Китаец Ваня

Ой, как давно это было, а было это – о –о, мой год рождения плюс десять?.. Точно, мне было тогда десять лет, а год был 1967 – й. Начало лета, весна: у нас, ребятишек, только начались каникулы. Мы бегали на улице с утра до вечера. Это сейчас в Семипалатинске много многоэтажек, даже целые районы. А тогда - только в центре, да и то пара: центральная почта, дом правительства, медицинский институт, да гостиница.. Мы жили в угловом доме. Тогда папа нас уже бросил, поэтому мама, я и брат Игорь, на пять лет меня младше, ушли жить с квартиры на тёти Полину половину в бабушкин дом. А на другой половине дома жила наша бабушка. Она была добра до такой степени, что собирала всех бездомных в свою половину.

Кто там не жил: проститутки, бичи, воры, пьяницы, душевнобольные, после тюрем, наркоманы... Так что, на счастливое детство как–то в этом обществе не очень рассчитывать приходилось, ограда была общая. Не удивительно, что не обратила внимания на новую жиличку – старушку; ну пожила одно время на кровати в углу у прихожки, посидела, полежала и исчезла. Как–то появился в нашем городе, а именно на нашей улице, китаец. Я тогда была маленькая, и поэтому мне он показался среднего роста, а теперь, когда сама стала выше,- возможно, что этот китаец был и маленький. Его мы окрестили Ваня. Он ходил рядом с нашим домом, заглядывал в окна, сидел против на завалинке и всё кого–то ждал, что выйдет из калитки. Но, кого? Как–то вышла я, и он всё же решился ко мне подойти. Говорил с сильным акцентом, но всё было понятно:

- Девочка, ты здесь живёшь?
- Здесь.
- А здесь не живёт Нина?
- Нет. Герасимовна - алкашка старая со своим сожителем Вовкой живёт. Он из армии не захотел в Москву возвращаться, и пьют теперь без просыху на пару. Год как живут.
- А ещё кто?
- Шлюхи две: Галка и Танька. Мужиков принимают, прям на бабкиной койке. Томка – наркоманка. Ну, нет Нины. У бабушки спросите. Да, Галка с Юркой ещё есть, они сейчас оба в психушке.
- Нина, старушка должна жить у Вас?
- Нет, Ваня, не живёт.
- А почему Ваня?
- Должно же тебя как–то звать? Мы тебя Ваня зовём.
- Хорошее имя, пусть буду Ваня.
- Если хочешь, поговори с бабой, она и тебя где в сарае приютит.
- Я её спрашивал, она не знает Нины, но вы ведь Каскевичи, так?
- Ну да, у мамы девичья фамилия Каскевич.
 
Это лето - особенно жаркое. Дома в Семипалатинске были почти все деревянные, одноэтажные, или оштукатуренные и побеленные. Дороги почти все в рытвинах и ямках. Мусор убирался только на коммунистических субботниках, а весь год гонял его ветер туда – сюда, пока не прибьет дождём бумагу; и там, и тут люди этим мусором засыпали на дороге рытвины в ямки от колёс машин. Асфальтирована была наша улица, и ещё парочка, а везде только земля, песок. Бегали стаями бездомные собаки. Валялись брошенные шины от машин, бутылки и банки импортного
производства, потому, что их приёмный пункт не принимал. Так выглядел Семипалатинск в год событие, которое я описываю.

Ваня поселился на лохмотьях между магазинами хлебным и продовольственным за квартал от нашего дома. Там был такой уступчик и навес поэтому, он сидел на каком–то старом ватном матрасе и валялось на нём же одеяло. Рядом была дверь хлебного, а чуть дальше дверь продовольственного. Его никто не гнал, утром приходили продавцы хлебного, обычно их там было две, и давали Ване свежие булочки, что только получили. Наливали ему в его бутылку свежей воды. Вечером тоже давали булочки, что оставались. Он ходил туда–сюда возле нашего дома, он заглядывал в щели забора и звал:
- Нина, Нина, Нина.

Ваня не верил мне, что среди такого количества людей не живёт так ему нужная Нина. Он наверно думал, что Нина сейчас болеет, а как встанет, так выйдет, он поздоровается по-китайски и Нина пожелает его выслушать.
- Ну, нет здесь Нины, нет.
- Я тебе верю Таня, но мне не хочется в это верить. Я больше не знаю, где её искать.
Как–то он сидел в своём закутке. Был жаркий день, друзья мои ребятишки кто–где: по лагерям или у бабушек в деревне; вот я и склоняюсь туда–сюда от безделья. Поймала бабочку, сначала хотела Ване только показать, но вдруг вспомнила, что в Китае птичек едят. Ну, если воробьев всех съели, бабочка вообще деликатес должна быть, вот Ваня обрадуется. Пошла к нему. Он был там.

