Арт-терапия

Лифт опять не работал, Люська Скороходова это поняла даже не читая текста таблички возле кабины. Она еще раз переложила в другую руку сумку с пятью килограммами картошки и двумя килограммами свежих огурцов, словно взвешивала ношу.
 Так же Люська знала, что на десятом этаже в сумке окажется овощей по весу в два раза больше первоначального – по закону подлости. В этих случаях ей на помощь всегда приходил Высоцкий с песней про скалолазку: она представляла, что покоряет неприступные горы, а не лестничные пролеты и прет наверх, вместо картошки, самого автора песни.
 Напевая про себя, Люська споткнулась на последнем куплете о ступеньку, больно ушибла мизинец и взвыла: «Скалолазка моя, гуттаперчевая!». На ее вопли из квартиры высунулась старушка, неуловимо похожая на состарившуюся Люську, и строго спросила:
- Ты кто?
- Я - Люся, - морщась от боли, устало призналась Скороходова.
- А Люси нет дома! – отрезала старушка и собралась захлопнуть дверь перед носом молодой женщины.
Но Люська проявила неожиданную прыть и успела застрять вместе со своей продуктовой сумкой в дверях раньше, чем старушка осуществила свой замысел.
- Баб, это я – Люся,- повторила внучка, переобуваясь в домашние тапочки. Ушибленный мизинец на правой ноге надулся на весь мир и жизнеутверждающе пульсировал.
Худенькая старушка, похожая на тень былой женщины, недоверчиво вглядывалась в искаженное болью лицо гостьи, словно пыталась вспомнить ее.
- Люся?
- Ну, вспомнила? – слабая улыбка коснулась губ Люськи.
- Люся? – пошамкала губами старушка, и по ее лицу внезапно разбежались лучезарные морщинки. – Ах, Люся! А я и думаю, кого это ты мне напоминаешь?
Забрав из рук Люськи сумку, старушка довольно-таки еще проворно нырнула на кухню, быстро шаркая по полу стоптанными тапочками.
Эти допросы повторялись изо дня в день – Люська уже смирилась с провалами в памяти бабы Таси, появившиеся у той год назад после смерти деда Толи. Стараясь не наступать на больной палец, Люська проковыляла за старушкой следом и первым делом заглянула в кастрюли.
- Баб, ты ела?
- Да я тут конфетками лакомилась, зато Толика покормила два раза,- засмущалась баба Тася, спрятав руки под передник.
- Бабуля, - мягко напомнила Люська, - Толика здесь нет. А Олечку ты кормила?
- Олечку? – переспросила старушка и честно призналась в том, что обычно ее очень огорчало:
 -Я не помню. У меня сегодня голова болела.
И тут же неловко засеменила к плите, поставила литровую голубую кастрюльку прямо на стол и похвалилась, довольная собой:
- А я вам тут картошечки отварила на ужин.
Люська заглянула в кастрюльку, на дне которой сиротливо жались друг к другу четыре небольших картофелины – по одной на каждого члена семьи. И улыбнулась какой-то обессиленной улыбкой – так улыбаются тяжелобольные дети. Она представила голодного мужа за столом с сиротливой картошиной посередине тарелки с голубой каемочкой. Погладила по белым волосам бабушку, ожидающую привычной похвалы. Люська видела, что слабеющей памяти бабы Таси не под силу перечеркнуть ее привычки заботиться о членах семьи. И пошла в комнату переодеваться, чтобы успеть приготовить ужин к приходу Стаса.
- Сейчас чайку попьем! – весело крикнула ей вслед старушка и шустро засуетилась у газовой плиты.
Люська успела вернуться во время: фарфоровый заварной чайничек для заварки не выдержал издевательств бабы Таси - разметал по газовой плите и полу свежую заварку, предварительно потушив пламя. Запах газа не смущал старушку, она спокойно мыла посуду – кружку и две чайных ложки, не обращая внимания на грязную сковородку. Люська, забыв про усталость, метнулась к плите. Потом она отмывала плиту, подтирала полы, набирала в чайник свежую воду, чувствуя на своей спине виноватый взгляд рассеянной старушки. У бабы Таси в глазах стояли слезы. Люська мокрыми руками прижала к себе тщедушное тельце бабушки, ласково ей выговаривая:
- Горе ты мое, бабулька. Дитя ты мое неразумное. Я боюсь только одного, что когда-нибудь мы вернемся с работы к развалинам дома.
