Реквием по Испании

Реквием по Испании
(к читателю)

Сперва я муторно раздумывал, предавать ли гласности эти записи. Но мой приятель ознакомился с ними и привел убедительные доводы. «Ты не великий писатель. Не беда, если их примет кто-либо за твои. Даже самые знаменитые писатели, такие как Гоголь и Булгаков, с удовольствием публиковали записи сумасшедших или самоубийц. Более того, ставить свою подпись под чужими писаниями – высшая доблесть в среде мастеров пера. Диккенс не побрезговал поставить свою подпись под «Записками Пиквикского Клуба» и прославился. А авторами этого выдающегося произведения были не опустившиеся, полоумные бродяги, а почтенные эсквайры, сливки благородного, английского общества. Особенно приятно, что твой сумасшедший не является членом Союза Писателей и писал коротко. К достоинствам рассказа я отношу и пьянство несчастного. Дружище, это модно и типично. Почитай Пелевина. Его знакомые пьют регулярно, пробуждая творческое начало в своих мозгах и жажду в читателях. Алкаш настраивает нас на сочувствие, доверчивость и приятную расслабленность. Читатель готов простить героям орфографические ошибки, драную одежду и сбивчивую логику. Приукрась чужие записи дополнительными описаниями пьянок, и успех обеспечен». Я немного заколебался. Чудесная перспектива вставить в текст описание любимых напитков взбудоражила мой ум. Я даже сглотнул слюну от возбуждения. Подлинность записей спас случайный довод соседа. Он обратил внимание на рост цен и тонко отметил жестокость описания дорогих напитков для кармана рядового читателя. Что касается доступной выпивки, то одно ее перечисление вредит печени и вызывает резь в желудке. Поэтому, я решил не увеличивать объемы выпитого на страницах произведения. Итак, записи остались в неизменном виде, разве что по примеру Пелевина я постарался улучшить орфографию и прошу извинить за возможную невнимательность.

Записи меня заинтересовали как классический пример сумасшествия в наше время. Задавленная величием нашей эпохи личность не способна осознать собственное убожество и пытается реализоваться в мире фантазий. Несомненно, такая попытка имеет право именоваться болезнью даже, когда формально человек продолжает считаться здоровым. Мне кажется, некие дикие еще лет двести назад достижения общества – обязательное десятиклассное образование, тотальная грамотность, частые упоминания о гражданских правах и свободах – сделали людей очень уязвимыми. Печальная участь одного из нынешних завсегдатаев московских психбольниц - урок нам всем. Мы, воспитанные на классике русской литературы, неправильно понимаем проблему «лишнего» человека. Нам кажется это чем-то ненормальным, мы не готовы воспринять наличие лишних людей как нечто необходимое ради прогресса, рыночных реформ и торжества либерализма. Миллионы людей просто забыли научить быть лишними. Миллионы людей забыли приучить к мысли, что после сорока они тоже обязаны стать лишними. 90-е годы прошлого столетия не победили инерцию мышления. Образование окончательно отстало от потребностей времени. Многие вредные для современной России писатели остались в списках школьной литературы. Гоголь, Достоевский, Чехов, Маяковский, Шолохов и так вплоть до Солженицына учат нас отнюдь не самому необходимому – радости гордиться за общество, способное не испугаться сделать нас, никчемных людишек, лишними во имя торжества развития, гуманности, рыночной целесообразности и других добродетелей. К сожалению, отсутствие должного социального заказа и достойной оплаты труда писателей-новаторов сделало труд писателей настолько лишним, что современная литература еще не успела покончить со старыми, глубоко ошибочными взглядами.

Художественный уровень записок, точнее, низкий художественный уровень записок, безусловно должен заинтересовать работников издательств. В наше время любой автор обязан приноравливаться к потребностям читателя и не ставить планку требований к себе слишком высоко. Иначе пострадает объем текста, читатель будет расстроен, увидев последнюю строчка на последней страницы, не успев проехать пару остановок в метро и насладиться чтением в необходимом объеме. Но низкий художественный уровень, безусловно, по определению подразумевает наличие некой художественности. Одна из двух животрепещущих тем литературы – секс и насилие – обязана присутствовать в произведение. Я долго анализировал текст и возрадовался результатам. Священные темы присутствуют в тексте, хотя в несколько извращенном, лишенном должной детальности и красочности, виде. Записки, безусловно, художественны, насколько способен быть художественным бред сумасшедшего, видящего мир в кривом зеркале собственной болезни. Меня смутило отсутствие третьей, самой главной темы литературы – темы денег. Но нет, её присутствие сперва начинает ощущаться подспудно, затем, в концовке, прослеживается довольно четко. И тут я осознал – это надо присвоить. Деньги в литературе носят виртуальный, сродни нашей жизни, характер. Любой писатель использует данный феномен в романах, поощряя или наказывая своих героев рублем, динаром, долларом или тугриком в зависимости от места действия. Ничто так не привлекает познавшего радости жизни читателя как торжество добродетели, выраженное хорошей суммой нами любимых денежек. В романах добродетель торжествует, не вызвав инфляции, паники на биржах или нарушив предписания МВФ. Виртуальный характер денег вносит воспитующий элемент в наше бытие. Хотите – берите, хотите – выкручивайтесь без нашей помощи. Здесь как на любом уроке в средней школе преследуется триединство целей – воспитание, развитие и обучение. Литература – школа жизни. Совсем как в моем скромном четверостишии:

Не надо тратить много слов
На диалектику прогресса.
Чем дальше в лес, тем больше дров.
Чем больше дров, тем меньше леса.

