Полубомж

Осень. Светает поздно. Едва-едва развиднеется, на улицах появляются странные люди. Обычно они ходят парами, реже по трое, иногда по одному. В руках палки и целлофановые пакеты. Обходят мусорные контейнеры, открывают их и шевелят палками отбросы. Все, что заслуживает внимания, они извлекают из контейнеров и прячут в сумки.
Особым спросом пользуются бутылки - можно сдать.
Медленно совершают они обход, границы участков давно распределены, и горе покусившемуся на чужой.
Эти люди одеты в обноски, не мыты, от них дурно пахнет.
Их называют бомжами.
Я ненавижу этих людей!
Я - один из них!

Совершив утренний обход контейнеров, ухожу на бульвар, спускаюсь по лестнице на поляну и там, в укромном месте, произвожу первичную сортировку добычи.
Тут и кое-какая одежонка, и курево (бычки собираю особенно тщательно), и то, что можно продать. Люблю находить пластиковые бутылки. Их на базаре торговцы подсолнечным маслом берут по пять копеек. До рубля в хороший день заколотить можно. К тому же они легкие, корячиться не надо, да и базар, вот он, рядом. На базаре хорошо уходят и баночки всякие. Их покупают торговцы сметаной или медом для тех, кто хочет купить эти самые сметану или мед, а тару дома позабыл. А - вот она! На любую емкость. А что из контейнера, то кто об этом расскажет?
Я и себе литровые и трехлитровые банки оставляю, ибо в них провизию храню. Если в добычу вошли бутылки, иду их сдавать. Это далеко - на Большой Арнаутской угол Канатной. Городским транспортом я пользоваться избегаю. Так что дело это долгое. У подвала нашего брата много, хотя встречаются и нормальные люди. Шум, мат, локальные драки, но в результате в руках хоть небольшие, но деньги. Многие их тут же пропивают. Я - нет!
А разговоры... Какие отвратительные, немытые слова! И все время о еде, о бабах, таких же отвратительных, немытых и скандальных. А ведь многие из них прежде нормальными людьми были - художниками, моряками, спортсменами...
Душно мне среди них, противно! Но что делать, что делать?.. Да и чем я лучше других бомжей? Чем мне-то гордиться? Воспоминаниями? Так у других воспоминания имеются. Да и от хилости духа воспоминания всяческие.
Поэтому стараюсь тут же уйти, исчезнуть с глаз «коллег» и отправляюсь домой.
Да-да! У меня есть свой дом! Вернее, конечно, не дом, а квартира, настоящая квартира, о которой никто не знает. Тем не менее, она есть и даже приватизирована на мое имя, естественно и прописка в паспорте, ну и сам паспорт, разумеется. Я - не совсем обычный бомж! Полубомж, что ли? Впрочем, этот вопрос меня не очень занимает.
Трудовое утро завершено. Пора домой. Пешком далековато. Все же бреду себе, голову опустив, глаза упрятав. Проходной двор, переулок, снова проходняк, выходящий в тупичок у двери моей парадной. Слава Богу, никого не встретил по дороге, тем не менее, оглядываюсь. Никого! Ныряю в парадную, взлетаю на второй этаж двухэтажного флигелька. Тут только одна дверь - моя.
Открываю, вхожу. Вешаю куртку на гвоздь, иду дальше. Сумку заношу в комнату. Над ней еще работать и работать. Но, прежде всего, достаю из-под обоев, отошедших от стены, банку от растворимого кофе - это копилка, мой банк, который надежнее любого другого, а главное - собственный.
Складываю туда добычу. Борюсь с искушением пересчитать капиталы. Знаю, что их мало, очень мало. Счастье бомжа - это когда находишь вещь, которую можно удачно продать. Мне такое счастье улыбается редко.
Теперь время окончательной сортировки добычи. Медная проволока - очень нужная вещь. Я из нее сделаю вешалки и ручки всякие... Длинное полотнище, грязное, конечно, но и из него выйдет что-то путное. Что именно - пока не решил и кладу его в специальный картонный ящик из-под сигарет. Пусть полежит с другими тряпками, а там, глядишь, и пригодится. Башмаки! Практически целые! Это уже удача. С обувью у меня не очень хорошо. Гардероб неуклонно растет. Сейчас вообще перспективное время - люди осенью пересматривают одежду на зиму, выкидывают ненужное, а бомжу многое может пригодиться.
Уже есть теплые, а главное целые суконные брюки, джинсы (я в них сейчас), спортивный костюм со сломанной змейкой на куртке, несколько рубашек, проеденный молью в трех местах, но очень теплый свитер и куртка «под кожу» - почти новая. Вполне приличный гардероб.
Рассортировав добро, сажусь в кресло без ножек и закуриваю настоящую, хотя и самодельную сигарету.
Сигареты я навострился вертеть сам с помощью нехитрого приспособления, которое как-то раз смастерил из куска пленки и двух валиков. Табака, конечно, вволю. Бычков на улице хватает, а полпачки папиросной бумаги нашел летом. Еще улица дает мне газеты, разной степени свежести, которые внимательно читаю перед сном. Кроме того, чтение газет наводит на разные размышления. Прежде за половину из того, что сейчас в газетах пишут, сроки давали или там в психушку сажали. Теперь не сажают! Зачем сажать, если убить можно?
Возможно, это и есть свобода. Почему бы и нет? Хочешь - пиши, не хочешь - не пиши!
Меня ведь никто не заставляет в контейнерах рыться! Роюсь, ищу, кое-что из найденного даже продаю!
Сигарета выкурена. Сижу себе, в который раз оглядывая свои апартаменты. Квартира у меня классная! (Бывшая родня хоть тут не пожадничала). Комната с двумя окнами, кухня, санузел, а главное - душ! Скоро начнут давать горячую воду и станет совсем хорошо. Обстановка, правда, не шикарная, но... Есть настоящая кровать, которую соорудил из бывшего дивана, поставив матрац на ножки; уже упоминавшееся кресло; большой деревянный ящик, покрытый скатертью и выполняющий функции стола, ящик поменьше – «прикроватная тумба», настольная лампа, которую подобрал и отремонтировал. Еще есть поставленные один на другой и скрепленные болтиками посылочные ящики – «книжные полки».
На кухне - газовая плита с духовкой, опять же посылочные ящики, где стоят банки с продуктами, часы (бывший будильник, который уже не звенит, но еще почему-то ходит). Для кранов я сам из шланга и пробитой гвоздями баночки из-под паштета сделал смеситель. Когда дадут горячую воду, буду делать теплую и мыть посуду. Посуды, кстати, валом.
Пять-шесть тарелок (две глубокие), вилки, ложки, нож, две чашки (одна с отбитой ручкой, другая - склеенный Кузнецов), слегка щербленная кофейная чашечка и множество пластмассовых одноразовых стаканчиков.
Еще есть классная аптечка. Как-то нашел огромный кулек с лекарствами, срок годности которых вышел или почти вышел. Рассортировал, надписал, сложил аккуратно. Теперь чуть что - можно лечиться.
В душе, кроме самого душа, разумеется, наличествует нормальный таз и большая коробка со стиральным порошком. Название порошка сказать не могу. Коктейль, знаете ли.
Мыло покупаю за деньги! Полотенца и простыни тоже!
Имеется множество всяких-разных инструментов, рулоны с обоями, пленками, гвозди, в большинстве погнутые, железки всякие, резинки, трубочки. Есть розетки и выключатели, собранные из поломанных. В общем, сами знаете, что выбрасывается после ремонта, а запасливым человеком подбирается.
Большая банка из-под томатов с приделанными с боков ручками - моя «кастрюля», такая же, но с медной дужкой, - «ведро». Банка поменьше, приплюснутая кверху и с загнутым «носиком» служит чайником. Особую гордость составляет почти настоящая турка для кофе. Я сотворил ее из баночки от томат-пасты, выгнутой поверху, длинного винта, прикрученного сбоку и крепко закрепленного гайкой и бамбуковой палочки из-под штор, надетой на этот винт. Классная турка!
Много писчей бумаги и шариковых ручек. Если бы я захотел написать письмо кому-нибудь, то все под рукой..
Но писать некому! Разве что себе…
Я - один...
Слава Богу, что стыд и унижения, которые сопутствуют мне каждодневно, не становятся привычными, что ноша по-прежнему тяжела.
Это не крест мой, а позор, но я принял его от безысходности и... необходимости.

* * *
Необходимым, как прощение, как воспоминание об отцовской руке был ранний рассвет. Жесткая роса в оправе из травы и кустов... Узкая, как стилет, дорожка, по которой бегаю к водопадику умываться.
Вперед! День еще за горами, но вскоре он взберется на последнюю вершину и будет вершиться и праздновать вплоть до лиловой темноты.
Вперед! Я стянут ремнями портупеи. Хлопнула дверца машины. Забег начался.
Спуск походил бы на увеселительную прогулку, если бы не был так долог и опасен. Далеко внизу, под скалой, лежат останки десятков машин, сорвавшихся с этого серпантина.
Первое время привкус риска заставлял бессмысленно улыбаться и отбивал охоту к еде. Потом я привык. Эмоции уступили, как это часто бывает, логике.

* * *
Логика событий - вещь престранная. События ломают ее и коверкают, не подчиняются ей, но... Проходит время, и выстраиваются факты, фактики, и она снова становится стройной и серьезной, как молодящаяся шлюха.
 Я занят строптивым делом, от которого болит шея, и в голову лезут усталые и обидные слова.
Я гляжу назад! Мой внутренний мир стал маленькой историей и, как большая история, он искажает факты и переставляет события. Очень хочется быть хорошим перед самим собой. Ужасно хочется убеждать в этом других.
Я сижу за столом. Вокруг меня ленивая тишина. Беру слова, взвешиваю их, пробую на глаз, на вкус и не очень аккуратно ставлю их в короткие и длинные фразы. Бежит, спотыкаясь, карандаш, бежит, бежит...

** *
Бежит человек по тропинке. В руках портупея, свернутая в колобок. На человеке куртка с погонами, на погонах две маленькие звездочки. Ревет сирена - и в черном доме за спиной вспыхивают огни. Готовность номер один!
На КП вбегаю запыхавшись. Все-таки сто двадцать метров вверх почти вертикально. Доложив по команде о принятии готовности, сажусь за пульт и перевожу дух.
На экране, словно выпрыгивая из-под вращающегося луча, появляются цели, похожие на маленькие зеленые огурчики. Рядом, склевывая их телекарандашом, бубнит оператор.
Постепенно становится жарко, потом очень жарко, а потом наступает день, и жара становится нестерпимой. Приносят воду. Выскакиваем из прицепа 2БУ по одному и льем воду на голову.
Потом дали отбой и все радостно потянулись в столовую. Еще позже, почти перед отбоем, принесли письма…

** *
Может быть, это письмо? Но кому же я его пишу?
Может, это рассказ или повесть? Но у рассказа или повести должен быть сюжет, должен быть конец, но его не знаю. Я и настоящего-то уразуметь не могу, а будущее закрыто непомерно высокой каменной стеной.

* * *
За стеной сослуживцы поют песни. Они напились, дабы повысить кислотность, ибо сказали, что повышенная кислотность - лучшее средство от холеры. Внизу, в городе Батуми, сейчас эпидемия. Тут, в горах, эту холеру никто в глаза не видел, но опасность сохраняется, значит, нужно охотно повышать кислотность, тем более, что выпить очень хочется. Так что холера пришлась очень кстати.
Когда кислотность должным образом повысится, ребята начнут спорить и ссориться, чтобы потом помириться и снова выпить.
Потом пойдут откровения, которые наутро чудным образом дойдут до начальства.
Начальство на офицерском разводе выделит всем по заслугам. После таких пятиминуток многих терзает обида. Вчера они напридумывали и наплели о себе с три короба, а сегодня получили фитилей за это.
Никто не догадался придумать себе что-нибудь героическое или просто хорошее. Впрочем, я давно подозреваю, что хорошие поступки начальство просто не волнуют. А пора бы, пора…

***
Вечер. Пять часов. Пора идти на базар.
Базар - особая статья доходов.
К этому походу переодеваюсь. Брюки, рубашка, башмаки поприличней... Теперь могу сойти за обнищавшего интеллигента.
Беру сумки и вперед.
Базар дает (в прямом смысле) фрукты, овощи - все бесплатно! Я их подбираю после расторговавшихся продавцов. Обрезки мяса с косточками выпрашиваю у мясников «для собачки». Они меня уже знают и никогда не жадничают.
А еще картонные коробки, которые нужны для хранения всего-всего. А еще... Да мало ли ценного можно подобрать или выпросить на базаре.
Иногда удается и денег подзаработать: что-нибудь поднести, мешки посторожить, весы от прилавка до склада оттарабанить.
Сегодня добыча отменная. Десятка три картофелин, помидоров штук шесть, две луковицы, разрозненные зубчики чеснока, куча листьев капусты, веточки зелени, помятая свекла, слегка подпорченные перцы и яблоки.
У мясника выпросил здоровенную костомаху с мясом и штук шесть ребрышек.
Удачный базар!
А еще заработал гривни три по мелочи! Не выговариваемое слово – «гривни»! Лучше стану говорить «рубли», тем более, что и все так делают.
После мучительного раздумья решаюсь на растрату и приобретаю за рубль тридцать стограммовый пакетик с натуральным кофе. Покупаю еще буханку хлеба и отправляюсь восвояси.
Дома ставлю турку на огонь и, пока вода закипает, дрожащими руками вскрываю пакетик.
Кофе не пил уже с полгода. Денег не хватало даже на хлеб, ведь за квартиру, свет и газ надо платить, причем аккуратно. Жилье - все, что у меня есть. Это, надеюсь, трамплин в ту, прежнюю, жизнь.
Вода в турке закипела. Снимаю ее с огня, ставлю в сторонку, засыпаю полную столовую ложку кофе. Порошок не тонет, а лежит на воде коричневой ароматной корочкой. Сверху сыплю немного сахара. Кипяток постепенно подмывает кофе, сахар темнеет, набухает, потом исчезает.
Перемешиваю жидкость оструганной палочкой, ставлю на маленький огонь, жидкость густеет, вот и пенка появилась. Пора снимать.
Наливаю кофе в чашечку, сажусь, закуриваю.
Одинок, нищ, никому на земле не нужен, но я в своем жилье и ... счастлив!

* * *
Если с мороза войти в теплое жилье, то сначала в замерзших ногах и ушах начнется покалывание, потом боль, а потом наступит жар полного, окончательного согревания.
Я согревался, но память уже колола тысячью иголок. (Сколько из них отравлено?) Еще не было боли, но она была неизбежна, как поздний жар.
Я снова видел себя молодым.
Где это было? Где? Юг, Старый город, подвальчик, в котором продают вино с названием «Азербайджан шарабы». Тут подают к нему соленый миндаль и на столах горят свечи.
Неужели это был я?
Меня немного смущает это «неужели». «Неужели ты способен?..» «Неужели нельзя было иначе?..»
Иначе?
Как обойти бессонницей уготованные нам страшные сны?
Как угадать, когда они приснятся?
Неужели это был я? Я - другой, я - прежний.
Как приятно говорить «я»!
Шарабы - обозначает «вино». И «Гиши» - это шарабы, и «Баян» - это вино. А миндаль и есть миндаль, и горек он, как всегда.

* * *
Пью горький кофе мелкими глоточками, растягивая удовольствие. Но всему хорошему приходит конец.
Пора готовить обед. Ставлю кастрюлю с водой на огонь и опускаю туда костомаху. Пока она варится, мою и чищу овощи. Варево тем временем набухает бело-желтой пеной. Тщательно снимаю «шум». Бульон уже прозрачен. Пусть еще немного покипит. Отливаю немного бульона и обдаю им помидоры. Потом выливаю жидкость обратно, а с помидоров снимаю шкурки и давлю их вилкой, как могу. Бросаю в кастрюлю нарезанные овощи, а когда они достаточно проварились, давленые помидоры. Вот и борщ готов. Чашкою черпаю его из кастрюли и наливаю в тарелку. Хлеб порезан, борщ налит. Можно есть. Вкусно!
На второе - отварное мясо, салат из помидоров. Остатки борща накрываю другой банкой, ставлю кастрюлю с сетку и вывешиваю за окно. Это на завтра.
Мою посуду, ставлю чайник. Когда он вскипает, насыпаю заварку. Сейчас буду чаевничать.
Люди не сидят на месте, а переезжают с квартиры на квартиру, из города в город, а теперь и из страны в страну. Когда они собираются, оказывается, что скоплена масса ненужных вещей и продуктов. Все это выбрасывается, а тут уже не зевай, бомж. Люди в наше время не выкидывают продукты, книги, остатки стройматериалов в контейнеры, а ставят их рядом. Подходи и бери, что надо.
Так я стал обладателем трехлитровых банок с мукой, литровых с сахаром, крупой всякой, макаронами.
Гляжу на часы. Поздновато. Пора ложиться. Сказано - сделано. Зажигаю настольную лампу, беру газету. Газета старая, но интересная. Читаю себе. Потом гашу свет.