- Люся, так я думала, что мы с тобой вдвоем чайку попьем, пока Стас не пришел с работы. У меня и конфетки еще остались, - оправдывалась баба Тася заискивающим голосом, вытирая ладошкой мокрые подслеповатые глаза.
Люське самой хотелось плакать от безысходности и усталости. У нее уже давно пропали аппетит и сон от мрачных мыслей о дальнейшей жизни с бабушкой. Но выхода не было, как и не было у Люськи матери, которая «сгинула в поисках женского счастья» - так когда-то объяснила маленькой внучке бабушка Тася.
 Попытка пристроить старушку в Дом ветеранов не увенчалась успехом: баба Тася за двое суток совершила три попытки к бегству. И Люська сдалась перед ее любовью к спаленке в своей трехкомнатной квартире и домочадцам, чем огорчила не успевшего обрадоваться Стаса. Только одна внучка знала секрет бабушки, которая упрямо ждала своего Толика домой из больницы.
Они пили на кухне чай при свете уютного света бра. Баба Тася вспоминала то время, когда продавался кусковой фруктовый сахар. Она еще надеялась, что его завезут в магазин и берегла старинные щипчики для сахара. Потом слушала «Служебные новости от внучки».
 Люська понимала, что рассказывает о событиях прошедшего дня самой себе: бабушка хоть и поддакивала после каждой фразы, но плохо соображала о чем идет речь. Просто Люське Скороходовой хотелось поплакаться на дежурных слесарей, прокуривших за день все помещение и саму бронхитную Люську, на мизерную зарплату, на старых дев, завидующих молодости Люськи. Стаса мало интересовала Люськина жизнь за пределами дома.
- А где Олечка? – перебила сама себя Люська, взглянув на часы.
- Она умчалась гулять на ночь глядя, - пожаловалась баба Тася голосом капризной девочки.- Я не пускала ее, но она со мной перессорилась и убежала. Разве это дело, чтобы ребенок шлялся по ночам?
- Баб, ну какая «ночь»? Время еще шести нет, - устало вздохнула Люська.
- Так ты посмотри, какая темень за окном!- возразила старушка, отодвинув с окна тюль.
- Ребенку гулять надо. В любое время года, - заметила вскользь Люська, прислушиваясь к шагам за дверью. Мелодичный звонок в дверь заставил бабу Тасю спрятать в карман шоколадные конфеты.
- Хозяин пришел, - поджала она губы и засеменила из кухни прочь. Cтарушка недолюбливала Стаса уже на протяжение десяти лет: из-за него Толик перестал играть на гитаре и заболел от тоски.
Аккуратно уложив в ящик комода конфеты рядом с плитками шоколада, которые ей покупала с получки Люська, она собиралась принять ванну. И столкнулась в дверях со Стасом, который оттуда как раз выходил. Баба Тася подозрительно окинула его взглядом, шмыгнула к Люське на кухню и шепотом спросила:
- А это что за мужчина у нас объявился? Ой, Люська, не дури при живом мужике! Какой не поганый, но всяко – свой.
- Баб, это - мой муж Стас, - с безразличием напомнила Люська, нарезая хлеб.
- А я и говорю, что Стас, - обиделась старушка. – Что я, твоего мужа не знаю или из ума совсем выжила?
Баба Тася хитрила, когда ее уличали в отсутствии памяти. И улучшив момент, когда муж внучки вышел в общий коридор с сигаретой, подмигнула ей:
- А того мужика куда спрятала?
Люська засмеялась, но ей было не до смеха: болезнь бабушки явно прогрессировала.
