Начинка

Утро в саду выдалось на диво ясное, хрустально-морозное. Этот покой и чистоту утра особенно хорошо чувствуешь после двух дней непрерывных метелей, мутного воздуха, шейкером взбивающего снег ветра и чугунной поступи зимы.

Собака нашла сбитую с дерева вечерним ветром суковатую ветку и принесла ее мне. Припав на передние лапы, часто и мелко виляя кисточкой шерсти на едва видимом хвостике, пригласила поиграть. Мы минут десять вместе прыгали, топтались, утопая в снегу, отбирали друг у друга ветку, теряя варежки и клочки шерсти.
- Ба, манюня, да ты линяешь, уже не стесняясь! Весна…

Кот вышел откуда-то из-за угла, задрав хвост, постоял несколько секунд, глядя на нас желтыми лунами глаз, сел на крыльцо, аккуратно сложив лапки и бережно обернув их серым хвостом. Всем своим видом он дал понять, что с удовольствием бы присоединился к веселью, если бы не наша с собакой грубость и дикие манеры.

Муж не выдержал, плюнул на разморившую его своим теплом растапливаемую печь, выскочил без шапки, в одном свитере и валенках и бухнулся прямо в снег к нам. Мы еще долго возились и кувыркались в снегу, попискивая и порыкивая, визжа и хохоча.

В калитку заглянула соседка Лида.

- Ну, чого це вы тут? Ну, як малы диты! – она улыбалась, а в руках держала что-то, укутанное в серую оренбургскую шаль.

- Лида, давай к нам, мы уже собираемся в хату, идем завтракать с нами!

- Та ни, я вже пиду, мэни до дитей треба. Я вам тут блынкив напекла, скуштуйте. А я на электричку, в мисто, до дитэй, воны хочуть зи мною на маслянэ гуляння до парку поихаты.

- Да что ты в том городе, в том парке не видела? Зови Диму и Марину сюда, к нам, пусть внуков тебе привезут. Здесь, с нами, на просторе, масленицу отгуляем, крепость снежную построим, на санях накатаемся, у деда Опанаса за бутылку возьмем конягу, сани, Славка кучерить будет, а, Лид? Давай, я сейчас с мобилки твоим позвоню, а ты поговоришь с ними, зазовешь их к себе!

- Та ни. Ижте, скориш блины, поки тепли.

Лида ушла.

Мы ввалились в хату к жарко дышащей печи. Сбрасывая мокрую одежду, быстро освобождаем блины из объятий шали, выхватываем друг у друга еще горячие мягкие диски, обмакиваем в сметану, она густыми белыми каплями разлетается по рукам, мы облизываем друг другу руки и губы, целуемся через блин, поглощаем и поглощаемся…

Ухо прижато к полу. Оно улавливает тихое движение жизни где-то в глубинах под нами, под домом. Наверное, это мыши ведут свою тайную, скрытую жизнь, шуршат, топочут крохотными лапками, что-то едят, грызут или перекладывают с места на место в своих ли, соседских ли кладовочках.

Но мне хочется думать, что это не мыши, а соки деревьев играют и бродят. Моя любимая яблоня набирает силу у снега, чтобы, когда придет пора, выплеснуть снежное кипение в цветах. Груша волнуется о соках и берет их с избытком из снеговой талости, чтобы осенью он, сок, потек из ее плодов.

Как бы не опоздать. Пора приступать к таинствам масленицы.

Я приманю к алтарю своей печи всех, кого сегодня хочу видеть рядом.

Эй, ведра и кружки, несите воду! Кувшин, молока мне! Муженек, голубчик, пойди, пограбь кур, десяток яиц мне. Да не больно-то с ними церемонься, они тебе расскажут, что это яйцо самое последнее, что самое дорогое, не слушай их, жалостливый мой, тащи быстрее! Так, а где же мой древний короб? Да вот же он! Как всегда, на прежнем месте, вот только муки в нем за зиму поубавилось.

В погреб за сметаной спущусь сама. Я люблю свой погреб. Сначала немного посижу в темноте. Это очень правильно иногда позволить тьме окутать тебя полностью. Не знаю почему, но чувствую, что для меня это очень полезно. От дубовых бочек пахнет квашеной капустой и огуречными пряностями. Тихо и покойно в недрах твоих, мать моя.

