Дом для ежика или Голос из затемненного угла

 

         Склоненная голова над тарелкой с рассыпчатой гречневой кашей. Коричневатые зерна повсюду: вокруг мелкой тарелки из нержавейки, в складках спортивных брюк, между плотно стиснутых коленей и на полу. Ложка в правой руке неуклюже загребает из тарелки кашу и, покачиваясь, как на волнах, плавно плывет к приоткрытому рту. Смешной ежик темных волос на затылке. Грустный взгляд из-под коротких ресниц. Миша старается кушать аккуратно, но у него не получается. И это заметно огорчает его. Челюсти работают слишком медленно, словно с усилием. Миша ест без малейших признаков аппетита, и от этого каша на вид кажется совершенно безвкусной.
- Мишка ест, как свинья. Он теперь будет жевать свою кашу до самого обеда. А обед – до ужина. А ужин – пока не уснет. Если Мишка не спит, то он жует, - шепотом делится со мной своими наблюдениями голос из затемненного угла комнаты.
- А почему его не покормят, если он сам не умеет?
- Всем некогда. Они тут носятся, как угорелые. Только и успевают, что принести поесть и унести тарелки, - отвечает тот же голос.
- Сколько тебе лет, Миша?
В ответ выразительное движение плечами – он не знает своего возраста. Миша не умеет говорить, но все понимает. Иногда он пытается объясниться при помощи рук, стараясь придать словам форму. Но его никто не понимает.
- Мама у тебя есть?
Беззащитный взгляд светлых глаз. Легкий кивок головы. Трогательный ежик темных волос на затылке.
- А сегодня Мишка опять проснулся по уши мокрый. Даже, носки были насквозь мокрыми. Висели тут на кровати. Воняли, - доверительно шепчет мне недовольный голос из угла комнаты.
Ежик на голове склоняется над своей тарелкой еще ниже. Мише нечего сказать в свое оправдание – эту тайну не скроешь, и о ней знают все. Мне неловко, словно это я «надула» в постель или выдала чужую тайну постороннему человеку. И не выдерживаю затянувшегося молчания:
- Миша, хочешь, я тебя покормлю?
Задумчивый взгляд блуждает по тарелке с оттопыренными металлическими ушками, остывающей каше и, подкравшись ко мне, виновато заглядывает в самую душу. Покорный кивок головы. Нерешительная улыбка.
- Масло намазать на булочку?
Миша уже чуть энергичнее кивает головой и с готовностью открывает рот. Он похож на букву «О» и кажется слишком маленьким для большой ложки. Губы плотным кольцом обхватывают ложку с кашей, стараясь удержать рассыпающиеся зерна.
 Белое молоко в черной керамической кружке. Яркий контраст между прошлым и будущим Миши. Что ожидает его впереди – беспомощного, неумелого, молчаливого?
- А почему нет котлеты? – поворачиваю голову к тому, кто все знает.
- Чего захотела? – усмехается голос, - Это тебе не дома.
- Так ваш общий дом теперь здесь.
- Разве это – дом? Настоящий дурдом! – в ответ парирует уверенный голос.
Миша перестает жевать. Может, он тоже думает в эту минуту о родном доме? Хоть, что-то он должен сохранить в своей памяти из прежней жизни?
Хлопает дверь комнаты. Торопливые женские шаги. Из полумрака крохотной прихожей возникает нянечка с пустым подносом в руках. Она кивает мне головой в знак приветствия. Молча собирает со стола грязную посуду, на дне которой нет ни крупинки.
Худощавый Андрей, похожий на тень, опять лежит под одеялом и увлеченно смотрит на экран телевизора. Он целыми днями валяется в постели с пультом в руке. Дальше порога комнаты Андрей никогда не выходит. Он живет в чужом выдуманном мире и происходящее в этой комнате его совершенно не касается. Андрей никого не помнит. И никого не ждет.
- Андрюша, молоко выпил? – нянечка наклоняется над Андреем, отрешенным от мира.
- Я его не люблю. Отдал Мишке.
Слова тянутся, как разжеванная ириска. Голос затихает. Внимание переключается к светящемуся экрану, где вершится правосудие над преступниками.
Темный ежик согласно покачнулся два раза, подтверждая слова Андрея.
Нянечка быстро выходит из комнаты. Слышно, как жалобно поскрипывают колесики металлического стола для раздачи посуды. Пустая посуда гремит на весь коридор. Ловлю Мишин взгляд, обращенный к кружке с молоком, и подношу ее к смешному рту-колечку. От неудобной позы немеет поясница. В собственном желудке прорезается недовольство и красноречие – кружка кофе с утра только приглушила голод.
- А я сегодня ночью грохнулся прямо затылком, - старается переключить мое внимание на себя бодрый голос из угла комнаты.