- Вань, деликатес поймала, ешь и радуйся!
- Не едят в Китае бабочек.
- Как, а змеи, а воробьи?
- Не едят ни бабочек, ни кузнечиков. Тань, ну ты всё же расспроси бабу, куда делась Нина, соседи сказали, что у Вас год назад старушку видели, жила?
- А–а, год назад? Ну, жила. Я не знаю, как её звать, возможно, что Нина? А баба, она же ничего не скажет или соврёт, натура такая. Мне как–то на Сашку Афанасьева гадала, а сама сидит и в картах роится, короля ищет. Соврёт. Скажет, ушла и нету, а сама знает где? Маму спрошу, та может что знает?
- Тань, расскажи мне про дедушку твоего?
- Про какого, папкиного?
- Зачем папиного? Маминого, Нина–то сестра его.
- А я не знала.

- Ты маленькая ещё, но тебе бы надо со временем интересоваться своим родом.
- Не надо, одной бабкой сыта, знал бы, что её жильцы вытворяют: с топорами носятся, котёнку нашему клиент–офицер этих двух шлюх в рот стрельнул. На моих
глазах и Игоря, зверь… Три дня жил, пуля возле попки вышла. Знаешь, как мучился Мартынка: ни пить, ни есть; как мы с Игорёхой плакали... Ни хочу их всех знать.
- Это ты зря, надо интересоваться. Тень, ну ты маму расспроси и ко мне прибежишь, скажешь. Жила, значит?
- Жила, год назад жила, но не много.
- Она не умерла? Вы её не хоронили?
- Нет, она в один день просто исчезла, никто и не заметил, куда делась. Оно надо кому, бабка пришла, бабка ушла?
- Таня, это тётя твоей мамы.
- Ну и что?
- Это сестра твоего дедушки, Нина. Каскевич Нина.
- Ну и что?
- Как что?
- А тебе Ваня, кто она?
- Она моя мама, но я её и она меня никогда не видела.

- Ой, а как бы она тебя узнала, если никогда не видела? Ну, ты даёшь? Да она же ни того…
- Как ни того?
- Молчит и всё, вот и ни того.
- А может, вы её ни о чём не спрашивали?
- Зачем спрашивать?
- Хочешь булочку?
- Давай.
- Она моя мама. Когда – то она была очень богата и жила в Санкт–Петербурге. Потом, в революцию, семья разделилась, она с мамой уехали во Францию, а её брат, твой дедушка, он был офицер при царе, он в последний момент раздумал покидать Россию. Он сказал ей, что едет жить, и будет жить только в Семипалатинске, поэтому, чуть что - пусть его ищет там.
- Да, он умер, уже давно.
- Мне это сказали, пять лет назад утонул. Расскажи мне о нём? Это же мой дядя?

- Ну, он Михайловских озёрах жил, там, в лесу лесничил, это отсюда километров шестьдесят. Озеро обходить, далеко до дома, а вплавь, напрямую. Он одежду на голову привяжет и вплавь. Вот один раз и утонул, а мальчишка деревенский увидел и побежал геологов позвал. Те прибежали, ныряли, ныряли и нашли. Примерно так минут двадцать пролежал, пока вытащили. А мужики здоровые были, представь себе, откачали. Он ещё десять лет прожил, но лучше бы не откачали, он так лёгкими мучался. Я слышала, так матерился на этих геологов, чушь, какую–то нёс, всем говорил, что с самим Богом беседовал; это свет сильный, но глаза не режет, и добрый. А потом он умер, я его смутно помню.

Мне лет–то было, всего пять. Один только момент запомнился и очень ясно: привезли его в гробу, откуда–то и поставили на две табуретки. А у него глаза открытые. Мне, почему мне вот, все говорят: положь, Танечка, дедушке в глазки копейки, и бабка два пятака дала. Мне жутко, а все смотрят на меня. Думают, наверно, что я ничего не понимаю и поэтому ничего не боюсь. А мне так жутко! И трусость перед взрослыми показать не хочу; так много вокруг, и все родственники, подружки бабкины... Взяла и положила. До сих пор как вспомню, так жуть продирает. Сама не рада, лучше бы отказалась."