Очень приятно, что наш больной не является писателем. Писатель – звучит грубо и подозрительно. Писатели претендуют на способность воздействовать на читателя. Кто его знает, направит ли писатель свой дар в нужную сторону? Недаром еще при социализме писатели начали мельчать и превращаться в литераторов – мы, люди маленькие, если и мыслим не так, то никого не заденем, простите нас грешных заранее. Очень правильная позиция. Ещё создатели романов про богемную жизнь обнаружили, что ощущение собственного нравственного и умственного превосходства над любителями сладкой жизни повышает тиражи и популярность изданий. Затем некоторые писатели, вроде Эдуарда Лимонова, пошли еще дальше, предлагая читателю насладиться чувством нравственного превосходства над героем романа и автором произведения одновременно. Наш автор, безусловно, заслуживает одобрения и за способность пойти по накатанному пути к славе, и за неспособность подняться выше дара литератора, и за наличие, скажем мягко, проблем со психикой, дающих возможность читателю ощутить себя умником и великодушно прощать автора за издержки творчества. Вперед! Так и надо!

Мысли и фантазии больного безусловно чудовищны. Борьба с химерами, с ветряными мельницами, поиск и нахождение несуществующего заговора, карикатурное отражение действительности отражают глубокую болезнь сознания. Причем, больной особенно усердствовал в нахождении всевозможных тайных организаций, непонятного характера. Он «нашел» некую масонскую организацию среди работников министерств и ведомств и даже показал мне их герб, якобы созданный еще во времена древнего Вавилона – две руки, сжимающие кусок мыла, на голубовато-водянистом фоне. Позднее он «обнаружил» тайную сеть извращенных последователей Толстого, засевшую в МВД, прокуратуре, судах и Министерстве Юстиции, исповедующую принцип «Непротивления злу законом». Трудно представить себе нечто более далекое от реальности! Тем более, мыло у него больно дешево выглядит. Мне, как порядочному гражданину, не просто трудно верить, я принципиально не желаю верить в данную чушь. Как порядочный гражданин, идущий в ногу со временем, я призываю всех наших сограждан – в чудовищные измышления больного нельзя просто не верить, надо активно не желать верить всем умом и сердцем, и вы окажетесь на высоте положения опытного психиатра или успешного психоаналитика. Сейчас больному стало легче, он впал в детство и рвется вступить в движение «Идущие вместе». Он обещает сжигать у себя во дворе по несколько вредных книг каждое воскресенье, привлечь к суду некоего Сорокина и по праздникам ходить с метлой на Красную площадь. Врачи гарантируют, что после курса дорогих, отечественных препаратов пациент встанет на путь излечения и постарается вступить в более соответствующую его возрасту партию. По совету лечащего врача я решил не называть истинную фамилию больного. Пусть он станет здоровым, счастливым, понимающим свое место в обществе гражданином нашего великого отечества, в голове его просветлеет, и он навсегда забудет преследовавшие его наваждения. Пускай только успеет накатать еще что-нибудь и позволит мне украсть у него написанное.

Оставляю записи без малейшего изменения. Алексей Богословский. Реквием по Испании

Свет. Яркий свет проходит сквозь воздух, образуя прямые линии лучей чуть заметные на голубовато-сероватом небе. Камень, разбросанный по равнине, покрытой короткой, сухой травой, наполовину ушел в землю. Округлые верхушки невысоких камней и сухая трава имеют желтоватый налет. На расстоянии пурпырошки камней и трава выглядят плоскостью, на которую набросили подобие намека на сетку. Около горизонта геометрически правильные линии начинают чуть искажаться. Далекие холмы сливаются с маревом и прижатыми к горизонту облаками. Я спиной чувствую близкую деревню, лежащую на равнине километра за три сзади меня, поворачиваюсь из стороны в сторону и оглядываюсь. Ну и жара, идти вперед не хочется, но и стоять без движения глупо. Рука машинально опускается к ремню и ощупывает висящую на нем флягу. Ее тяжесть успокаивает и возвращает к реальности. Проснулся, наконец. Я шагаю по равнине к далеким холмам час за часом и всматриваюсь в линию горизонта. Холмы не торопятся приближаться, они покачиваются в такт с чуть движущимися облаками и медленно меняют форму. Одни из них чуть растут и приобретают более резкие очертания. Другие слегка оседают и расплываются. От монотонности ходьбы мысли в голове начинают путаться, меняя форму подобно далеким холмам. Странное дело – форма мыслей. Мысли обретают форму, когда я хочу не думать о том, что я думаю. Попробуйте получить мысль без содержания, и она сразу обретет форму. Мысли, лишенные содержания, очень различны. Есть мысли прерывистые, как серия мыльных пузырей, выпускаемых из трубочки. Пустые промежутки вызваны мыслями о чем-то конкретном. Конкретная мысль формы иметь не может. Есть большие пушистые мысли, возникающие от полного безделья. Есть длинные, резко изгибающиеся мысли. Они бьются в такт нервному напряжению и уходят из головы в неизвестном направлении. Цвет мыслей зависит от вашего желания и природной склонности. Человек способен как фокусник производить мысли самого разнообразного цвета - от пронизывающего фиолетового до голубовато белесого и ярко оранжевого. Некоторые специалисты лепят из пустых мыслей предметы разной формы и раскрашивают наподобие рождественских открыток. Правда, конец у всех мыслей один. Они потихоньку растворяются в воздухе и исчезают в неизвестном направлении.

Интересно, кому нужны пустые мысли? Большую часть времени люди посвящают своим делам и стараются не думать вовсе или имитируют работу мозга. Человек – это гигантская машина по производству пустых мыслей. Один знакомый экстрасенс уверял меня, что суть эволюции в насыщении земного пространства пустыми мыслями. Из них творится ноосфера Земли, личное биополе человека, защитные поля социумов, образы, воплощающиеся в культуру и образование. Животные столько пустых мыслей не производят. Они еще слишком несовершенны. От них поднимается легкий пар инстинктов и летят в стороны мелкие шарики желаний. Я размышляю над вековой проблемой человечества, обобщаю, анализирую, захожу в тупик и ощущаю, как все продукты моих раздумий начинают превращаться в одну большую, пустую мысль. Вот так всегда, начал за здравие, кончил за упокой.

