмотреть храм. Было время вечерни, и к церкви подтягивался народ. К моменту открытия собралась порядочная толпа. Деснин смотрел на пришедших и дивился – сколько людей вновь обрело веру после десятков лет запрета на нее. Но вот храм открыли. Общий поток увлек Деснина внутрь. Едва войдя, он тут же почувствовал себя мелкой сошкой, муравьем под гнетущей громадой церковных сводов.
Тем временем, призывом “Миром Господу помолимся” началась служба. Деснин попытался сосредоточиться и также начать молиться, но этому мешала сырость и пронизывающий холод храма. Тогда Деснин стал приглядываться к присутствующим и с сожалением для себя отметил, что лишь немногие из них пришли для молитвы. Остальные представляли собой толпу праздных гуляк, желавших увидеть неоднократно описанное в газетах богатое внутреннее убранство храма. Они бродили, заглядывая во все закоулки, пялились на иконы и фрески и почти не обращали внимания на службу, лишь изредка бессмысленно крестясь. Наконец, Деснин перевел взгляд на священника. Это был довольно упитанный, массивный даже человек. Из-под поповской рясы, Деснин обратил на это внимание, выглядывали носки самых, что ни есть супермодных туфель, как бы наглядно демонстрируя, что и святому отцу ничто человеческое не чуждо. Вдруг где-то рядом раздался телефонный звонок. Деснин повернул голову. Прислонившись к колонне, стоял коротко остриженный крепкий мужчина, по виду – типичный "браток" и о чем-то многозначительно говорил по мобильнику. “Должно быть с Богом, - усмехнулся про себя Деснин, - по прямой линии общается, за особую плату, разумеется”.
Все это его уже начинало раздражать. Совсем не то он ожидал увидеть в храме. Тем не менее, он выстоял службу, которая показалась ему очень урезанной. Под конец в очереди желающих попасть под благословение священника началась типичная базарная склока: две немолодые уже тетки воинственно обменивались репликами типа: я первая, а вас тут не стояло. Понаблюдав за этим неприятным зрелищем, Деснин резко развернулся и вышел вон из храма.
- Подайте, Христа ради, - послышался на паперти плачевный голос нищей с ребенком. Однако никто из шедших со службы не обращал внимания на этот призыв. Деснин пошарил по карманам и высыпал всю мелочь в жестянку нищей.
- Сохрани тебя Бог! – услышал он в ответ.
 Вечерело. Час пик. Время отправления поезда близилось. Деснин стоял на ближайшей остановке и, покуривая, ждал автобуса. Рядом стояли еще человек шесть–семь и среди них пацан лет одиннадцати, бледный, с трясущимися руками. Казалось, он с трудом сдерживает себя от чего-то. Но вот не выдержал, достал из куртки шприц с какой-то мутью, снял с иголки колпачок, задрал рукав и на глазах у всех стал искать вену, которая еще не повяла. Все отвернулись, все, кроме Деснина.
- Эй, ты, малой. Ты че делаешь-то? А ну дай баян! – Деснин отобрал у пацана шприц и бросил его под колеса проезжавшей машины. Пацан посмотрел волком и куда-то юркнул. Спустя пару минут он возвращался в сопровождении какого-то бритоголового лба, которому указывал пальцем на обидчика. «Вот, черт, прости Господи, вечно я во что-то влипну», - думал Деснин, пока к нему подходил лоб.
- Ты кто такой, в натуре, а? – начал тот сходу. - Че детей обижаешь? Щас его колбасить начнет, кто за дозу платить будет, ты?
- Он же мелкий совсем, - начал было Деснин.
- А мне чего? – оборвал его бритый. - У меня товар, у его папы бабки, а все остальное меня не колышет.
- Не по-божески это как-то, - вырвалось у Деснина, хотя сказать он собирался нечто иное.
- Чего?! – лоб был явно изумлен. - Ты че, в натуре, с дуба рухнул? Не лезь не в свое дело, понял. Бабки гони, друг детей, блин. А то…
- А то что?
Вместо ответа Деснин получил приличный удар в челюсть. На мгновение он задержался, посасывая разбитую губу, словно пробуя кровь на вкус, а затем что-то рыкнуло в мозгу, и Деснин одним ударом свалил нападавшего. Тот, правда, все же успел отмахнуться и подсветил противнику небольшой фингал на левый глаз. Деснин уже хотел добить поверженного ногой, но с силой поставил ее на место. Как раз подошел автобус и Деснин заскочил в него, с удивлением отметив, что и на эту потасовку никто из прохожих не обратил никакого внимания, вернее, остановились, поглазели немного, отметили хороший удар и спокойненько пошли дальше. «Может все правильно, все так и должно быть? – думал Деснин прокручиваю события дня. – Наркоманы, проститутки, нищие… И раньше все это было, но не так нагло, словно напоказ. Или я просто не въезжаю? Но ничего, батюшка все объяснит, утвердит, наставит, и все будет в ажуре».
Глава II
РОКОВОЕ ПАЛОМНИЧЕСТВО
 На следующий день Деснин трезвонил в дверь Юлькиной квартиры.
- Кого там черти носят в такую рань? - послышался из-за двери недовольный голос подруги.
- А ты открой - увидишь, - отозвался гость.
Щёлкнул замок. На пороге показалась заспанная Юлька. Деснин слегка обомлел. Он как-то забыл, что девушкам свойственно превращаться в женщин. А перед ним стояла не восемнадцатилетняя телка, которую он когда-то подцепил, скрываясь в этом городе, а женщина в полном соку.
- Я это, не помешал? – засуетился Деснин. – В смысле у тебя кто-то есть?.. В смысле сейчас… В смы… А-а! – махнул он рукой.
- Сейчас – нет, - Юльке было приятно это смятение. – Заходи.
Едва переступив порог, Деснин вынул из-за спины руку и, как бы невзначай, сунул Юльке розу. Цветок произвел особое впечатление. Юлька смотрела на него как на что-то сверхъестественное. Затем осторожно взяла двумя пальцами и вдруг заплакала. Такой реакции Деснин никак не ожидал. "Мало, наверное, - думал он, - надо было еще взять. А то "лучше часто по одной розе, чем дюжину в год", - припомнил совет цветочницы.
- Мне никогда не дарили цветов! – всхлипнула Юлька.
- И мне, тьфу, в смысле и я не это… Ну чего ты ревешь? Я тебе еще куплю, - попытался было Деснин успокоить подругу.
- Правда? – всхлипнула Юлька и разревелась еще пуще.
"Похоже, я от баб совсем отвык, - думал Деснин, переминаясь на пороге, пока Юлька наливала воды в вазу и ставила в нее розу. Хоть и длилось это недолго, но Деснин успел поймать себя на мысли, что ревнует к этому цветку. Юлька, словно почуяв это, улыбнулась:
- Ну, чего встал-то как неродной? Иди вон прямо в ванную. Помойся сначала, да переоденься. У меня ж и шмотки твои остались. А то, чай, всех вшей да блох с зоны-то припер. Ты на себя хоть в зеркало-то глянь - на кого похож.
Деснин последовал совету и, посмотревшись в зеркало, пришёл к выводу, что видок у него, действительно, не самый лучший.
- Н-да, - произнёс он, поглаживая ещё не успевшие отрасти волосы. - Не даром, вчера поезд ждал в Москве – зашел в новый храм, громадина страшная, и слышу сзади одна бабка другой базарит: "Ты за этим приглядывай - как бы чего не спёр". А потом поп вышел и вылупился на меня так подозрительно. Я думаю: "Чего это ты на меня, батюшка, так косишься? Али я рожей не вышел?" Видать не вышел. А сами всё говорят, что не о плоти, а о душе заботиться надо. Врут, получается? А один не врал - принял меня, каким я был. За то ему и поверил.
- Ты опять, что ли про своего попа? – прокричала с кухни Юлька. - Достал уже с ним.
- Да ты пойми, Юлька! Это такой человек. Есть в нём, - Деснин запнулся, стаскивая футболку, - что-то такое... Словами и не скажешь. Вот приезжали к нам на зону какие-то... баптисты, что ли. Ну, навроде попов, только без рясы. Говорят хорошо. И Библии бесплатно раздают. Но всё равно не хватает чего-то. А вот у него это самое "чего-то" есть.
- Угу, из-за этого "чего-то" ты и сел, - оборвала его Юлька.
- Да ладно тебе. Как сел, так и вышел. Не об том речь. Я про то сказать хочу, что в нашей, русской церкви на меня вона как косились, стоило зайти, а эти самые баптисты сами по зонам ездят, не брезгуют. Просто человеком себя чувствовать начинаешь.
- Ну, всё, хватит, - не выдержала Юлька. – Что-то ты больно говорливый стал. Раньше вон слова не вытянешь. А теперь… В письмах писал только про своего Бога, теперь приехал - снова про него. Крыша в пути называется. Иди лучше мойся. Я пока приготовлю все.
- Слушай, - спустя некоторое время кричала Юлька через дверь в ванную. - Ты чего - сбежал?
- Да нет - выгнали. Говорят: нахрена ты нам здесь не нужен, - отозвался Деснин шутливым тоном, а затем уже серьёзно добавил. - Да не боись ты - досрочно меня выпустили. Не веришь - справку показать могу.
Спустя полчаса Деснин и Юлька уже сидели за накрытым столом и отмечали встречу.
- Ну слава богу, - проговорила Юлька, когда гость ловко опрокинул первую стопку. А я-то уж думала, что ты и вовсе порченный стал – и не пьешь даже.
- Раз в шесть лет можно, - усмехнулся Деснин в ответ. – Может у меня, как ты говоришь, и крыша в пути - но не до такой же степени. Чего я тебе – монах что ли? И вообще, к тем, кто совсем не пьет, следует относиться с подозрительностью. Вот Аббат, помню, совсем не пил… К чему это я его помянул? А, ладно. Ну а я теперь выпиваю, но не нажираюсь. А так, пару капель, не грех иногда и выпить для того же аппетита. Хм, складно получилось.