 Ей становилось страшно от мысли, что восьмилетняя Олечка вынуждена оставаться под присмотром безобидной, но выживающей из ума прабабушки. Часто Люська заставала обеих в слезах, ябедничающих ей друг на друга. На прошлой неделе в пятницу пришлось менять дверной замок в металлической входной двери. Это еще хорошо, что не Олька пошла выносить ведро с мусором. Баба Тася захлопнула за Люськой дверь и заперлась на замок. На уговоры замерзшей в халатике и домашних тапочках внучки не поддавалась - старушка категорически отказалась впускать в дверь чужую женщину. Люська опять узнала правду о том, что ее самой нет дома. К счастью, соседи оказалась днем дома и разрешили воспользоваться телефоном. Стас примчался на машине с работы и с соседом взломал замок, перепугав насмерть бабу Тасю, спрятавшуюся от взломщиков в туалете.
- Толик! – истошно кричала старушка, призывая на помощь умершего мужа.- Вызывай милицию!
Потом озябшая Люська, клацая зубами, отпаивала валерьянкой бабу Тасю и себя. Стас от злости выкурил полпачки сигарет и вечером после работы смотал удочки – уехал с друзьями на рыбалку. Вернулся он на следующий день умиротворенный и сказал неизвестно о ком:
- Надо что-то с ней делать!
В задумчивости выкурил пару сигарет, в рассеянности потушил сигарету в блюдечке с конфетами. А на утро отвез бабу Тасю в поликлинику. Ей выписали направление в больницу. В отделении вскоре попросили родственников забирать ее на ночь домой: старушка, как приведение, бродила по неврологическому отделению больницы в поисках Толика и Люсеньки. Дежуривший по ночам медперсонал не мог нормально высыпаться, вылавливая из чужих палат бедную старушку в длинной ночной сорочке, пугающую своим появлением спящих больных.
Теперь Стас забирал бабу Тасю на ночь домой, а утром отвозил в отделение обратно, опаздывая на работу, так как старушка цеплялась за его рукав, взывая к совести. Лечение больной перевели на домашний режим - радости бабы Таси не было границ.
И жизнь потекла по привычному руслу: старушка хозяйничала по дому, ссорясь с непослушной правнучкой, а Люська глотала валидол, чувствуя боли в сердце. И только сорокалетний поджарый усатый Стас, похожий на гулящего кота, жил сам по себе, пропадая на рыбалке, охоте и в гараже. С рыбалки он привозил с дюжину полудохлых окуней, с охоты – охотничьи трофеи в виде пустой тары, а с гаража – грязные вещи в стирку. Законную жену Люську он обожал за вертлявость по дому и предоставляемую ему неконтролируемую свободу. Люське муж напоминал отбившегося от рук кота, на которого у нее не хватало ни сил, ни времени, но выкинуть его за порог квартиры было жалко.
Олечка росла в этой странной семье, как большинство современных детей, не обращая внимания на проблемы взрослых. Недавно она обнаружила на полке у матери женский журнал «Лиза» с советами по художественной росписи ногтей. Короткое название этого творчества - «АРТ» сразило наповал воображение второклассницы. Теперь вместо приготовления домашних уроков она с упоением занималась росписью обгрызенных ногтей. Бабе Тасе удалось выследить правнучку и с победой на довольном лице вынести в мусоропровод все бутылочки с лаком для ногтей. Вечером Люська обнаружила в квартире зареванную дочь, бабу Тасю с покрасневшими глазами и пропажу дорогой косметики, подаренной руководством к Новому году в прошлом году. Рыдая над своей судьбой, она промочила насквозь слезами подушку мужа, охотившегося за очередной дичью.
 Поздно вечером Стасу пришлось самому варить пельмени. Он обжег пальцы об горячую крышку кастрюли и ушел в гостиную, служившую им с Люськой еще и спальней, чтобы смотреть клип «про сисястых негритосок». Так доложила внучке, отмокающей в ванне от горя, пронырливая баба Тася и насыпала соль на ее рану, которая обычно пряталась у Люськи под бюстгальтером первого размера.
В тот злосчастный день, перевернувший всю жизнь Люськи Скороходовой, ее впервые посетила мысль о суициде, хотя и работал лифт. Выдержав контрольный допрос бабы Таси, Люська была торжественно впущена в квартиру. Старушка заглянула в продуктовую сумку внучки – она была пуста. Недоуменно пожав плечами, баба Тася молча пошла в спальню и достала из-под подушки, спрятанную от Олечки, недоеденную плитку шоколада. Люська устало опустилась на диван, забросив стройные ноги на его спинку. По вышитой крестиком диванной подушке в художественном беспорядке разметались длинные пепельные волосы. До зарплаты оставалось жить два дня, и для Люськи опять наступало время поисков и фантазий. Она запустила тонкую руку под диван и выудила оттуда бесценный бестселлер – подарок бабушки в день их свадьбы со Стасом.
