Яма

- яма – не весь мир, весь мир – яма
- не вижу разницы
- между тем она есть




Услужливый внезапно ощутил, что давно никому не услуживал. Это открытие его так потрясло, что он заорал во всё горло истерическим фальцетом:
- Я сам ему морду набью!
И дабы подтвердить свой альтруистический порыв стукнул кулаком по земле и захрипел, жадно хватая воздух, из-за чего стал похож на задыхающуюся рыбу.
- Идиот, - моментально отреагировал умник, проявив свой незаурядный, просто титанический интеллект, брезгливо отворачивая лобастую физиономию усеянную прыщами. - Что ты орёшь как резаный?
- Правильно говоришь, как резаный орёт, именно как резаный, - выпучив свои влажные глазки, промурлыкал льстивый. У него всегда увлажнялись глазки, язык не повернётся назвать это глазами, когда он чувствовал, что ему опять удалось лизнуть чью-то ягодицу, ловко удалось, как всегда удалось.
Нервный явно нервничал. Он упорно пытался причесать непослушные волосы трясущейся рукой, нанося всё более непоправимый урон своей причёске. Внезапно он вскочил, раздул ноздри, одновременно запрокидывая назад голову, что–то пискнул и рухнул вниз. Вздрагивающие плечи и сопливые всхлипы наводили на мысль о том, что он скорее рыдает, чем плачет.
- Ради всего святого и чистого в этом проклятом мире, дайте мне платок! – среагировал первым услужливый, - люди вы или нет?!
- Свой надо иметь, - буркнул жадный, тихонько проверяя наличие такового в кармане.
- Неужели можно иметь платок? – возмутилась, раздумывая над сказанным, полная дура.
- Идиот, - продолжал проявлять свой интеллект умник, - зачем тебе платок, плачет ведь нервный.
Ничто не могло смутить услужливого:
- Я подам его плачущему.
Сильный был в растерянности, все, что он хотел это очередной раз спустить пары на физиономии слабого, однако инициатива услужливого, повлекшая за собой светскую перепалку, ставила жирный крест на столь простом способе психологической разрядки. Растерянность и наступившее опустошение его неотягощённой души, произвели на него столь неизгладимое впечатление, что он сел на своё место, самое высокое место ямы, и уставился в точку перед собой. Эта точка удивительным образом совпадала с округлостями роскошного бюста полной дуры, этот бюст своей незаурядностью мог даже потягаться с незаурядностью мозга умника. Более того, вопрос о превосходстве умника над полной дурой становился всё более весомым и насущным. Он волновал его, терзал бессонными ночами, ущемлял в приватных беседах и преследовал, преследовал как невидимый убийца идущий за спиной своей жертвы. Он ощущал на своём затылке холодное дыхание этого убийцы: бегство было бесполезно, борьба бессмысленна, а сдача на милость противоестественна. Да, полная дура была его заклятым врагом. И дабы подчеркнуть свою ненависть к своему врагу, умник единственный называл её просто - дура, нарочито опуская уточнение - полная.
Наступило временное перемирие. Время, когда в яме воцарялась тишина. Слабый, забившись в свой угол, благодарил святое отверстие над головой, за то, что оно избавило его от очередного восстановления душевого равновесия сильного. Сильный продолжал медитировать в точке аля бюст. Полная дура, коей принадлежала та самая точка, была занята глубочайшим анализом возможности имения носового платка. Жадный, единственный (в силу своего характера) кто имел платок, бережно поглаживал его кончиками пальцев, блаженно сознавая, какая ценность находиться в его единоличном владении, и одновременно укоряя себя, за то, что чуть не выдал сей факт в порыве удушающего гнева. Нервный продолжать скорее рыдать, чем плакать, разрывая тем самым на части открытое всем сердце услужливого. Нет, это сердце никогда не разорвётся, оно только готово разорваться, всегда готово. Льстивый мучимый уже затянувшимся отсутствием лести был занят выбором очередной жертвы. Выбор пал на умника, который медленно бледнел от холодного дыхания в затылок.
Льстивый, стараясь не поднимать лишнего шума, как молодой ручеёк просочился в расположение умника. Удобно усевшись с боку, с боку удобнее всего нашёптывать льстивые речи прямо в открытое сознание жертвы, он наклонился к самому уху умника и согрел его своим горячим и чувственным:
- я…, - такое маленькое, но такое располагающее, - мне…, ты прав, она – дура.
Умник начал согреваться. Льстивый задрожал, вот оно блаженство льстеца:
- Твой мозг, это колосс… твой разум, это свет, - пауза, и последний штрих, - дура.
- Дура, - прошептал умник.
- Ду-ура, - прошептал льстивый.
Холод ушёл, глаза просветлели, умник был в трансе.
