Чай

Я вошел в комнату.

- Садись, - сказал мне Толстой.

Я сел на стул. Он показал мне на стакан чая, стоящий на столе.

- Хочешь?
Было очень странно – сидеть вот так напротив него. Как всегда в подобные минуты – не понимаешь ч т о происходит. Он был совершенно такой же как и его растиражированный образ – борода, лысина, взгляд в сторону, косоворотка; но был абсолютно другим.

Каким – обьяснить я не умею.

Крупное тело (я украдкой разглядывал его), морщинистые руки. Вот одна непроизвольно и слабо сжалась. Потом разжалась. В комнате пахло им – запах был приятный, запах чистого пожилого человеческого тела, но я думаю, если бы он даже и вонял потом, как Платон Каратаев, я бы не содрогнулся: «Рядом с ним сидел, согнувшись, какой-то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении.»

Он дышал напротив меня, а я – замер. В его выдохе слышалась небольшая астматическая хрипотца, а еще он по-старчески и очень тихо покряхтывал время от времени.

Мы молчали. Ему разговор был не нужен. Мне – тоже. Спрашивать было нечего. Спрашивать - значило беспокоить. Беспокоить Толстого я не хотел.

Так мы просидели с ним около получаса. Я смотрел на него – не мог не смотреть и старался делать это как можно учтивее. Он все глядел в сторону, но по его спокойствию я понимал, что его не тяготит мое присутствие и мое разглядывание. Это было приятно.

Наконец я встал. Он поднял на меня глаза под мохнатыми бровями и тонким дрогнувшим голосом сказал:

- Уже пойдешь? А чай остыл...

Я улыбался от смущения и от счастья. Он тоже улыбнулся вдруг и открыл было рот, чтобы что-то сказать еще, но потом передумал.

Я вышел из комнаты.

Я шел по городу – солнце, весна, уже тепло, - и улыбался. Прохожие поглядывали на меня быстрыми взглядами, но я не мог убрать улыбку с моего лица. Да и не хотел.