Читала Люська эту книгу ежемесячно и с волчьим аппетитом, но всегда – за несколько дней до получки Стаса. Называлась она «Национальные блюда народов СССР», и от красочных иллюстраций у Люськи Скороходовой всегда начинало урчать в животе. Возле некоторых рецептов уже стояли пометки, сделанные ранее простым карандашом: О – обалденно, Н – не подойдет, Д – дорого и дураку понятно, Ч – черт поймет, как люди могли до такого додуматься.
Внимательно перечитывая наименование требуемых продуктов, Люська отметала один вариант за другим, зная по памяти ассортимент полупустой утробы холодильника. Читала она поваренную книгу долго, пока обильное слюноотделение не подсказывало – рецепт совпадает с остатками продуктов.
Перед зарплатой Люська готовила особо вкусно, поражая слух членов семьи звучными названиями: «Голье в соусе», «Цепелинай», «Тухлинотт». Никто из домочадцев не знал о том, что хозяйка ухитрялась вносить в рецепты отсебятину. Ну, сами подумайте – откуда Люська могла достать конину, необходимую для башкирского блюда или петуха – для молдавского? Но ужины получались необыкновенно вкусными, и даже баба Тася клевала из своей десертной тарелочки, недоверчиво поглядывая на сидящих за столом.
В такие вечера, пока Люська возилась на кухне, воспитание дочери полностью переводилось на дистанционное управление. Посылаемые ею из кухни звуковые сигналы:
 - Доченька, ты уроки делаешь? - разбивались о закрытую дверь детской на маленькие осколочки эха:
- Делаешь...лаешь...ешь...
Олька знала, что успеет покрасить ногти в кроваво-красный цвет карандашом «Живопись» под монолог матери о предназначении человека. Второклассница уже запомнила, что человек отличается от животного мира разумом. От себя она всегда добавляла:
- И цветом ногтей, и губей!
Себя она считала девочкой разумной, заменив для занятий на уроках рисования красный карандаш на зеленый – в целях экономии. В классе Олечку прозвали «дальтоником» - за ее странное восприятие окружающего мира.
Обычно творческий процесс матери и дочери заканчивался одновременно. Люська ставила тушилку с овощами без конины в духовку, громыхнув для убедительности дверцей, а Олечка в своей комнате – ящиком письменного стола, куда прятала огрызок карандаша красного цвета.
Сегодня мать появилась на пороге комнаты внезапно – Оля не успела вывести в тетрадке торопливые буквы и спрятать под стол разрисованные ногти. Лицо Люськи вспыхнуло ответным багровым цветом. И хотя, до получки оставалось менее двух суток, Олечке щедрой материнской рукой был выдан аванс, который она не выписывала. Баба Тася сначала «подливала масло в огонь», а потом жалела воющую Ольку, пихая ей в руку конфеты.
И опять действия матери и дочери происходили синхронно: Олечка с авторучкой в чистых пальцах шмыгала сопливым носом над тетрадью, а Люська – с сигаретой, из пачки Стаса, в руке давилась на кухне дымом и слезами от жалости к себе. Она рисовала в своем воспаленном, от жара духовки, воображении жуткие картины экспрессионистов, на которых ее повзрослевшая дочь вырисовывалась падшей женщиной. В огне неоновых реклам ее огромные губы и хищно загнутые книзу ногти пылали ослепляющим пожаром.
Люська подсчитала приблизительное время своего позора и оказалось ждать осталось недолго – всего десять лет. Это время совпадет с наступлением у самой Скороходовой кризиса сорокалетней женщины. Она тут же впала в депрессию, перебирая в памяти все известные человечеству способы сведения личного счета с жизнью. Висеть под потолком с вывалившимся изо рта языком и мокрыми брюками Люське не хотелось. Огнестрельное оружие было не по карману, да и можно промахнуться от страха. А с раненной в голову Люськой Скороходовой жить станет опасно всем остальным Скороходовым. Баба Тася носила другую фамилию и была не в счет.
