Ювелиры

(быль)


Вечерняя Рига всегда хороша, особенно весной.
Доктор Мушин, поселившись в Латвии, никогда не жалел о своем выборе. Тем более, что в Риге работал один из четырех его родных братьев - Борис Юрьевич, тоже медик. Оба брата крепко отличались характерами: лихой, разбитной Борис, бывший фронтовой моряк, обожал дружеские компании, выпить мог много и почти без последствий. Арон Юрьевич пить не мог и не хотел - мешали язва и врожденная интеллигентность. Впрочем, касательно женского пола братья были единодушны: женщину считали существом высшим и относились к прекрасной половине человечества с обожанием. Борис, перебрав несколько медицинских специальностей, остановился на гинекологии и, возможно, именно обожательное отношение к женскому полу помогло ему со временем стать великолепным специалистом по женскому бесплодию: к нему, по рекомендациям, съезжались пациентки со всего Союза, и подавляющему большинству из них Борис Юрьевич сумел помочь обрести возможность стать матерью. Женский организм Борис Юрьевич изучил до тонкостей и, исследуя больную, умел уловить суть женской беды, скрывалась ли она в физиологии либо психологии пациентки. А поняв причину, мягко, интеллигентно и грамотно объяснял женщине, как именно могла бы она излечиться от бесплодия. Давал рекомендации, выписывал лекарства. И практически все пациентки, пройдя курс лечения и вернувшись домой, умели уже строить свои семейные отношения на новой, грамотной основе. И результат, как правило, не замедлял проявиться: проходили месяцы, и женщинам удавалось стать будущими матерями. А в адрес чудо-доктора со всех концов Союза почта несла благодарные письма, а со временем пациентки присылали и фотографии младенцев.
Борис же Юрьевич, читая письма излечившихся женщин, становился необыкновенно серьезен - в момент чтения любые шутки моментально кончались, хотя шутить Мушин-младший мог бесконечно, анекдотов знал великое множество, и все так же, по-фронтовому, любил пропустить рюмочку-другую. Когда старший брат, Арон, спрашивал его порой:
- Боря! Ну зачем же так много пить?, - Борис отвечал:
- Эх, Ароша! Когда ежедневно видишь, сколько всего обрушивается на бедную женщину, как тонок и раним женский организм, поневоле хочется иногда забыться. Ты пойми: они же все надеются, все ждут от меня помощи, и я не имею права ошибаться. Но я же ведь не Бог! Посмотришь в иные глаза несчастной - как ей скажешь, что я бессилен помочь? А обнадеживать попусту, так это ж вообще преступление! Вот и живешь, как на горячей сковородке. Сколько уж раз говорил себе: к черту! Брошу! Не могу больше! Но... посмотришь в несчастные женские глаза, и понимаешь: если не я ей помогу, то кто? Вот и мучаешься, ищешь возможность помочь. Хорошо хоть, что стало получаться.
- Ну вот, видишь! - комментировал Арон Юрьевич. - Раз получается, зачем же пить?
Борис, молча уставившись на брата, хмыкал, потом махал рукой:
- Ладно, не агитируй. Лучше наливай.
Арон укоризненно качал головой, понимая, что "перевоспитывать" брата бесполезно. И все же пытался хоть как-то, хоть логически, но противостоять братовой "оправдательной теории".
- Борь, ты думаешь мне, хирургу, проще? Каждый раз перед операцией готов молитву читать, лишь бы господь уберег от ошибки. Встану, пальцы сложу - со стороны могут подумать, что молюсь, а я таким путем себя настраиваю, потому что без настроя никакая операция не пойдет. Кстати пришло в голову: ты ведь, брат, работаешь, как ювелир, только прАва на ошибку у тебя неизмеримо меньше. Ювелир чтО: испортил камень - беда, конечно, но то ж камень, его можно и заменить. А ты, гинеколог, прАва на ошибку не имеешь: у тебя в руках здоровье, а то и жизнь человека, женщины, ее будущего ребенка. - Подумав немного, продолжил: - Но ведь и у хирурга права на ошибку нет! Тоже, выходит, ювелирная работа?
Борис слушал молча, заинтересованно, кивал, соглашаясь, но в конце тирады брата подвел итог опять-таки на свой манер:
- Арончик, ты прав. Поэтому давай за нас, ювелиров, по одной.
Арон Юрьевич поглядел на брата с безнадежной улыбкой, и припомнилась ему вдруг недавняя история.
Зав. хирургическим отделением Рижской Железнодорожной больницы А.Ю. Мушин заступил на ночное дежурство. Среди поступивших больных оказалась женщина с подозрением на острый приступ аппендицита. Просмотрев у дежурной сестры результаты анализов, хирург прошел в палату, куда определили больную.
- Здравствуйте. На что жалуемся?
Женщина страдальчески приоткрыла глаза:
- Доктор, плохо мне... Весь низ живота болит.
- Не волнуйтесь, сейчас посмотрим и решим, как вам помочь. Итак, покажем доктору животик? - осторожно откинул он одеяло пациентки.
Женщина, морщась от боли и страдания, приподняла рубашку... и доктор Мушин замер, забыв на секунду, зачем он здесь. Сколько раз за свою практику приходилось ему видеть обнаженное женское тело - это стало нормой: глаза врача всегда и прежде всего видят объект своей работы - человеческое тело, материал Природы. Всё остальное давно и прочно отошло на задний план. Но здесь был особый случай: нежность, белизна и гладкость кожи, совершенство формы тела пациентки просто поражали! Их невозможно было игнорировать, обойти, не заметить, как невозможно "не заметить" красоту заката, "не услышать" соловьиную песню.