- А ведь я тебя ждала, - то ли гордясь этим, то ли оправдываясь, произнесла Юлька после первых двух стопок.
- Ждала-ждала, да не дождалась, что ль? - усмехнулся Деснин. - Да ладно - бывает. Всё-таки шесть лет... И сколько раз не дождалась?
- Да так, сколько-то, - неохотно произнесла Юлька куда-то в сторону.
Деснин подсел к ней поближе и, сделав загадочное лицо, почти на самое ухо прошептал:
- Между прочим, уж я-то тебе точно не изменял. И знаешь почему?
- Почему? - тоже прошептала Юлька, готовясь услышать нечто романтичное.
- Да потому что на зоне баб нету! - загоготал Деснин.
- Гад, ты, Деснин, - обиделась Юлька, отталкивая того от себя.
- Да ладно тебе, Юль. Ты чего - шуток не понимаешь? - проворковал Деснин, насильно привлекая Юльку к себе.
- Это ж прелюбодеяние, грех, по-твоему, - вяло сопротивлялась Юлька.
- Не, это только аванец. А потом, может, я на тебе женюсь.
- На мне? – совсем растерялась Юлька.
- А почему бы и нет. Новую жизнь надо с чего-то начинать.
- Ну ты даешь. И цветы и замуж, и…
Больше Юлька не сопротивлялась вовсе.
 На следующее утро, едва открыв глаза, Деснин, словно ужаленный, вскочил с постели. Ему потребовалась целая минута, чтобы понять, что всё это действительно не сон. Шесть лет не лежать на нормальной кровати, шесть лет не спать с бабой, шесть лет ни есть, ни пить по-человечески. И вот оно теперь - всё есть. И запах, запах женского тела вперемежку с духами. "А много ли человеку надо? "- подумал он, вновь залезая в тёплую постель к Юльке.
Что-то холодное скользнуло подмышку. Деснин протянул руку - это был крестик.
*****
- Ты куда это в такую рань намылился? - удивилась Юлька, когда открыла глаза и увидела, что Деснин одевается.
- Надо мне, Юль, - как-то неуверенно отозвался тот.
- Опохмелиться что ль? - догадалась Юлька. - Так я ж вчера заныкала грамм двести. Вон там, за холодильником.
- Да не хочу я опохмеляться, - отмахнулся Деснин. - Съездить мне надо. Буквально на денёк.
- Куда?! В Москву? Опять к этим своим корешам, уркам недобитым?
- Да нет. Сказал же - завязал я. Значит: завязал. И смирился.
- Ага, - пробормотала Юлька под нос, - Ничего себе смирение – не успел на волю выйти – уже глаз подбитый… А-а, - Юлька повысила тон, - ты к своему попу, да? Чёрт бы его побрал! Ты ж ведь из-за него сел, сам сел. И чего он тебе только наговорил? Чем мозги до такой степени запудрил?! Чем...
- Юля! - в глазах Деснина мелькнула злость.
- Чего: Юля, Юля. Я уж двадцать пять лет Юля! - Юлька уткнулась лицом в подушку.
- Юль, - Деснин присел на кровать и положил руку на плечо подруги, - надо мне съездить. Понимаешь - надо. Полагается так. Благословение получить. На новую жизнь. Да еще договориться насчет венчания. По-божески теперь жить будем.
Но даже слово "венчание" не произвело впечатления.
- Не езди туда, Коля, не езди! - вскочила Юлька с кровати.
- Да почему ж не ездить-то?
- Интуиция у меня. Не езди! А?
- Да какая, к черту интуиция? Чего там со мной случиться-то может?
- Случится... Не езди, Коль. Зачем тебе?
- Слушай, отстань со своей дурацкой интуицией, - раздражённо произнёс Деснин, отрывая от себя Юлькины руки. - Сказал съезжу - значит: съезжу. Хм! "Интуиция", тоже мне!.. Ну ладно, Юль, - смягчился он, - Ну не реви ты. Я туда и обратно, ладно?
 Через полчаса Деснин уже сидел в купе плацкартного вагона. На одной из станций подсел и расположился напротив попутчик с довольно необычной внешностью. Длинные черные волосы, далеко выдающийся вперед подбородок, большой “орлиный” нос, узкие, почти бескровные губы. Одет во все черное, но более всего поражали его темные, пронзительные глаза. При желании на бледном лице этого странного субъекта можно было различить узкий шрам, идущий почти через всю левую щеку.
Попутчик не отрываясь смотрел на Деснина исподлобья, словно стараясь проникнуть в самую глубину души его. Деснин делал вид, что не обращает внимания на этот упорный взгляд, но вскоре не выдержал:
- Что это вы меня так рассматриваете, словно в душу влезть хотите?
- В душу? – встрепенулся попутчик. – Гуф – зал душ – давно уже пуст. Вот я и смотрю на людей. И не вижу.
- Чего же? – изумился Деснин.
- Людей не вижу, - отвечал попутчик. – Души в них нет. Давно уже рождаются люди без душ. Таких в древности называли живыми мертвецами. Пророчество сбывается.
- Вы это о чем? – во второй раз изумился Деснин.
- Да так, - задумчиво произнес попутчик.
- А разве можно разглядеть душу?
- Можно. Только это не аура, о которой сейчас столько говорят, а нечто иное. Аура есть у всех, а вот душа – нет. Но в тебе я кое-что разглядел.
- Ну и ладно, - вполне дружелюбно произнес Деснин, выставляя на столик четверку и выкладывая несколько карамелин. – Не пьянства ради, веселия для. По пять капель. Радость у меня сегодня большая.
Попутчик не успел отказаться, так как Деснин в одно мгновение разлил водку по одноразовым стаканчикам.
- Ну, давайте, - торопил он.
Попутчик с явным омерзением взял свой стаканчик в руку и, лишь немного пригубив, вновь поставил его на столик. Деснин же выпил все до дна и закусил карамелькой. Наступило неловкое молчание. Было душно. Деснин расстегнул ворот рубахи, задев при этом крестик, который вывалился наружу.
- Вот, вижу, крест носишь… Может, и в Бога веруешь? – наконец нарушил молчание попутчик.
- Верую, - бодро ответил Деснин, - Вот и сейчас к священнику одному под благословение еду.
- Ха! – усмехнулся попутчик. - Христианство – штука хорошая. Да только оно для людей. А сейчас…
Попутчик замолк, и, казалось, погрузился в свои мысли.
Над столиком кружилась залетевшая в окно оса. Наконец она пристроилась к надкушенной карамели, из которой на стол вытекло немного начинки, и в наступившей тишине привлекла внимание обоих собеседников.
Попутчик в этот момент вертел в руках небольшой ножичек ручной работы, который Деснин вынул из кармана, ища затерявшуюся зажигалку.
- Оса нектар пьёт, а мёду не даёт, - припомнил попутчик пословицу, и с этими словами взял, да и разрубил ножом осу пополам. Не обращая на это внимания, оса продолжала пировать, и сладкая струйка сочилась из её рассечённого брюшка.
- К попу, говоришь, едешь под благословение. Хм. А как зовут твоего попа? – спросил попутчик, не сводя глаз с осы.
- Никодим, - просто ответил Деснин.
В этот момент оса собралась взлететь, и только тут ей стал понятен весь ужас её положения. Вместо крыльев у неё были лишь обрубки.
- Никодим, - повторил попутчик, всё также внимательно наблюдая за осой. Вдруг он метнул быстрый взгляд на Деснина. Что-то блеснуло в его темных глазах. Казалось, что он хотел что-то сказать, но вовремя сдержался и вновь перевел взгляд на осу.
- Это хорошо, что веру имеешь, когда кругом царит духовная пустота, моральная нищета… В наше время духовные ценности ценятся столь мало. А все оттого, что у многих и души-то нет. Некуда эти самые духовные ценности помещать. Сосут все жизнь, словно эта вот оса варенье, наслаждаются, так сказать, самим процессом. А то, что им душу отсекают – этого-то и не замечают. Бескрылые потребители с ампутированными душами. Не положительные и не отрицательные – круглые нули, дырки от бубликов. Ведь сказал же Христос: Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Да и сам Он для чего умирал на кресте, сам, по собственной воле? – Чтобы доказать ничтожность, мимолётность плоти и величие, бессмертие души. А с душами-то сейчас как раз и проблема. И это не какое-то там равнодушие, это гораздо страшнее. В равнодушном еще можно пробудить душу. Здесь же не равнодушие, а обездушивание. Пробуждать просто нечего. Хм. Тотальная бездушевность. Полное бездушие. И куда ее, бедную, только загнали? Дьявол с Богом бороться должны, а поля боя-то и нет! Не холоден современный человек и не горяч. В этом весь ужас.
Видно было, что попутчик говорит что-то важное для себя, выстраданное. От напряжения даже лицо его слегка зарделось, отчего отчетливее проступил шрам на щеке. Деснин далеко не все понял из этой эмоциональной речи и с удивлением смотрел на странного собеседника. И вдруг стало ему жаль его. Невыносимо жаль. Деснин чувствовал, что должен что-то ответить ему, но не знал как. А попутчик все также внимательно наблюдал за осой. Наконец, он произнес:
- Смерть плоти не страшна – ведь душа-то остается. Страшно, когда умирает душа, а остаётся лишь плоть. Так то вот.