 Когда она, наконец-то, решила, что свое сорокалетие встретит в пенистой от крови ванне с перерезанными венами, запахло горелым. О чем с радостью на лице ей сообщила Олечка, прибежав на кухню с тетрадью полной ошибок.
Ошибку в этот день совершил и Стас, не вернувшийся с работы к вкуснейшему ужину и любимому клипу. Или он перепутал домашний адрес, или нарвался на живую «негритоску». Его предательство вернуло на короткий миг память бабе Тасе и, со словами «Как Стаса не корми, Люсенька, а он все в лес смотрит!» она отошла в иной мир. На губах ее застыла счастливая улыбка от мысли, что она долго теперь не увидит Стаса. А может, в этот миг Толик с распростертыми объятиями встречал свою молоденькую Тасю?
Спустя месяц Люсенька обнаружила, что стала единственной наследницей сбережений и трех плиток шоколада бабушки Таси. Шоколадом она поделилась с дочерью по- честному. А деньги решила использовать по- умному:внесла плату за обучение на платном факультете психологии.
Она выкинула любимую тарелку Стаса с голубой каемочкой в мусоропровод, а из кружки бабы Таси полюбила пить по вечерам чай с Олечкой.
 Вскоре Люська Скороходова поменяла фамилию на девичью и устроилась на новое место работы, где коллектив состоял из некурящих женщин. Служебные новости она рассказывала теперь дочери, но и слушала в ответ ее отчет о прожитом дне. Олечка поступила в художественную школу и заняла первое место в конкурсе, посвященному Женскому дню. У всех женщин мира были тщательно расписаны ногти.
Новая женщина Стаса наложила «вето» на его любимые занятия и помогла ему устроиться на дополнительный заработок по вечерам: это радостная Люська вычитала из исполнительного листа. Единственное, чего она не знала – это то, что Стас проходил еще и ускоренные курсы по домоводству у своей грудастой подруги.
Спустя три года Стас вернулся домой сорокатрехлетним возмужавшим мужчиной. Вернее, его за руку привела домой Олечка, встретив в парке у искусственного озера, где он ловил рыбу самодельной удочкой. Он объяснил дочери свое отсутствие дома провалами в памяти.
Люська на следующий день взяла на десять дней отпуск за свой счет, оставив Стаса наедине с дочерью восстанавливать память. Вернулась она из санатория отдохнувшая и помолодевшая. Стас принял обновленную жену с радостью на лице, но скрепя сердце – он понял, что они с Люськой теперь квиты.
 Она забыла про запланированный ранее суицид, посещая в свободное от работы время спортзал, институт, и курсы вождения. Спортзал возвратил ей стройное тело, диплом и водительские права помогли Люське стать деловой женщиной – она открыла собственный «Центр по оказанию психологической помощи женщинам кризисных возрастов», охотно выезжая по вызову на дом.
Накануне сорокалетия Люськи, ее совершеннолетняя дочь Олечка лежала в пенистой ванне и распевала во все горло арии, удачно подгадав день свадьбы к юбилею матери.
 На следующий день, узнав в белом облаке Олечку, Люська всплакнула в своей жизни в последний раз. Она подарила невесте семейную реликвию – увлекательную книгу «Кухня народов СССР», а сама неожиданно влюбилась в магическое слово «АРТ».
Стас раздался во всех объемах и ходил по дому в полосатой пижаме, каждый вечер проделывая работу над ошибками. Люське он напоминал довольного кастрированного кота, мурлыкающего себе под нос песенки. Она обожала Стаса за приобретенную, во время раздельного проживания, хозяйственность и за свою неконтролируемую свободу. Теперь он ждал по вечерам неотразимую Люсеньку, чутко прислушиваясь к ее легким шагам – лифт по-прежнему часто не работал. Стас ревностно следил за тем, чтобы его, до сегодняшнего дня, незаконная жена не перепутала домашний адрес, уповая на ее отменную память.
Олечка коротко стригла ногти, на художественную роспись которых у нее не оставалось ни сил, ни времени – она ухаживала за первенцем, которому дала имя «Толик».