***
Снова рассвет, холодный и слизкий. Выхожу из дома. Проходной двор, еще один... На мне «бомжевая» куртка, джинсы. Пора приступать к работе.
Вот в «моем» контейнере роется какая-то чисто одетая старуха. Обхожу стороной. Сюда идут не от хорошей жизни, часто долго и трудно переламывая себя. Я это уже прошел, а другие...
Что толку говорить о причинах?

Времена изменились, и для многих путь «из грязи в князи» короток. Впрочем, путь «из князей в грязь» еще короче, а главное, очень массов. И еще. Вся нечисть, которая прежде жалась по подворотням, в тени, вылезла на свет. Расправила плечи, открыла рот...
Люди вокруг вдруг стали некрасивыми.
Отребье царит на улицах, задевая всех и толкая.
Люди ссутулились, опустили глаза, заспешили.
«Мы рождены, чтоб сказку сделать Чернобылью!»
Идут по улицам некрасивого города некрасивые люди…

Я ни с кем не общаюсь. То есть, приходится говорить какие-то слова продавцам, у которых покупаю хлеб, торговкам на рынке, которым подношу груз, но этим, практически, и ограничивается мое общение с людьми.
Хожу, опустив голову, боюсь встретиться с кем-то взглядом, просто увидеть знакомое лицо. Я отвык от общения, а временами кажется, что он и не нужно.
Идеально готовый для необитаемого острова, помню, что остров этот тут и вместо неспокойной и глубокой воды я окружен людьми.
Нужен ли мне кто-нибудь? Сам не знаю, но часто над этим думаю. Стена, построенная для самозащиты, все растет, а разрушить ее нет ни сил, ни умения.
 А желания? Опять и опять возвращаюсь к этому и ни к чему не могу прийти.
Конечно, лучше об этом не думать! Легко сказать...
Обход продолжается. Контейнер, снова контейнер. Бутылки, банки. Груз все увеличивается.
Я - бомж! Я с добычей. Это радостно, только не очень. Едва успел привыкнуть к этой жизни, как потянуло в другую, прежнюю.
На бульваре последнее время небезопасно. Шпаны развелось немеряно, а злейший враг бомжа не милиция, которой с тебя и взять нечего, а именно шпана. Ограбить могут, избить, иногда и убивают. Кто заступится?
Милицию не боюсь. Зачем менту бомж? Что с него взять можно? Тем более, что даже дотрагиваться, иногда, противно. Так что, без приказа тот к бомжу и близко не подойдет.
Зато другое могут. Они человека бомжем делают! Проведает, что у старика одинокого или пьянчуги какого квартира имеется, и тащит его за что-то придуманное в КПЗ. Продержат беднягу там с месяц и выгоняют. Идет он домой, а на квартире уже мент поселился. Документы показывает, а в них сказано, что помер хозяин жилья давным-давно, а менту освободившееся жилье и дали. Куда пожалуешься, кто выслушает, кто поможет?
Поэтому, сто раз оглянусь, прежде чем домой подняться.
Тихонько выглядываю на бульвар из-за угла Картинной галереи. Так и есть. На парапете сидит с полдюжины юных дебилов. Курят, плюются, пиво пьют.
Быстренько ухожу. Зачем рисковать?
Придется идти домой, а бутылки сдам перед базаром.
Улица, переулок, проходной двор, еще один. Вот и моя парадная. Юркаю в нее, взлетаю вверх. Дома!
Сперва занимаюсь окурками. Тщательно обрываю фильтры и обгоревшие части, затем крошу табачок в банку и тщательно перемешиваю. Табака, вообще-то, вволю, но запас есть запас.
Бутылки с банками отдельно. Железки отдельно. Поломанный выключатель - в коробку к арматуре, утюг без шнура оставляю на столе. Если повезет и он рабочий, заимею еще одну “ценную” вещь, а если не повезет, то гладить можно и так, нагрев его на плите.
Планки, штапики. И для них место найдем.
Вот вещь - подстаканник. Его отнесу на пятачок к магазину «Коллекционер» и продам.
Если одеться прилично, а вещь хорошая, то и цену нормальную дадут.
Сковородка! Черная, закопченная. А я ее песочком, песочком. Послужит еще сковородка, послужит.
Рваная одежда. Срезаю пуговицы, кладу в специальную коробочку от конфет, срезаю змейку, ее - в другую коробочку.
Цветок. Корни в земле, а горшок, наверное, разбился. А его в банку из-под фасоли. Полил - и на окно. Оклемается цветок, а мне радость.
Вершина всего - связка книг! В сторону. Потом, вечером, займусь разборкой книг, «облизыванием». Такую радость надо оставить на конец дня. Это меня греть будет.
Дело сделано. Можно и отдохнуть. Моюсь. Варю кофе. До вечера свободен. Рано, конечно. Много времени для раздумий. Человек я, человек!

* * *
 Человек боится смерти. И в то же время бравирует перед ней. Человек делает из черепа пепельницу и носит брелок - гробик. Человек несчастен, потому что обречен, и счастлив, потому что не верит в это.
Я не живу сегодняшним днем только потому, что приятней думать о завтрашнем. Мои планы зачастую осуществляются. А если не осуществляются, забываю о них и строю новые.
Я еще не думаю о старости. Уверен, что старость - это состояние души.
Еще очень не люблю тишину. Для меня тишина - это еще и одиночество. Очень трудно признаться себе в том, что одинок. Днем окружен людьми. Они не стараются понять меня, а я - их. Просто есть общие дела и заботы, темы для разговоров. У нас одна служба.
Сейчас полночь. Я один.
Помню, как заблудился ночью в горах. Выпала очередь идти за вином, но не взял фонарик, а ночь была безлунной. Дождь... Ни дороги, ни огонька. Сначала шел и пел песню о бумажном солдате, потом еще пел, еще, и шел, шел, и, наконец, заблудился. И был один на всей этой земле. И воспоминания уже были миражами, а настоящее потерялось в темноте.
Я из тех, кто мыслит надеждой.
Но так иногда хочется, чтоб просто повезло. Иногда. Не часто.
К оконным стеклам прилипли бабочки, которых притягивает свет. Им не обжечь крылья, но и не долететь до огня.
Две горы, пересекаясь, вырезают из панорамы города Батуми треугольник, светящийся крохотными огоньками. Еще где-то не спят сегодня.
 
***
Сегодня мне повезло! Как мне сегодня повезло!
Я бродил по базару, предлагал услуги по подноске-переноске больше часа, а результат - более чем мизерный. Вдруг меня окликнула довольно немолодая, дама и, кивнув на две полные сумки, спросила:
- Донесешь?
- Конечно!
Сумки были тяжелыми, но путь оказался не очень дальним. Квартала два с половиной, а потом на третий этаж.
Я аккуратно поставил корзины у двери и отдышался. Дама выдала мне три рубля и вдруг спросила:
- Завтра свободен?
- Да, - ответил я.
- В девять утра, там же, - скомандовала она.
- Буду!
- Не смей опаздывать!
- Что вы? Не опоздаю!
Попрощавшись, начал спускаться вниз.
Вдруг подумалось, что если явлюсь вовремя на базар, то пропадет «контейнерное» утро.
Впрочем, быть может, это и хорошо...
Дома поужинал остатками борща, вымыл посуду и, наконец, принялся за книги. Книг целая связка, аккуратно и туго перевязанная шпагатом.
В другой ситуации долго бы мучался, развязывая шпагат, но сейчас спешил, очень спешил и поэтому разрезал шпагат ножом. Книг оказалось пятнадцать.
Два учебника английского языка, один немецкого... Дальше, дальше!
А дальше - богатство!
ГАМЛЕТ!
Да-да, «Гамлет» в переводе Пастернака, тоненькая книжка из «Библиотеки школьника»!
И еще книжка Шекспира, но на английском языке, детские книги о животных.
Вот, все книжки расставлены на «стеллаже». Кроме «Гамлета», конечно. Эту книгу стану читать-перечитывать. Ее можно читать всегда.
Я это еще помню!
Теперь стоит отдохнуть. Варю кофе, закуриваю. День был удачным.

* * *
Зима выдалась неудачной. Несколько раз принимался идти снег. Но было тепло, и он таял. Тогда снегу это надоело, и он прекратился вовсе. По пустым улицам шлялся ветер, приставал к прохожим, хватал их за рукав, что-то нашептывал. В общем, вел себя, как заправская цыганка-гадалка.
У меня в феврале случилось смутное время. Я бросил работу через два месяца после поступления и шатался по улицам в поисках «идеи».
- Ветер, ветер, погадай мне!
Ветер раскладывал передо мной прошлогодние листья.
- Ветер, ветер, поиграй со мной!
Ветер убегал вприпрыжку вперед, прихватив шапку.
- Ветер, ветер, дурак ты, ветер!
Он обижался, отдавал шапку и уносился куда-то.
Я оставался один и, сожалея об утраченном попутчике, уходил на бульвар.
Там ветер возвращался и начиналось:
- Ветер, ветер, потащи меня куда-нибудь, ветер!
И он хватал и тащил. Он бежал со мной по бульвару, останавливался, давая время закурить и опять мчал меня. Когда это надоедало, я скрывался в ближайшем кафе. Он терпеливо ждал, пока попью кофе, а потом провожал домой.
Ох, ветер, ветер...
Так прошла зима.
 
Дело в том, что после того, как «долг Родине», протяженностью в два года, был отдан, я заскучал. Друзья за это время вполне определились, переженились. Я же один, а в семейные дома ходят парами. Меня пытались с кем-то знакомить, но это ни к чему не приводило. Я привыкал к одиночеству и искал работу.
Работа нужна была разъездная, с командировками, так как от дома отвык, кроме того хотелось помотаться по стране, посмотреть ее.
Как-то, встретив приятеля по институту, зашел к нему на работу. Так я попал в «Газремонтстрой».
В «Газремонтстрое» понравилось буквально все. И начальник отдела, где работал приятель, и ребята... А сама работа! Сказка! Ездить по стране, по газопроводам, измерять-замерять. Тридцать дней в командировке, потом пятнадцать дома, в отгулах. А еще мощная зарплата, а еще командировочные! А сами командировки - Кавказ, Средняя Азия!
Конечно, тут же попросился к ним.
Естественно, не взяли. Мест не было.
- Я согласен даже техником!..
Но и места техника, увы, не было.
Конечно, пообещали сообщить, когда появится место. Я не поверил и напрасно.
Повезло! Через двадцать три дня меня приняли на работу.
А еще через восемь дней я вместе с бригадой вылетел в Тбилиси в первую командировку. Там заночевали, побродив до упора по городу, а наутро сели в УАЗик и поехали в маленький азербайджанский городок Казах. На трассу.
Началась работа, тяжкая и очень интересная.

* * *
Работа – есть работа. Утром, без четверти девять, я был в назначенном месте. Минут через двадцать появилась и работодательница. Увидев меня, довольно ухмыльнулась и, не поздоровавшись, вручила две объемные сумки.
- Пошли!
И мы отправились «делать базар».
Сумки тяжелели и тяжелели, а путешествие по «Новому базару» продолжалось и продолжалось. Счастье, что «мадам» любила торговаться, и удавалось на минуту-другую поставить сумки на землю и передохнуть. Наконец, двинулись обратно.
Этот поход обогатил меня на пять рублей, а еще я был ангажирован на послезавтра.
- Получишь столько же, - пообещала Анна Сергеевна. Так, как выяснилось, звали работодательницу.
Так что часам к двенадцати я был абсолютно свободен, заработал пять рублей, а в обычные дни редко зашибал и половину.
Дома углубился в вычисления.
Выходило, что если заплатить за квартиру, свет и газ, то в этом месяце еще рублей десять останется. Но этого не хватит на еду, не все же на базар рассчитывать. Значит, придется и в контейнерах рыться. День бомжую, день работаю гужевым транспортом.
- А вдруг завтра все закончится?
Зачем гадать? Там будет видно. Но контейнеры у дома Анны Сергеевны надо обходить стороной!
Ну вот! Решили-постановили, можно подумать над тем, чем заняться сегодня. День-то еще впереди.
К пяти, конечно, отправлюсь на «Новый», но сейчас-то около часа.
Если бы не последние события, так украсившие жизнь, идея, пришедшая в голову, вряд ли бы туда заскочила.
- А не пойти ли просто прогуляться?
Да-да! Одет бедновато, конечно, но все чистое. Умыт, побрит. Ну почему просто не пройтись по улицам?
Вроде бы ничего особенного - пойти погулять. Но я уже очень давно не гулял, а перемещался от точки до точки, от контейнера к контейнеру, не подымая глаз и не глядя по сторонам.
Решено!
Иду по городу, по моему городу. Соборка, шахматисты на скамейках. Наблюдаю за партией, все понимаю, не забыл, оказывается.
Иду дальше. Дерибасовская. Тут давным-давно не был. Что делать бомжу на Дерибасовской? Да и не мой это район. Сперва по правой стороне иду, обратно - по левой.
Горсад. Устал, присел на скамейку. Оглянулся. Сколько тут таких, как я! Сижу. Сосед справа читает газету. Дочитал. Уходит. Унесет или не унесет? Оставил. Схватил газету, читаю. Как все.
Я такой, как все!
Уже четыре. Во всяком случае, часики на руке соседки справа показывают именно это время. Пора. Так не хочется уходить отсюда. Тут много людей, и никто ни от кого не зависит! Все же встаю и, чтоб продлить удовольствие, прохожу мимо вернисажа. Горсад, видимо, привычное и постоянное место для художников, потому что всюду расставлены картины, стоят столики с поделками, разложены образцы рам.
Картины, которые рассматриваю, мне, честно говоря, не очень нравятся. Много копий разной степени удачности, много видов Одессы, существенно отличающихся от оригинала. Многое и вовсе непонятно.
Хотя... Я останавливаюсь. Передо мной серое, неспокойное море, которое вот-вот утихнет после бушевавшего недавно шторма. Море зажато, словно в тиски, узким берегом и скалами. Грозовые тучи клубятся над ним, но гроза уже миновала, и скоро все успокоится и затихнет. На берегу, на скале, возвышающейся среди руин, стоит кресло. Пустое кресло. Оно словно зовет:
- Сядь, подумай, тут ты один!..
- Ну что, отец, нравится?
Художнику хорошо за сорок, так что в отцы я ему явно не гожусь. Впрочем, если он мается сиротством... Хотя... Отец так отец, не жалко.
Художник рыжеват, слегка лысоват, борода, естественно.
- Эта работа называется “Приглашение к одиночеству”.
- Я знаю!
- Ты что, уже видел ее?
- Нет, первый раз. Я лучше завтра приду, - говорю, нет, скорее лепечу.
После этого поспешно ухожу.
Одиночество затянулось и, если еще продлится, то уже не уйти от него.
Это я давно уже понял.

* * *
Я давно уже понял, что говорить о чем-то людям может только человек, обладающий индивидуальностью.
Тогда стал думать:
- Есть ли индивидуальность у меня?
Разумеется, все люди различны. Но мыслится так: индивидуальность - это талант, фантазия и доброта.
Если у человека есть талант и фантазия, но нет доброты, он тоже может говорить о чем-то людям, но голосом команд.
Такой может быть предводителем, но не властителем.
Мне близки властители. Поэтому так люблю читать. Читаю каждую свободную минуту на перекурах и на ночлеге.
Лампочка в плафоне ЗИЛа, который заменяет нам гостиницу, лабораторию и столовую, слабовата, но это не мешает. Уткнувшись в книгу, убегаю отсюда. Убегаю от этой тяжелой, опасной, скудной и неудобной жизни. Убегаю потому, что жизнь эта нравится с каждым днем все больше и больше.
В работе, слава Богу, все удается. Я даже мимоходом научился довольно прилично водить этот самый ЗИЛ.
Вечера, как уже говорил, провожу с книгой и чуть не упускаю важное событие - заговор против «старшого».
Он, конечно, мужик неплохой и знающий. Но много старше нас, а, главное, пьет безобразно. Выпив, скандалит, ко всем пристает, оскорбляет. При этом очень тормозит работу, так как все время нуждается в «горючем», За «горючим» надо ехать в ближайший городок, а это отнимает массу времени. «Горючее» называется «Агдам», это противное и липкое крепленое вино, но оно, по словам старшого: «во всем себя оправдывает и свое действие оказывает!»
Задержка в работе вызывает наше справедливое возмущение. Мы с самого начала решили на неделю раньше закончить полевые работы и сэкономленное время посвятить поездке в Ереван.
Роберт, мой приятель еще по институту, был в Ереване, заболел этим городом, да еще и нас заразил.
А тут задержка за проволочкой, и конца-края не видно.
В одно прекрасное утро бригада взбунтовалась. Не было ни обличающих выступлений, ни ругани. Молча, вообще перестав общаться с бригадиром, встали, поели и принялись за работу, не отвлекаясь ни на что. Остановка, измерения, запись , вперед. Остановка, измерения, запись, вперед.
Так день, другой, пятый... Пока не завершили работу. Потом отвезли бригадира до остановки автобуса, идущего в Тбилиси, вытряхнули вместе с вещами и уехали.
Помню, по дороге захватили попутчиков с мешками дынь и заработали по двадцать рублей.
Когда подъезжали к Еревану, уже вечерело.
 