“Ну уж у меня-то она, эта самая душа, есть, - думал про себя Деснин. – Есть! Никодим мне её вернул. О, что это за человек, способный возвратить душу, и что это такое – обрести ее вновь, покой обрести и коснуться благодати. И все это он, Никодим, сделал, он – залог всего…”
 Велика потребность русского человека обрести святыню или святого, который не подведет, не изменит, перед которым можно просто пасть на колени, поклониться ему. И легче жить станет, потому что, если кругом зло и несправедливость, если неправда кругом, то все равно – вот он – есть на земле святой и праведный, у него правда, в нем; значит, не умирает она, а, стало быть, когда-нибудь воцариться и по всей земле. Непременно – чтоб по всей земле. Мало русскому человеку правды лишь для себя.
Именно это хотел сказать Деснин этому странному пессимисту, а затем пригласить его с собой к Никодиму, чтоб увеличилось число, чтобы больше правды стало на земле. Но как-то так получилось, что он вдруг стал рассказывать не о Никодиме, а о себе самом. Причём начал издалека.
Бывает такое – после пары стопок незнакомому, случайному попутчику вдруг, ни с того, ни с сего, рассказываешь о себе, причём гораздо больше, чем самым близким людям.
Глава III
СКЛОНЕН К ЧРЕЗМЕРНОМУ НАСИЛИЮ
 Отца Деснин не знал совсем, а мать умерла, когда не было ему еще и пяти лет. Впрочем, тогда ребенку об этом не сказали. Малочисленные родственники сироту не пригрели (были на то свои причины) так и оказался маленький Коля в детдоме. До сих пор помнил Деснин, как спустя полгода его пребывания в этом учреждении появилась новая воспитательница, которая первым делом раздела ребятишек до гола для осмотра и обнаружила у него на груди серебряный крестик. Была она, очевидно, убежденной атеисткой, так как тут же сорвала «предмет культа» с шеи ребенка и выбросила в ведро, заявив, что никакого Бога нет. Мальчик, в общем-то, и не понял ничего про Бога. Крестик этот ассоциировался у него исключительно с образом матери - надела она его сыну (хоть и не был тот крещеный) незадолго до смерти. И это было единственное, что осталось от нее, символом светлых воспоминаний о нормальном детстве. Мальчик ревел и просил воспитательницу вернуть подарок, иначе он пожалуется маме, но та заявила, что нет у него никакой мамы, и что «сдохла она как собака». Вся эта история была первым ударом, покорежившим юную совсем душу.
Многое закладывается в детстве. Озлобленность, зависть, презрение окружающих, отсутствие любви – все западает глубоко в душу, вызывает желание отомстить всем и вся. Так и рос Коля худо-бедно сиротою, молчаливый и неулыбчивый. Рос, стоит заметить, пацаном хулиганистым, был драчлив и вспыльчив, отчего все на перебой пророчили ему, что из детдома попадет он прямиком в другой казенный дом. Однако ж хулиганил Коля не как все, а как-то по-особому, словно скрывал за своими выходками что-то. Наказания принимал с достоинством и даже с некоторым вызовом, чем неоднократно пугал воспитательниц, которые под конец и вовсе отказались от рукоприкладства, говоря, что бить такого грешно. И действительно, только понял это Деснин гораздо позже, всеми своими хулиганскими выходками пытался он заполнить ту душевную пустоту, что была внутри, привлечь к себе внимание, сделаться нужным, хотя бы лишь и для наказания.
Время шло, Николай рос, а вместе с ним росла и душевная пустота внутри. И, чтобы заполнить ее, приходилось идти на все более отчаянные поступки. Так, едва выйдя из детдома, Деснин чуть не угодил, как и пророчили ему, за решетку. Благо государство проявило снисхождение к сироте и отправило его не в тюрьму, а в армию, где признали, что парень, в общем-то, толковый, усердный, реакция отличная, физика на уровне. Короче, хороший солдат. Криминальный проступок его списали на трудное детство и постарались забыть. Так оказался Деснин… Впрочем, где служил и чем занимался в армии, на эту тему Деснин никогда не распространялся. Обмолвился лишь раз, что в спецназ не попал – тесты завалил, дескать, склонен к чрезмерному насилию. В общем, не вышло из него сверхсрочника – дембельнули. Может быть зря - на гражданке он так и не освоился. В первые же полгода пребывания на воле получил Деснин условку. "За правду" – как считал он сам: пытался защитить соседа, деда Федора, инвалида войны от издевательств со стороны какого-то молокососа. Да перестарался – молокосос оказался в больнице с тяжкими телесными.
- Ну, условка это знаешь чего такое? – Деснин разговорился настолько, что даже не заметил, как перешел на ты. - Это как в игре компьютерной - все жизни потерял, одна осталась. И вот играй дальше как хочешь. Одно неверное движение, и ты проиграл, - Деснин налил себе еще водки и продолжал. - Обычно заваливаешься на какой-нибудь ерунде. Ну вот, как в игре - так и тут. А я как раз запил. Обидно как-то стало: за правду - условку вкатили. Ну, в общем, нарвался я как-то на одних по пьяни. Тут, как назло, менты подкатили. Ну я и на ментов попёр. Говорят, одного чуть ли не совсем ухайдакал. Это у меня с армии ещё. Немного "того" - сдвиг по фазе бывает. Испытывали на нас… а, не важно. В общем, сел. Сидел под Москвой. Дали мне там наводку на одного блатаря, кликуха у него "Аббат". Ну я, как вышел - сразу к нему. Не стал мыкаться после ходки как многие.
Нашёл я Аббата этого. Хм! Понравилось ему очень, что я мента чуть не замочил. Посмеялся он и над тем, как я условку получил. Еще насчет армии все пытал, а потом сказал, что такие, как я, ему нужны. В общем, стал я у него типа охранника. Жил нормально, не жалуюсь. Да и Аббат этот попался какой-то правильный. Хотя на зоне о нём много чего рассказывали, но, по крайней мере, пока я у него работал, ничем таким он, вроде как не занимался. Повторять всё любил: "Моё криминальное прошлое - в прошлом".
Я уж подумал, что он совсем чистый, но однажды поручил он мне слежку за одним Аптекарем. Был такой, на наркоте специализировался. Я только потом понял, что Аббат и эту сферу контролировал, а Аптекарь ему мешал, потому что и сам подсел – непредсказуемый стал. В общем, вышел в тираж. Но на людях они казались корешами. Аббат даже сам Аптекарю намекнул, что кто-то желает того убрать, и присоветовал меня в качестве охранника. Я только потом понял, что психолог этот Аббат был. Понял он мою слабость, ну, что у меня планка бывает, съезжает, и на этом сыграть решил. Пригласил как-то к себе на ужин и вдруг заговорил об Аптекаре:
- Я ведь его мало знаю. А тут поинтересовался, хм, все-таки тесен мир. Так вот, хочу рассказать тебе одну историю. Аптекарь этот был в свое время начальником фармсклада – потому и кликуха такая. Уже тогда тырил потихоньку и наркоту. И вот устроилась на склад наивная провинциальная девочка, сразу после фармучилища. Для начала Аптекарь попросил ее помочь переклеить то ли этикетки, то ли еще чего – детали не знаю. Объяснил, что разбилась партия морфина, если дойдет до начальства – ему хана. Запудрил мозги короче. Тогда она его пожалела, но, когда с подобными просьбами он стал обращался все чаще, просекла она все. Вот он ее и посадил на иглу. Тебе тогда было, должно быть, года три-четыре. Ты ведь помнишь мать?
В душе Деснина все сжалось. От напряжения он даже погнул вилку. Аббат сделал вид, что не обращает внимания, но между тем было заметно, что он доволен реакцией.
- Дальше что? – буркнул Деснин, переполняемый нехорошими предчувствиями.
- Дальше он все же засыпался со своим бизнесом, - зевая, продолжал Аббат. - Это все-таки советские времена, а не нынешний перестроечный беспредел. Парился на зоне, но недолго.
- Ну а мне-то что до всего этого? – не выдержал Деснин.
- А то, что срок он получил небольшой только потому, что устроил передоз главному свидетелю.
Деснин сидел не шелохнувшись, уставившись в одну точку.
- Он убил твою мать! – вдруг выдохнул Аббат прямо ему в ухо…
 Деснин подхватил так и не выпитый попутчиком стаканчик и опрокинул его содержимое в рот.
- Неделю я в запое был, - продолжал он. – А потом… потом, хм. Грохнул я этого Аптекаря. Прямо на пороге его квартиры. Без разговоров, с двух стволов, дуплетом. Тот откинулся сразу, ничего не понял даже.
Тут Деснин поймал себя на мысли, как легко он теперь рассказывает первому встречному об искупленном грехе своем, будто и не о себе говорит, а о другом. Или было это все в прошлой жизни, а теперь он будто заново рожденный. Но затем, так же неожиданно, Деснин поймал себя на другой мысли.
- Грохнул я его и… облегчение какое-то почувствовал, словно назойливую муху или, - Деснин взглянул на разрубленную осу, которая беспомощно барахталась в вязкой лужице, вытекшей из неё же самой. - Или вот эту осу прибил.
В этот момент он с силой обрушил кулак на останки осы.
Внутри что-то шевельнулось. Сомнения, словно бесшумные змеи, стали заползать в сознание. Ни цинизм, ни вся мерзость зоны не смогли сломать в Деснине той веры, что внушил ему Никодим. Но сейчас... Это сравнение с осой...
"Ты был прав, прав, - сквозь знакомый, но уже начавший забываться рёв шептал какой-то голос. - Ты убил лишь плоть, души ты не губил. Ты был прав!"
"Нет! - возражал другой голос. - Не тебе решать, кого убивать, а кого миловать. Нет! Вспомни Никодима, вспомни!"
Деснин тряхнул головой. Голоса исчезли. Только сейчас он заметил, что попутчик все также напряженно, как и вначале, смотрит на него.
- Жизнь – это непрерывное испытание, постоянный Армагеддон, - задумчиво произнес попутчик. Затем открыл свой кейс, достал оттуда небольшую книжку “карманного” формата и протянул ее Деснину. – Вот, почитай на досуге. Может, она тебе кое-что прояснит.