Я продолжаю упорно идти в сторону холмов. Пить еще не хочется. Жара чуть спала и почти не мешает спокойному шагу. От скуки я начинаю разглядывать обрывки сна. Слава Богу, что человек лишен возможности запомнить свои сны до конца. Милосердная природа предохраняет его психику от разрушений. Кошмары, испытанные во сне не доходят полностью до бодрствующего сознания, оберегая его для труда, нормальной жизни и общения. Представьте себе, что каждое утро вы просыпаетесь, а голова полна многочасовой записью длинных, ирреальных событий. Все события полны разных ощущений, они лишены понятной вам логики, зато сопровождаются зрительными, слуховыми и прочими галлюцинациями. Ночь за ночью ваша копилка снов наполняется. Вы превращаетесь в гигантский архив снов, дополняющих друг друга, полных противоречий, разрешить которые вы можете только в погоне за очередным сном. Вы засыпаете, пытаетесь сотворить подходящий сон. Но сон развивается по собственным законом, и днем вы уже не живете, а настраиваетесь на вечер, думаете над очередным сценарием сна, призванном привести весь архив в порядок, и так до бесконечности. Нет, природа оказалась очень милостивой, связав сон и забвение. Кстати, и реальная жизнь без забвения невозможна. Представьте себя вспомнившим все пустые мысли, приходившие вам в голову, и вы одуреете посреди изобилия. Представьте себя способным соединить воспоминания о пустых мыслях с вашими реальными действиями, и вы ужаснетесь. Правда, забвение превращает мышление в непрерывное производство пустых мыслей без углубления своих знаний о чем-то действительно важном. Но это только возвращает нас к идеи об истинном смысле человеческого бытия. Круг раздумий замыкается, очередная мысль приобретает свойства пустой, долг перед ноосферой оказывается выполнен легко и непринужденно, подобно долгу легких человека вбирать кислород и насыщать атмосферу углеродом.

Шаг за шагом я иду, пытаясь не думать. Холмы приближаются слишком медленно, моя голова устает от безделья. Еще немного, и я начну ощущать себя как во сне. Лучше произвести на свет немного пустых мыслей и взбодриться от процесса. Во сне люди попадают в ирреальный, параллельный мир. Усталость затягивает воронкой, тело слабеет, затем возникает маленькая искорка, в ушах раздается небольшой хлопок, и человек исчезает, но не полностью. Там, где он исчез, тонкой струйкой продолжают подниматься мысли и приобретать разные формы. Раньше ученые исследовали их целыми столетиями, но, поскольку эти формы оказались абсолютно бессодержательными, то столь же нелепыми и бессодержательными оказались и их учения. От того времени и учений возник целый ряд лженаук – схоластика, гадание на мыслительной гуще, медитация по поводу медитации, предсказание погоды в нашем реальном мире и во сне. Самой занимательной лженаукой стала учение об эволюции снов как коллективном, бессознательном процессе. Суть этого интересного учения заключается в идеи, что сам по себе человек в состоянии понять свои потребности и сублимировать их в процессе сна. В идеале общество может абсолютно не обращать внимание на своих членов, проблемы и мучения личности. Во время сна человек все равно получит полное удовлетворение путем сублимации. Даже компьютерные игры, как искусственное продолжение сна в период бодрствования, потеряли бы всякую пользу и развлекательность, если бы не коллективное, бессознательное начало. Оно мешает во время сна проявить свою индивидуальность, сотворить на некоторое время удобный для себя мирок. Коллективное бессознательное начало давит на индивидуальное бессознательное начало. Вместо активной созидательной деятельности и правильного иллюзиотворчества, направленного на создание внешней оболочки иллюзий, начинается уход в себя, внутреннее столкновение сознательного и бессознательного начал, ведущее к пассивности и разочарованию. Ученые, выдвинувшие эту теорию, предложили и оригинальный способ лечения нашего реального мира. Перед отходом ко сну каждый человек должен убедить себя, что во сне ему позволено совершать любые поступки, хорошие и дурные. Удовольствие от полученного действия важнее привычек и морали, столь необходимых в реальном мире. Основал это учение некто Гиоден, человек удивительно скромный и непритязательный. Он прожил вся жизнь в шалашике под черешней, питался сухофруктами, был очаровательным собеседником, всегда помогал ближним и умер, прославившись способностью сочетать образцовые качества человека и гражданина с необычной смелостью научной мысли и парадоксальностью логики. Гиоден утверждал, что сохранить душевное равновесие ему помогли сны. Во сне он был и финансистом, и надзирателем какого-то концлагеря, и карточным шулером. Он всегда просыпался полным доброжелательства, смелых идей и умер, основав целую школу своих учеников.

Очень любопытно узнать причины таких достижений Гиодена. Лично у меня после снов остается чувство хандры и неприкаянности. Обрывки сна воспринимаются в виде набора сюрреалистических картинок, бесцельных образов и еще более бесцельных делишек. Мне кажется, во сне я в очередной раз ехал на работу по длинному тоннелю в поезде. В голове царил полный сумбур от недосыпа, хотелось зевать, меня сдавливали незнакомые мне люди, рука сжимала ручку портфеля, от грохота чуть закладывало уши, и я очень боялся. От скуки я пытаюсь вспомнить причину страха. Ага, боялся, боялся заболеть. В городе свирепствовала непонятная болезнь под названием грипп, я боялся заболеть и пропустить очередной выход на работу. Я пытаюсь понять суть сна: людей загоняют под землю, чтобы помочь им заразить друг друга и потерять в заработке. Наверное, в мире сна люди слишком много зарабатывают.
Холмы наконец отделились от облаков. Их голые склоны скрывали мелкие, безводные ложбинки и редкие деревца возле пустых русел ручьев. От радости я убыстряю шаг. Через пару часов я возле холмов. На холмах никого и ничего. Я сажусь на камень, достаю флягу и делаю большой глоток. Прохлада воды освежает рот, спускается вниз по пищеводу и заполняет живот. Машинально достаю сигарету и закуриваю. Мои враги и не должны скрываться на этих холмах. Подобно людям они предпочитают открытые пространства, двигаются поодиночке и стаями и уходят после набега в неизвестном направлении. Не будут они и ночевать среди узеньких ложбинок. Им места не хватит, а мне, возможно, ночевать там придется. Никто не знает, сколько продлятся холмы, и что окажется за ними. Так далеко люди обычно не ходят, боятся ночевать вне дома. Вне дома слишком легко заснуть и проснуться слишком поздно. Почему-то я решил, что среди холмов можно будет заснуть в безопасности. Ладно, возвращаться теперь еще опаснее, засну посредине равнины, меня любая мельница по дымку пустых мыслей обнаружит.