* * *
 Уже вечерело, когда я появился на базаре. Кулек наполнялся сегодня неохотно. Лениво как-то. Но кое-какая добыча все же имелась и, подкупив буханку хлеба, отправился домой.
Раньше всегда ходил проходными дворами, но сегодня почему-то захотелось идти, как все, напрямую. Да и от кого прятаться? Человек идет после работы с базара. Что тут такого?
Не зря, не зря я пошел напрямую! В большом дворе, который перед моим тупичком, оказывается, днем был пожар в квартире какого-то деловара. Пожар давно потушили, но соседи пострадавшего все еще толпились во дворе и делились впечатлениями от увиденного и пережитого.
А из пострадавшей квартиры, тем временем, хозяева вытаскивали и складывали у контейнера поврежденные вещи.
Сколько там ценного! Палас, выгоревший посредине, два стула с обгоревшими спинками, кресло без подушек сиденья и со слегка покоробившимися ручками и многое, многое другое.
Вещи, представлявшие для меня огромную ценность, лежали у контейнера, а я не мог их взять!
Дома не мог ни есть, ни пить, метался по комнате, глядел в окно, ожидая, когда же совсем стемнеет. Так прошло часа три. Дважды выскакивал из дому, но люди еще толоклись, и я убирался восвояси.
Все сохранилось в целости! Сокровища оказались на месте, и я в четыре приема перетащил их.
Сделав последнюю ходку, облегченно вздохнул и закурил.
- Завтра сижу дома, по контейнерам не хожу и занимаюсь разборкой добра!
Я лег, открыл «Гамлета». Наступил счастливый момент.
 
К моменту окончания трагедии, оказывается, Гамлету тридцать лет!
Помните, он спрашивает у могильщика:
- ...Давно ли ты могильщик?
А тот отвечает, что работает тут со дня рождения принца Гамлета. А потом добавляет, что уже тридцать лет на кладбище.
Странно как-то. Всегда считал Гамлета молодым. Думал, ему лет двадцать пять, а то и меньше. Соответственно и поступки его мерил. С другой стороны, теперь мне многое понятно стало. Только зрелый человек, не юноша, мог сделать, а главное, задумать то, что Гамлет совершил.
***
В той, прежней жизни, много спектаклей «Гамлет» видел. Фильм, конечно, смотрел не раз. И еще тогда ощущение было, что все, что я вижу, не совсем похожим выглядит, не совсем так трактуется. Впрочем, тогда я не очень-то думал об этом.
Ладно, пока оставлю. Пора спать. Завтра трудный день. Сначала буду возиться с добытым, а потом пойду в Горсад смотреть на картину.

* * *
Смотреть на картину раскинувшегося под нами Еревана нельзя без восторга. Он сиял, переливался, манил.
Сколько лет прошло, куда жизнь ни заносила, но прекраснее прогулки по ночному Еревану у меня не было ничего.
 - Ереван, ох, Ереван!..
- Где ты любовь моя ранняя?

* * *
Встал я привычно рано, потом вспомнил, что «трудовая вахта» состоится в домашних условиях и снова залег. Не спалось, не лежалось. Поднялся, поел, покурил. Пора.
Итак, что у меня имеется? Есть палас, размерами 3х4 метра, середина, которого выгорела. Вернее, выгорели два куска, примерно по пол квадратного метра.
Да-а! Работы тут не на час-два. Но зато если выйдет!.. Какая вещь появится!
Порывшись в запасах, достаю все необходимое. А необходим мел, длинная бечева для измерений, банка, наполовину наполненная клеем ПВА, старая и не совсем целая простыня и, конечно, ножницы.
Уложив палас на пол, тщательно вымеряю и обрисовываю дыры вместе с обгоревшей тканью. Потом аккуратно вырезаю поврежденное, захватив чуть-чуть от целой части. От узкого края паласа отрезаю полосу шириной чуть более метра, так, чтобы вырезанные куски в нее вписались. Накладываю обгоревшие куски на отрезанный прямоугольник, обрисовываю их, потом вырезаю точно такие же. Полдела сделано. Отдыхаю.
Теперь - основное! Переворачиваю палас и наклеиваю на него с изнанки куски простыни так, чтобы они закрывали вырезанные места. Жду пока подсохнет. Долго жду. Курю.
Снова переворачиваю палас. На бывших обгоревших участках теперь белые (или почти белые) заплаты. Смазываю их клеем, хорошо смазываю. На них накладываю прежде приготовленные куски. Готово!
Слегка виден шов, но притрется, и видно не будет. Собираю свои ящики и ставлю их на наклеенные куски вместо груза. Теперь окончательно все! Отдохну.

* * *
Приехав на отдых домой, узнали, что бригадира заменили. Нового бригадира перевели с повышением из другого подразделения. Произошла передвижка, и меня повысили. Теперь я стал мастером.
Мастером проработал месяца два, потом «вырос» до инженера. Количество бригад увеличили и Роберт стал бригадным в должности старшего инженера, а я его замом. Когда ему дадут должность бригадного, стану старшим инженером. Карьера!
Главное то, что работу эту полюбил. На всю жизнь.
В декабре, последнем месяце полевого сезона, машины всех бригад собрались под Тбилиси, в поселке Сагурамо, там мы привели их в порядок и отправились в «перегон». В Одессу. Предстояло столько увидеть по пути. Всегда мечтал о таком. Теперь мечты осуществлялись.
* * *
Теперь - кресло. Что мы имеем? Подушки без ножек и каркаса и ножки с каркасом, но без подушек. Казалось бы, чего проще, соедини и все. Но они от разных кресел! Нужна подгонка. Ею и занялся. Подушки были несколько уже рамы кресла, поэтому я прибил к раме дощечки так, чтобы подушки упирались в них. Не очень красиво. Что же делать? Я подумал и решил сделать чехол на это сооружение. Все недостатки скроются, и может даже будет красиво.
Красиво? Неужели меня это волнует?
Оказывается, волнует. Это что-то новое.
Достаю из «закромов» старую портьеру. Меряю. Узковата. Ну, такого добра у меня много. Грязное, правда. Но это поправимо. Грею воду, бросаю туда порошок, погружаю в раствор тряпки. Пускай отмокают, а я пойду в Горсад.
Картина была на месте. Художник, впрочем, тоже.
Я остановился и начал смотреть на картину.
* * *
Мы остановились на берегу моря, потому что в воде плескались дельфины. Я никогда прежде не видел дельфинов. Они выпрыгивали из воды, снова ныряли. Их было много-много.
Потом дельфины уплыли, а мы решили сделать привал и передохнуть. До этого, сменяя друг друга, гнали машины. Рикотский перевал, Кутаиси, Гагра, Сочи, Тамань, Керчь... Все прожогом, все, что успеваешь увидеть, мелькает за окном. Спасибо дельфинам, можно остановиться-оглянуться.
Поев, разбрелись по берегу. Это было под Феодосией. Гриновские места.

* * *
 - Как похоже на Гриновские места, - сказал кто-то сбоку. Я вздрогнул. Но говорили не со мной.
- Да, да!- произнесла женщина, к которой и была обращена эта фраза.
- Вот сейчас Ассоль появится на берегу.
- И алый парус в море, - подхватил ее спутник.
- Чепуха, - хотелось закричать. - Причем тут Гриновские места?
Но промолчал.
- Ну что, купим картину?- спросил мужчина.
Я замер.
- Зачем? Тем более, что она, наверное, дорогая.
Они ушли, а я перевел дух.
Что происходит? Мне страшно, что кто-то может купить картину, которую я полюбил?
Что со мной?
Я - бомж! Мне нужно рыться в контейнерах и добывать себе на пропитание, а не любоваться картинами. И все это, все-все, что окружает, уже не для меня!
Я один на этой земле и не нужен никому! Так зачем я тут, что навоображал, о чем размечтался?
Прежняя жизнь, в которой существовало место для картин, прогулок, людей, канула безвозвратно!
- Отец, я вижу, тебе нравится моя работа!
Художник улыбался.
- Купи ее и любуйся сколько хочешь.
- На что?
И столько боли было в моих словах, что художник что-то понял.
- Знаешь, отец, приходи-ка сюда завтра после обеда.
- Зачем?
-Увидишь, хочу сделать тебе подарок!
- Мне? Подарок?
Я поражен и уничтожен. Как давно не получал подарки. А тут незнакомый человек...
Впрочем, откуда известно, что это будет за подарок?
Может, еще больней станет.
 
* * *
 Освобождение от боли происходит через другую боль, иногда недолгую, но стократ более сильную, иногда долгую, но нудную, сводящую с ума. И трудно, порой невозможно, ее принять.

* * *
Дома принялся за стирку. Замоченные тряпки тщательно прополаскивал в воде и развешивал сушиться в кухне, где горел газ. Взамен замоченных, поменяв воду, клал новые.
- Сколько всего скопилось!
Странно, но, делая эту работу, уже давно непривычную, испытывал удовольствие. И мысли тоскливые покинули...
Я - дома!
Я - в тепле!
А скоро в доме будет и уютно.
Наконец стирка закончилась. Я устал, но решил еще посмотреть, что можно сделать со стульями. У одного обгорела почти полностью спинка. Другой пострадал меньше.
Менее пострадавший стул тщательно очистил от обгорелого дерева, потом взял несколько планок и обрезал их ножом так, чтобы они были на пол пальца длинней расстояния между стойками спинки. Раньше у этого стула была сплошная спинка. Не беда. Была такая, станет другая. Затонирую, покрою лаком, никто и не догадается, что стул чиненный.
Ну вот. Можно на сегодня и пошабашить. Устал, сил нет.
Гашу свет. Иду спать..

* * *
Идем по берегу моря. Я и она. А в воде, как тогда, в Феодосии, плещутся дельфины.
- Я никогда не видела дельфинов.
- Дарю, - засмеялся я.
Небо синее-синее.
- Я люблю тебя, - сказала она.
И я проснулся.

* * *
Я проснулся. За окном ночь. Снова стало печально. Тогда взял книгу.
Казалось бы, ну что мне за дело до страданий и борьбы какого-то принца, к тому же жившего задолго до наших дней. Есть ведь и своя боль. Да именно поэтому так легко почувствовать чужую, сострадать ей. И думать, думать...
  ***
Думаю я, вот какая история приключилась в Датском королевстве.
У папы - короля и мамы, естественно, королевы родился сын. Представляете, не просто сын, а сын королей, внук королей, правнук... и так далее.
Рос он, рос, капризничал, конечно, все по-своему делать хотел. И говорили ему:
- Погоди, вот вырастешь, станешь королем, тогда все по-своему делать будешь.
Приходилось ждать. Учиться приходилось. Сначала в Дании, а потом ехать в Гейдельберг, в Университет. В то время все короли уже шибко просвещенные были.
Принцу, безусловно, разъясняли, что без диплома, какой, мол, король. Принц учился себе, учился, на каникулы домой заворачивал, по году себе эти каникулы устраивал.
- Вот стану королем, - мечтал, - тогда... А что будет тогда и сам не знал. Но виделось в мечтах королевство просвещенное, со справедливостями всякими.
Итак, рос Гамлет, учился, друзей заводил, планами с ними делился. А какие планы у принцев? Известно, какие.
Я думаю, что Гамлет очень хотел стать королем. Но стать по-честному, когда время придет. Готовился к этому. Гамлет рос во власти, впитал ее с молоком матери, приглядывался к ней, а позже и анализировал. Кое-что неверным казалось. Снова думал:
- Вот стану королем...
В замке Эльсинор, а именно там была резиденция короля, Гамлет бродил себе, развлекался да к людям приглядывался.
- Этот пригодится потом, и этот...
Обещал кому-то должность, кому-то другие блага.
Пиры, развлечения, почет и любовь Гамлету. Не король, так принц, потом королем будет. Попробуй, не поклонись. Кланялись, заискивали, верность свою обещали постоянно.

Постоянная работа у меня! Постоянная!
После сегодняшнего базара Анна Сергеевна выдала номер телефона, по которому должен звонить ежедневно в четыре. Буду звонить, а она сообщать, куда и во сколько явиться должен.
Закупки сегодня делали серьезные. Кроме всего, купили и косточки с мясом.
- Для собаки, - выдала информацию Анна Сергеевна.
Ничего себе, для собаки, сам бы от таких не отказался!
Впрочем, чего Бога гневить? У меня есть работа. И, видимо, будет долго. А это означает постоянный заработок и возможность хоть как-то планировать жизнь.
Дома передохнул, тряпки, выстиранные вчера, были влажными. Стало быть, ничего не удерживало от похода в Горсад.
Меня ведь с утра не покидало ощущение чего-то хорошего, что должно произойти.
- Подарок... Когда я получал подарки?
Художник был окружен людьми. Я скромно стал в стороне. Художнику жали руки, что-то говорили, а он стоял рыжий и печальный и, по-моему, никого не замечал.
Я боялся к нему подойти, боялся спугнуть печаль, огорчить и, конечно, остаться без подарка.
Наконец, он увидел меня и подошел.
- Что ты все в сторонке, отец? На, держи!
Он передал мне сверток, размером с альбомный лист, легкий и плотный.
- А я завтра уезжаю, может и насовсем, - сказал.
А в глазах у него, сам видел, слезы…
Потом он повернулся и, не попрощавшись, пошел себе вниз по Дерибасовской.
Так хотелось тут же глянуть на подарок, но сдержался и понес его домой.
Дома развернул сверток, и ахнул. То же море, скалы, кресло... Картина точно такая же, но меньше.
У меня есть картина! Любимая! Я могу каждый день на нее смотреть. И вечером, и утром, когда захочу!
Я - бомж. Меня пронять трудно. Но почему так слезятся глаза?
Картине нужна рама. Ну, это-то легко. Из того количества штапиков и планок не одну раму сделать можно. Ножом, аккуратно, под углом 45 градусов подрезал планки, подгонял, склеивал. Часов пять на это ушло с перекурами.
Рама получилась очень светлой. Нет, так не пойдет. Картина моя... Еще раз:
- Картина моя!!!
Итак, картина моя выдержана в коричневатых и сине-серых тонах, стало быть, сделать раму нужно чуть светлее основного фона. Чтоб, с одной стороны, она отделяла картину от всего остального, а, с другой, сама не выделялась. Так я себе сообразил.
В аптечке лежал пузырек с марганцовкой. Я отсыпал ее в баночку и долил немного воды. Получился густо-фиолетовый раствор. В этот раствор стал обмакивать тряпочку и мазать ею по раме. Рама вышла темно-коричневой. Не беда, подсохнет, впитается и посветлеет. Откладываю в сторону, сохнуть.
А пока возьмусь-ка за кресло. Тщательно перебираю тряпки. Они высохли и даже имеют вид. Есть довольно широкая штора кофейного цвета. Ставлю утюг и прямо на полу ее разглаживаю. Потом начинаю оббивать кресло тканью, используя гвоздики с большими узорными шляпками. Частично гвозди погнуты, а выравнивать их трудно. Стараюсь. Кресло готово. Разваливаюсь в нем. Теперь удобно глядеть в окно. А за окном конец сентября.
 
* * *
В конце сентября все бригады катодной защиты сняли с трасс и отправили в Среднюю Азию на экспресс-обследование. Сначала мы сильно ворчали, но, узнав, что в Азии платят довольно существенный коэффициент к зарплате, даже загорелись энтузиазмом.
Из Еревана в Баку, а оттуда самолетом в Ургенч. Короче, вечером выехав из Еревана, назавтра к обеду были в Ургенче - тогдашней столице газопроводов Средней Азии.
Выяснилось, что местные газопроводы, которые, в основном, обслуживают местные же специалисты, начали больно часто взрываться. А для того, чтоб нарушить эту, довольно неприятную, традицию прислали нас.
Так в жизнь мою вошла Средняя Азия. Вошла надолго.
 