Деснин, пожав плечами, взял книжку. “Персональный Армагеддон” – прочел он название и, повертев книжку в руках, сунул ее в карман с обещанием, что непременно прочтет.
- Ну а дальше? – побуждая Деснина продолжить свой рассказ, спросил попутчик.
- А, ну, - попытался сосредоточиться Деснин, - в общем, прихожу я к Аббату. Рассказываю, мол, так и так, а он даже ничуть не удивился. Усмехается только. Тут я и понял, что он всю эту игру спецом затеял. Психолог чёртов. Он давно этого Аптекаря убрать хотел, а тут я сам всё сделал, по собственной воле. Он мне мокрухи не поручал, так что сам чистым оставался. Ну а я... Сказал он, что мне ноги надо делать и залечь где-нибудь на дно. Ну я и подался подальше от Москвы, подругу подцепил. Пока деньги были, торчал там. А как кончились, думаю: надо обратно в столицу. Обычная жизнь тогда не по мне была. Я, конечно, понимал, что на прежнее место меня Аббат уже не возьмёт - меченный я, а он любил чистеньких. Но думал, может куда-нето пристроит - должок всё-таки за ним. Ну, а чтоб первое время в Москве перекантоваться, жизнь там, сам знаешь, какая, решил я пару досок с собой прихватить. Доски - это иконы по-нашему. Они там в большой цене. Хм! Всё-таки странный у нас народ: воры замаливают грехи на ворованных иконах, купленных на ворованные же деньги.
- Да какой там "замаливают" - мода просто, - вмешался в повествование попутчик. - Раньше - книги на полках; теперь - иконы по стенам.
- Может и так, - согласился Деснин и продолжил. - Ну, в общем, решил я, как это у нас называется, с Богом поделиться. Я ведь тогда ничего не знал и… Присмотрел себе одну сельскую церковь. Не новую, каких сейчас понастроили, а старую, настоящую. И поп при ней, знаешь, тоже настоящий, не то, что нынешние. Всю жизнь при этой церкви прожил. Говорят, при Советах единственная действующая церковь была на несколько районов, это я потом узнал. Так вот...
В этот момент поезд остановился, и по вагону прошуршала проводница, невнятно бубня себе под нос: "Печужск. Стоим две минуты".
- Чёрт! - вскочил Деснин. - Это ж моя станция – тут до Васильково рукой подать.
Глаза попутчика вновь странно блеснули.
- Хм, удачи, - попрощался он и уже в вдогонку Деснину произнес, - Способность к вере – это в наше время уже не так мало. До встречи.
Но последних слов Деснин уже не расслышал.
 От райцентра, небольшого городка, где сошел Деснин, Васильково располагалось совсем рядом. Нужно было только пересечь поле и кладбище.
День был в самом разгаре. Вовсю палило летнее солнце, в траве без умолку трещали кузнечики. Вскоре Деснина начала мучить жажда. По лбу стекали ручейки пота. Шесть лет назад путь казался гораздо короче. Но вот поле кончилось, началось кладбище, которое со дня его последнего визита в эти края заметно разрослось. Если раньше между церковным погостом и городским кладбищем было приличное расстояние, то теперь они слились друг с другом, и пристанище мертвых вытянулось в длину километра на полтора. Ясное лазурное небо никак не вписывалось в кладбищенский пейзаж. Впрочем, Деснин и не смотрел по сторонам. Он не упускал из виду церковные купола, сверкавшие впереди, среди деревьев. С колокольни доносился благовест, и это еще более умиротворяло душу. Деснин прибавил шагу.
Шесть лет он готовился к этой встрече. Шесть лет представлял себе тот день, когда зайдёт к Никодиму в ветхую избушку, падёт пред ним на колени и скажет... Что, собственно, он скажет, Деснин так до сих пор и не придумал. Но он точно знал, что должен зайти к Никодиму, должен повидаться с ним.
Деснин расстегнул ворот рубахи, зацепив рукой верёвочку, на которой висел крестик. Теперь этот крестик выбился поверх рубахи.
Вот уж и церковь. В отличие от Московского храма, сельский не выглядел столь сурово, да и размерами был гораздо меньше. В старину храмы строили так, чтобы они хоть и возвышались над деревянными домами, но не было в этом возвышении чего-то вызывающего. Храм воспринимался как конный витязь среди пеших дружинников и невольно напоминал, что каждый христианин – воин духа. От этого церковь была ближе и понятней, не так угнетала, как городские громадины.
“Уж здесь-то я свой, - думал Деснин, любуясь изяществом этой небольшой церкви. – Отсюда меня не попросят”.
Теперь только обогнуть её, и за ней будет та самая избушка. Деснин обогнул церковь и... На месте избушки была лишь куча чёрных углей, да пара обгорелых брёвен. На этом фоне смутно белела кафелем обнаженная печь. Деснин чуть не присел от изумления. В горле, и до того томимым жаждой, окончательно пересохло.
Глава IV
ДЫРА
 Деснин обернулся. Церковные ворота оказались открытыми. Было слышно, что там идёт служба. Не чувствуя под собой ног, он направился туда. В нём ещё теплилась надежда увидеть Никодима, хотя дурные предчувствия просто переполняли. Народу в церкви было не много. Священник, который вёл службу, стоял в это время спиной ко входу.
"Со спины вроде похож, - неслись в голове Деснина мысли. - Но со спины все попы одинаковы. Да и по голосу, когда читают, их не различишь - все на один лад бубнят".
В этот момент священник обернулся. Деснин аж отпрянул. И не от испуга. Ничего такого страшного в облике обернувшегося не было. Просто его поразил контраст между тем, что он хотел видеть и тем, что увидел. Зато священник, в свою очередь, увидев Деснина, отпрянул именно от испуга – столь ужасно было перекошенное лицо вошедшего в церковь. Но через мгновение священник отошёл от увиденного и продолжил службу. Отсутствующим взглядом Деснин наблюдал за ним.
Служба велась несколько оригинальным способом. Поп то и дело бесцеремонно облизывал губы, словно только что плотно пообедал. Вполне вероятно, так оно и было, так как в тощей бородёнке его можно было заметить хлебные крошки. Переворачивая страницы Евангелия, поп громко, на всю церковь, плевал себе на пальцы и столь же громко зевал, во всю разевая рот. Было что-то отталкивающие во всём его облике. Он явно не вписывался в церковный догмат, который гласит: "Образ священника - это иконографический образ Спасителя, символ Его присутствия на земле".
В этот момент прямо к церковному крыльцу – теперь это можно было сделать, так как обгоревший заборчик разобрали – подкатила BMWуха, водитель которой принялся настырно сигналить. Поп делал вид, что не слышит. Тогда из машины вышли двое с тугими загривками и, войдя в притвор, стали показывать попу знаками, чтобы тот вышел.
- Отойдите, рабы Божии, - грозно полупропел поп. На что один из звавших не выдержав, прокричал:
- Ну ты, козел бородатый, хватит фигней страдать. Пошли бухать, да и тема есть.
- Через полчаса сам приеду, - отозвался поп.
- Ты чё, какие полчаса?
В зале послышалось недовольное роптанье.
- Алло, гараж! - заметив это, обратился к прихожанам поп. - А ну потише базар! Вы чего сюда, молиться пришли или болтать?
Тут взгляд попа упал на Деснина.
- А ты на меня чего так вылупился? А ну иди, гуляй отседа! Иди, иди.
Деснин, сам не свой, неуверенной походкой вышел на улицу и вновь замер при виде пепелища.
По дороге шел бородатый мужичок с коромыслом на плече. Оттого, что он слегка пошатывался, вода из полных ведер то и дело плескалась на землю. Мужичок этот был местный пономарь. Носил небольшую, совсем седую, бородку, в которой обычно торчала всякая дрянь. На голове – почти совершенно седые, постоянно взъерошенные волосы. Лукавый прищур глаз и вообще, манера покобениться как лицом, так и всем телом. Он долго не мог усидеть на одном месте и в одной позе. Также и мысли его постоянно скакали с одного на другое, хотя и в русле одной общей идеи. Скипидарыч (прозвище это появилось потому, что выпил он однажды с похмелья стакан скипидара и при этом остался жив. Врал, наверное, он вообще слыл как местный сказочник) был типичный философ-самоучка, наглотавшийся по молодости безо всякой системы всевозможных философских трактатов, зачастую совершенно противоположных по общим выводам. От такой бессистемности подобные, совсем не глупые люди, можно даже сказать самородки, приходят к выводу об абсурдности мира, и, как правило, потихоньку спиваются. Много их еще по Руси таких самопальных философов. Ищут они правду. И не находят.
Заметив застывшего словно истукан Деснина, Скипидарыч остановился и принялся бесцеремонно рассматривать того. Наконец Деснин почувствовал на себе этот взгляд и повернул голову.
- Ба, раб Божий Николай! – воскликнул Скипидарыч, признав Деснина. – А я все гадаю: ты, не ты? Живой, едрень фень! А я уж думал: сгинул где.
Речь мужичка показалась Деснину знакомой, особенно этот самый "едрень фень", но он никак не мог вспомнить, кто перед ним.
- Скипидарыч, - сам подсказал тот, протягивая руку.
Только сейчас Деснин признал в этом спившемся, почти потерявшем человеческий облик существе дьячка, что служил в церкви при Никодиме.
Деснин, механически пожимая протянутую руку, хотел что-то сказать, но во рту так пересохло, что получился лишь какой-то хрип.
- Э-э, браток, - протянул Скипидарыч, подводя Деснину ведро - Видать тебе совсем худо. На-ко, попей водички-то.