Нервный перестал рыдать. Он поднял ясные глаза, посмотрел на всех сразу, этой способностью обладал только он, встал и подошёл к луже. С претензией осмотрев своё отражение, нервный с помощью магии и двух рук создал очередной шедевр на своей голове под названием «моя причёска между приступами». Громко откашлявшись в кулак, он спросил у стен:
- Сколько мы уже сидим в этой яме?
Умник вышел из льстивого транса:
- Я бы ответил тебе, но этот услужливый идиот ещё позавчера стёр мой настенный календарь, который я аккуратно вёл с самого первого дня. И не могу не заметить, что сделал он это в попытке услужить, тебе же, когда ты произнёс, цитирую: «я вас всех ненавижу, а эти крестики на стене меня просто бесят!».
- Какое богохульство, утверждать, что существует что – то кроме ямы, – сказала полная дура.
- Я с ней согласен – пропел льстивый и потёк в её сторону.
- Идиоты! Я же вам рассказывал о мире, который там, на верху, - умник указал пальцем на священное отверстие, - мир там, а здесь яма, - он стукнул кулаком по земле, - здесь яма...
Сильный прекратил созерцать точку и обвёл своё племя грозным взглядом.
- В моей яме никто не будет богохульничать! – проревел мычащим басом сильный, его речь имела два устойчивых состояния: мычание и сап, сейчас он мычал, - яма нас сотворила, яма нас и сожрёт.
- Аминь – это был жадный.
Сильный схватил первый попавшийся камень; не целясь, он бросил его в жадного, метко бросил, попал. Не издав ни звука жадный осел. Из виска, пульсируя, текла кровь, тягучая, ярко алая. Постепенно пульсация уменьшилась, кровь потекла тоненьким вязким ручейком.
- Он обиделся? – дура.
- Он умер – умник.
Стало нестерпимо душно. Яма, бывшая сначала широкая и просторная, сделалась узкой и тесной, потянуло сыростью.
Полная дура, вытаращив глаза, диким взглядом обвела яму, каждого. Снова посмотрела на жадного и закричала. Так кричат только один раз в жизни. Вопль страха. Вой ужаса. Полная дура билась в истерике.
- Заткнись! – сильный, белый как мел, встал на ноги, - заткнись, твою мать я сказал!
Он, тяжело хрипя, подошёл к ней. Она кричала, он дал ей пощёчину. Сильно ударил, подонок, боялся. Дура, продолжая визжать, начала бить его своими кулачками, словно ребёнок; маленькие кулачки, малёнький ребёнок. Сильный схватил её руки, началась борьба. Он навалился на неё, пытаясь придавить весом тела, она отбивалась изо всех сил; совсем ещё ребёнок. Силы иссякли, кулачки ослабли, тело расслабилось.
И тут треснул подол её платья, гадко так треснул. Сильный взял разорванные края и потянул, медленно, неумолимо. Платье с треском расходилось, оголяя бледные ножки, потёртые трусики, пугливый пупок и лопнуло, распадаясь на две части, в районе незаурядного бюста. Только теперь это был не бюст, это были груди – упругие, сочные, с нагло торчащими сосками. Сильный засопел. Трусики лопнули почти беззвучно. Он перевернул её на живот. Она не сопротивлялась, не могла. Животное справило нужду.
Сильный встал и посмотрел на остальных. И что – то он увидел в их глазах, что – то читалось в их взглядах. Он понимал, что случилось нечто важное. Он приобрёл нечто значимое, более значимое, чем всё, что было до. Ощущение этого стало почти физическим, оно вертелось вокруг его личности, как знакомое слово вертится на языке, но никак не может за него зацепиться. Вот оно! ВЛАСТЬ. Власть над другим человеком.
Произошёл ли переворот в его сознании, нет, скорее сдвиг, простой сдвиг в сторону, вед сущность человека не может измениться только от осознания своего превосходства. А власть, что власть, ею можно только упиваться, так как, получив её однажды, горло пересыхает от жажды навсегда.
Сильный вернулся на свою возвышенность. Главное молчать, они сами своим больным воображением создадут и образ и подобие. Молчи сильный, молчи. И сильный молчал. Умница.
Тихонечко забившись в свой угол, плакал Нервный. Слабый если и понял, что произошло, то всем своим видом пытался это отрицать. Хотя, скорее всего он просто продолжал благодарить святое отверстие за то, что оно избавило его… просто избавило. Льстивый чувствовал досаду оттого, что его лесть с этих пор принадлежит только одним ушам; осталось только выбрать место: с права или слева. Услужливый также размышлял о месте под солнцем, точнее рядом с солнцем: с права или слева. Умник, вот умник как раз понимал, что произошло. Умник ощущал, что произошло. Холодное дыхание превратилось в леденящий ужас, который не касался его, а был внутри, сочился по позвоночнику. Полная дура… а всем плевать на полную дуру.
Каждый, в меру своих возможностей, создавал образ и подобие. Говорить никто не решался. В тишине начало смеркаться, темнеть, святое отверстие почернело и все уснули.