Свет фонаря выхватывает ослепительную белизну трехлитровой банки сметаны. Прихватив ее и палочку дрожжей поднимаюсь на свет Божий. Нехотя отпускает меня родное лоно. Да и мне жаль покидать его, но время для дел. Их у меня еще много.

Так, для теста все готово. Ставлю опару. Пусть зреет.

Пришло время подумать о начинке.

Для масленицы берегла и собирала я то, что сохранила моя память о любви моих предков и потомков.

Из старого сундука, окованного медью, со следами глубокого тона зеленой краски, достаю я белоснежную сорочку, крахмальную скатерть и салфетки. Запах свежевыстиранного белья, вымороженного мартовской синью, бодрит и опьяняет. Надеваю вышиванку, разворачиваю с сухим хрустом льняную скатерть и кладу ее на свежеструганные дубовые доски стола.

Распустила волосы, костяным гребнем долго расчесываю их, пока они не стали блестящими и светящимися. Оставшиеся на гребне волоски бережно собрала и отдала огню родной печи.

Стянула волосы тугим узлом: усмирись гордыня, покорись мне тайная сила рода. Для его продолжения и блага творю я ныне великую волшбу огня, молока, солнца, яиц, воды, муки, ветра и соли, сплетая всю эту силу древней вязью заклятья.

Несколько капель молока и воды - в пылающую печь. Достала бутылку домашнего вина, и его несколько капель отправились в огонь. Кинула в жаркую, жадную пасть щепотку муки и соли. Булавкой извлекаю из-под кожи алый бисер крови – мой личный дар тебе, пламя! Гори, огонь, жарко, ясно, но не обжигай, не сожги мои солнышки из теста, не сожги родительский дом! Пусть лишь благо твое будет на всем моем роде, огонь. Шепчу ему, огню родного очага, уговор надежной узды.

Услышьте родную кровь, придите на праздник, родители и дети, мой дом открыт для вас.

Мужу для блинов я приготовлю его любимые мед и мелко нарезанные вареные яйца с луком и рисом;
Отец любит блины с жареным луком и творогом;
Мать любит с кетовой икрой, и черничным вареньем;
Ванечка любит в блинах кусочки семги;
Алечка – заворачивает в блин черную икру;
Андрюша, зять, получит свои любимые грибочки. Он привез мне с Севера таежной ягоды и теперь
Машеньке, внучке моей, птичке, ласточке, я приготовлю ее любимую смесь голубики, брусники и клюквы, пересыпав слегка сахаром.
Сашеньке, внучку, нравятся жареные, порезанные кружочками, бананы.
 Вся эта начинка вместе с блином обваляется в сметане! И в рот!

Пусть мой дом и дома моих детей будут полной чашей богатства и добрых дел. Пусть никогда руки наши не оскудеют в подаянии страждущим.

Осталась последняя начинка. Я сыплю перец красный, черный и белый, молотый и горошек, добавляю щепотку соли, натираю немного черной редьки. Пусть горечь беды и соль слез останется для меня. В мире нельзя без беды и горя, они обязаны уравновесить добро и радость. И если я сегодня, завернув в блин горько-соленую начинку, съем его, не исказив своего лица и ничем не выказав своего страдания, то беда минует мой род. Пусть все слезы, что должны выплакать глаза моих родных, достанутся мне. Я справлюсь.

Слышно, как к калитке подъезжает машина, еще одна и еще. Приехали! Все приехали! Приехала веселая, шумная орава детей и внуков, охающие и стонущие старики. Даже соседи, Лидины дети и внуки, вместе с Лидой вваливаются на порог.

- Ну, нос вас не подвел. Почуяли, что вкусненьком запахло! Я как раз закончила готовить начинку. Начинаю жарить блины! Тесто поспело, сковороды раскалились, масло ждет. Всем раздеваться, мыть руки! Дочь, накрывай на стол. Слава, родной, за тобой водочка, открой, пожалуйста. Сынок, помоги гостям расположиться…

Вот-вот будет готов первый блин, комом, но почему-то этот первый ком, вялый и неаппетитный я люблю больше всех остальных. С него, как с едва видимого и невыразительного зародыша, все и начинается.