Тот наклонил ведро и принялся жадно пить ледяную воду. Шок от увиденного несколько отступил, и тут только Деснин учуял донельзя противный запах перегара, которым разило от Скипидарыча.
- Все пьешь? – спросил Деснин первое, что пришло в голову.
- Так вся деревня, читай, спилась, вот и я за ней, последние мозги пропиваю. Без мозгов оно легче. Многие знания – большие печали, - проговорил Скипидарыч в свойственной ему афористичной манере.
- А ты все такой же философ, - вновь брякнул Деснин совершенно не то.
- Уж какой есть. Философ, понимаешь, это диагноз. Да не обо мне речь… Эх! Совсем житья не стало. То ли дело при Никодиме было. Он меня понимал…
- А где он? - полушёпотом спросил Деснин.
- Нету Никодима - сгорел. Не видишь, что ли - пожар был.
- Как "сгорел"?
- Так и сгорел - заживо. Вместе с домом.
- Что?! Врёшь! - Деснин схватил мужичка за ворот и на мгновение приподнял над землёй. Коромысло с ведрами полетело вниз, вода расплескалась по пыльной дороге. Тут ворот ветхого пиджачка оторвался, и мужичок вновь встал на ноги.
- А чего мне врать? - казалось, его нисколько не волнует оторванный ворот и пролитая вода. - Сгорел Никодим, - в глазах мужичка вдруг появилась какая-то запредельная грусть. - Сгорел! - вдруг грусть в его глазах сменилась злобой, будто Деснин был в этом виноват.
- И никакого житья, - продолжал Скипидарыч, поднимая ведра. - Смерть, Коля, это не трагедия. Трагедия – это жизнь. Э, да не о том я… Нет Никодима-то! – почти всхлипнул Скипидарыч. Казалось, лишь только сейчас он осознал в полной мере
этот печальный факт.
Деснин молчал. В связи с известием о смерти Никодима какая-то пустота навалилась на него. Пустота. Словно вырвали что-то из него, и теперь, на месте этого "чего-то", зияла своей пустотой дыра. И не просто зияла - она требовала, требовала заполнить себя. Словно в воронку урагана, засасывало в ту дыру все чаяния и надежды, все то, чем жил Деснин последние шесть лет. Все рушилось.
Скипидарыч, казалось, прекрасно понимал состояние собеседника.
- Это…Коля, - робко дернул он Деснина за рукав, - Идем-ка, идем со мной. Вона тебя как перекосило. Тута тебе вода не поможет. Тута надо чего покрепче. Это уж я по себе знаю – до сих пор из запоя выйти не могу.
Но Деснин, одернув руку, достал пачку сигарет, закурил и присел по-зэковски на корточки, все так же неподвижно глядя на пепелище. В голове его стоял туман, сквозь который неясно пробивалась болтовня Скипидарыча, присевшего рядом.
- Давно тебя, Коля, не было. Значит, послушал Никодима – сел, сам сел. Да, принял муку. А, коли к Никодиму ехал, не сломалась в тебе вера. А тут такое, едрень фень. У меня и самого словно стержень какой вынули – вот и развилась острая алкогольная недостаточность. Да, пью я. Но пью ж ведь не просто так. Пью я с горя. У меня, так сказать, разумный алкоголизм. Я - идейный алкоголик. Я таким способом протест выражаю. Протест против всей этой вонючей действительности, которая мне очень не нравится, но в которой я вынужден жить.
Тем временем служба кончилась. К церковному крыльцу подкатил ярко красный “Опель”, в который, снимая на ходу рясу, влез священник.
- Во, видал, - тут же прокомментировал данное событие Скипидарыч, - Наш Пафнутий службу отслужил – теперь прямо в райцентр, к “братве” в кабак оттянуться поехал.
Деснин не слушал болтовню Скипидарыча и лишь смотрел невидящим взором туда, куда тот указывал.
- Эх, Коля, худо тебе, видать, совсем. Пойдем ко мне, что ль?
- Водки, - наконец выдавил из себя Деснин.
- А, понял. Нам по пути – зайдем.
Деснин поднялся и неровной походкой отправился туда, куда увлекал его Скипидарыч.
 Пил он много и не закусывая. Но водка не действовала. Она наполняла лишь желудок, но не могла заполнить той страшной пустоты, что была внутри. Уже заметно стемнело. Вдруг в окно ударил свет фар, и тени от рам побежали по стенам. Скипидарыч высунулся в окно.
- О, вот и наш батюшка явился. У, да с ним еще две бабы в придачу. Вот так вот – утром детей крестит, а вечером в кабине с девицами “причащается”. И куда ж это его возили? Должно быть, бордель какой освящать, а баб, видать, бартером получил. А че, очень удобно. Вот он новый кабак в райцентре недавно освятил – теперь бесплатно туда бухать ездит каждый день. У, змей, а еще иеромонах называется. Эх, Коля, здесь такие дела… Вот завтра в себя придешь, расскажу – не поверишь. А помнишь, когда ты у Никодима был…
Скипидарыч не договорил, так как Деснин, при упоминании имени Никодима, перевел на него осоловелый, полубезумный взгляд.
- Ладно, темнить не буду, - совершенно серьезным тоном заговорил Скипидарыч. – Тебя сейчас только Никодим и интересует, знаю. Так вот, Коля, держись: чую я – неспроста этот пожар был.
Взгляд Деснина стал совсем страшен. Скипидарыч понимал, что еще немного – и перегнет палку, но, тем не менее, продолжал говорить:
- Неспроста, ох неспроста…Убили Никодима! – наконец, выпалил он то, что давно вертелось на языке.
Душа разгерметизировалась. Злой мир подло, исподтишка саданул Деснина в самое сердце. Непроницаемый кокон, который в течение этих шести лет вил Деснин вокруг души своей лопнул. Зло мира со страшной и неумолимой силой врывалось в нее и разрывало изнутри. Зло, к которому, чтобы избежать отравления, словно к яду надо привыкать долго и постепенно, наполняло и отравляло нетренированную душу. Деснин просто захлебывался злом.
“Почему так?! Что же это за мир такой, в котором самого лучшего человека убивают?! – вихрем неслись в голове мысли, - Стало быть, нет на земле больше правды, совсем нет?!”
“Я смирился, я всем простил! – доносился откуда-то другой голос, - Зло в мире неизбежно и надо принять мир таким, каков он есть. Надо простить”.
“Простить – значит забыть. Значит предать”.
“Чтобы не потерять веру в этом мире, она должна быть отвлеченна. Нельзя связывать веру с конкретным человеком”.
“Но как его забыть, как отвлечься? Ведь убит он, убит!”
“Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием, даже до желания отмщения злодеям, то более всего страшись сего чувства. Прими муки и поймешь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый безгрешный и не светил, а сам впал в грех, сам стал злодеем”.
“Все это слова, а вот факт: Никодим мертв!”
- О-о-о!!! – взревел Деснин, схватившись обеими руками за голову. В следующий момент он вскочил на ноги, переворачивая стол со всем, что на том стояло. В глазах его помутнело, и кругом пошла голова. Еще мгновение он стоял, шатаясь не от огромной дозы алкоголя, а от крупной дрожи, что пробивала все его тело, затем рухнул навзничь.
Глава V
ИСКУСИТЕЛЬ
 Деснин с трудом разлепил веки. Перед ним на корточках сидел Скипидарыч.
- Ну и тяжёл же ты, - произнёс тот, заметив, что гость приходит в себя. - Еле допёр тебя вчера до кровати. Скорую даже пришлось вызывать. Всю ночь зубами скрипел. Удар тебя хватил, сказали. Мол, пить надо меньше в такую жару. Да я, думаю, не в питье здесь дело-то. Материалисты хреновы. Тут у человека душа кровью бродит – а они всё в алкоголь переводят.
Деснин с усилием разодрал слепленные губы, хотел что-то сказать, но у него ничего не вышло. Скипидарыч подал ему ковшик с водой. Деснин машинально сделал несколько судорожных глотков. Сознание медленно вползало в мозг, захватывая всё новые и новые территории. Он с трудом вспоминал, где он и что с ним, и кто этот неумолкающий мужичок.
- С армии у меня еще это, - наконец проговорил Деснин, - Раньше зарубало время от времени, а теперь очень сильно надо постараться, чтобы у меня перемкнуло.
Он поморщился, приложив руку к голове, затем попросил:
- Закурить дай.
Скипидарыч протянул пачку "Примы". Деснин с трудом присел на кровати, закурил.
- О, моя любимая! – встрепенулся Скипидарыч, услышав едва различимую сквозь помехи мелодию, которая доносилась из добитого приемничка. Он схватил аппарат и пару раз шмякнул им об стол. Что-то хрустнуло, и из динамика захрипел Высоцкий:
…А в ответ мне: "Видать, был ты долго в пути –
И людей позабыл, - мы давно так живем!
Траву кушаем, век – на щавели,
Скисли душами, опрыщавели,
Да еще вином много тешились, -
Разоряли дом, дрались, вешались".
"Я коней заморил, от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, -
Где…
Высоцкий запнулся на полуслове. Скипидарыч пару раз треснул по приемничку, но тщетно.
- Тьфу ты! Ну и ладно, - оставил он приемник в покое. – Слыхал, Коля? Прямо как про тебя песня-то. Ой, Коля, отстал ты от жизни, не знаешь, что у нас здесь творится. Черти что творится. Ты хоть знаешь, что произошло, пока ты, так сказать, отсутствовал?
- Ну, слышал, демократия победила, коммунизм рухнул, - вяло пробормотал Деснин. Ему было совсем не до этого.