* * *
 Надолго я задумался? Пожалуй, нет. Тем не менее, рама уже высохла и приобрела нужный вид. Бережно вставил картину, сзади защитил картоном и укрепил картонными же уголками, приклеенными к раме. Потом приклеил веревочку, за которую и повешу картину на стенку.
На какую из стен? Сразу остановился на простенке между окнами. Да, там она будет классно смотреться!
Но… не смотрелась!
Грязные, местами порванные обои, убогая обстановка, плохо выметенный пол, пыль, пыль, пыль. Все это убивало полотно.
Из вещей, которые не стыдно показать картине, имелся только палас. Ну, и кресло...
И еще. Эта комната, в нынешнем ее виде, была не для картины!
Для берлоги полубомжа - запросто.
Для ночлежки подносчика сумок с базара - завсегда.
Картина вступала в противоречие со всем укладом жизни, с привычками, обстановкой жилья и заботами.
 Праздник не произошел. Я не мог изменить свою жизнь, даже ради картины, хотя бы потому, что такая жизнь давала средства к существованию, крышу над головой.
Картина подождет. Я буду глядеть на нее каждый день, а потом прятать.
Картина подождет. Долго ли? Понятия не имею, но думаю, что рано или поздно я повешу ее на стену. И она войдет полноправно в мой мир.
 
* * *
А мир мой снова качается за окном машины на желтых волнах барханов. ЗИЛок ревет на пониженной скорости, стонет, скрипит. Будка качается, тоже скрипит.
Слева и справа, залитые гудроном газопроводы. Гудроном их заливают для того, чтоб ничего не росло. Корневая система у местной флоры очень длинная, прорастает сквозь изоляцию трубы, губит ее, а за ней - и саму трубу.
Метрах в ста от нас застряла «Нива». А ее пассажиры с короткими автоматами в руках машут, требуя остановиться.
Ребят этих меж собой зовем «гонцами». Они перевозят из Байрам-Али в Ургенч или Ташауз наркотики. К поезду. Больше ничего о них не знаю, и знать не хочу.
А сейчас что делать? Попробуй уйди от автоматов на скорости двадцать километров в час!
Один из «встречающих» попросил:
- Ребята, дерните нас. Видите, застряли!
- Трос есть?
- Конечно!
Не знаю, как у сослуживцев, а у меня жаркий июльский пот стал ледяным и потек вниз, оставляя на коже твердые пупырышки. Холодно что-то стало и неуютно.
Трос завели, медленно потянули и вытащили «Ниву».
Отцепились, свернули трос, а они все стоят, о чем-то совещаются. Может о том, как нас «замочить» сподручней. Им-то убить, наверное, как мне два пальца... Работа у такая, очень-очень для других вредная.
Закончили совещаться, зовут. Я - начальник, мне и идти. Иду, а в животе как-то забурчало. Но иду. Куда деваться?
Все обошлось! Получили мы за работу деньги немалые - двести рублей (больше моего месячного оклада).
- Спасибо, джура! - сказали и уехали.
А мы остались и пробыли на месте до вечера.
 
* * *
Вечер. Поздний вечер. Сижу, размышляю. Как жить дальше? Привычная, накатанная колея закончилась. Я долго шел по ней. Видимо, пора сворачивать. Куда и как?
Нужна теплая одежда, ведь скоро зима. Купить ее не могу, а, как и прежде, носить обноски просто не сумею.
Но что приобретешь на те пять-шесть рублей, которые останутся после уплаты за квартиру и все прочее. Раньше жил ради квартиры и мне было наплевать на все остальное. Теперь что-то изменилось, и это изменение заставляет мучительно думать и подсчитывать.
Даже если Анна Сергеевна постоянно будет меня нанимать, это прибавит к бюджету рублей тридцать или чуть более.
Люди, конечно, живут на такие деньги, даже меньшие. Но они при этом превращаются, рано или поздно, в бомжей.
А я хочу обратно!
Этих денег хватит на все платежи, частично на еду, остальное доберу на базаре, но что-нибудь существенное купить себе уже не смогу. Значит, не смогу хоть как-то прилично одеться-обуться. И придется ходить в обносках, шмыгая сизым от холода носом. А в обносках можно только рыться в контейнерах.
Замкнутый круг!
 Так ничего не решив, беру любимую книгу, листаю...
***
Листая дни, предшествовавшие трагедии, все время думаю о том, что почувствовал Гамлет, узнав о смерти отца и тут же о замужестве матери. Сама по себе смерть отца - трагедия для принца, а тут еще королем вместо него дядя Клавдий стал.
Гамлет вовсе в стороне остался. Королевства не видать и ждать смысла не имеет.
Ну, и кто же теперь Гамлет? Да никто! Даже хуже. То есть принц, конечно, но лишний, опасный, пригляда требующий.
Почтения поубавилось, друзей вовсе не стало. Никому он не нужен, а о планах прежних позабыть придется. Дай-то Бог живым остаться.
Любил ли Гамлет отца? Не знаю. То, что он говорит об отце, не стоит особенно во внимание брать. Мы же не знаем, что говорил Гамлет, когда отец жив еще был.
Любил ли Гамлет мать? Пожалуй. Во всяком случае, он ей очень доверял, а в ее любви к себе не сомневался. Наверное, думал, что сбита Клавдием с толку, вот поговорить бы с ней, объяснить, что к чему...
Как Гамлет ошибался! Как не к добру приключилось с ним такое!
***
Но такое было уже со мной, когда край, когда до погибели рукой подать, когда жизни оставалось чуть-чуть. Но я все-таки шел!
 * * *
Я шел по пескам уже третий час, а конца-краю пути видно не было. Начинало припекать, а идти еще километров тридцать. И без воды!
Ноги проваливались в песок, одна, шаг, другая, но пока шел, и отдых еще нужен не был. Вышел в путь, едва развиднелось, водитель остался в машине, попивая чай и хватаясь за сердце, а я отправился за подмогой. Трехдневное торчание в песках безо всякой еды изрядно подкосило силы, а сидеть и ждать чего-то у поломанной машины бессмысленно. Я хотел идти еще в первый день, но, напуганный пустыней и грядущим одиночеством, Джахангир умолял остаться, угрожая своей неминуемой погибелью, если уйду.
Точно так же, три дня спустя, он умолял пойти за помощью. Я и пошел.
Иду себе, увязая в песке, и идти еще, как уже говорил, очень и очень далеко.
На исходе четвертого часа пути захотелось присесть. Я упал на бархан, расслабился, закурил. Было жарко, но к жаре, в общем, привык, а пить еще не хотелось.
Лучше бы я не садился! Подняться оказалось очень тяжело.
Вскоре захотелось пить...
А спустя час, уже выковыривал изо рта вязкую, как пластилин, слюну.
Все время хотелось упасть, но я все шел...
А потом и в самом деле упал. Когда очнулся, солнце было в зените. Как хотелось пить!
Встать уже не смог. Пришлось ползти. К вязкой слюне во рту добавился песок.
Я полз и терял сознание. И тогда приходил недавно умерший от болезни почек коллега - Валера Титов - и мы с ним говорили. Но при этом я все равно полз. В сознание уже почти не приходил. Порой, застревая на полчаса на одном месте, порой проваливаясь в бред, изводимый жаждой, полз.
И, когда мне совсем кранты, под коленями вместо мягкого песка вдруг очутился жесткий асфальт.
Нашли меня еще час спустя у бочки с технической водой бетономешалки недалеко от компрессорной...
Я очухивался две недели, но очухался. Так мне, видно, было назначено.

* * *
Назначено мне сегодня Анной Сергеевной быть на месте в девять часов, но я вышел много раньше. Нужно «разведать» один перспективный контейнер у дома, в одной из квартир которого ремонт.
Я не собирался ничего оттуда сейчас брать, поэтому одет, как для базара, то есть, максимально прилично.
У ближайшего же контейнера застал драку. Дрались бомжи, что-то не поделив. Было их пятеро, но кто с кем - разобрать не представлялось возможным.
- Ничего себе, пару дней не выходил на работу, а уже мой участок грабят!
Еле удержался от того, чтобы вмешаться. Какой смысл? Просто в драке участвовало бы уже шесть человек.
Люди останавливались. Смеялись, возмущались.
Потом подъехали менты и всех бомжей увезли.
- Их на свалку теперь свозят. Пусть там и живут, и не пачкают собой город, - сказал кто-то.
- Да их столько, что не избавишься.
- Убивать на месте! Мразь. Работать не хотят, сволочи!
Мне стало жутко! Не за себя. Люди, благополучные люди, желали смерти тем, кому не повезло, тем, кто отторгнут и растоптан!
За что?
За то, что у бомжей нет ни дома, ни семьи, ни одежды, ни еды? За то, что их вышвырнули прочь близкие?
Люди! Вы сами создали общество, где благополучны только подлые и жестокие!
Люди! А вдруг кто-то из вас завтра тоже попадет на улицу? И пойдете от контейнера к контейнеру, а потом вас поймают менты и повезут, избив, на городскую свалку!

* * *
Свалку напоминало все пространство между нитками газопроводов.
Когда прокладывали новую трубу, пустили роторный экскаватор, а из-под песка полетели обломки посуды, утвари.
Понаехали археологи, шум подняли...
Оказывается, тут прежде вода была, а значит, и поселения. Жили тут гончары умелые. Столько лет посуде, а черепки, как новенькие, в лаке черном. А крепкие, монтировкой не расколешь!
Пошумели себе археологи, повыступали, пооббивали пороги и... сдались.
И построили тут еще один газопровод. И снабжает он нашу, и не только нашу, Родину газом.
А между нитками история с археологией в раскрошенном экскаваторами виде.

* * *
Вид у меня был очень не очень, когда явился я на встречу с Анной Сергеевной.
Впрочем, внимание она на это не обратила. Все внимание ее базару принадлежало.
А когда дотащил сумки, она огорошила вопросом:
- Собаку выгуливать сможешь? А то нам некогда!
Я растерялся, а она продолжила:
- Гулять по часу три раза в день. Понедельник выходной. Плата - пять рублей в день.
- Конечно, смогу, - ответил тут же.
- Пошли!
И мы вошли в дом.
Собака оказалась крупным эрделем с дружелюбной мордой и торчащей вверх морковкой хвоста.
- Зовут Лаки. Не кусается!
Потом Анна Сергеевна позвала хозяина Лаки. Тот вышел в прихожую и оглядел меня. Не знаю, понравилось ли увиденное, но он повторил сказанное Анной Сергеевной об условиях новой работы и спросил:
- Где живешь?
Я ответил.
- Паспорт есть?
Я достал паспорт.
- Хорошо. Собак любишь?
- Когда-то любил... Когда своя была. Давно...
- Водить собаку только на поводке. До тех пор пока к тебе не привыкнет. Гулять лучше на бульваре. К другим собакам не подпускать!
- Хорошо!
- Зарплата еженедельно, по воскресеньям.
- Устраивает!
- И приоденься, что ли!
Я попрощался. До завтра - свободен. Можно еще подумать и даже передумать. Нет! Вот передумать нельзя никак. Если отказываюсь гулять с Лаки, то автоматически теряю заработок от переноски корзин с базара. С другой стороны, выгуливание собаки плюс таскание корзин даст около ста пятидесяти рублей в месяц, а с такими деньгами можно мечтать о будущем!
Все это вертелось в голове по пути домой.
Дом встретил тишиной и неухоженностью. Картина, прислоненная к стене, палас на немытом полу...
Пора наводить порядок!
Но какой порядок могу навести? Вытереть пыль, подмести, вымыть пол? Но останутся обшарпанные стены, ящик вместо стола и консервные банки вместо кухонной посуды.
Еще несколько дней назад я так гордился своим домом. А сейчас гляжу вокруг, гляжу на себя и испытываю отвращение. Как мог я жить в этой запущенной, неубранной комнате?
Выгребаю из ящиков все запасы стройматериалов. Вот, обои. Одинаковых четыре рулона с кусочком. Считаю: рулон длиной десять метров даст три полосы общей шириной полтора метра. Рулонов четыре - это значит, что могу оклеить шесть метров. Но периметр комнаты шестнадцать метров!
А окна? А двери? Это еще минимум четыре с половиной метра. Да, но куда деть больше пяти метров, это же целая стена! Кстати, чем она занята? А занята она «стеллажом» из посылочных ящиков.
А если сделать настоящий стеллаж?
Доски есть. Разной длины и разной степени запачканности известью и краской. Отстрогать их нечем, зато можно оклеить! Например, пленкой под дерево!
Нужны три доски по три с половиной метра длиной для вертикальных стоек и четыре - по полтора метра для горизонтальных. Это есть. А сами полки? Нужно семь-восемь полок в каждой из секций.
Значит, надо еще на улице поискать. Эти доски нашел и другие найду!
А вот чего нет, так это пилы!
Придется купить!