Ваня меня внимательно слушал, ему было всё так интересно знать. Как-будто он, такой китайский китаец, и ощущал впрямь себя нашим родственником.
- Вань, а что ты в пакете с собой таскаешь? Если леденцы, то, что детям не раздашь, ведь попортятся? По жаре же таскаешь?
Ваня засмеялся.
- Не-ет, это не леденцы. Отгадай?
Возле него лежал тесьмой связанный пакет, завёрнутый в коричневую почтовую бумагу. Я пригляделась: а вдруг уже есть дырочка, и что увижу?
- А если отгадаю, отдашь что там?
- Не отдам, тебе это не нужно… Это газеты на китайском.
- Зачем, маме подарить?

- У мамы моей ничего хорошего в Китае не было: что за жизнь, родить ребёнка и, не видя его, сразу забирают? Это должно быть для женщины хуже смерти.
- Ну не скажи. Я слышала, что есть такие, родят и оставят.
- Ты ещё маленькая, это очень редко, и наверняка мама не такая.
- Откуда ты знаешь, ты её никогда не видел?
- Если я, её сын, узнав, что она моя мама, кинулся её искать? То какая же должна быть она?
- А меня мать бьёт и по делу, и без дела.
- Может, от любви?
- Да уж, всем, что в руки попадёт.

- Нина сначала во Франции с мамой жила, папа остался в России в беляках, он тоже офицер был, значить революционеров бить остался. Да и не вернулся, наверно погиб. А Нина с мамой первое время в Париже квартиру снимали, потом платить было нечем, деньги кончились и она пошла, работать; я не знаю, как так получилось, но она оказалась в борделе. Мама у неё смертельно заболела, а денег ни на лекарство, ни на врача. Увидел её богатый китаец–купец и сторговался с владельцем. Тот Нину и продал китайцу.
- Откуда ты знаешь всё про неё?

- Там, где она очень долго жила, куда её этот купец увёз, там её и её историю ещё помнят. Она ведь рассказывала про себя соседям и знакомым. Вот я всё и узнал, немного на этой улице прожив. Привёз её купец домой, а это бордель. Сначала был бордель, потом, когда коммунисты пришли, он открыл ресторанчик, а это как–бы официантки при работе живут, а ночью подпольно был бордель, да и днём, если клиент пожелает. Родит какая ребёнка, хозяин продавал бездетным семьям. Пару лет назад мне моя приёмная мама рассказала, умирать собралась и не смогла с таким грузом уйти.
- Куда?
- Туда.
- Так, и эта бросила?
- Умерла. Нина меня не бросила, она меня родила, но меня у неё отобрали.
- А–а–а, так наверно у тебя ещё есть братья, сёстры?
- Наверняка, а кто признает, если и найду, что он ребёнок проститутки?
- А наши Танька с Галкой не рожают, к ним тоже толпами ходят?
- Они аборт делают.
- А что это такое?
- Слушай, давай тему менять?
- Я есть хочу, домой пойду.

- Таня, маму спроси о Нине, куда делась, может быть, она знает?
- Хорошо, а что - ну вот, например, нашёл маму и что - она такая вся старенькая, да наверно уже не в уме, что с ней делать будешь? Обнимешься и в Китай пойдёшь?
- Нет, я доживу здесь с ней. Я сапожник хороший. Где–нибудь, буду возле магазина обувь сидеть чинить.
- А паспорт есть?
- Представь себе, нет, а милиция всего раз спросила, сказал, что потерял - повернулись и ушли. Сам удивляюсь.
- Ну да, что с тебя, нищего, взять? Был бы пьяный, в вытрезвиловку, они бы план на твоём штрафе сделали, а так? А как ты сюда попал, а граница?

- А что граница? Это днём граница, а ночью ходи туда–сюда: пограничники в ближайшее селение ходят за сигаретами дешевыми да вкусными. А местные - на каждой стороне по полродне живёт. Идут, как к себе домой, по одной тропинке с пограничниками. Я через границу перешёл, там тоже Нина переходила, её люди помнят, год там по найму проработал, русский подучил, да сюда.
- Почему сюда?
- Передали, что Нина говорила и всегда мечтала попасть в Семипалатинск, и фамилию называла Каскевич. Александ – брат её. Ладно, иди домой, маму не забудь спросить. Что узнаешь, сюда беги. Ладно?
- Ага... Вань, а я похожа на Нину?
- Не знаю, ты ведь её видела, не я?
- Она уже старушка, нас не возможно сравнить уже.