- Во-во-во, - перебил его Скипидарыч, - “демократия”, “глас народа”…Между прочим, глас народа и Христа распял – поговорка такая есть. Да ладно, хрен с ним, с демократией. Кабы одна эта напасть – мы бы с нею справились. Так у нас, Коля, тепереча капитализм – сечешь, в чем дело-то? Эта самая демократия с капитализмом - не разлей вода. Как кто-то сказал: “Во всяком цивилизованном государстве богатство священно; в демократических государствах священно только оно”. А богатство-то всё это от дьявола. Ох, злато, злато! Сколь из-за тебя зла-то! Но ничего, скоро Бог покарает богатых за то, что они заняли место Бога!
С каждым словом Скипидарыч распалялся все больше и больше. Видно было, что он наконец-то нашел слушателя, и желал высказать все накопившееся во что бы то ни стало, тем более знал, что собеседник у него молчаливый и вряд ли перебьет:
- Доллар - вот духовная сущность всего нынешнего общества. Всюду деньги, накопительство, торгашество. Над всем теперь один знак, - Скипидарыч нарисовал в воздухе латинскую "S", - над законами, политикой, совестью. И у всех одна цель – как бы друг друга наколоть. Человек человеку волк. Думай о себе, о других забудь – вот девиз, едрень фень. Какая уж тут братская любовь. Христос со своей проповедью не вписывается в нынешнее время, потому что “капиталистическая система есть самая антихристианская”. Не мною сказано, но сечешь, Коля, сечешь, в чем дело-то? Антихристианская. Вот где корень зла. Апокалипсис идет вовсю! И имя антихриста – Капитал. Почти все народы уже поклонились ему, как и было обещано: “И поклонятся ему все живущие на земле, чьи имена не написаны в книге жизни”. Капитал скупает души. Все продались Капиталу! Все, все! Дьявол, пойми, Коля, не есть что-то эфемерное и абстрактное. Он совершенно реален и неутомимо действует среди нас. А имя ему – Капитал. К чему я все это? Да к тому, что где деньги – веры нет, где…
- Ладно, хватит мозги полоскать, - оборвал речь Скипидарыча Деснин и попытался встать. Но вдруг всё поплыло перед глазами. Повсюду мелькали разноцветные пятна, кружочки, чёрточки, загогулинки. Голова раскалывалась. Деснин обхватил ее руками и, скорчившись, бухнулся на кровать. Скипидарыч замолк и пододвинул к кровати табуретку, на которой стояло ведро холодной воды.
- Окуни голову-то - полегчает.
Деснин привстал и сунул голову в ведро. Холод смягчил боль и изгнал остатки похмелья.
- Ну как - полегчало? - спросил Скипидарыч.
- Да полегчало, полегчало, - вяло пробормотал Деснин. Он уже и не рад был тому, что окончательно протрезвел. Дыра. Та невыносимая душевная пустота, что навалилась на него вчера в связи с известием о смерти Никодима, вновь давала себя знать.
"Ну скажи же ещё хоть чего-нибудь! "- мысленно умолял Скипидарыча Деснин. Вся эта болтовня как-то смягчала, заглушала требованье Дыры, появившейся вчера. Деснин хотел, хотя бы на мгновение, отодвинуть тот момент, когда Дыра заявит о себе в полную силу. Но Скипидарыч как назло молчал, уставившись невидящим взглядом в красный угол. А Дыра всё явственнее зияла своей пустотой и уже с прежней силой требовала заполнить себя. Деснин, с трудом подавляя этот странный зов.
- Вижу, не веришь мне, думаешь, я совсем с ума спятил, - наконец заговорил Скипидарыч.
- Да почему же? Просто…Не укладывается у меня все это в голове как-то, - Деснин и вправду на больную голову мало что разобрал из тирады Скипидарыча, но старался поддержать разговор, чтобы тот снова не умолк. - Чувствую, вроде как правду говоришь, но…
- Знаю, знаю – Никодиму противоречу, да? С его проповедью всепрощения и смирения. Но, пойми ты, Коля, время приспело. Бог был милостив, пока он был Бог-Спаситель. Сейчас же наступают времена, когда Бог становится Судьей. Не мир, но меч несет теперь он. Ибо написано: “Мне отмщение и Аз воздам”.
- Но это ты говоришь. Никодим другое говорил.
- Да, но только его слова были для другого времени, а сейчас все не так, все изменилось.
- Но почему же? Когда? В тюрьму уходил – все было…
- Я же говорю: время приспело. А может еще и оттого, что Союз развалили, последний оплот на пути господства сатаны. Сказал же кто-то: если Россия исчезнет, то и Антихристу путь открыт. А Россия гибнет, Россия исчезает. О, что эти сволочи со страной делают! Измываются как! Точно бесы. А они и есть бесы, черти полосатые. Грабят. Да ладно бы грабили, так ведь еще и гробят. И народ, те самые будущие поколения, ради которых… Народ унижен и растоптан, в вечном пьяном угаре. А кто не в угаре, те на деньгах помешались. Враги народа, душегубцы! Знай только нефть качают. Сырьевой придаток, банановая республика. Включишь ящик – так там вечный праздник. Трындят о повышении нашего благосостояния, а мы мрем как мухи. Скоро последних русских будут возить в клетках напоказ, как раньше диких зверей. У тебя, знаю, Коля, сердце кровью обливается от известия, что Никодима нет. Словно…словно душу тебе отсекли. А у меня сердце кровью обливается оттого, что у всей Руси душа отсечена. Больно, Коля, мне, ой как больно. А ты все о смирении никодимовом вспоминаешь. Капитализм, Коля, это тебе не рынок там какой-то с демократией; капитализм – это и есть царствие Антихриста! Миром правит сатана, так-то вот! А коли так, то мир этот и есть ад. Стало быть, все Христовы заповеди в этом мире уже не действуют. Так о каком же смирении может идти речь?
Деснин не знал, что и сказать на такое. “Это как же так, - неслись в голове мысли, - вместо того, чтоб утешить, смирить, этот мужичок напротив – распаляет, гневит сердце. Зачем же это он со мной так?! Не выдержу я! Ох, мне бы простить, как Никодим учил. Зачем я этого-то слушаю? Простить – и забыть. Забыть! Забыть! Забыть!”
Скипидарыч все это время напряженно наблюдал за Десниным, словно стараясь проникнуть в его мысли. Лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Но вдруг какая-то искорка мелькнула в его глазах и он быстро-быстро, словно боясь опоздать, заговорил:
- Знаешь, я нисколько не удивлён, что смерть Никодима на тебя так подействовала. Умел он к людям подойти, да так, что на всю жизнь запоминался. Каждого, как сказано, "к новой жизни воскресить" мог. Но особо любил, как он говорил, "заблудших овец", ибо вера у них крепче. И притча у него была любимая о блудном сыне. Так что знай, ты не один такой, кого он, не знаю, как это сказать, перевоспитал, что ли. Много таких было за всю его жизнь-то. Вот, кабы их собрать всех вместе, то тогда… Письма всё писали. Благодарили. У меня, как раз, последнее осталось. Не успел я его Никодиму передать. Так и лежит. На нём и адрес обратный есть. С самой Москвы. Андрей какой-то. Пишет, сам бы приехать рад, да не может – бизнес у него теперь крупный, вертится. Поспать даже некогда. Но денег отвалить обещает на богоугодное дело. Ты возьми письмо. Может, пригодится. Потому что... Спалили Никодима-то! - вдруг выпалил Скипидарыч в самое ухо Деснину.
Деснин даже не шелохнулся.
- И кому это только старик помешал, а? У кого рука поднялась, кто вообще смог такое. Явно нелюдь, - начал причитать Скипидарыч, но Деснин уже не слушал его. Дыра. Она медленно чем-то заполнялась, и это "что-то" вытесняло пустоту. "Что это? Что? - не мог понять Деснин. “Месть” - вдруг блеснуло в его сознании. В голове, словно откуда-то издалека послышался странный рев. Он все приближался и нарастал. Наконец, достигнув наивысшей силы, рев резко смолкнул. И не было больше никаких сомнений. Все вдруг встало на свои места, улеглось.
- Кто?! – скрипнул Деснин зубами, сверля Скипидарыча глазами. – Кто его…
- Идем, идем, - потянул Скипидарыч Деснина за рукав, словно только и ждал вопроса. - Ты ходить-то можешь? Щас тебе кое-что покажу.
На этот раз Деснину удалось встать на ноги. И хоть перед глазами по-прежнему все плыло, он направился вслед за Скипидарычем.
 Едва вышли на крыльцо, Деснин застыл в изумлении – кругом были могилы.
- Это что – кладбище?
- Ну да, погост, он самый, - невозмутимо отвечал Скипидарыч. - Меня ж только Никодим за дьячка держал, а Пафнутий, едрень фень, разжаловал. Нет, говорит, у тебя корочек. Теперь я только пономарь, да так, на побегушках. Вот еще кладбище охраняю – вон оно, как на дрожжах растет. Раньше еще церковь охранял, но он у меня, змей, ключ отобрал, сигнализацию провел.
Деснин представил, как Скипидарыч остается ночью среди могильных крестов. Стало как-то не по себе.
- Живя на кладбище, хошь не хошь философом станешь, - словно читал его мысли Скипидарыч, - обстановка располагает. Вот он, монстр, пожирающий человеков. Лозунг к двухтысячному году обеспечить всех отдельным жильем успешно претворяется в жизнь. Ха! Многие уже получили прописку. Кладбищенскую. Каждому отдельную благоустроенную могилу – два на два метра.
- Да, я тут многих знал, - тыкал пальцем Скипидарыч в надгробия, мимо которых вел Деснина. - Вон тот потравился, а этого зарезали. Того запинали до смерти. Этот удавился. Тот просто допился. Ту вон муж топором порубал, этого собутыльник зарезал. Эту пьяный тракторист переехал. Этот сам себе глотку косой перерезал. А, чего говорить - вся страна один большой погост. Кладбища растут с такой скоростью, как когда-то города. Кое-где кладбищенское «население» уже городское превышает. Да, реформы не щадят никого.