Мельницы – настоящий бич нашей жизни. Они появляются неожиданно и нападают, разрушая дома, губя посевы и убивая людей беспричинно и безжалостно. Их огромные крылья вращаются, разрезая и дробя тела смельчаков, пытающихся остановить их бесчинства. Удивительно, но мельницы никогда не грабят, никогда не объясняют причины своих действий и почти не реагируют на ветер. Их крылья двигаются в любом направлении, изгибаются под любым углом, а огромные каменные тела скользят по равнине то не оставляя следов, то пропахивая огромные полосы, срывая верхний слой почвы. У людей нет врага страшней и загадочней. Их происхождение остается тайной. Об их набегах летописцы оставили тома хроник, этологи написали многие диссертации, философы создали теории, пытаясь трансформировать двуединую схему «человек – вселенная» в новое триединое учение «человек – вселенная – мельницы». Абстрактно триединство мира описывается несколько туманно. Синтез науки и мистики позволяет читать труд основателя учения Кегеля, как захватывающий роман. Но кто вблизи видел этих безумных монстров, их страшный натиск и тупую страсть к разрушению, уже никогда не сможет воспринимать ветряные мельницы со спокойствием кабинетного ученого, рассуждающего об абсолютном. Религия – другое дело. Существует официальный взгляд на их появление. Мельницы порождены злым началом для уравновешивания силы добра, то есть человека. Есть и трактовки еретические, признающие зло в человеке, и отсюда пытающиеся рассматривать мельницы как зло, вынужденное по воле Бога иногда творить добро. Но большинство религиозных направлений сходятся в одном – мельницы и несомые ими страдания необходимы людям. Божественное провидение предполагает, что без мельниц люди потеряют понимание зла, желание быть хорошими и перестанут творить добро. Всесильный Бог, несомненно, не желает нравственного падения человечества. Он хочет уберечь людей от попадания в ад за дурные поступки. Нападения мельниц не обязательно терпеть, нужно и должно спасаться от них и спасать своих ближних. Необходимо только бороться с мельницами без гордыни, и греховно надеяться на полную победу над этими монстрами до наступления Судного дня и начала Царства Справедливости. Царство же Справедливости наступит только, когда человечество окончательно погрязнет во зле и потеряет всякую добродетель. Честно признаться, я вполне согласен с теологами, утверждающими, что человечество развивается далеко не в лучшую сторону, но почему за подобное развитие оно в конце концов будет удостоено права на очищение через Судный День и воцарение Царства Справедливости, понять не могу. Мне в этой религиозной концепции развития мира чудится нечто садистское.

Сигарета докурена, пора идти дальше. Пустые русла ручьев похожи на маленькие дорожки, посыпанные песком, но в незнакомом месте лучше идти по гребню. С гребня легче увидеть опасность и не попасть в ловушку посреди отвесных скал. После первых шагов дыхание убыстряется. Через пять минут я снижаю скорость, утираю пот и иду очень медленно. Ничего, хоть бы зверек какой пробежал. С вершины холма видна новая цепь холмов, за ней чуть возвышаются небольшие горы. Между холмами трава гуще, деревья стоят цепочками над руслами ручьев. Спускаясь вниз, я замечаю в траве следы животных. Здесь довольно часто бывают козы. Интересно, где они берут воду? Следующую цепь холмов прохожу намного быстрее. Намечаю самый удобный путь по склону, огибаю противоположный холм сбоку и упорно лезу на ближайшую гору оглядеться. Ноги болят, ремни легкого ранца раздражают плечи и очень хочется пить. Остановка, глоток и вперед, остановка, глоток и вперед.

Успел. Поднялся еле дыша, фляга пуста, зато еще светло. На горе открывается потрясающий вид на холмы и новую равнину, непохожую на нашу. Она ровная, без камней и изрезана огромными полосами голой земли, оставшимися от резвившихся мельниц. Под горой в одной из долинок растет кучка шелковиц. Я торопливо спускаюсь. Ноги почти дрожат от напряжения, дыхание сбивается. Каждые метров десять приходиться чуть менять направление, огибая колючие травы. Совсем рядом с деревьями оказывается маленький родник. Ниже родника образовалась лужа, грязная от козьих копыт. Долго раз за разом подставляю чашку под маленькую струйку, пью воду и пополняю флягу. Уже в темноте отхожу в сторону от родника, в ушах раздается звук небольшого хлопка. Я падаю и засыпаю прямо под деревом.

Видимо чувство опасности сопровождало меня весь сон. Во сне я умудрился непонятным образом переместиться и проснулся метрах в двадцати от места падения. Иногда меня заносит во сне, редко, недалеко, пока без тяжелых последствий, но заносит. Есть счастливцы, про которых говорят: «где уснул, там и проснулся». Они ложатся спать спокойными, уверенными в завтрашнем сне, тела исчезают, поглощенные миром иллюзий, но дымок мыслей поднимается от кровати легкой, одноцветной полоской. Они просыпаются в привычной позе и живут дальше без забот и нервных стрессов. Таких меньшинство. Большинство время от времени куда-нибудь да заносит. Хорошо, если проснешься у соседа, когда тот в командировке. Хуже, если пробуждение застанет тебя в городе на центральном перекрестке, на тактическом поле, во время победного движения танковой роты или на заводском конвейере. Бывает, человек просыпается без копейки в кармане за тысячи километров от родного дома и вынужден месяцами возвращаться домой. Многие страшатся опасностей пути, селятся на новом месте и ограничиваются письмами родным и близким, многие исчезают без следа. У особо нервных развивается страх перед сном и даже особый вид безумия. Им кажется, что они никогда не спят. Они проваливаются в сон, где попало, появляются в самых неожиданных местах, нарушая покой соседей своим появлением, и уверяют, будто не сомкнули глаз. Мир реальный и мир иллюзий сливается для них в единое целое, больные пугают нас неожиданными мыслями, склонностью к странным поступкам и равнодушием к обязанностям здорового члена общества.