Дома никого не оказалось. Жара стояла невыносимая. Там, под навесом между магазинами сидел сын той бабки, что у нас короткое время жила, а мамы дома не было до вечера. Я забежала к бабушке, она лежала, спала:
- Ба, спишь?
- Уже не сплю, молодец, разбудила, вот прутом отогрею, отвыкнешь орать!
- Ба, а где та бабка делась, что год назад у нас жила?
- Где–где, ушла, собралась и ушла.
- А ничего не сказала?
- Не сказала.
- А не сказала она, что сестра деды?
- Не сказала, и знать не хочу.
- Она твоя родня.
- Она мне никто и отстань.
- Жалеешь, шваль всякую, её бы лучше пожалела. Куда дела?
- Как дам сейчас!
- Ты её задушила и в сарае закопала?!

Вечером пришла мама, летом дни длинные и смеркалось поздно. Поэтому, если даже сейчас какую информацию выужу, успею к Ване. Игоря я уже из садика забрала.
- Ма, ты помнишь бабку, что жила у бабы год назад?
- Ну.
- Как ну, она из Китая пришла?
- Да.
- Она что сказала?
- Что сестра папина, Нина. Папа тоже говорил, что сестра Нина есть.
- Куда бабка делась?
- Мы её в дом престарелых сдали.
- Как сдали, зачем?
- Зачем она нам, у неё уже моча и кал не держались, ты бы за ней ходила?
- Я не унюхивала, чтоб от неё воняло, ты врёшь?

Она взяла полотенце и, скручивая его, пошла ко мне, я отвернулась и отбежала. Мама намахнулась и пыталась попасть, я отбежала в сторону.
- Я тебе дам, врёшь, мать врёт? Ты как с матерью разговариваешь? Мать врёт? Мать врёт?
- Ладно, не дерись, что я сделала?
- Не сделала, а сказала!
- Мам, как Вы её сдали, зачем?
- Мы сказали, что приблудилась, знать, её не знаем, она нам не родня, документов нет. С ума спятила, говорит, что родня наша, а мы её знать, не знаем, и всё, приняли.
- В каком она доме?
- Она месяц назад умерла, нам сообщили.
- Этот китаец–сын её, что в забор орал: Нина.
- Я догадалась.
- Почему ему правду не сказала, он надеется?
- Иди и скажи.
- Ма, а может, Вас обманули, может, жива она?
- Нет им выгоды обманывать. Иди ему скажи, чтоб пошёл в третий дом престарелых, они могилку укажут.

- Вань, спишь что ли, Вань, она, твоя мама, она месяц назад умерла в третьем доме престарелых.
Он сел, Ваня сидел и молчал уставясь взглядом впереди себя в асфальт.
- Это правда?
- Да Ваня, иди туда, в третий, там могилку укажут Нины.
- Да, я завтра же пойду.
- А что потом?
- Потом я уйду в Китай. Спасибо дочка. Я один месяц не успел, один месяц, как обидно, только месяц! Тридцать дней…

Когда меня послала мама в магазин за сахаром, молоком и хлебом, я увидела, что по всей площади по всему дырявому асфальту, валялись газеты старые, они были на китайском языке. Ветер их переворачивал, перетаскивал то туда, то сюда, а бумага от пакета тоже с тесёмочкой лежала по середине. Ванин матрац сиротливо лежал и Ваня на нём не сидел. Одеяло валялось рядом и мешало прохожим ходить. Я заскочила в хлебный.
- А где Ваня?
Продавщицы переглянулись.
- А он ушёл в Китай.
- Он не мог уйти в Китай, он не мог разбросать свои газеты, он их носил везде с собой, как частичку Родины! Где Ваня?
- Понимаешь, девочка, я сегодня утром ему хотела булочку свежую дать, подошла, а он не отвечает, потрогала, а он мёртвый.
- Как мёртвый?!
- Совсем мёртвый, не дышит.
- А глаза были открытые? Может, спал?
- Не спал, глаза были закрытые, во сне умер. Он что, друг твой?
- Он мой родственник. Скажите, а если никого, ну никого нет, где их хоронят?
- Это где–то кажется за цементным заводом, так кажется?

Другая ответила.
- Да, вроде так, там не ухоженные могилы, там с тюрем, домов престарелых, бродяг хоронят. Там.
Я шла назад с покупками и всё думала:
- Теперь, наверно Ваня и мама будут лежать совсем близко. Надо же, так далеко придти, чтоб рядом лечь?
 Ветер дунул, и ближайшая газетка облепила мою коленку, я её сняла, это газетка была на китайском. Частичка Ваниной Родины попыталась мне напомнить, что я тоже частичка, малюсенькая кровиночка, которая тоже течет, ой, текла в Ване. Ведь он был мамин брат двоюродный.

2005