Тем временем путники вышли на единственную деревенскую улицу. "Па-ап-берегись!" – раздалось где-то сбоку и на дорогу, ломая кусты, выкатило бревно. Из-за помятых кустов выглядывал изба без крыши. На ее срубе вовсю кипела работа: пятеро местных мужиков раскатывали на бревна совсем еще нестарый дом. На подмогу к ним спешил шестой.
- Здоров, Скипидарыч, - дернул он за руку спутника Деснина. – Дай папироску, у тебя трусы в полоску.
Скипидарыч протянул ему "Приму" и, кивнув на дом, вздохнул:
- Все курочите…
- А, все равно лет через пять тут вообще никого не останется. Не будет Васильково, - пробормотал мужик, прикуривая. - А кому до нас какое дело? Не нужны мы, видать, России совсем. Вот вымрем завтра все в одночасье - никто и не заметит.
- Да, у нас человек вообще не нужен. Такая государственная ненужность, - говорил Скипидарыч, продолжая путь. – Вот и вымираем. А как хозяин помрет – век избы недолог: вон на бревна раскатают, или на кирпичи разберут. Так всю деревню и раскурочат. Благо, что город рядом – туда многие прут. А ведь в других деревнях едва треть дворов осталась, да и там живут одни старики, детей почти нет. Работы тоже нет, пьянство одно, да безнадега.
Уже на околице деревни к спутникам подбежала девчушка лет девяти с лукошком, полным ароматной лесной земляники:
- Дядь, купи ягодку, - дернула она за рукав Деснина.
- Да куда мне столько-то?
- Вишь, тебя сразу приметили – городской, - вмешался Скипидарыч, - Возьми, Коль, возьми ягоду. Дешево совсем. Они ж ведь, детишки-то, так себе на одежонку какую зарабатывают – холодно зимою-то. Все лето вместо каникул так и рыщут по лесу с утра до ночи, то ягодки, то грибочки. На родителей-то надежды нет.
Деснин полез в карман и протянул девчушке смятую купюру.
- Ты денежку-то спрячь, а то папка с мамкой надут – пропьют, - посоветовал ягоднице Скипидарыч.
- Знаю, - делово ответила та. - А куда ж пересыпать-то?
Деснин подцепил из лукошка пригоршню ягод.
- Остальное себе оставь.
- Во, правильно, - одобрил Скипидарыч. - Тут знаешь, перекупщики городские что удумали: деньгами-то не расплачиваются ни за ягоды, ни за мясо – денатурат привозят, да еще с «Машенькой», знаешь, средство для травли тараканов такое, чтобы с ног совсем валило. Конкуренция нашим самогонщикам, но он все одно пашут круглосуточно. Вон, через избу точка, куда ни плюнь.
- Слышь, Скипидарыч, ты меня куда тащишь-то? – поинтересовался Деснин, кода спутники вышли за пределы деревни.
- Идем, идем. Сам все увидишь.
Чем дальше спутники отдалялись от деревни, тем больше окружающий ландшафт терял признаки человеческого вмешательства, от чего становился угрюмей и мрачней. Путники шли по давно не паханому полю, невдалеке виднелись полуразрушенные остовы двух бывших ферм. Над разборкой одной из них трудились трое парней, вооруженные ломами и кувалдой.
- И здесь все курочат, - бросил Деснин.
- А на пропой, - тут же отозвался Скипидарыч. - Пьют поголовно, целыми семьями. Те, кто не гонят самогон сами, сначала воровали в совхозе, а теперь, когда он совсем сдох, фермы и прочие сооружения на кирпичи разбирают и меняют их на самогон у городских перекупщиков. Эти дельцы быстро объяснили, что проще разобрать трактор на металлолом или ферму на кирпичи и сдать все им это за бутылку, чем горбатиться с весны до осени. Вот и вкалывают мужички. А, - махнул он рукой, - ломать – не строить. Все рухнуло. А ведь раньше при каждой деревне держали большую ферму - без работы никто не сидел. Построили клуб, школу, медпункт, магазины… Чего теперь поминать-то… Тут у нас, помню, случай был. Даже в газете писали. Когда вырезали всех коров – просто кормить было нечем – на все хозяйство остался только один очень дорогой бык-производитель. Его забивать не решились. Однако вскоре у бедного быка от бездеятельности, недокорма и обезвоживания ссохлось все "хозяйство". Только тогда, видя, что животина и так на грани издыхания, закололи и его. Так было покончено с животноводством… Ну вот и пришли.
Глава VI
УЛИКИ
 Путники остановились у груды металлолома из ржавых кабин комбайнов, сеялок, теребилок и прочих агрегатов, сваленной перед полуразрушенным ангаром.
- Идем, - вступил Скипидарыч на бетонный пол ангара. - Видишь след от протекторов? - Где? – Деснин, вошедший за Василечем в ангар, не мог ничего рассмотреть.
- Ну вот же, раньше он четче был. Откуда он идет? От того костра на краю ангара. Там обычно пацаны изоляцию с кабеля жгут.
- Зачем? – снова не понял Деснин.
- Так принимают только чистый алюминий. Все вилки, ложки, да кастрюли уже посдавали – теперь вот провода режут. Подожгут, и капают изоляцией в одно место. Целую лужу уже накапали – она даже застывать не успевает. Если он в нее въехал, значит, не знал. Да и потом, местные-то сюда и на танке не поедут. Знают, что сами все торцы уже на кирпич разобрали – непонятно как крыша держится.
- Да погоди ты. Кто "он"?
- Как кто? Киллер. Не ехать же ему на машине прямо в деревню – вот он ее здесь и оставил. Вот прям здесь, - Скипидарыч присел на корточки у едва различимых следов. – Глянь, чьи протекторы?
- Иномарка вроде, - приглядевшись сказал Деснин.
- Во, а у нас во всей деревне одна только – у Пафнутия. Да еще у корешей евонных, те, что к церкви подъезжали. Но я сравнивал – не подходят.
- И это все, что ты хотел показать?
- Не, не все, - Скипидарыч торжественно извлек из кармана некий предмет, в котором разве что по колесику можно было признать бензиновую зажигалку. - На пепелище нашел.
- И что?
- А то, что Никодим сроду не курил.
- Ну, мало ли, это еще не улики, да и какой дурак будет их оставлять?
- Вот и в ментовке мне то же самое сказали. Но все равно – хоть что-то. Я тебя сюда и привел, чтобы ты меня совсем за больного не посчитал. Потому что главная улика вот здесь, - Скипидарыч постучал себя по голове. - Лет пять назад грохнули у нас здесь неподалеку одного бизнесмена, или бандита – их и не разберешь. А я за грибами ходил – могилку вот и нашел посреди леса. Тут такое началось… Но самое странное, что киллера все же нашли. На следственный эксперимент даже привозили. Запомнил я его тогда. Такой… никакой. Только вот вся харя в веснушках. Я у ментов так и спросил: что ж это за киллер такой, непохож на киллера-то. А они мне: ты чего, это ж Санька Мокрый, у него и кликуха оттого, что он мокрушник-беспредельщик. Деньги для него не главное - сдвиг по фазе, в общем. Мы, говорят, его давно пасем, вот, наконец, прищучили. Обычно такие долго не живут, но этот, видимо, исключение. И чего ты думаешь? Потом так и отпустили. Видимо кто-то что-то… Но не важно. Главное, видел я его на пожаре. Как увидел, так и понял...
- А он знал, что из-за тебя его повязали? – вмешался в повествование Деснин.
- Так я ж свидетелем проходил.
- В таком разе, может, это он не Никодима, а тебя спалить хотел, в отместку.
- Че ж он, дурак?! Мою кладбищенскую сторожку с никодимовой избушкой попутать.
- Но если это заказ, - Деснин еще раз посмотрел на след протектора, - и киллер здесь был… тогда уж совсем…
- Вот и я про то. Черти что твориться. Ладно бы кого – таких людей грохать стали.
Видно было, как у Деснина передернуло скулу, но он держал себя в руках.
- А ты кому-нибудь говорил об этом.
- Говорил, ментам тем же. А они мне: пить надо меньше. Эх, никто меня не слушает.
- Ну а деревенские? Если б не ты один, если б все…
- Хм, "все". Всем, по большому счету наплевать. Всё равно, всё всем всё равно.
- Это как же? Ведь любили Никодима.
- Хм, любили. Да только в прошлой жизни все это было. Сейчас не до любви. Всем все по фигу. Измельчал народец ныне, другой стал. Гнилой народец! И как это быстро все попортились. Живо наш народ душою выцвел. Скажу я тебе, Коля, Бог умер, но не на Небе, а в сердцах людей. Дьявол, имя которому Капитал, выбил Бога из сердец, из душ людских. Ни мысли, ни идеи, ни черта. Деньги одни – вот мера всех вещей. Какие уж там идеи. Не до жиру, быть бы живу, шкуренку свою бы спасти. А что потом? Хана потом. Чужие люди, чужая страна. А, - махнул Скипидарыч рукой, - идем.
Деснин больше ничего не спрашивал и не уточнял. Наверное, он желал бы и вовсе забыть о том, что рассказал Скипидарыч, но Дыра… Дыра жгла нещадно. И Деснин казался спокойным лишь оттого, что все силы уходили на усмирение этого жара. Скипидарыч чувствовал, что тормошить гостя не стоит, и пока завел разговор о другом, оставив главный козырь на потом.
 Возвращались они напрямую, через давно заброшенное поле, которое сплошь поросло молодым сосняком. Под крохотными сосенками повылезали грибы. Скипидарыч периодически наклонялся, чтобы сорвать масленка или опенка, но чаще просто попиновал поганки.