* * *
Купить в Азии можно было все. Я вспоминаю Ташаузский базар, куда по воскресеньям съезжались машины из областных магазинов. Обувь стран эдак сорока, дубленки канадские, иранские, афганские, еще какие-то там, а рубашечки из Франции, Англии, ну и китайские, конечно, куртки японские! А посуда, а ткани, а мебель? Географию по этикеткам учить можно!
Все это, недоступное, да и невиданное дома, лежало, пылилось и не очень-то раскупалось аборигенами, которые в основном хватали калоши да заварочные чайники. Ну и золотишко, конечно. А как они жаждали индийского чаю!
Чай - пожалуйста! Вот и везли мы в Азию полные сумки индий-ского чая со слониками на этикетке. Не без выгоды для себя, ко-нечно. А из Средней Азии доставляли домой все дары ее базаров. Да-да, дары, потому что цена всему, по сравнению с одесской, выглядела сме-хотворной.
Как я одевал своих домашних!
Тогда были еще домашние. Были...
А сколько книг просто валялось в Азии!
До командировок в Хорезм, я иногда видел один и тот же сон: вхожу в книжный магазин, а там есть все! Бросаюсь к полкам, хватаю, хватаю...
Так вот, когда впервые вошел в Ташаузе в магазин, то понял, что я в этом давнишнем сне! Там было все! ВСЕ и еще больше!
Какое чтение образовалось! Я читал книги, прежде недоступные, о которых только узнавал из "Книжного обозрения" или от знакомых, книги, о которых прежде и мечтать не мог!
А дыни, а гранаты, а зелень! А огромные, оранжевые и очень сладкие ли-моны! Персики простые, персики "лысые"... А груши, курага, кишмиш! А венец всему - тяжелый и сладкий-пресладкий виноград! Купишь гронку весом в кило и ешь, и мучаешься, потому что и съесть-то ее не можешь. А как много всего, а как дешево!
Зачем я об этом? Наверное, потому, что обилие всего, возможность все это купить создавали во мне эту нелепую и страшную иллюзию защищенности.
Чего лучше. Поработал на трассе, приехал в гостиницу, выпил чашку кофе (индийского, как сейчас помню), откушал под обед рюмку-другую водочки польской (в магазине пять сортов, хороших и очень дешевых), и лежи себе с книжкой.
Приехал домой - сумки полные подарков, еды! Все тебя любят, все по тебе соскучились. Только все меньше и меньше хотелось быть дома, только тянуло неудержимо опять в пески... А людей вокруг валом! А шум, а гульба... И шумит и веселится со всеми, и смеется мое публичное одиночество!
А основная ценность - работа!
А семья, а друзья?..
Сначала это ушло на второй план, потом еще отодвинулось...
* * *
Двинулся снова я на базар практически сразу же после возвращения домой. Минут двадцать посидел, покурил и в путь. А путь мой лежит даже не на сам базар, а туда, где у его ограды разложили свои сокровища мужики, торгующие инструментом, арматурой, кабелями, кранами и другими выборочно полезными и не всегда новыми вещами. Зато стоит весь этот скарб очень дешево.
Конечно, еще недавно, у меня и мысли бы не возникло купить тут что-нибудь. Знал куда денежки-то девать. И сейчас знаю, но пилу все-таки куплю!
Медленно обхожу ряды. Я бы даже сказал - важно. Я - покупатель!
Вроде бы, нашел пилу, но за нее просят червонец, а это значит, что отдадут минимум за семь. Для меня это дорого. Я положил себе истратить на инструмент немалую сумму в пять рублей и ни копейкой больше! Целых пять рублей за зубастую полоску железа с пластиковой ручкой.
Вот, кажется, такая, какая нужна.
- Сколько?
-Пятерик!
- А двоечка?
Мужик возмущен. Он кричит, демонстрируя всем, и игнорируя меня, свой товар. Я помалкиваю. Попутно замечаю у него ручную дрель и три сверла к ней.
- Ладно, - говорю, - давай за пять пилу и дрель!
- Да дрель сама столько стоит! Иди ты...
Но не ухожу.
- Ну зачем зря стоять? А за пятерик можно купить две бутылки!
Достаю из кармана пять рублей и, бережно развернув, предъявляю продавцу.
Аргумент очень действенен. Судя по всему, именно на пару бутылок и собирается употребить заработанные деньги мой оппонент.
- Ну что, я забираю?
- Бери!
- А это в нагрузку!
Беру вместе с инструментами еще и сверла.
Мужик не возражает.
Ухожу довольный и слегка растерянный. Впервые я купил не еду, а инструмент!
* * *
Инструменты и приборы перед выездом на трассу проверялись особенно тщательно.
Подвел прибор - пошла насмарку работа, нет инструментов - застрять можно капитально.
Мы выскакиваем на трассу не на день, а на три-четыре, потому что надо экономить бензин, да и время. Вот и сейчас спешим. Работа не ждет.
- Смотри, павлины! - заорал мой водила и чуть руль не бросил.
- Где?
- Да прямо, прямо же!
Это, конечно, не павлины. Но в двадцати километрах от туркменского поселочка Ильялы, прямо в песках, перед нашей машиной гуляют фазаны. Большая часть из них, действительно, с яркими длинными хвостами, остальные так себе - маленькие курочки. Тормозим. Выхожу и медленно иду к будке. Фазаны не обращают на меня внимания, ходят, переговариваются.
- Ружье давайте! - открыв будку, говорю ребятам.
Ребята подали мне ружье и высунулись из машины.
Зарядив оба ствола, я, для верности, подошел к фазанам еще ближе. Затем нажал на курок. Эффект был неожиданным: на песке остались три птицы, а остальные, как ни в чем не бывало, взлетев, тут же опустились метрах в десяти. Я стрельнул еще раз. После этого фазаны отлетели уже подальше, оставив на песке еще две тушки.
Какая тут работа? Обед готовить надо!
Приготовить классное блюдо в пустыне из птицы или рыбы - дело нехитрое. Главное - тут же отыскать глину, но это ерунда такыров достаточно, а саксаул и так всюду растет.
Пока одни размешивали глину, другие уже разожгли жаркий костер из саксаула, поставили на него тунчу с водой для чая, отрезали у птиц лапы и хвосты. Потом птичек обмазали густо-густо глиной и положили под угли. Седые жаркие куски саксаула покрыли образовавшиеся у нас глиняные шары, а мы пока стали пить чай. Минут через тридцать обед готов. Выкатив раскаленные шары из костра, разбили их монтировкой и, обжигаясь, приступили к тра-пезе. Перья фазанов прилипли к глине и отделились вместе с ней, а мясо было таким вкусным! Правда, не хватало соли.
* * *
Соленный пот разъедает веки. Нет, я не в песках - просто пилю доски! Ремесло столяра дается тяжело, но очень стараюсь. Час проходит, второй, пятый… Стоит мой стеллаж у стены, как миленький! Осталось поклеить пленку, что и де-лаю. Ставлю в стеллаж свою хилую библиотеку, сажусь, закуриваю.
 Как здорово прошел этот день!
***
День, когда Гамлет решил объясниться с матерью, был роковым для всех, особенно для Полония!
Полоний! Вот пружина пружин! Сначала эта пружина смягчала, амортизировала, если хотите, действие, как бы регулировала его. Сломал Гамлет пружину - и понеслось все, как с горки, не щадя никого.
***
Никого нет со мной! Никого нет у меня!
Только комната эта, которую успел полюбить и обязательно сделаю красивой и чистой. Только она... Но комната - вещь неодушев-ленная.
Не жалею о бывших близких! В свое время мы давали друг другу радости, вперемешку с горестями. Видно, второго оказалось больше. Теперь я тут один, а они далеко-далеко и думать забыли обо мне.
Вспоминаю их, чаще с брезгливостью, иногда с печалью. И точно знаю, что ни в чем перед ними не виноват. Просто, приходилось зарабатывать деньги. А это оказалось возможным только вдали от дома.
Все время вдали. Так нас и растащило.
Я ни о чем не жалею!
Только думаю об этом каждый день.

* * *
День, когда ломается все, когда рушится заветный порядок привычек и мыслей, когда вдруг приходит пустота, - это день расста-ванья.
Можно расставаться с другом, который уезжает надолго или навсегда, но вас будут связывать ниточки писем, которые сначала натянуты, а потом могут обвиснуть и волочиться по земле. Потом их затопчут...
Иногда друг возвращается, и все идет почти по старому.
Можно расставаться с городом, работой, но будет другой город, другая работа...
Можно расставаться ни с кем.
Просто вдруг почувствуешь - что-то изменилось. Быть может, ты сам?
Привычное становится непривычным, а непривычное еще надо пос-тигнуть, приспособить к себе, или себя к нему. На ка-кое-то время оказываешься в пустоте.
Выходишь на улицу. Твоя ли она? Встречаешь знакомых. Твоих ли? Закуриваешь. Невкусно!
Весь привычный мир забот стал чужим и нелепым. Поступки зачастую диктуются скукой. Или разочарованьем...
В общем, ты разлюбил. Место, заполненное столько времени, опустело. А пустота дает себя знать. Ох, как дает!
Ты перебираешь лица, но никакое лицо не волнует тебя.
Ты перебираешь телефоны, но ни по одному из них звонить не хочется.
Ты просто бредешь по жизни, просто бредешь.
* * *
Бреду на базар. Вот именно, бреду. Надо все-таки поосторож-нее, а то трудовой энтузиазм, по мере превращения ночлежки в квар-тиру, доведет меня до койки. Больничной, естественно. А завтра с утра на работу! С собач-кой гулять. Гувернером собачьим вкалывать, то бишь.
Что-то пропало желание овощи подбирать. За такую, как обеща-ли, зарплату и покупать можно.
- Стоп, - одергиваю себя.
- Зарплату тебе еще не платили! Сначала, заработай, получи, а потом уже покупай, подумав!
Так что волей-неволей хожу, подбираю. С картошкой, как всегда, полный порядок. С остальным хуже. Осень глухая уже, мало-вато овощей. Получил, правда, в подарок целый сноп сельдерея, подвявшего и поэтому не проданного. Нашел всего одну луковицу, капустных листьев, правда, много, но нынче я грязные не беру, поэтому и сумка полупуста.
Теперь мясной корпус. Знакомец-мясник не в настроении.
- Опять для собачки?
- Опять...
- Что-то я твою собачку никогда не видел!
- Приведу.
- Последний раз даю! Не приведешь собаку, ничего больше не получишь!
Обещаю, благодарю, ухожу.
Что ж, не так-то все и плохо. Покупаю хлеб и, подумав, паке-тик кофе.
- Мужик, купи посуду!
Передо мной шибко жаждущий. Схватил, видно с отчаянья дома все, что под руки попало и поволок продавать. А попала к нему кастрюля алюминиевая с крышкой, а в ней два стакана тонких, еще одна крышка и почему-то пепельница. Надо брать!
- Сколько?
- Рупь! На лекарство необходимо!
На лекарство мы завсегда дадим. Так что иду с базара не только с продуктами, но и с посудой.
На улицах выбираю маршруты так, чтоб обойти побольше кон-тейнеров. Я уже упоминал, что люди сносят к ним ненужные вещи. А мне еще очень многое может пригодиться.
Иду, примечаю. Вот банки от краски. Возможно пустые, но возможно, и не совсем. Проверяю, банки, в которых еще что-то есть, ставлю во вторую сумку. Вот и мой дом. Поднимаюсь, готовлю еду, это дело долгое, поэтому обедаю уже ночью.

* * *
Ночью ели арбуз. Арбуз куплен на станции Баскунчак. Сей-час, разрезанный на огромные сахарные скибы, он лежит на газете, разостланной на полу купе. Сок по рукам и лицу стекает на пол, и ноги, немного погодя, начинают слегка к нему прилипать и отдираться от пола с чавкающим звуком.
Горит ночник. В купе нас шестеро. К четырем мужикам, соб-ственно и обитающим тут, приблудилась шальная девчонка Надька. Она пьяна, словоохотлива и плаксива. Надькина дочка Аленка спит, в чем мать родила, на верхней полке.
Наконец, арбуз съеден, и мы, отдирая ноги от пола, выходим в тамбур курить. Надька бредет за нами, вытирая руки об юбку.
Проводница Светка в который раз требует у Надьки билет. Билета нет и никогда, наверное, не было. Зато Надьке приспичило в туалет, а Света ее не пускает.
Проводница подходит к нам.
- Ну, и куда вы эту лярву денете?
- Положу на свое место, а сам пойду к тебе, - отвечает кто-то. Вариант этот Светку-проводницу, вообще-то, устраивал...
- А не жирно ли будет? - на всякий случай спрашивает она.
- В самый раз!
Светка успокоилась и запустила Надьку в туалет.
Ночью, когда арбузный сок выгнал из купе, увидел, как Светка с Надькой стоят рядышком в коридорчике и о чем-то плачут. О чем? - Не знаю, думаю, что всем есть о чем поплакать, особенно осенью.
* * *
Поздняя осень. Так и хочется сказать:
- Грачи улетели!..
Я иду по улице. Восемь утра. В руке у меня поводок. На повод-ке эрдельтерьер по кличке Лаки.
А это значит, что я приступил к обязанностям собачьего гувер-нера.
Пес немилосердно тянет туда, куда ему заблагорассудится. У каждого дерева он тормозит, тщательно все обнюхивает, потом задирает лапу. Неиссякаемый какой-то. С такими темпами мы не только до бульвара не дойдем, а и до конца улицы, вряд ли. Я задумался, и чуть было не потерял руку. Пес рванул за кошкой, да так, что я, поднятый в воздух его мощным рывком, несколько се-кунд пролетел над землей почти горизонтально.
Ну, уж нет! Натягиваю и укорачиваю поводок. Лаки недоумен-но посмотрел на меня и, как ни в чем ни бывало, принялся за исследование какого-то пятна на асфальте. Затем, покружив вокруг места исследований, присел на рессоры и разразился кучей.
Быстро тащу пса подальше от этого места, пока бдительные сограждане не расшумелись.
Снова дерево, обнюхивание и, как итоговая резолюция, задранная лапа.
Изредка пес подымает голову и смотрит на меня, ожидая, видимо, ласки или поощрения.
- Все, что ты делаешь, хорошо! - говорю ему.
Я боюсь погладить пса, боюсь, что это, такое желанное для меня, прикосновение вызовет боль.
Я так любил собак! Но это было давно...
Прогулка продолжается. Вот, наконец, мы и на бульваре. Пес глядит на меня, останавливается, подходит. Ему очень хочется побегать, но я, памятуя строгие инструкции, его с поводка не спускаю. Хотя, это было бы так здорово - отпустить пса, присесть на скамеечку и глядеть себе, покуривая, на море.
- Дядя, а ваша собака кусается?
- Не знаю, - машинально отвечаю. Потом спохватываюсь.
- Что ты, мальчик! Это очень добрый пес!
Внезапно в голову пришла отличная мысль:
- Вот собака, которую можно предъявить мяснику!
- Пойдем, Лаки!
И мы отправились обратно.
Неиссякаемый по-прежнему, Лаки, все так же отмечался у деревьев, но делал это уже более выборочно.
Наконец, достигли мясного корпуса и пошли к стойке моего благодетеля.
- Смотрите, - окликнул его, - вот вам собака. - Но собакам тут вредно находиться, поэтому я его и не брал!
Мяснику Лаки очень понравился! Он вышел из-за стойки и, присев, начал гладить и тормошить пса. От мясника, по мнению Лаки, очень вкусно пахло, поэтому пес всячески проявлял дружелюбие, преданно глядя на того.
- Нам нельзя тут долго быть, - осмелился нарушить я эту идиллию.
- Погоди!
Мясник снова зашел за прилавок и подал оттуда здоровенный кусок печенки.
- На, побалуй пса!
- Ему нельзя...
- Сам съешь!
- Спасибо!
- Приходите еще!
- Обязательно!
И мы ушли.
В начале десятого вручил Лаки Анне Сергеевне, отчитался за прогулку, опустив эпизод с посещением мясного корпуса, договорил-ся, что назавтра, после прогулки, отправлюсь с ней за покупками. До двух часов, времени очередной прогулки, я был свободен и пос-пешил домой. Дел дома очень много.
* * *
Много лет назад душа моя рванулась к чужому человеку, обняла его, а, когда отшатнулась, было поздно.
Эта опрометчивость души моей сыграла со мной злую шутку, а шутка эта, со временем, превратилась в фарс.
Казалось бы – «ирония судьбы», а вот, обернулась сарказмом.
Короче, при полном благополучии и потомстве, вполне умненьком и здоровом, семейная жизнь стала напоминать отдых в концлаге-ре.
Поэтому так охотно и поспешно, едва появившись дома, я снова собирал сумку и исчезал в своих песках. Вот к ним я был действительно привязан.

* * *
Сегодня я положительно привязан к базару. Едва вернувшись с Лаки, вспомнил, что у меня не водится и не водилось растительное масло и, прихватив пластиковую бутылку, опять пом-чался на рынок.
Масло приобрел довольно скоро и дешево и отправился к разва-лу одежек у входа в рынок. За какие-то десять рублей гардероб существенно обогатился. Я купил очень приличные брюки, свитерок, рубашку и полушерстяной чепчик-колпачок на голову. Такие теперь все зимой носят. Буду и я.
Но это еще не все! У бабули, торговавшей неподалеку, я купил за рубль комнатные тапочки! Представляете - комнатные та-почки для меня!
Придя домой, увидел, что кто-то, пожелавший остаться неиз-вестным, пытался проникнуть на чердак, люк на который находился прямо над моей дверью. Висячий замок на дощатой дверце чердака был почти сорван.
- Сначала повадятся на чердак, а потом и ко мне захотят заглянуть, - подумал с ужасом.
Казалось бы - ну что у меня красть?
А брезгливость? А обида? А униженность человека, в жилье кото-рого залезли чужие!
Для начала, сам решил глянуть на чердак и решить, что же там потерял неудачливый, пока, взломщик.
Впрочем, видимо, ничего не потерял, просто какой-то бомж или пароч-ка бомжей решили разведать насчет жилья.
- Нетушки, не выйдет!
Я отцепил замок, приставил к люку лестницу, прикованную к перилам цепью, и залез на чердак.
- Да здравствуют бомжи, натолкнувшие на это! Пусть их контейнеры всегда будут полны!
Богатство, представшее глазам, оказалось неописуе-мым! Весь чердак усеян старой сломанной мебелью! Тут и рассохшиеся стулья, безусловно поддающиеся ремонту даже у тако-го мастера, как я; спинки роскошной деревянной кровати; круглая столешница без ножек... Нет, ножки, безжалостно отломанные, валя-лись тут же! А обломки шкафа, а еще, а еще!..
Труд и терпение, плюс какое-никакое умение - и дом мой будет от-лично меблирован!
Следовало подумать о том, как оградить свалившееся на меня богатство от непрошеных гостей. Я огляделся. Как мне сегодня везло! В углу чердака лежали ржавые листы железа, видимо, остав-шиеся после ремонта крыши, а рядом с ними кровельные ножницы с наполовину отломанной ручкой. Не беда, на сломанную часть труб-ку надену - и инструмент будет хоть куда!
Я спустился вниз. До прогулки с Лаки еще оставалось время, и решил взяться пока за чердачную дверь. Пришлось помучиться, разрезая ржавый кровельный лист до нужных размеров. После этого, ввинтив самодельные кольца в чердачный люк, оббил его железом и навесил замок. Чего-чего, а замков у меня почему-то скопилось во множестве.
Теперь можно спокойно уходить. Что я и сделал. Работа не ждет.

