Гитара

 В моей комнате стоит гитара. Простенькая. Белорусская, недорогая гитара. Именно такая должна быть у дилетанта, не умеющего на ней играть. Музыка для меня всегда была чем-то загадочным и непостижимым. Мне иногда говорили: «Как же ты не понимаешь музыку? Ты же учишься на математика!». Я относился к этим словам спокойно. Я уже слышал до этого: «Как ты не играешь в шахматы?», «Как, ты не считаешь в преферансе?», «Как? Ты не помнишь синус двадцати пяти градусов?». И все это вызывало удивление потому, что я учился на математика. Что ж поделаешь – музыку я и правда не освоил. Она мне нравится. Возможно, если бы я овладел нею, то остыл бы к ней. Стал бы ее использовать – а мне хочется просто восхищаться.

 Было время (последние классы школы или первые курсы института, уже не вспомню), когда на гитаре я играл часами. Играл и пел. Исключительно собственные сочинения. Вообще-то известную фразу о бумаге я бы изменил на «Гитара все стерпит». Кому еще может доверить подросток все свои чувства? Она слышала от меня простенькие слова о пиве и футболе. С ней я делился радостью о влюбленности. Ей изливал душу, когда переживал неудачи или томился в ожидании. Она слышала сотни раз одни и те же куплеты и припевы. Видела муки моего маленького творчества. Когда раз за разом я «пропевал» подряд все 20 придуманных мною строк, чтобы найти двадцать первую. Гитаре было тяжелее чем мне. Я расстраивал ее своими словами и своими прикосновениями. Настраивать гитару я не умел. Точнее мог настроить, но тогда она начинала хрипеть и звенеть. Приходилось просить кого-то из знакомых дворовых музыкантов.

 Он приходил как доктор. Смотрел на меня с улыбкой, просил показать больную. Я вел его в свою комнату и указывал не лежащую на кровати гитару. Доктор брал ее в руки. Пробовал пальцами, как будто спрашивая: «Здесь больно? А здесь? Теперь не дышите». Она отвечала то жалобным стоном, то шипящим, захлебывающимся кашлем. Потом он прикрывал глаза и начинал лечение. Уже после нескольких секунд проявлялись явные признаки выздоровления. Для меня этот процесс был шаманским таинством. Звучали какие то мелодии, переборы и отдельные аккорды. Затем приятель, раскачиваясь в такт музыке, наигрывал какую-нибудь сложную композицию, вставал и вручал мне в руки уже совершенно здоровую пациентку: «На, держи. Играй на здоровье». Если обычных врачей мы часто благодарим коньяком и конфетами, то этот довольствовался пивом и чипсами.

 Гитара это вещь. Предмет. И отношусь я к ней так же, как и ко всем предметам. Я не ищу в ней душу или память. Она не узнает меня, когда я беру ее в руки. Я испытываю к ней некоторую привязанность. Но не больше чем к выбранной когда-то давно марке зубной пасты или первому в моей жизни картриджу игровой приставки. У меня нет любимой чашки или ложки. В моей семье все пьют из одинаковых чашек и пользуются одними и теми же ложками. Нет любимого места в квартире, разве что в туалете самая мощная лампочка и поэтому там удобно читать вечером. Гитара у меня одна - я отношусь к ней, как к единственной гитаре. И как к первой. Знаете, иногда мне кажется, что я и к людям отношусь...как к людям. Только при этом еще и понимаю, что я сам один из них. Поэтому отношусь, как к себе.

 Моя гитара комнатная, тепличная и изнеженная. Она редко выходила на улицу. Почти никогда не дышала запахом костра, не пробовала вино и не видела меня с женщинами. Я никогда не брал ее с собой на вечеринки или в походы. Не потому что берег ее или жалел. Просто обычно гитару берут те, кто собирается и умеет играть на ней и петь. Я себя к таким никогда не причислял. Все-таки несколько раз она выезжала из моего города. В черном и грубом матерчатом чехле. Меня уговаривали взять ее с собой и я, особо не раздумывая, соглашался. В компании друзей я иногда играл на гитаре. Не на своей. Просто на таком же инструменте. Обычно это происходило уже после употребления довольно большого количества алкоголя. В некоторых случаях меня просили сыграть, в некоторых – я сам ждал окончания чьей-то песни и просил передать ее мне. Счастливое студенческое время. Когда были проблемы и были люди, которые могли выслушать и хлопнуть потом по плечу: «Не расстраивайся, завтра ее увидишь, и все будет хорошо». Наступало завтра, я видел Ее, но хорошо не было. Обиду или злость за это я на гитару не копил.

 По моим отношениям с гитарой можно судить о моих отношениях с жизнью вообще. Моя жизнь... Я беру ее в свои руки, так и не научившись пользоваться. Мне не жалко ее, скорее я просто к ней привык. Я играю на ней, как могу. Пою, как получается. Мне не настроить ее без доктора. Я сочиняю на ней тексты и подбираю несложные переборы. А между моментом создания песни и ее исполнением проходит время, и я меняюсь. И я никак не могу разобраться, какой я настоящий. Тот, который вчера методично и медленно рвал струны на недорогой, произведенной в Белоруссии гитаре; вначале самую тонкую и звонкую, затем все выше и выше. До четвертой. Дальше не хватило сил. Или тот я, который совершенно спокойно об этом сейчас пишет. Одно я знаю точно. Когда я делал это, то не думал потом описывать.

...

 В моей комнате стоит сейчас гитара. Наполовину немая, наполовину обнаженная. Две, одетые в медь, басовые струны протяжно гудят, когда я касаюсь их своими пальцами. В ней остались лишь низкие тона. Я сам лишил ее высоких. Во мне воют толстые струны, все тонкие и слабые нервы я порвал. Я не чувствую мелких раздражителей. Не могу выделить нот в аромате своей же парфюмерии. Не понимаю, достаточно ли соли в пище. Не слышу по звуку входящей смс, кто ее написал. И пальцы мои... они начинают меня обманывать. Я играю на гитаре, на которой нет четырех струн, но не замечаю этого. Жизнь стала проще, когда я упростил ее на две трети. Я стал яснее, когда от меня осталась лишь треть. Я – гитара, на которой никто не сможет играть.