В этот раз меня занесло, но удачно, прямо по поговорке «иногда грех спасает лучше всякой добродетели». Я проснулся поодаль от родника и грязной лужи, посредине лужайки на сухой траве недалеко от склона, а метрах в двадцати от меня возле большой шелковицы сидел волк и смотрел на путанный дымок моих мыслей, курившийся над местом моего падения в сон и не успевший еще рассеяться в воздухе. «Ишь, гад, караулит», мелькнуло в голове, а рука успела машинально залезть в карман и достать небольшой револьвер. Волк чуть завел назад уши, резко вскочил и повернул голову в мою сторону. Его нагловатые, слегка желтые глаза сразу заметили револьвер в моей руке и то, что я не целился, а лишь повернул оружие в его сторону и выжидал. Волк инстинктивно оскалился, затем его оскал превратился в широкую улыбку, располагающую к общению, и волк обратился ко мне с грацией провинциального актера:

«Приветствую вас, уважаемый путник, в наших, увы, бедноватых, но гостеприимных местах, в коих мы всегда готовы удовлетворить жажду страждущих в воде и общении, разделить с ними простор поляны, дать кров под каждым деревом и кустиком. С добрым, полным тепла наших сердец, утром».

«Привет», - ответил я, - «Только ты оказался подозрительно не готов к встрече, да морда у тебя подлая. Стой, где стоишь».

Волк во время приветствия попытался приблизиться. Только поднятый револьвер заставил его отойти назад.

«Извините», - сказал волк. – «Я не смог поприветствовать вас традиционным методом исключительно в силу того, что ваше неожиданное и приятное появление не совсем отражало ход ваших мыслей».

«Оставь в покое мои мысли. Они сами по себе, я сам по себе. Ты что здесь делаешь?»

«Этим дивным утром я решил утолить жажду в нашем прекрасным источнике, посмотреть на других обитателей холмов и поприветствовать их при удачной встрече. Увидев дым ваших мыслей, я решил дождаться вашего появления, засвидетельствовать свое почтение и обменяться новостями и воспоминаниями о друзьях…»

«Слушай, Серошкурый», - волк начал раздражать меня своей демагогией, - «Прекрати нести чушь и отвечай по делу».

«Обижаете, уважаемый», - волк решил обидеться и сделал это очень удачно. На морде появилось кислое выражение, глаза потупились, правую лапу волк медленно поднял и приложил к груди. - «Вы, уважаемый, задаете мне странные вопросы о встрече с вами. Осмелюсь напомнить, вы пришли в чужие места, к чужому водопою, легли спать рядом с общей тропинкой и требуете признаться в действиях, направленных против вашей жизни. Позволю предположить, вы не совсем политкорректны».

«Это еще что такое?»

«Политкорректность – это способ при общении говорить то, что приятно звучит, и не мучить уши собеседника резкой речью. Это лучший в мире способ общения не возбуждать собеседника избыточной правдивостью и лишними эмоциями. Например, вы хотите кого-нибудь съесть, а говорите о желании вступить в тесный, приносящий внутреннее удовлетворение контакт. Вы никогда не врете, а говорите культурно, с достоинством, подстраиваясь под собеседника. Под воздействием политкорректности мир становится добрее, умнее и чище. Например, в политкорректном мире начисто отсутствуют дураки, есть лица, обладающие глубоко индивидуальной точкой зрения. Нет злодеев, есть люди с неадекватной, нервной реакцией. И нет жуликов и врунов, есть лица, страдающие от избытка артистизма».

«Ну, и где появилась эта политкорректность?»

«Конечно, в нашем, волчьем мире. Надеюсь, скоро и вы, люди, оцените всю прелесть культуры общения».

«Естественно, ведь за словами всегда следуют поступки». – С каждым словом волк становился мне более занимательным, даже убивать расхотелось. – «Полагаю, сейчас волков следует называть иначе согласно вашим законам политкорректности?»

«Разумеется. Первый закон политкорректности гласит – всякое живое существо следует называть не согласно его признакам или названию, использующимся им самим, а согласно его требованиям. Нас следует называть – санитары природы или борцы за сохранность травы и деревьев от травоядных, млекопитающихся вредителей. Волками себя смеют называть только волки, в знак признания за друзьями особого права уважать себя такими как есть».

«Понял, козы – вредители, вы – спасители. Неясно, почему вы набеги на деревенских животных делаете, собак, едящих мясо, таскаете. Но не будем о мелочах. Что гласит второй закон политкорректности?»

«Второй закон политкорректности гласит, что лица, неспособные объяснять свои поступки, в соответствие с принципами политкорректности, подлежать наказанию как лица агрессивные и опасные обществу. Мера наказания избирается лицом, сумевшим удержаться в рамках политкорректности».

Я слушал волка, с любопытством наблюдая за его лапой, прижатой к груди. Вот она чуть-чуть дернулась, вот слегка опустилась, вот вторая передняя лапа едва согнулось, а задние лапы напряглись. Меня подбрасывает вверх, рука с револьвером разворачивается вслед за головой. Огромная волчица уже подкралась сзади и бесшумно несется, разинув пасть, по сухой траве. Метрах в пяти от меня ее тело содрогается от выстрела, она падает и начинает биться в конвульсиях. Я поворачиваюсь к волку. Он уже успел пробежать метров десять, при виде дула резко сворачивает в сторону и пытается уйти.

«Стоять», - кричу я. Волк послушно останавливается и медленным шагом возвращается на прежнее место. Волчица прекращает биться в конвульсиях, ее глаза стекленеют, тело начинает медленно исчезать в воздухе. Я беру труп волчицы за холку, волоку по траве и кладу между собой и волком.