- Что же ты так? – укоряю я. – Надо быть осторожнее в твоем положении.
- Да я захотел ночью в туалет и вскочил. Нога подвернулась. Костыль как бабахнет об пол! Ухватился одной рукой за тумбочку. А она – на колесиках! Лимонад с тумбочки свалился! Печенье рассыпалось! А я полетел на пол. Во, грохоту было! Мишка спал, даже не проснулся. Зато, Андрюха очумел со страху. Да, Андрюха? Напугал я тебя ночью?
Андрей отрывает взгляд от экрана и улыбается в ответ слабой улыбкой. Он вообще выглядит очень слабым, как чахлое растение, которому не хватает любви и тепла.
Нянечка возвращается из кухни и забирает из моих рук ложку:
- Давайте, я докормлю Мишу.
- Пойдем, посидим в фойе, - предлагает мне голос из затемненного угла.
Рука с зажившей царапиной долго шарит под кроватью в поисках мягких домашних тапочек. Моего подарка ко дню рождения, который наступит только спустя месяц. Задники тапок уже смяты наподобие шлепанцев. Тапки шаркают при ходьбе.
 И мне почему-то становится обидно до слез. Если смотреть вверх, то слезы не перельются за края нижних век. Взгляд скользит по хлопчатобумажным полосатым занавескам на окнах, разномастной мебели, разбежавшейся по углам, огромному телевизору, похожему на орущего доисторического динозавра. И встречается с вытаращенными глазами на застывшем лице Миши. Нянечка спешит. Она ласково воркует над бедным Мишей, а он давится кашей с полным ртом. Нянечка неумолима. Ложка мечется в воздухе, как рассерженная оса и пытается ужалить Мишу в горло. Он кашляет. Зерна гречки фейерверком взлетают вверх и оседают в складках брюк Миши, на столе, на полу. Ловлю молящий о помощи взгляд светлых глаз и отворачиваюсь. Я – гость, не имеющий права на вмешательство.
Шаркают тапочки по полу. Глухо постукивает костыль. На душе скребутся кошки. Я стыжусь своего здорового тела. После душной комнаты в просторном фойе ощущается движение свежего воздуха. Эхо разносит по этажу звук телевизора, работающего на полную мощность. Голова с готовностью принимает форму квадрата. Одинокий зритель наблюдает за происходящим в мире, я - за жизнью этого дома. Где-то протяжно и надрывно завыл нечеловеческий голос. Обезумевший крик раненой волчицы. Кто-то колотит кулаками или пятками в запертую дверь своей комнаты. Жильцы Дома, как ежики, снуют по этажу. Чужая таинственная жизнь неизведанной мною планеты. В Доме, похожем на общежитие продолжается общее житие. Мы сидим рядом, касаясь коленями друг друга. Уродливый костыль пристроился возле подлокотника уютного двухместного диванчика. Искусственные розы столпились в аккуратных цветниках – ящиках прямоугольной формы. Сквозь застекленную крышу последнего этажа на них струится дневной свет. Розы кажутся живыми и настоящими, как и люди, доживающие свой срок, отпущенный Богом. Это их последний приют.
- Ты не знаешь, сколько Мише лет?
Я все еще вижу молящие о помощи светлые глаза в коротких ресницах и трогательный ежик темных волос на затылке.
- Лет пятьдесят, не больше, - слышу рядом глухой голос.
- Да, не больше, - задумчиво соглашаюсь и встаю.
- Уже уходишь? – голос сникает.
- Мне пора. До завтра.
- Я провожу тебя до лестницы.
- До свидания, - говорю старушкам, сидящим на диванчиках вдоль стен.
- До свидания, детка. Дай Бог тебе здоровья, - шелестит мне вслед.
Мне хочется скорее уйти из этого странного мира в свой дом. Ровно шестьдесят ступеней разделяет нашу жизнь на две части: светлую, где есть будущее и темную, в которой живут прошлым.
 Бесшумно закрываю за собой дверь. Во дворе Дома полная старая женщина, опираясь на палочку, угощает трех раскормленных кошек. Булка, оставшаяся после завтрака. Холеные сытые кошки, свернувшись в пушистые серые клубки, наблюдают за игрой молоденькой кошечки. Она подбрасывает кусочек булки, как мышь, покусывает мелкими зубками и гоняет этот кусок по крышке ящика для песка.
- Ишь, как зажрались! – укоризненно ворчит старушка на кошек. – Больше мне вас угощать нечем.
Она осторожно идет вдоль стены своего Дома, в котором провела десять лет. Где-то живут своими заботами ее дети и взрослые внуки, оставив о себе одну память.
 И я не знаю, что мне делать со щемящей жалостью к жильцам этого Дома. Оглядываюсь на табличку с красивым шрифтом – «Дом престарелых и хроников».
Дом для жильцов, тоскующих по родному дому.

***
Избранное 10. 1 Или о субсидиях и налогах на Проза. ру
Копирайт апрель 2006