* * *
В тот год мы работали в проклятом Богом месте - на Мангышлаке. В момент приезда сюда настроение резко портилось и оставалось плохим вплоть до отъезда. Но стоило, наконец, сесть в самолет, улетающи в Москву, как настроение резко начинало улучшаться и, по прибытии в Москву достигало эйфории. Так продолжалось с мая по ноябрь: жуткая, тяжкая трасса, жара и, куда ни сунешься лагеря, лагеря, лагеря... Никогда и нигде не встречал еще такой жуткой концентрации человеческих страданий, болезней и горя!
Но в день, который вдруг припомнился, всему этому приходил конец. Предстоял перегон, да не простой, а долгий и интересный. Представляете: из Узени на Кара-Богаз-Гол, оттуда на Красноводск, потом Небит-Даг, Ашхабад, Мары, Чарджоу и, наконец, Ургенч и Ташауз, где машины будут погружены на платформы. Это сколько же можно увидеть!
Караван наш, состоящий из двух машин - ЗИЛа и наглухо притороченного к нему с помощью жесткого прицепа УАЗа - дав прощальный сигнал, наконец, вырывается на трассу. Прощай, Узень! Да здрав-ствует дорога!
Начало декабря, похолодало, ливень...
- К удачной дороге, - поначалу бодрились мы.
Едем, правда, не так быстро, как планировалось. Под колесами глина, раскисающая все больше и больше. Грязь из-под колес вскоре покрыла УАЗ коркой, пришлось его экипаж эвакуировать в будку ЗИЛа.
Потом УАЗ потерялся. Стальное крепление, выполненное за немалую мзду лучшими, правда казахскими, мастерами, разломилось, и машинка наша осталась далеко позади. Пришлось возвращаться, са-мим выдумывать крепления, приспосабливать их... Тронулись дальше, когда начинало темнеть. В Азии нет плавного, как у нас, перехода от дня к ночи. Все происходит, практически, мгновенно. Вот был день, несколько минут и... ночь. Так и на этот раз. А дождь лил, лил, лил!
Неожиданно впереди возникло яркое зарево. Подъехали. Глубо-ко в грязи застрял бензовоз, а экипаж его жег кабельные катушки, чтобы согреться и привлечь к себе внимание. Привлекли. Наше! Са-мое неожиданное ждало при знакомстве и осмотре. Представляе-те: вели бензовоз чеченец с ингушом, а к борту его была приторо-чена половина свиной туши! Впрочем, к исходу нашей встречи она вдвое похудела.
Отстегнув УАЗ, прицепили трос и начали ЗИЛом вытягивать бензовоз. В конце концов, это удалось. На радостях стали жа-рить на остатках костра шашлыки и пить скверный портвейн «Кавказ», которым угощали спасенные.
«Застолье» затянулось и, когда решили проститься, все были «хороши» до невозможности. Но ГАИ, к счастью, в степи не встречается, поэтому, погудев на прощанье, разъехались.
Мы застряли, проехав километров пять, нашим недавним собутыльникам удалось проехать чуть больше, правда, в противоположном направлении. Вскоре мы снова увидели позади гигантский факел. Ви-димо, жгли они еще одну катушку.
Утром, пробудившись с больной головой, увидели, что машина засела по оси в глину, что усугубило и без того плохое настроение. Утро прошло в таскании камней, рытье канав, поддом-крачивании колес, подкладывании под них камней... И так часов шесть.
Наконец тронулись.
Глубокой ночью ворвались на узкий берег залива. Удивительное ощущение скорости, когда левые колеса машины едут по суше, а правые по воде, отбрасывая ее длинной широкой лентой!
Под Красноводском влетели на асфальт и понеслись сломя голову.
Красноводск - мимо! Ашхабад - мимо! Мары - ми... Э, нет! Быть в Марах и пропустить Текинку невозможно! Текинка, если кто не знает, это такой базар. Тут торгуют всем: едой, одеждой, старинным оружием и украшениями... Всем. И этого «всего» много!
Поели, походили, поглазели на старинное серебро. Но времени мало! Мы еще вернемся! А, пока, снова вперед!
Чарджоу - мимо, Дарганата - мимо! А за Дарганатой влетели в барханные пески и вскорости заблудились. Пришлось ночевать.
Утром нашли кое-как дорогу и поехали. Потом пески закончились и наступил Хорезм. На месте оказались сразу после обеда.
* * *
Послеобеденная прогулка с собакой прошла по утреннему сцена-рию, исключая заход на базар. Странно, но на бульваре со мной поздоровались несколько собачников. Может, у них так принято?
Сдав Лаки хозяевам, помчался домой. Дел много!
Снова вооружился кровельными ножницами и стал подгонять ржа-вые железные листы на дверь. После наружной обивки она имела тот еще вид, но планировалось ее покрасить. Краска уже была, но не имелось кистей. Опять расходы предстоят! Это же надо: чем больше у человека денег, тем больше он их расходовать должен! Может, закон такой есть?
До завтра дверь простоит и некрашеной. Устал!
Чашка кофе (привыкать начинаю), сигарета...
Пообедать уже не успею.
Скоро снова нужно гулять с Лаки.
* * *
Скорый поезд мчит в Хорезм. Меня в очередной раз повысили, а стало быть, могу путешествовать в СВ. СВ - это купе на двоих, классное, очень чистое и удобное, а еду в нем впервые в жизни!
Попутчик мой, туркмен по имени Атахан, тоже едет в Ташауз. Он только что перегнал чей-то автомобиль в Калининград, заработал, накупил в Москве подарки домашним. Разговариваем, выпиваем, закусываем.
Время идет незаметно.
В Гурьеве, как всегда, купил у сцепщиков литровую банку черной икры, что еще более украсило наш, и без того не хилый, стол.
В Ташаузе расстались на перроне, обменявшись адресами и взяв друг с друга слово пообщаться.
Общежитие от вокзала минутах в пяти, так что вскорости я уже раскладывал вещи и рассказывал ребятам, которые приехали раньше, последние новости.
Утром, в субботу, отправились на базар за овощами и тут же встретили Атахана. Поздоровались, перезнакомились и получили приглашение в гости на воскресенье.
Назавтра, с утра, предупредил всех не наедаться и потащил к Атахану.
Нас ждали.
Мы были очень голодны.
Едва расселись на курпачи у дастархана, подали чай, орешки, конфеты. Все поскучнели, начали поглядывать на часы. Ста-ли пить чай, налегая на хлеб с маслом.
Но вскоре чай убрали, а взамен принесли салаты, зелень и водку. Все повеселели, несмотря на то, что водку пришлось пить из пиалушек.
Через какое-то время снова принесли чай, а водку убрали. Де-лать нечего - попили чаю.
Снова убрали чай и принесли огромный ляган с пловом и водку.
Потом снова чай.
Потом снова водка с закусками.
Чебуреки с водкой.
Чай.
Жареная рыба и водка.
Чай.
И так до глубокого вечера.
* * *
Вечером снова гуляю с Лаки. Пес немного ко мне привык, к тому же предвкушает прогулку. Лает, торопит. Выходим. Дерево, снова дерево, опять, опять... И так до бульвара.
На бульваре в этот час - собачий сходняк! Кого тут только нет! Всякой породной, полупородной и вовсе беспородной твари, не по паре даже, а значительно больше. И все это собачье общество бегает, мельтешит, играет, лает и дерется.
Хозяева, естественно, тут же. Группками по интересам.
То и дело кого-то разнимают, бранят, поощряют, воспитывают...
Лаки укоризненно смотрит на меня:
- Почему не спускаешь с поводка?
- Рано еще, дружище, унесешься куда-то со своими корешами и ищи тебя. К тому же заработок могу потерять! Так что, гу-ляй на поводке!
Жертва дискриминации делает еще несколько попыток уговорить меня, но я непреклонен. Тогда Лаки начинает тянуть домой.
- Не отпускаешь, ну и нечего тут делать! Только позорюсь!
В принципе, согласен с ним, но ничего поделать не могу: трудовую дисциплину соблюдаю.
К десяти часам возвращаюсь домой и только теперь принимаюсь готовить ужин.
Тонко режу печенку, обмакиваю ее в муку и, посыпав смесью соли и перца, кидаю в шипящее масло.
Ужин, конечно, на славу. И на завтра осталось.
Дела закончены.
Можно почитать, то, что так интересно.
***
Интересно, мог ли Гамлет в самом начале сам изобразить тень папочки? Почему бы и нет! С актерским и режиссерским мастерством у него все в порядке. Как сцену «мышеловки» поставил! Впрочем, о «мышеловке» потом еще поговорим.
Вопросик имеется:
- А зачем Гамлету тень собственного папеньки изображать?
Отвечаю:
- Припомните, сколько толков-разговоров по поводу тени ходило. Опять же, если бродит тень, стало быть, дух не успокоился! А поче-му не успокоился? Да потому, что убит Гамлет старший подло! Отмщения дух требует! А кому мстить-то? Известно кому - убий-це! А кто убийца? А, вот это дух Гамлету и сообщит. При встрече. Вот и направляется Гамлет на встречу эту. Без свидетелей, конеч-но. Да и кто захочет свидетелем быть. Так что все, что тень сказала, одному Гамлету известно. Спросят - ответит, что захочет! Кто проверить сможет? Но это будет после...

Утром, после прогулки с Лаки, отправились на базар с Анной Сергеевной. Попутно приобрел две кисти. Одну для клея, другую для краски. Это существенно подточило финансы, но скоро «зарплата».
Придя домой, в темпе занялся окраской двери. Изнутри - белой краской, снаружи - коричневой. Хватило на два слоя. Дверь получилась нарядной и блестящей. Но запах! Не беда, вскоре вы-ветрится.
Только закончил - опять на прогулку. Когда же, наконец, выходной!
* * *
Выходной у бригады, в очередной раз, сорван. Приехал проверяющий.
Богатство и дешевизна местных базаров сделали Хорезм «Меккой» для всякого рода начальства. Вот и едут отовариваться, но не за свой счет, а в командировки. А что им делать в команди-ровках? Правильно! Нас проверять. А в доказательство того, что не даром командировочный хлеб с маслом едят, катают нам, в свободное от удалого шоппинга время, всякие замечания, за которые потом премий лишают. Так и живем. Надоело, конечно, но ку-да денешься. Не успел начаться очередной заезд - на тебе подаро-чек, причем аккурат в выходной.
По дороге с вокзала, а это километров семьдесят, да еще по жаре, в голову пришла отличная идея, которой не преминул поделиться с коллективом. Идея была всячески одобрена, тем более, что для ее воплощения на стол, накрытый в честь гостя, поставлены три бутылки ледяной водочки. Мы, правда, на водку не очень налегали, но гость, да «на шару», набрался прилично. В таком приподнятом виде он радостно согласился посетить завтра трассу для общей инспекции.
- Только смотрите мне! Никаких послаблений!
- Ну что вы!
Наутро, как всегда, встали в пять, умылись, поели.
Проверяющий спал. Мы его не будили: это входило в план. В девять он проснулся. Умыться, правда, не смог. В это время воду уже не давали. Потом, не спеша, поел.
- А вы?
- А мы уже завтракали!
Собрались, сели в машину. Проверяющий достал часы, демонстративно записал время.
- Работаем полный рабочий день!
- Конечно, но зря вы сейчас время пишете. До трассы еще час «пилить»!
Он подозрительно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Поехали.
На трассе оказались в начале одиннадцатого.
Вообще-то, в это время уже готовимся пошабашить часов эдак до шести. С одиннадцати жара уже нестерпимая. Сиди себе в тенечке где-то у воды и чаек зелененький попивай. Впрочем, к жа-ре мы тут кое-как привыкли. Не то, что клиент!
Подключили приборы, пошли вдоль трассы. Проверяющий взял журнал, не отстает пока.
Припекает. Начальство мучает жажда. Дело понятное. Но пить нельзя. Ни в коем случае! Но он-то этого не знает! Пьет воду, дурак, хоть бы чай попросил. Мы бы дали, конечно, а так... Он пьет воду, ее тут же выгоняет потом, снова пьет, все повторяется. Жаж-да нестерпимая, а силы тают.
- Может, пообедаем?
- Можно, часика через два... Мы, вообще-то, без обеда работаем, чтобы успеть больше, но для вас...
Как он дожил до обеда? Последние часа два сидел в тени, весьма условной, УАЗа и пил, намертво вцепившись руками в канистру с водой.
Пообедали. Легче ему не стало.
- Может, на сегодня пошабашим?
- Нельзя! Вы сами такое потом напишете...
- Что вы?! Клянусь! Вы, вообще, - лучшая бригада!
- Пишите прямо сейчас!
- А потом поедем?
- Как скажете!
Написал, голубчик! Такое написал, что если дать этому ход, то нас, как минимум, к наградам правительственным представлять надо.
Поехали. Довезли до гостиницы.
Не знаю, что он в Москве понарассказывал, но больше к нам проверяющие не прилетали.