«Какой ужас, это же убийство!» - волк смотрит на меня глазами полными скорби и отвращения. – «Подумали ли вы о противоестественности насилия над жизнью, дарованной каждому существу свыше, о гуманности, сострадании, или ваше большое сердце до сих пор глухо к страданиям, наполняющим наш мир?»

«Голодное брюхо к ученью глухо, уважаемый волк. Мне пришлось убить эту прекрасную представительницу борцов за санитарию природы отнюдь не ради самообороны. Разумеется, она не собиралась нападать на меня. Но вы, мой не всегда догадливый собеседник, забыли предложить мне предложить хотя бы фазана на завтрак. Я хочу предложить вам разделить со мной трапезу и продолжить беседу о политкорректности».

«Шантажист. Сколько мне еще на вас работать. Три козы в неделю – мало, четыре зайца на закуску – мало. Теперь и птиц подавай!» - волка трясет от злости. – «И еще моей же покойной супругой меня накормить хочешь. А если бы я к тебе в дом забрался?»

«Вот ты и не выдержал, забыл, что у людей нервы бывают волчьи. Итак, сделка. Согласно второму принципу политкорректности, ты в качестве наказания ответишь на некоторые вопросы, и потом мы расходимся на голодный желудок. Ответишь правильно – шкуру с тебя и покойной супруги сдирать не буду. Идет».

«Идет», - волк вздыхает и кладет голову на лапы.

«Какой главный принцип политкорректности?»

«Заставить собеседника видеть мир в нужном направлении».

«У тебя есть учебник по политкорректности?»

«Брошюра, она у источника, читал, пока тебя дожидался».

«Тащи сюда».

Волк проходит несколько шагов к источнику, поднимает в траве маленькую брошюрку, берет в пасть и приносит, косясь на револьвер.

«Иди на место и ответь на второй вопрос. Как ты узнал о моем приходе?»

«Из кустов увидел».

«Врешь. Здесь негде спрятаться. Вечером я каждый кустик проверил».

Фокус дешевый, но помогает.

«Ты, когда сюда шел, на камень садился. Стоит даже птице сесть на равнине на камень, все живущие на холмах сразу ощущают приход незнакомца. Как это получается, не знаю».

Ага, это многое меняет. Вот откуда у людей страх к походам на эти холмы. А за холмами мельницы, возможно, чуют мой приход не хуже волка. Остается выяснить, на кого волк работает.

«Кому коз таскаешь?»

Волк вздрагивает:

«Он меня пристрелит, выследит, от него не скрыться».

«Тебе и от меня не скрыться, засну на горе, проснусь возле твоего логова с двустволкой или дальнобойным карабином».

«Пришел один, заявил, что мы находимся на территории заповедника, и на каждую козу у него надо оформить лицензию и сбор уплатить. У нас денег нет, так он нескольких волков убил и заставил остальных подписать договор».

Волк юлит, дрожит от страха, но через десять минут раскалывается и выкладывает все, описывает человека, собирающего у волков дань полу придушенными козами раз в неделю, место встречи, машину, источники воды и неприметную дорогу, ведущую через холмы. Но как мельницы попадают на нашу равнину, описать волк не в состоянии, говорит, что есть одна дорога без колеи, но ее пересекает ущелье.

«А сообщники, почему о них не сказал?»

«А другой человек не сообщник».

«Кто он?»

«Высокий, иногда бродит без оружия, какие-то травы ищет, зайцев и коз голыми руками ловит. Он их взглядом парализует».

«Еще не съели?»

«Пытались. Я потом две недели отлеживался».

Ага, фокус снова удался. Знакомый экстрасенс сюда за травками и дичью приходит, даже ружье ленится прихватить. Судя по машине, и любитель дани мне знаком. Но экстрасенс-то, хорош змей! Дружит со мной, а ничего не сказал. Ладно, задам последний вопрос, исторический:

«Что ты знаешь о странной равнине между селением и холмами?»

Особого ответа я не ожидал. Волки историей не увлекаются. Но мой собеседник производил впечатление странной помеси хищника с деревенским философом.

Волк ухмыляется:

«Равнина как равнина. Травы нет, коз нет. Не ходить же туда ради мелких ящериц. Вот раньше…»

Выражение волчьей морды становится мечтательным и чуть восторженным.

«Что, раньше?»

«Раньше здесь была самая замечательная цивилизация Земли. Давно, еще до начала деградации человека, здесь было чудесное общество. Люди и животные жили вместе. Все были толерантны и улыбались друг другу. Все были равны в своем многообразии. Причем право на индивидуальность настолько уважалось, что люди не могли становится волками, а волки не хотели становиться людьми. Даже козы не смели утверждать, что вегетарианство полезней здорового питания. Все жили дружно, объединяясь в общины, стада и стаи, и подчиняясь законам честной конкуренции».

Я чуть не роняю револьвер от удивления. Волк явно имел в виду «Цивилизацию Улыбки», существовавшую во времена Атлантиды.

«Потом?», - говорю я с нетерпением.

Волк печально зевает: «Демографическая катастрофа. Козы виноваты. Всю траву съели. Знаете, численность плебса надо вовремя регулировать. И еще глобальное потепление жизнь испортило. Засухи следовали одна за другой. Дефицит бюджета. Слишком много коз и зайцев начали жить на пособие. Лентяи, им бы наше, волчье трудолюбие».

Волк начинает морализировать на явно привычные ему темы. Все, надо идти, от волка больше прока не будет.

«Высокочтимый санитар природы, мне очень тяжело расставаться с вами, но память о нашей чудесной встрече, любви и уважении, которые вы мне высказали, всегда будет греть мое сердце. В знак дружеской признательности позвольте порекомендовать вам никому не сообщать о нашей встрече. Брошюрку о политкорректности я беру с собой, можете догадаться, что вас ждет, если вы проболтаетесь. Подруге месяца через три после воскрешения сообщите о необходимости дружелюбно приветствовать незнакомцев. Желаю в ближайшее время неплохо отдохнуть с другими волчицами. Не смею вас задерживать».

