Последнее впечатление

 Конец девятнадцатого.

 Я проснулся, но еще долго не решался открыть глаза. Я знал, что могу увидеть и боялся, что изображение, которое я сотни раз представлял себе, которое снилось мне ночами, сейчас появится лишь как иллюзия. Все-таки я решился – как решался каждое утро с неизменным разочарованием. Мутное зеленоватое пятно. Зачем нужны были эти лишние детали? Ведь я считал, что пишу лучшую картину в своей жизни. Мои маленькие ангелочки, я так любил подглядывать за ними. А сейчас, когда эта картина висит у меня на потолке над кроватью, я просыпаюсь каждое утро с надеждой, но...вот и сейчас. Зрение покидало меня все быстрее. Надо спешить – мой век угасает. После восьмой выставки прошло уже десять лет. Нас все чаще называют впечатлением от захода Солнца. Ах, если бы Клод, Огюст и Альфред не были так принципиально упрямы....

***

 Начало двадцать первого.

– Милый, просыпайся. Солнце уже взошло. Кто рано встает...
– Знаю-знаю, тому Борис дает. Так хочется еще поваляться с тобой.
– Я тоже, но мы опоздаем. Вставай...
– Может разок..а?
–Нет, я после этого буду опять таким разбитым... Давай после? Сейчас я намажу тебе ножки кремом.
– что это? Где ты взял этот тюбик? Эй, не мажь меня этой гадостью.
– это крем Софья, с экстрактом пиявок, я вчера рекламу видел, вот и купил тебе.
– эск..экс...эсрактом? Димон, отвяжись от меня. Все. Спать я уже не хочу. Встаем.

 Славик вставил ступни в тапочки и, покачивая бедрами, удалился в ванную комнату. Дима, взял с тумбочки лентяйку и пощелкал по каналам. Ссоры со Славой его утомили. Разве тот не понимает, что без него, без высокого голубоглазого брюнета, талантливого танцора, которго заметили в столице еще на «Утренней звезде», им никогда бы не попасть в подтанцовку к Диме Б. Мудак. Славик последний раз щелкнул пультом и подошел к зеркалу. Почесал подбородок, скорчил рожу, потом стянул трусы до колен, весело подмигнул своему отражению и сделал несколько па из румбы. Получалось весело. Улыбнулся и тоже зашлепал в ванную

***

 Конец девятнадцатого.

 Я вышел из кафе на свежий воздух. Мне кажется, я стал понимать цвета на вкус. Гортань все еще обжигало зеленоватое свечение, по небу была размазана желто-коричневая табачная субстанция. Я поднял голову вверх, прищурился, Солнце светило, оно неприятно раздражало мою сетчатку, но само было нечетким. Казалось, что оно плыло по небу, хотя в тоже время оставалось на месте. Как будто написано одним мазком. Крупным мазком... О, боже! Неужели? Этот молодой человек, Синьяк, он бесконечно прав. Ноги уже сами несли меня по направлению к балетному классу. Во мне опять просыпался Подсматривающий. Милый мои девочки, я лечу к Вам!

***

 Начало двадцать первого.

 На съемки клипа взяли других. Димка был расстроен как никогда. Он сидел напротив меня нервно курил. В тумане сигарных испражнений я не замечал, как он выпускает дым колечками или тонкой струйкой. У нас была своя символика, непонятная непосвященным. Кольца означали, что он хочет меня. А струйка – что он хочет, чтобы я его.
 Наконец принесли мой чай. Димка уже допивал второй бокал пива. Внезапно несколько оживился и, подхватив щипцами кубик прессованного сахара, швырнул последний в свой бокал. Сахар опускался на дно, пена поднималась все выше.
 – впечатление как будто карбид бросил. Ох и любил я его запах в детстве. Щас бы тоже нюхнул чего-нибудь такого крепкого, - хмыкнул Дима.
 – Да не расстраивайся ты так, не первый клип и не последний. В тур с Леонтьевым возможно попадем, Альберт обещал.
– Мне уже пох все. Я устал от всего этого. На днях листал какой то журнальчик в парикмахерской – про какого-то композитора. Тот оглох на старости лет. И прикинь -музыку по памяти писал.
– а я в институте про художника слышал такую же байку. Вроде как ослеп почти, а все равно картины писал.
– прикинь, если бы мы с переломанными ногами танцевать продолжали.
– или чувак, который все это пишет, руки отморозил бы и в уме бы все держал.
– или у девчонок все посклеивалось бы и......