* * *
Дни летят, занятые прогулками с собакой, походами на базар и благоустройством жилья. У меня скопились приличные запасы прови-зии, так что заботы о «хлебе насущном» отошли на второй план. Покрашенная недавно дверь, успела высохнуть и стала очень даже красивой.
Вчера владелец Лаки выдал первую «зарплату». Сегодня выходной!
Этот день решил посвятить оклейке обоев. Вчера вечером ободрал старые обои и промазал стены сваренным в банке раство-ром столярного клея. Стены уже подсохли и ждут - не дождутся обнов-ления. Начинаю!
К остаткам столярного клея доливаю воду и ставлю на огонь. Пока все это нагревается, медленно перемешивая, сыплю ту-да муку. Процесс довольно долгий, но «поспешишь...» Наконец, клей готов и стоит, остывая. Теперь надо разрезать обои на полосы, что и делаю. Рисунок у них - вертикальный, так что стыковать его не придется. Намазываю очередную полосу клеем, склады-ваю пополам, клеевым слоем вовнутрь и аккуратно срезаю кромку. Готово. Становлюсь на ящик и сверху вниз приклеиваю полосу, потом медленно и тщательно ее разглаживаю. Пошло! Немного замучался, проходя углы, устал, конечно, зверски, но к вечеру комната, исключая стенку со стеллажом, уже оклеена.
Теперь главное, чтоб все нормально высохло! Тепла бы побольше, а то в квартире довольно прохладно и сыро. Отопление еще не включили, как всегда экономят. Не беда. Где-то есть старая спираль. Добавляю к ней еще одну, вынутую из поломанного утюга и скрученную в обгоревшем месте. Теперь приматываю к спирали два куска провода, надеваю на них вилку. Во дворе я видел обломок асбестовой трубы. Выхожу за ним, попутно прих-ватываю два кирпича. Осталось намотать спираль на трубу и поста-вить это сооружение на кирпичи, лежащие на железном листе. Включаю вилку в сеть. Спирали нагреваются, становятся красными. Немного пахнет паленым, но это не беда. Ура, пошло тепло!
* * *
Как добреет человек, окруженный теплом и уютом, во всяком случае, нормальный человек.
Еще полчаса назад, добираясь домой из пустыни в машине, в которой отказала печка, матерились, грызлись и почти ненавиде-ли друг друга.
- Уволю гада! - думал о водителе, хотя, если честно, тот ни в чем не был виноват.
Тяжкий день, лютый холод с «афганцем», а тут еще ехать несколько часов в промерзшем железе!
А в гостинице - теплынь! Раскаленные радиаторы, горячая вода! Вот уже поднимается кофе в турке. Сидим, пьем кофе, и труд наш уже не так тяжек и, вообще, жизнь хороша!
Все неприятности, горести остались за окном, наверное, впервые за всю свою историю промерзшего насквозь Ургенча.
Завтра будет такой же тяжкий день, но это завтра, а се-годня тепло и радостно от этого, и кофе поспел в самый раз, и карты розданы, и пуля будет долгой и интересной.
* * *
Интересная новость! На пустыре за бензозаправкой жгут книги! Я узнал об этом во время утренней прогулки с Лаки и еле-еле дождался ее окончания. После чего схватил сумки и понесся на пустырь. Информация подтвердилась, да еще как!
У нас в городе сейчас, как и повсюду, повальная украинизация. В чем это выражается? В данном случае в том, что в школах отменили уроки русской литературы. Русскую литературу теперь изучают по курсу иностранной. Соответственно, круг писателей, которых почтили своим доверием наши горе-деятели педагогики, сузился катастрофически. Я бы назвал нынешний курс - «Символичес-кое изучение русской литературы». Я, впрочем, могу об этом су-дить только по именам авторов, книги которых за ненадобностью изъяли из школьных библиотек и, вот, свозят сюда со всего города и уничтожают.
Даже не знаю - радоваться или огорчаться! С одной стороны, гора книг, отобранных мною, растет, как на дрожжах, с другой... Подумайте сами: как может получиться современный культурный че-ловек без Короленко и Булгакова, Горького и Маяковского, Бунина и Блока и еще, и еще...
Таскаю книги и журналы домой, таскаю, но не радостно что-то.
Вспоминаю историю, приключившуюся некоторое время назад. Мне очень-очень хотелось иметь Библию. Купить ее, по понятным причинам, не мог, но так о ней мечтал. Однажды вычитал, что в помещении знаменитой школы Столярского состоится молитвенное собрание, а всем пришедшим будут раздавать Библии. Конечно, приоделся, как мог, и отправился туда. Еще, помню, что очень боялся опоздать. Пришел вовремя, но выяснилось, что Биб-лии раздадут после собрания. После так после. Устроился за столом и стал слушать.
Интересно! Проповедник рассказывал о «Нагорной проповеди» и так здорово, что я заслушался.
- Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Я не плачущий, но ведь и страдающие люди тоже, как плачущие!
- И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду.
Да это же обо мне, обо мне, это я не захотел, побрезговал судиться с ближними и отдал, отдал им все, до последнего!
Вся душа рвалась туда, к проповеднику, и я повторял за ним: «Отче наш, сущий на небесах!»
Вдруг взгляд упал на крышку стола, за которым я сидел.
НА НЕМ БЫЛО ВЫЦАРАПАНО НОЖОМ МАТЕРНОЕ СЛОВО!
А Библию все равно себе достал, только не там!
Хожу по пустырю, собираю книги, словно цветы.
* * *
Каменные цветы уже несколько лет будоражили воображение. «Росли» они только в одном месте: у газопровода Шатлык-Хива, там, где пересекался он с высохшим руслом реки. Узбой называется. Но добраться ту-да весьма затруднительно. Сотня километров песками - это вам не асфальт.
Зато в кабинетах начальства любого уровня их было предостаточно и, что интересно, уровень начальника легко вычислялся по размеру и великолепию каменных букетов в кабинете.
Иногда, расщедрившись, кто-то дарил мне цветок-другой. Я при-возил их домой и тоже дарил. Но все эти годы не оставляла мечта самому рвать каменные цветы.
На Узбой не мог попасть лет восемь. Мотало по трассам, казалось, что совсем уже рядом, но нет, уводила колея в другую сторону, на другой газопровод.
Я ждал и ждал своего часа и дождался.
На этот раз, обследуемый бригадой газопровод, пересекал Узбой! Как назло, когда велись предварительные замеры, был на пересменке. Вернувшись, с обреченной завистью разглядывал добычу коллег: -большие и не очень большие охряного цвета цветы, состоящие из причудливо переплетенных кристаллов.
Конечно, мне презентовали несколько штук - башлык все-таки, но это не то, совсем не то. Я хотел сам побродить по окаме-невшему лугу и рвать цветы, выбирая и восторгаясь.
Когда произвели анализ всех измерений, выяснилось, что единственным опасным участком на газопроводе является именно узбойский.
Узбой - это высохшая река. Когда-то она была полноводной и кормила-поила всех обитавших на ее берегах. Потом река обмелела, вовсе высохла, и люди ушли... Много лет спустя проложили через высохшее русло наши трубы. Проложили прямо в иле и скопившейся соли, что отнюдь не споспешествовало их сохранности. Теперь предстояло все это расхлебывать.
Машина остановилась, и я быстро выскочил из нее. Кроссовки сразу увязли, ибо под ногами было зыбко. Я ожидал, что сразу увижу цветы. Но нет, обычные мокрые, ну может быть, чуть более темные суглинки окружали меня. Все разбрелись. Какая может быть работа, если азарт кладоискателя переполняет?
Вскоре пошли и первые находки. Я понял это по восторженным воплям, раздававшимся издалека.
Мне же пока не везло. Попадались какие-то маленькие, ничтожные розочки, которыми в другое время не побрезговал бы, но сейчас...
Вдруг увидел ее! Огромная, с тарелку в диаметре, роскошная, пышная роза росла прямо из земли, возвышаясь над ней сантиметров на пятнадцать. Большие, плоские, охряные кристаллы сплелись в причудливой форме и я, наконец, увидел, нашел цветок из моей мечты!
Роза долго хранилась у дома, только в последний раз собираясь в пустыню, я подарил ее другу. Как чувствовал...
* * *
Чувство покоя, уюта - со мной!
Наконец пошел снег, и все стало черно-белым, контрастным, траурно-нарядным. Но траура не испытываю и радостно гляжу в окно на окружающее великолепие.
В доме тепло. Наконец-то, включили отопление, и я с удовольствием отключил свое нагревательное сооруже-ние, которое, успешно нагревая комнату, «нагревало» и меня на до-вольно существенную сумму.
В комнате еще одно новшество - огромный цветастый абажур. Я сам сделал его, изготовив большой проволочный каркас, который обтянул материей.
Теперь конус яркого света падает вниз, оставляя комнату не в полутени, а, скорее, в полусвете. И комната становится похожей на сцену.
Сцена «мышеловки». Зачем она Гамлету?
Приезд актеров в Эльсинор заставил Гамлета выступить в новой роли, вернее, в двух ролях - драматурга и режиссера.
Драма продумана давно, а режиссура ей соответствует.
Но снова и снова - зачем это Гамлету?
Может быть, для того, чтобы доказать виновность Клавдия? Полно! Виновность Клавдия у Гамлета сомнений не вызывает. Вина Клавдия уже в том, что он узурпировал трон.
Дать понять Клавдию, что Гамлет именно его подозревает в гибели отца?
Зачем? Гамлет-то должен понимать, что Клавдий не остановится ни перед чем, а тут принц сам вкладывает ему в руки оружие.
Сдается мне, что «мышеловка» - это пробный камень. Гамлету необходимо знать, кто и как себя поведет, кто с ним, кто против. Думаю, что Гамлет сначала верил, что у него много союзни-ков, а при соответствующей постановке «мышеловки» Клавдий в глазах всех выглядел бы виновным. Так у Гамлета появился бы шанс быстро и почти бескровно отобрать трон у дяди.
Но произошло обратное! Даже те, кто сочувствовал Гамлету, испугались и отшатнулись от него.
Даже ближайшие друзья стали шпионами. Понял Гамлет, что и этот бой проигран, и стал готовиться к новому.
Теперь только одно убийственное чувство было с ним - звенящая ненависть!
Прогулки с Лаки не убивают меня своей монотонностью только потому, что больно уж хорошо думается во время этого размеренного путешествия на бульвар и обратно.
Я вдруг осознал, что начал ходить по улицам, не опуская глаз, снова смотрю на все происходящее вокруг с любопытством и интересом.
К сожалению, вижу мало хорошего. Бывших коллег моих, бомжей, на улицах прибавилось. Очень много бедно и скудно одетых людей, собственно, их большинство среди прохожих среднего и старшего поколения, к каковым принадлежу и я.
Все чаще и чаще думаю о том, что просто ненадолго «вынырнул», а потом снова придется погружаться в муть и ужас жизни бомжа.
В самом деле, если потеряю источник дохода, ныне бредущий впереди на длинном поводке, то что останется? Станет нечего есть, потом нечего надеть... И, рано или поздно, опять окажусь у контейнера с палкой в одной руке и пластиковым кульком в другой.
В моем возрасте нормально зарабатывать очень и очень трудно.
Что же делать?
Все, что умею, мало годится для этой новой, страшной не только для меня, жизни.
Вот и бульвар. Сажусь на сырую скамейку и, не замечая этого, веду «военный совет» с самим собой.
Да, я могу по-прежнему ходить на базар и подбирать овощи, выпрашивать кости, подрабатывать по мелочи. Но таких все больше и больше, и все хотят есть! Долго ли смогу конкурировать с более молодыми, а зачастую и более бессовестными?
Может, что-то откладывать на «потом»? Так-то оно так, но что может отложить человек, зарабатывающий мало и нерегулярно? Да еще раздетый и разутый!
Столько времени думаю над этим, но ничего придумать не могу. Пустить все на «авось»?
Но чудо того, что выскочил, вынырнул, настолько сильно потрясло, изменило меня, что уже не осилить возвращения назад к страшной, голодной, грязной и животной жизни.
Задача!.. Пока нужно делать хоть какие-то запасы, отклады-вать каждую копейку и искать, искать заработок хоть сколько-нибудь постоянный.
Лаки подошел ко мне, улыбается, развесив язык.
- Пойдем домой, Лаки?
Он согласен. Трогаемся обратно.
- Навестим мясника, Лаки?
И тут он не против.
Мясник очень рад! Пообщавшись досыта с Лаки, он угостил нас куском сала и обрезками свинины. Мы были очень благодарны, особенно я.
Отнеся подарки мясника к себе, стал размышлять над тем, что с ними делать. Мяса многовато, холодильника нет, а за раз-другой мне все это не съесть. Дожил!
Потом вспомнил о том, как в Азии мы делали каурму из мяса кабанов. А может повторить опыт? Мясо есть, банки есть, зато нет казана, крышек и пряностей. Да, еще где-то есть старенькая машинка для закрутки консервов! Хороша, конечно, идея, но расходы, опять, расходы!
- Зато, какие запасы будут! - уговаривал себя и, в конце концов, уговорил.
Когда пришел к Анне Сергеевне, мне был выдан рубль за хлопоты и объявлено, что поход на базар отменяется.
Тем лучше, пойду сам.
Припасы для каурмы и казанок пробили не очень ощутимую брешь в моем бюджете. Кроме покупок подобрал массу овощей, а под конец какой-то неудачник-торговец подарил мне почти полный ящик слегка подгнивших с одной стороны перцев. Большая редкость в эту пору! Когда-то маринованные перцы были моим коньком! Кутить, так кутить! Еле волоча набитые сумки, я зашел снова в мясной корпус, где прикупил, за символическую для продавца, но весьма весомую для меня сумму, еще килограмма три мясных обрезков.
Дотащив все домой, вновь отправился на прогулку с псом. Нет отдыха ни на мгновение.

* * *
Если сложить воедино все мгновения, минуты и часы, проведен-ные в созерцании, то получатся годы и годы, вроде бы прожитые зря.
Но в созерцании да размышлении проявляет себя душа, даже если мысли твои обращены и не к Богу.
В такие минуты поэты пишут стихи, а я... Я листаю полевой журнал и опять убежал мыслями куда-то.
Второй месяц торчим мы тут, в самом сердце Каракумов, а конца-края работе не видно.
Я как-то читал, что ученые-медики провели "смелый" эксперимент, пройдя пешком Каракумы. Днем, в жару, они отдыхали, а в прохладное время шли себе и шли.
Я прошел Каракумы, как, впрочем, и Кызылкумы, от начала до конца не один и даже не пять раз, причем в жару, когда даже тень плавится, причем нагружен приборами был, как мул. Ночью отдыхать надо и сил набираться для дневных трудов.
Ночью в пески едут для охоты. Я очень люблю это дело. Люблю еще и потому, что можно выскочить из машины, лечь на нагретый за день бархан и смотреть на звезды.
Звезды тут огромные-преогромные! Они висят низко-низко и иногда подмигивают тебе. Ночное небо напоминает негатив чего-то очень и очень конопатого.
Вчера мы поехали поохотиться на джейранов. Двое - один с ружьем, другой с мощным прожектором - пристроились на аккумуляторном ящике позади кабины, а я, тоже с ружьем, сел в кабину. Охота, конечно, не самое лучшее развлечение, но что делать, когда, кроме тушенки и гречки, есть нечего. Утром гречка с тушенкой, днем, вечером... И так изо дня в день.
Охота на джейранов запрещена, но мы решили рискнуть, да и кто засечет нас тут, среди барханов высотой с пятиэтажку.
Чтобы не сбиться с пути ночью, едем по газопроводу. Километров тридцать в одну сторону, потом по другой нитке обратно. Один светит прожектором, другие, с ружьями наготове, ждут, когда блеснут в свете прожектора глаза дичи.
Пока добыча незначительна: одна дрофа да парочка зайцев. Этого мало, продолжаем утюжить пустыню.
На каком-то из кругов выскочил из машины.
- Покатайтесь пока без меня!
Я лег на бархан. Он был мягким и теплым. Наслаждение смотреть на небо, на тяжелые и яркие августовские звезды.
Машина, урча и завывая, исчезла, растворилась, и темные, плотные шторы ночи задвинулись. Я не ощущал одиночества, а был песчинкой этого бархана, частью этой ночной пустыни и жил, и дышал согласно с ними.
Раскинув руки, улегся поудобнее. Душа пела, но песня была беззвучной, и слышал ее только я.
- Я запомню это, запомню!
Несколько далеких выстрелов нарушили эту идиллию.
- Неужели без меня что-то добыли?
Но сожаления и досады не появлялось. Любопытство? Пожалуй…
- Все равно, я счастливее!
Сел, закурил. Еще один яркий огонек появился в этой ночи.
В голове обживались хорошие, добрые мысли. Ночь растворила все наносное, и я стал чище и беззащитней. Но ночная пустыня не опасна для меня, ибо тишина и одиночество тут взаимосвязаны и необходимы.
Вдали зажглись огни. Это ехал ЗИЛ.
Я вскочил на подножку.
- Двинулись!
Наутро, когда после безрезультатной охоты возвращались в поселок, из-за ближайшего бархана медленно и бесшумно вышли джейраны. Они были прекрасны! А на рыжей попонке сзади тоже мерцали звезды. Удивленно поглядели они на нас, потом снова исчезли за барханом.
- Какое счастье, что мы не встретили их ночью! - сказали все в один голос.
Больше мы никогда не охотились на джейранов.
* * *
Охота пуще неволи. Придя домой после дневной прогулки с Лаки, я открыл маленький консервный заводик. После мойки и чистки поставил казан на огонь и высыпал туда мелко накрошенное сало. Оно начало шипеть и плавиться. Когда слой жира в казане стал существенным, насыпал нарезанное мясо. Пришлось убавить огонь и несколько раз переворачивать смесь, пока жир с мяса тоже не вытопился. После этого, добавив перец и соль, поста-вил казан во включенную духовку. Вареву еще доходить и доходить.
Гляжу на часы. Ого! Еле-еле успею перехватить, и пора снова на прогулку! Бегу...
Вернувшись домой, возобновляю свои занятия. Мою, аккуратно обрезаю перцы, не оставляя хоть сколько-нибудь поврежденных участочков, складываю в таз. Готовлю маринад из воды, уксуса, масла, сахара и соли. Пробую на вкус, ставлю кипятиться. В кипящий маринад кидаю перцы, минут через пять вынимаю, кидаю новые. Набиваю банки, добавляю специи, ставлю стерилизоваться. Потом укупориваю. Получилось семь банок!
Пора приниматься за каурму. Добавляю лавровый лист и оставляю вариться еще минут на пятнадцать. Потом разливаю варево по банкам и тоже укупориваю. Растопленный жир полностью покрывает мясо. В таком виде консервы мои могут храниться много лет.
Сегодняшний труд окончен. Пытаюсь уснуть. Удивительно, но не спится.

Удивился ли Гамлет предательству друзей? - Вероятно. Но вот разгневался точно.
Удивился ли Гамлет смертному приговору, который вынес ему Клавдий? - Вовсе нет!
Больно, конечно, было. Не готов еще Гамлет. Пришлось практически с листа действовать. Времени-то уже не оставалось!
То, что Гамлет легко и без угрызений отдает на смерть Розенкранца и Гильденстерна, показывает, что время колебаний прошло. Это вам не Полония прикончить по ошибке. Гамлет сам провоцирует цепь событий, ведущую к смерти Клавдия.
Но сценарий действа не он один пишет! Клавдий тоже сценарист отменный!
Толку? Никто так и не сыграл написанную ему противником роль. Мог ли Гамлет не ссориться с Лаэртом?
Возможно, но для этого не нужно было отталкивать Офелию, а, наоборот, всячески изображать скорбь по Полонию.
Поверил ли бы Гамлету Лаэрт? Думаю, что да!
Лаэрт человек открытый, неискушенный. Представьте: прибегает к нему Гамлет, рыдает, «Что я наделал?!» - приговаривает...
Куда тут Лаэрту деваться? Еще и утешать стал бы. Но Гамлет охотно провоцирует Лаэрта на дуэль, значит, своя задумка по этому поводу у него имеется.
«Быть иль не быть!» - помните?
Для Гамлета это звучит по-другому:
- БЫТЬ или умереть!
Все зашло слишком далеко!
Велики, огромны, принесенные жертвы!
Мартиролог растет!
Полоний, Офелия, Гильденстерн, Розенкранц...
И Гамлет приходит на похороны Офелии. Ему нужна публичная ссора, нужна сцена для последнего действия трагедии.
Но, как я уже говорил, сценарий пишет не один Гамлет!
Клавдий тоже неплохой сценарий соорудил! Только зря он Гертруду в соавторы не взял! Поплакала бы Гертруда и, конечно, согласилась! Так ведь было уже. Так почему Клавдий не предупредил Гертруду, что вино отравлено? Вот вопрос!
Такая, может и дурацкая, мысль появилась:
- А, может, Клавдий решил заодно и от Гертруды избавиться? Смотрите, Гамлет убит или отравлен, Гертруда тоже, а Клавдий на троне без соперников и полностью свободен! Кто знает, кто знает...
Результат известен. Партнеры САМИ доигрывают свои роли. Сценарий разорван!
Клавдий гибнет, гибнет Лаэрт, Гертруда. Гибнет Гамлет!
И что же, становится лучше?
Нисколько!