И "хирург" на несколько секунд капитулировал перед красотой. Доктор Мушин, помолчав, все-таки приступил к своим прямым обязанностям: осторожно ощупал живот женщины, попутно уточняя, где именно и как именно болит. А закончив осмотр, вновь замер, задумавшись.
- Что, доктор?.. - тревожно спросила женщина. - Плохи мои дела?
Арон Юрьевич, выйдя из оцепенения, качнул головой:
- Да нет, картина, в общем-то, ясна. Но...
- Я... буду жить? - совсем растерялась больная.
Арон Юрьевич рассмеялся:
- Успокойтесь, милая! До "того света" вам еще ох как далеко! Дело в другом.
- О... операция? - несмело спросила женщина.
Доктор Мушин смотрел на пациентку, чуть заметно улыбаясь.
- Скажите, как вас зовут?
- Юля... Юлия Петровна.
- Кем вы работаете?
- Я... учительница.
- Так вот, уважаемая Юлия Петровна. То, что вы попали именно в хирургическое отделение, само по себе уже предполагает возможность операции, не так ли?
Пациентка испуганно кивнула, соглашаясь.
- Но вы не волнуйтесь понапрасну. Короче: у вас элементарный аппендицит, и операция по удалению вашего воспалившегося аппендикса тоже элементарна и крайне надежна, 100% гарантии, потому что мы тут не практиканты и не дилетанты. Однако есть одно маленькое "но".
Пациентка, страдальчески морщась, молча ждала "приговора". А доктор Мушин, как-будто решившись на что-то, вдруг поменял тон своей речи и заговорил извиняющимся голосом:
- Юлия Петровна! Простите, ради бога! Я не ханжа, но... вы настолько совершенны, у вас такая поразительная кожа, что мне, хирургу, боязно прикасаться к ней скальпелем. Поверьте, я многое видел за свою практику, но вас, по-моему, природа одарила как-то уж совсем по особенному. Простите еще раз.
Женщина растерянно молчала. Потом медленно подняла глаза на доктора:
- Значит, вы... не можете меня прооперировать?
- Что вы, что вы, дорогая! Не только "могу", но должен, обязан! Просто... мне очень жаль, что я оперирую только со скальпелем, а не, скажем, как в Тибете - безо всяких инструментов! - усмехнулся Арон Юрьевич уголком рта. - Ладно, - закончил он наконец, - забудьте всё, что я только что здесь говорил, это лирика. И еще раз простите. Оперировать вас буду я, завтра же. И поверьте - всё будет прекрасно, не волнуйтесь!
... Операция прошла днем, но длилась, к удивлению ассистентов, раза в полтора дольше обычного. Доктор Мушин тщательно "колдовал" над животом пациентки, пока та пребывала в наркозе. Ему молча ассистировали, не мешая и не вмешиваясь. Раздувшийся воспаленный червячок удаленного аппендикса сиротливо лежал в отдельной кювете - доктор Мушин намеревался показать его пациентке, чтобы окончательно успокоить женщину относительно ее дальнейшей судьбы. Рана, наконец, была аккуратно зашита и сверху наложен пластырь.
Спустя час доктор Мушин появился в палате возле прооперированной, та уже пришла в себя.
- Ну что, дорогая Юлия Петровна? Страхи наши позади? Животик не болит?
Пациентка молча и благодарно покачала головой - нет, мол, не болит.
- Вот и прекрасно! И не будет больше болеть. Никогда.
- Спасибо, доктор, - прошептала пациентка, и слегка расчувствовалась.
- Всё-всё, дорогая! Никаких слез, потому что всё у нас в порядке. Через недельку снимем нитки, и пойдете себе домой как ни в чем не бывало.
Неделю спустя нитки действительно были сняты, и поверх раны вновь лег стерильный пластырь. А еще через два дня доктор Мушин, появившись у постели больной месте с процедурной сестрой, сказал:
- Ну, Юлия Петровна, давайте посмотрим на нашу работу.
Сестра сняла пластырь, и Юлия Петровна, глянув на рану, к своему удивлению ничего там не обнаружила!
- Доктор! А где же... шов?
- А нет шва, Юлия Петровна. Не-ту!
- Но как же так?! Вы же... вы что же, не резали меня?
- Резал, Юлия Петровна. Не вас - ваш животик. И "червячка" удаленного вам показал, помните?
- Но я же ничего не вижу, никаких следов! - недоуменно повторяла пациентка, разглядывая свой живот. - Чуть-чуть только покраснение... А шва нет!
- Вот и прекрасно, дорогая. Как говорится: "Что и требовалось доказать".
...Через месяц на имя Арона Юрьевича Мушина пришла огромная бандероль. Доктор недоуменно прочитал извещение - обратного адреса не было, вместо него стояло "Проездом". Ошибка, что ли? Но другого "Арона Юрьевича Мушина", хирурга, в радиусе по меньшей мере тысячи километров от Риги, похоже, не было. Пришлось раскрывать бандероль.
Хирург вспорол ткань обшивки, внутри зашелестела оберточная бумага. Убрал бумагу, и увидел три громадных пуховых подушки, белоснежных, с великолепной, завораживающей глаз вышивкой: красные сочные вишни в обрамлении потрясающе красивых изумрудных листочков. Но должна же быть хоть какая-то записка - чтО за подушки, зачем, от кого? Записка действительно нашлась: белый разлинеенный тетрадный листок, на котором крупным красивым учительским почерком было начертано:

Глубокоуважаемому
Арону Юрьевичу МУШИНУ,
Хирургу и Человеку:
Примите творенье МОИХ рук
в благодарность
за творение ВАШИХ.
Юлия.


29-30.05.2003
Таллин