- Вот так вот, - комментировал он свои действия, - раньше собирали здесь урожай ржи или овса, а теперь – грибы. Смех один. А ведь с чего началось. Еще когда разваливался совхоз, поля перестали совсем пахать. Народу объясняли, что земля отдыхает, да и скотине нужно больше места для выпаса. Ну, год, другой - так и запустили вконец все поля. Теперь уж и не поднимешь. Да и зачем: скоро в стране вообще пахать и сеять некому будет. А ведь орали: колхозы долой, фермеры, фермеры! А что фермеры? Мужик работает, с ног валится, здоровье гробит - а прибыли никакой. Нет стимула, нет даже надежды. Руки опускаются - так и запьешь с горя. И запили многие, да так, что на всю деревню осталось, может, полтора десятка дееспособных мужиков. Остальные на глазах деградировали. Только пить и умеют. Деморализация полная. Даже если и вернулось бы все, как было, никто не станет работать. Забыли, как это делается. Да и совесть последнюю пропили. Недавно умерла у нас старуха, так и гроб-то никто тащить не желал, хоть и рядом совсем кладбище.
Спутники вошли в деревню и двигались по направлению к церкви.
- Ни взаимовыручки, ни товарищества – единоличие сплошное, - продолжал свою речь Скипидарыч. – А все правильно, ведь что такое капитализм? Это и есть индивидуализм, самость, сечешь, Коля? “Все в век наш разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и что имеет прячет”. Каждый за себя. А это и есть проявление дьявола – Христос людей объединяет, а дьявол разъединяет – вот она где, истина-то!
Скипидарыч так разошелся, что не заметил, как запнулся о пустые водочные бутылки, расставленные возле магазина.
- Вай, вай! – возмутился черный приемщик стеклотары
- Чего "вай-вай", нехристь? – огрызнулся Скипидарыч. - Да ты смотри-ка, он же бутылки крестом выставил, внимание привлекает, едрень фень. Да, все мы на таких крестах распяты. А эти не пьют, понаехали. Скоро одни черные и останутся. Потому что в своего Аллаха верят. А мы – сгинем.
Скипидарыч еще раз окинул взглядом внушительных размеров крест из бутылок, вздохнул:
- Да, чего говорить спилась деревня. Наши мужики дольше всех остальных окрестных держались – Никодим способствовал. Да, умел убедить. Было что-то в нем такое… Словами и не передашь. Особый дар. Да только стар уж он стал. А тут еще приболел, в больницу попал. И зеленый змий, никем не удерживаемый всех разом-то и пожрал. Никодим очень переживал, глядя на все это, считал и себя виноватым, что и он допустил такое. Да так все и чах, чах на глазах.
Тем временем спутники подходили к церкви. Деснин с напряжением ждал, когда покажется пепелище. О, как он не хотел бы его видеть вовсе! Вдруг Скипидарыч резко остановился. Деснин чуть не ткнулся ему в спину, и совсем уже хотел было разозлиться, но тут заметил, что стоят они у свежей могилы, вырытой метрах в пяти от церковной стены. Земля, еще не успевшая осесть и порасти травой, рыжела суглинком. В изголовье стоял временный деревянный крест, рядом с которым, прикрытая стеклом от керосинки, теплилась лампадка. Стояли молча. У Деснина невыносимо саднило сердце.
- Со всеми общался ласково, к каждому слово особое подобрать мог, никому ни в чем не оказывал, - наконец всхлипнул Скипидарыч. - Своей простотой, смирением, и другим пример подавал. Знаешь, бывало, идет по улице, со всеми первый здоровается, и ни на кого у него не было ни зла, ни обиды. С требами посещал больных страждущих на далекие расстояния ходил пешком и без всякой платы. А какой церковный хор был!
Тут Скипидарыч перестал причитать и заговорил в своей всегдашней манере:
- Сказано: ради десяти праведников Господь готов терпеть множество грешников, но если праведников не станет – все рухнет, как Содом да Гоморра. И кого только рука поднялась, кто вообще смог сделать такое. Явно нелюдь.
В ответ Деснин лишь срежетнул зубами. Дыра полыхнула. Попадись ему сейчас этот Мокрый на глаза – не раздумывая перегрыз бы ему глотку. Но… Деснин посмотрел на могилу Никодима. Тот учил совсем другому… Как и вчера в глазах от перенапряжения все помутилось. Деснин не помнил, как они подошли к сторожке Скипидарыча. На крыльце их ждала кучка земляники.
- Вот дуреха, а? Ведь сказали же: себе оставь. Так нет. Вот такую деревню и загубили.
Спутники присели прямо на крыльце. Деснин механически жевал землянику, не чувствуя вкуса, а Скипидарыч продолжал, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Говорил кто-то, что если деревня умрет, то и Россия вместе с ней. Умирает деревня-то. Город - это ладно, черт с ним. А вот что деревня рухнула – вот это хана… Ты это, Коль, иди, приляг, что ли. А то еще опять удар хватит.
 Проснулся Деснин, когда уже стемнело. Стояла особая деревенская тишина, которую нарушал лишь мерный звук настенных ходиков. В противоположном углу избы на диване с вылезшими пружинами ворочался Скипидарыч.
- Вот послушал Никодима, принял муку, и во все это время только тем и жил, что знал: есть где-то там, далеко, человек, который… ради которого… м-м-м… Вытерпел все, кончилось все, приезжаю – а тут такое…
- Да понятно все, - донеслось из угла Скипидарыча.
Деснин вздрогнул. Оказывается, он размышлял вслух. А Скипидарыч продолжал:
- Опора, что помогала все это время выжить, пропала – сомнения хлынули. Вера-то вся твоя на одном человеке держалась – вот в чем дело. И вот умер он, причем не просто умер – убили. Стало быть, не прав он был в своей проповеди смирения и всепрощения. Ведь так ты подумал, так?!
- Так. Какой же я дурак, да? – спросил Деснин с замиранием сердца, в надежде, что вот сейчас Скипидарыч прольет целительный бальзам на его истерзанную душу, заговорит так же, как и Никодим, уверит, и все встанет на свои места.
- Нет, не так, - совершенно неожиданно ответил Скипидарыч.
Деснин вовсе растерялся.
- Я же смирился, - уже не веря в эти слова, пробормотал он. – И на душе покойно…
- “Покойно, покойно”, - передразнил Скипидарыч. – Покойнику покойно. Весь этот кошмар смиренно может переносить лишь человек бездушный – вот что я тебе скажу. Я и больше скажу: когда кругом царит зло, смирение с этим злом – преступление. "Во всем промысел Божий, все с попустительства Божьего, ибо придет Сын Человеческий и воздаст каждому по делам его". Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены?
- Не томи душу! – взмолился Деснин. – И так хреново, и делать чего не знаю
- А я знаю. Святые ведь, это не те, кто не грешил, а те, кто совершил много подвигов во имя Бога. Смирение, оно ведь только перед Богом, а не перед дьяволом, не перед злом. Напротив – дьяволу непримиримая война. И, если весь мир под властью сатаны – борись со всем миром. А то ведь эдак смирение страстей – бесстрастие, а от него и до бездушия недалеко. Знаешь, есть такое учение – экзистенциализм называется. Сам Христос был экзистенциалистом. Так вот, в учении этом сказано, что каждый, кто бы он ни был, хоть доходяга последний, в ответе за все, что происходит в мире.
- И я?
- И ты. Капля камень точит.
- Но что я один могу, если даже Никодим не смог?
- Главное не победа, главное – борьба. Не все, конечно, на борьбу способные, да и не это главное. Жили бы все по-божески и уже само житие было б борьбой. Но не возможно ныне жить по-божески. Да, возлюби врагов своих, но ненавидь врагов Божиих. А все, кто творит зло России – враги Бога.
- Их что, и убить можно?
- Да, - коротко ответил Скипидарыч.
- Но Никодим…
- Никодим мертв. Вот и думай: смириться ли и сидеть пень пнем, или же попытаться хоть что-то сделать. Ты помнишь в Библии гравюру "Христос, изгоняющий торговцев из храма?" Вот то-то. Он там грозный, с бичом в руке, громящий лотки торгашей. А ты говоришь смирение. Да сам Христос не мирился. "Не мир, но меч принес я вам" – его же слова. К черту все смирение! Не время для него.
- Все, хватит, заткнись! – вскричал Деснин.
Все эти странные речи Скипидарыча, казалось, еще более раздирали Дыру. Тот словно знал это и сознательно уничтожал последние крохи христианского смирения, которое внушил Деснину Никодим. Это становилось невыносимо.
Наконец, Деснин не выдержал, хотел вскочить, повалить Скипидарыча на пол и шмякнуть того посильнее головой об пол за те мучения, что доставлял он своими невыносимыми речами. Однако сдержал порыв, вцепился обеими руками в матрас и пролежал так некоторое время. Затем с раздражением спросил:
- И чего ты ко мне привязался? А! Твою мать!
- Я только болтать и могу, а ты - пассионарий! – тут же ответил Скипидарыч.
- А по морде?
- Да нет, это очень хорошее слово. Это значит. Что в тебе куча энергии, жизненной силы. Вопрос куда ты ее направишь. Понимаешь, и один в поле воин, если Христос с ним. Сказано: “Если Бог за нас, кто против нас?”
С этими словами Скипидарыч демонстративно повернулся к спинке дивана, как бы давая Деснину возможность поразмыслить.
"Если даже Никодим не смог пережить все это, повлиять, то может быть Скипидарыч прав? – думал Деснин. Скипидарыч представлялся ему какой-то исковерканной копией Никодима. Но, несмотря на противоположность их проповедей, где-то в главном они сходились. – Да, Никодим убит, но… Уйти, уехать, к Юльке. И все забыть, на все закрыть глаза. И ведь никто не осудит, никто. Никто, кроме меня самого".
В ту ночь Деснин принял решение.