Зло порождает зло, и зла становится много больше.

Больно много навоображал я себе! Подумаешь, Гамлет из Бомжей! Да, предан близкими, да, потерял все: работу, друзей, достаток, семью!
Но я жив!
И по частям, по мгновениям строю, как могу, новую жизнь. Какой она будет? Наверное, нелегкой.
Я больше не хочу подыматься вверх! Это уже было.
Пусть дорога моя по равнине идет. Я все время буду смотреть под ноги: страшно упасть.
* * *
Страх и почтение вызывает снятая с чердака мебель. Например, кровати лет сто, не меньше! Массивные дубовые спинки на могучих резных не ножках, нет, - ногах. Собственно, больше ниче-го и нет, но я, конечно, что-нибудь придумаю. Вернее, есть еще боковые доски, правда без креплений, но это поправимо.
Итак, обои наклеены, стеллаж, отдекорированный пленкой, набит книгами и выглядит более чем солидно.
Спинки есть, боковушки тоже, надо сооружать матрас и крепить все это. Старый матрас от той, с позволения сказать, кровати, на которой спал прежде, сюда никак не подходил.
Увы, снова расходы! Отправился на базар, где приобрел четыре толстых поролоновых мата. Сам не знаю, как это получилось, но все больше и больше покупаю. Я - покупатель! Смешно, но это на-полняет гордостью. Руки чешутся приступить к сборке, но снова пора на прогулку.
На улице уже приличный мороз, но одет я довольно тепло. Привычный путь на бульвар. Тут уже много знакомых, и прогулка проходит за разговорами и обменом информацией.
Дома, для начала, разобрал свой матрац. Это дало две длинных и две коротких доски для щита и ткань для обивки нового, сооружением которого сейчас и занимаюсь.
Для начала, укрепил на боковушках кровати планки. Потом с помощью креплений, сооруженных и кровельного железа и шу-рупов, скрепил боковушки со спинками. Из матрасных досок сделал каркас щита по нужным размерам, потом сам щит и наклеил на него поролон. Все это я оббил аккуратно материей и уложил на место. Кровать готова! Улегся - мягко!
Но лежать некогда. Уже сами знаете почему. Времени мало. Более, чем мало!
* * *
Со спиртным в Туркмении стало более, чем плохо. Были партией и правительством приняты какие-то антиалкогольные постановления, а в Азии все выполняется истово и гипертрофированно.
Помнится, как на свадьбе, (а свадьбой в Средней Азии называют любой праздник, будь-то собственно свадьба, обрезание, день рождения), спиртное подавалось только с разрешения местного на-чальника-хакима и то в заварочных чайниках.
Никто уже, наверняка, не припомнит, кому из бригады пришла в голову идея заняться самогоноварением. Дело в том, что один из наших друзей-аборигенов работал на хлебозаводе и крал оттуда сухие дрожжи. Вот и принес он как-то здоровущий пакет этих дрожжей, кило эдак на четыре. Сахар пока еще в магазине имелся, это вам не Россия-Украина, где его вымело сразу же после оглашения нового закона. Еще у нас имелись тридцатилитровые бидоны для воды, которые мы брали на трассу. Ничего, возьмем одним меньше. Просверлили крышку бидона, ввинтили штуцер, трубки медные приладили... Пятнадцать килограммов сахара засыпаны в бидон, залиты водой. Вопрос: сколько сыпать дрожжей? Ответить не мог никто! Решили сыпать все.
Результат оказался неожиданным - через день из бидона неу-держимо поперла пена! Сначала мы поставили бидон в таз - не помогло, потом в ванную, но и на полу ванной пены по щиколотку. Наконец, кто-то сообразил поставить бидон в темный чулан. То ли темнота повлияла, то ли брага поспела, но это помогло.
Вечером шестого дня приступили. Бидон взгромоздили на газовую плиту, змеевик оказался под краном с медленно текущей водой. Все по науке! Такой высочайшей трудовой дисциплины не бывало в бригаде никогда! Каждый добросовестно выполнял порученное ему дело! Просто отлаженный механизм...
Но и механизм этот начал давать сбои, когда через часок в любовно подставленные бутылки полилась ожидаемая влага. Дегустация плавно перешла в пьянку. В это время раздался стук в дверь!
- Кого это несет? - не очень приветливо вопросил я.
- Открывай, - раздался голос моего поселкового приятеля.
Открывать нельзя ни за что!
- Я не один, - рассчитывая на мужскую солидарность, попробовал уклониться.
- Тогда сам выходи!
Вышел… Приятель с гордостью протянул бутылку водки.
- За мной должок, помнишь!
- Как кстати, - фальшиво обрадовался я.
Спустились вниз. Стакан у него припасен, а виноград прямо над нами.
Не успели разлить, как пододвинулось подкрепление. Распили на шестерых. Им мало, а мне - более чем достаточно. Я отправился домой, где застал все своих спящими на боевых постах. Выключил газ и улегся спать. Назавтра рабочий день не состоялся.
* * *
Работники-сварщики на хоздворе рынка - отличные ребята! Вчера зашел к ним и попросил три куска арматуры-десятки. Ребята выпивали, и им было не до меня. Однако ответили:
- Даром, отец, только болячки бывают!
Я сбегал домой и приволок банку своих «фирменных» перцев.
- Зачем вы, ребята, без закуси выпиваете? Попробуйте-ка!
- Закуску, принесенную мной, оценили весьма высоко. Даже предложили остограммиться. Я отказался, а они не настаивали.
- Так что тебе, отец?
Я объяснил, что нужны три куска арматуры, заточенные с одной стороны, длиной сантиметров по семьдесят пять.
Через полчаса получил просимое, а также приглашение приходить еще.
- Только закусь свою захватывай!
- Конечно!
Штыри очень нужны. Де-ло в том, что я решил сделать в кухне посудную полку. Хорошую, толстую, ровную доску, длиной метра в два, я с неделю шкурил, обтесывал, слегка покрывал неизменной марганцовкой, в общем, доводил до ума. По низу доски, спереди и сзади, набил полукруглые скобки, сооруженные из неизменных консервных банок.
Какой-то час работы - и на стене кухни висит роскошная полка, на которой уместились все припасы и посуда.
Ящики, которые заменяли полки, отволок в коридор и разобрал. Фанеру - отдельно, гвозди - отдельно. Все сгодится!
Теперь пора, пока есть немного времени, осуществить еще одну задумку: сделать сухарики для Лаки. Привыкать-то он ко мне при-выкает, но лишняя гарантия не помешает.
Сказано - сделано. Жарю из оставшегося черствого хлеба сухарики. Выглядят они настолько аппетитно, что половину я отсыпаю себе.

* * *
Половина рабочего времени проходит в разъездах. Концы наматываю километров по восемьсот-девятьсот. Так что, положение руко-водителя всех бригад имеет свои немалые недостатки. Тем более, что в Средней Азии сейчас более, чем неспокойно. Все срочно стали отъявленными мусульманами. Русских, татар и, особенно, корейцев со свету сживают. Многие уже продали свои дома или квартиры и подались в Россию. Работать не с кем! Узбеки, сами по себе, довольно ленивы и трудятся только из-под палки. Раньше палкой было рабочее место, высокая зарплата, а сейчас им раздолье, вот они весь день и пьют себе чай, изредка отвлекаясь на то, чтоб сделать что-либо по работе. Давно поделены все места, которые рано или поздно освободятся, когда нас окончательно выживут. Ждут теперь, не дождутся.
А работать-то надо. Трубы наши, верней теперь их, не могут находиться без присмотра, вот и приходится мотать взад-вперед и исполнять роль надсмотрщика. Куда ни приедешь - чай пьют. Выгнал одного, другого... Шуму было! И восстановили бы их, а меня подвинули, да взорвалась труба в Газли, да еще во время пребывания там японцев, которые пленку свою защитную испытывали. Вот и еду теперь с двумя сменными водителями узнавать причины да докладывать правительственной комиссии, которая вскорости прибудет.
Едем, спешим. Уже четырнадцать часов в пути. Ночь, спать охота.
Гляжу: зарево впереди. Подъехали ближе. Видим - огромная толпа мусульков с факелами идут ночью по шоссе, что-то выкрикивают, демонстрация у них, наверное. Яростные такие, просто бешенные!
- Обгоняй, - велел водителю.
Он начал отказываться, что-то смущенно бормоча.
- Гони, уволю!
Проснулся второй водитель и начал втолковывать мне, что нужно ехать за колонной, а лучше, вообще, стать-переждать.
Еще не хватало!
- Гони!
О своем приказе пожалел сразу же. Стоило перегнать часть колонны, показать им российские номера, как раздался негодующий вой, быстро перешедший в рев. Толпа загородила дорогу, машина остановилась, ее стали раскачивать, пытаясь перевернуть. В брезент покрытия совали факелы, видимо, желая превратить нас в еще один, самый яркий. Лиц не было – сплошные рожи, оскаленные и яростные. Такие могут убить, сжечь. Запросто!
- Быстро покажитесь, - велел своим узбекам.
Те высунулись, начали что-то лопотать.
Толпа нехотя расступилась, пропуская. Свернув за ближайший поворот, остановились и долго приходили в себя. Потом все-таки поехали дальше.
- С Азией надо заканчивать, - подумал я.
* * *
Закончились для Лаки прогулки с поводком. Придя на бульвар, отпускаю его, пусть носится где угодно, но в пределах видимости. Примерному поведению очень споспешествуют сухарики, которые Лаки по всякому поводу клянчит, унижаясь и повизгивая.
У пса тут своя многочисленная компания доберманов, колли, сеттеров, других эрделей и прочего, и прочего веселого и шумного собачьего народа.
Булей в этой компании нет. Мы их на пушечный выстрел не подпускаем!
Мы - это я и мои многочисленные знакомцы-собачники. Причем, общаемся не менее оживленно, чем подопечные, образовался даже свой круг, встречающийся ежедневно. Меня уже несколько раз в гости звали.
- Ничего себе, дожил! - думаю.
В гости пока не хожу, но общением не пренебрегаю. Ничего, нормально общаюсь.
Оказывается, профессия платных собачьих «прогуливателей» не такая уж редкая. Некоторые из новых знакомцев ангажированы несколькими клиентами и весь день только и занимаются прогулками с собаками, визитами с ними к ветеринару, прививками и так далее. Тут же, на тусовке, существует и своя брачная биржа, своеобразный рынок женихов и невест.
Лаки пользуется авторитетом, как производитель, и мы уже получили несколько лестных предложений. Я передал эти предложения хозяевам Лаки и на некоторые уже получил «добро».
Книги о животных, подобранные в свое время, существенно обогатили мои кинологические познания. Среди собачников я человек теперь далеко не последний и даже раздаю советы.
Уже есть предложения на выгуливание других собак. Какие-то, конечно, приму. Естественно, не в ущерб прогулкам с Лаки, ибо он принес мне удачу.
Еще появились знакомые тренеры, ветеринары. Я уже дважды получал по десять долларов комиссионных.
Совершенно неожиданно я приобрел дефицитную, уважаемую и неплохо оплачиваемую специальность, которая, боюсь сглазить, сможет прокормить, обеспечить необходимым.
* * *
Газопровод необходимо было закрывать!
Все изыскания подтверждали, что состояние его безнадежно. Нас заставили отрывать дополнительные шурфы, перемерять все, что нужно и не нужно. Вывод не изменился, и я написал предписание о закрытии газопровода .Что тут поднялось! Сначала уговаривали, потом покупали, потом угрожали.
Я стоял на своем.
Через два дня меня сняли.
Еще через день газопровод запустили.
Еще через четыре дня он взорвался.
Это было на рассвете. Я в последний раз вышел к трубе, чтобы проститься.
Сначала раздался свист, потом грохот, земля начала вспучиваться и подниматься вверх. Вместе с ней подымались обломки трубы, пыль, камни, провода ЛЭП.
Все это продолжалось секунды, но для меня время остановилось. Что-то ударило, и наступила темнота, в которой я потерял все.
В коме был дней пять, потом очнулся, начались галлюцинации, спутанность мыслей, какое-то возбуждение, сменяющееся прострацией. Я не понимал, что происходит, а память не спешила вер-нуться.
Постепенно память возвращалась, но овладело какое-то равнодушное оцепенение.
Равнодушно воспринял транспортировку в родной город, равнодушно встречал изредка навещавших меня в больнице родственнич-ков, равнодушно подписал подсунутые ими бумаги. Как выяснилось, я тогда подписал доверенности на право распоряжаться собственностью и всеми причитавшимися деньгами.
Так что, когда, наконец, оклемался, у меня не было ничего, кроме однокомнатной квартиры и нескольких миллионов купонов. Семейка же благополучно отбыла за ”бугор”.
Падение оказалось неизбежным! Закончились деньги, а с ними и еда. Признаю, я недолго боролся с собой. Мне вдруг все стало безразличным.
В один не очень прекрасный день вышел на улицу. Подошел к контейнеру, порылся, пошел к другому.
Так шел и шел от контейнера к контейнеру целый год.
Изнашивалась одежда, я находил другую, а надежда, как казалось, уже давно износилась.
Страшное время, безысходное...

* * *
Как не хватает времени! Сколько должен успеть, а день так короток!
Закончив с кроватью, как мог, собрал и отреставрировал несколько стульев. И зачем мне столько?
Теперь принялся за стол. Столешница, конечно, роскошная, с удивительным, почти не поврежденным, растительным орна-ментом по ребру. Верх, правда, пострадал. Лак местами вспучился, масса царапин и круглых белесых пятен от горячих стаканов с чаем. Но это не беда, это поддается реставрации.
Зато ножки отломаны беспощадно. Надоел кому-то стол: массивный, места много занимает. Вот и решили выбросить. А чтоб далеко не тащить, отломили ноги и на чердак. Там и лежал, меня дожидался.
Нашел в своих залежах пластину нержавейки, миллиметров пятнадцать толщиной. Отнес пластину вместе с банкой перцев по известному адресу, а там из него треугольник вырезали и болт посреди приварили, а гайку от болта мне отдали. Насверлил я этот треугольник в девяти местах, по три отверстия на угол. Взял ножки, подровнял и прикрутил шурупами к этому треугольнику так, чтоб болт вверх торчал.
Теперь надо посреди столешницы снизу отверстие для гайки сделать. Вымерил все, зачертил, начал отверстие вырубать. Вырубил, заглубил для самого болта, чтоб до упора закрутился и запрессовал в столешницу гайку. Не провернется, а чтоб не выпада-ла, еще и укрепил.
Осталось навинтить столешницу на ножки. И с этим справился. На следующий день раскошелился на растворитель и лак. Дня три, все свое свободное время, очищал, подравнивал, подмазывал. Потом, когда было все сделано, покрыл столешницу и ножки лаком.
Ну и стол у меня!
Палас расстелен, стол посреди комнаты, вокруг него стулья, включил свет, а он как раз на стол падает. Остальная часть комнаты тоже освещена, но не так ярко, а в самый раз.
Сел в кресло, любуюсь. Не хватает чего-то.
Встал, гвоздь взял, молоток и повесил, наконец, картину в простенок. Вот теперь в самый раз!
Я еще прихожую и кухню до ума доведу. Только дай время.
Выхожу в коридор, сгребаю в мешок использованные банки, бутылку из-под лака, обрезки жести, старую, еще бомжевскую, одежду.
Прочь, прочь это из дома!
Выхожу, отволакиваю мешок к контейнеру, иду домой.
По дороге к парадной что-то заставило оглянуться.
Какой-то бомж, вытащив мешок из контейнера, упоенно рылся в нем.













Прощай, бомж! Прощай, мой герой!
Оставляю тебя на пороге дома. Больше я не ну-жен. Дальше ты пойдешь сам и, дай Бог, чтоб путь был успешен. Я придумал тебя, но не смог, не захотел придумывать новые испытания, ибо столько их уже досталось на твою долю.
Я сделал все, что мог: послал тебе Анну Сергеев-ну, а за ней и хозяина Лаки.
Все остальное ты сделал сам.
Иногда я пытался заставить тебя поступить по-другому, по-моему, но ты не подчинялся и, начав новую жизнь, жил, как мог, как умел.
Я оставляю тебя, но уверен - мы еще встретимся. Удачи тебе!