Волк забывает сказать спасибо и убегает. Я иду через холмы к равнине мельниц. За волчицу я не волнуюсь. В нашем мире трудно убить кого-либо навсегда. Труп сохраняется, только когда за ним наблюдают, или о покойном непрерывно помнят. Иначе жертва через определенное время вновь материализуется. Но убийство всегда тяжело отражается на жертве. Годы требуются восстановить силы, память, уверенность в себе. Единственный способ спастись – успеть заснуть в минуту опасности, но, если во сне убьют – конец, тот мир ошибок не прощает.

Равнина мельниц лежит на севере. Идти до нее по прямой довольно близко. Судя по виду с горы, полоса холмов шириной километров в двадцать – двадцать пять. Полпути я прошел вчера. Можно не волноваться и спокойно двигаться от ночлега и до обеда. Северная часть холмов намного привлекательнее, чаще встречаются деревца, заросли кустарника, источники воды, даже маленький ручей попался на пути. Плохо, что колючки цепляют на каждом шагу и почва полна камней. Если бы не козы, рос бы здесь лес. А может он здесь есть, только немного в стороне, на северных склонах более высоких холмов. Около полудня останавливаюсь у родника, решив соединить завтрак с обедом, и размышляю. Подумать есть над чем. Холмы абсолютно безлюдны. По идее здесь жить безопаснее, чем на нашей равнине. Мельницы по холмам не двигаются, вода есть, ровные площадки под огороды лежат в долинках, дров и деревьев для строительства хватает, пастбищ с избытком, а места безлюдны. Равнина между нашими селениями и холмами действует как сигнальная система. Только кому она нужна? Мельницам – они нападают прямо на селения, не дожидаясь чужого перехода через равнину. Волкам? Козам? Не те у них силы, не им менять природу под себя. Может быть в прошлом ситуация была другой? Сейчас выгоду от этих мест имеют два человека. Экстрасенс не в счет. Он везде свои травки найдет и зайца за уши поймает. Остается любитель коз. Он – человек серьезный, уважаемый, но размах не тот. Вернусь – подниму местные хроники, выясню причину запустения. Цивилизация Улыбки существовала слишком давно. Неужели прошлое настолько взаимосвязано с нашим днём? Хватит думать. Сейчас пора в путь.

Равнина появилась перед глазами совершенно неожиданно, обогнул маленький холмик, и вот она, широкая, будто на гигантском шлифовальном станке сделанная, прочная, надежная и бескрайняя, тянется вдаль и пропадает в мареве. Как и вчера, видны на ней полосы от мельниц. Тянутся они через всю равнину, петляют, пересекаются, образуют круги, сложные фигуры, углы острые, углы тупые, сливаются и вновь расходятся. Сажусь на краю равнины, смотрю, курю и ничего не соображаю. Попытаться пересечь равнину боязно, а сидеть на краю и ждать мельниц глупо. Остается идти вдоль холмов и искать путь мельниц в наши края. Заодно попытаюсь вызвать огонь на себя. Край равнины и подошва холмов видны абсолютно отчетливо, остается вступить на равнину и шагать по ней в сторону, указанную волком. С приятным чувством маленького провокатора, способного в любой момент ускользнуть от расплаты за риск, спешу вниз, ступаю на равнину, углубляюсь в нее шагов на сто и поворачиваю направо. Как приятно ногам после каменистых холмов! Земля чуть пружинит, словно после дождей, идти легко, травы почти нет, камни не мешают. Сто лет бы ходил. Рядом тянется полоса голой земли, пропаханной мельницей. Ничего интересного, мельницы явно свои запчасти здесь не роняли, зато ширина полосы полностью соответствует ширине их основания. В глубине равнины полосы часто сливаются в толстые линии, широкие как несколько проспектов. У края равнины мельницы предпочитают в ряд не ездить.

Каждый путник, наверно, верит в конец пути, в конкретную цель, в место отдыха и расслабления. Здесь, идя по краю равнины и поочередно всматриваясь то в гряду холмов в поисках прохода, то далекое марево на горизонте, в ожидании малейшего движения далеких мельниц, цель движения превращается в абсурд. Поиск прохода без обнаружения мельниц напоминает поиска колодца без воды в безводной пустыни, поиск почтальоном города без жителей, поиск корабля лишенного парусов и фруктовых деревьев, стоящих обильной осенью без плодов. От отчаяния под вечер я начинаю бегать по равнине, бить ногами в упругую землю, кричать «ау» и, устав, поворачиваю к холмам, приготовить ужин и отдохнуть. Между холмов к равнине спускается пустое русло. Буквально через полкилометра вверх стоят небольшие заросли камыша, а еще выше струиться чистейший ручеек, питающий заросли камышей. Сухие ветки среди кустов, палки под высохшими деревьями – отличная пища для костра. Вода в котелке закипает и вращает коричневые зерна гречихи. Гречиха набухает, начинает урчать, я лью в нее немного подсолнечного масла, довожу кашу до готовности и кладу в миску. Второй котелок я наполняю до краев и готовлю крепкий чай, литра три чая. Уставшему от пути под жарким солнцем чай можно пить до бесконечности, кружку за кружкой. После еды и первой кружки чая, тишина холмов, обступивших родник и русло ручья, мягкие солнечные лучи, неподвижная стена камыша заставляют расслабиться, покурить, выбросить мысли из головы или подумать о хорошем. После второй кружки голова начинает работать легче, усталость в ногах становится приятной, сытость в желудке и ослабление жажды дают бодрость в теле.

Волк, я же забыл про волка. Сейчас провалюсь в сон как дурак, а утром он будет ждать, разинув пасть, полную политкорректных зубов. Глазки у него лживые, слюна с языка капает. Уйти, уйти в сторону от дыма костра, следов во влажной земле у струйки воды, сломанных веток и залечь пить чай на холмике, куда волк, пока светло, легко не подберется. Один подходящий склон как раз пройден возле равнины. Спускаюсь обратно, выхожу на склон и замираю.

Метрах в двухстах от склона начинается равнина, и по ней бесшумно плывут мельницы. Солнце чуть подкрашивает вечерним светом грубоватые камни башен, крылья плавно качаются то в одну, то в другую сторону. Мельницы подплывают к месту, где я вышел на склон, будто пытаются прощупать край равнины, и отходят от наносов с холмов будто от берега. Их несколько десятков, очень похожих, больших и почему то совсем не страшных. Когда последняя мельница отходит от берега, они безжизненно замирают. А ведь я могу совершенно спокойно подойти к ним, догнать, обойти, рассмотреть со всех сторон. Если бы не вечер и страх провалиться в сон, я бы так и сделал. Проснуться под основанием мельницы в мои планы не входит. Я спокойно пью чай. Мельницы стоят без движения. Воздух абсолютно безветреннен. Неожиданно несколько мельниц начинают тихонько вращать свои крылья. В такт их движениям мельницы вновь начинают смещаться по равнине, и начинается танец мельниц.

Днем, рассматривая полосы, я пытался понять их рисунок. Наверное, если бы при мне был фотоаппарат, я бы дома пытался бы разгадать их смысл, будто смысл движения мельниц состоял в передаче вести исследователю. Так некоторые глупцы пытаются понять круги на полях. Нечто двигалось ради нашей возможности расшифровывать следы и гордиться своей ученостью. Глядя на танец мельниц, я ощущал, что танцуют они для себя. Был человек и ушел человек. Контакт не удался, и они танцевали, совершенно не озадачивая себя возможностью нахождения наблюдателя на холмах, необходимостью передать некую информацию или пытаться прорваться сквозь холмы и догнать ушедшего раньше времени контактера.

Сперва мельницы начали равномерно кружиться, потихоньку меняясь местами и приветствуя друг друга чуть опущенными крыльями. Затем их движение начало образовывать сложные узоры. В моих ушах возникло ощущение тихой музыки. Основная мелодия постоянно варьировалась, затем нарушилась. Мельницы сменили ритм движения. Их хоровод стал напоминать образование сложных узлов, которые плавно возникали и плавно распадали на составные части. Иногда обратное движение происходило крайне дисгармонично, мелодия нарушалась и заменялась на другую. В какой-то момент от дисгармонии возникала резь в ушах. Но скорость движения мельниц не менялась, оставаясь плавной и торжественной. Наблюдалась странная закономерность. Мельница могла двигаться по равнине медленнее, но тогда движение переходило во вращение вокруг оси или движение крыльев. Одно компенсировало другое, ощущение непрерывности перетекания движений делало танец предельно равномерным, несущем в себе постоянство внутренней логики. Уже стемнело, мельницы продолжали танцевать в потемках. Дальние от меня мельницы постепенно исчезали во тьме, их силуэты становились все менее заметными. В темноту уходила и музыка танца, превращаясь в намек, в воспоминание, в неоконченных разговор мельниц между собой. Безумно захотелось спать. Не забыть бы про волка, мелькнуло в голове, рука автоматически нащупала рукоятку револьвера, и я провалился в сон.

Мне снились какая-то женщина и непрерывный разговор о деньгах. За разговором о деньгах постоянно чудилась женская жажда власти над мужчиной. Дети и деньги, вот, пожалуй, и все, что волновало незнакомку, привлекательности ниже среднего. Сперва ее слова звучали как-то неопределенно, речь была прерывистой с бестолковыми паузами. Видимо женщина ожидала, что в моменты молчания я сам включу воображение и наполню смыслом избитые фразы. Через полчаса слова начали обретать форму катящихся во все стороны комочков и заполнять пространства. Комочки катились во все направления, окружали со всех сторон, мешали двигаться, думать, привлекали внимание, заставляя водить глазами по сторонам. Женщина восприняла мое молчание как успех и заговорила быстрее. Комочки начали слипаться и увеличиваться в размерах. Постепенно они превратились в нечто определенное и двигающееся по комнате. Это были трансформеры – идиотские детские игрушки, придуманные дядями с головами, похожими на конструктор. Сперва невинные, напоминающие макетики машинок и самолетиков, трансформеры с жужжанием носились вокруг меня, норовя задеть при первом удобном случае. Затем они набрались наглости, стали поочередно атаковать, совершать отвлекающие маневры, бить во все доступные им места и превращаться в угловатых монстров, вооруженных стрелялками и трубочками для плевания. Я попробовал отступить на кухню. Бесполезно, единственное безопасное место – холодильник – был занят кастрюлей со вчерашним борщом. Да и кого потянет спасаться в холодильнике! Трансформеры будто ждали мое отступление, с воплем и улюлюканьем они рванулись добивать свою добычу. Я успел мельком разглядеть свою супругу. Она нелепо размахивала руками, будто пыталась дирижировать последствиями своих слов, движения ее тоже стали угловатые, подобно движениям гигантской куклы из конструктора, зато лицо стало улыбчатое и довольное. Кажется, это было время субботнего отдыха.

Проснулся я в ужасе, сжимая рукоятку револьвера, готовый отстреливаться до последнего. Револьвер немедленно уткнулся во что-то мягкое. С громким воем волк отскочил в сторону. «Стоять», - закричал я машинально, но сам так и не понял смысл своей команды. То ли я во сне пытался стоять до последнего, то ли хотел побеседовать с волком по душам. Немножко поодаль вокруг меня сидели еще несколько волков и облизывались. Вид револьвера вызвал на их мордах приступ печали.

«Дружище, убери эту публику вон. Давать некоторые спектакли бесплатно – признак дурного тона», - обратился я к волку, застывшему метрах в трех от меня.

«Друзья, соратники, соотечественники, покорно прошу меня извинить», - заскулил волк, сделал паузу, не совсем успешно попытался подмигнуть мне с видом заговорщика, и продолжил, - «в силу предельной интимности нашей беседы прошу вас покинуть сцену нашего глубоко задушевного общения. Мы с моим глубоко уважаемым другом посвятим некоторое время беседе, о которой каждый долго мечтал после прекрасных минут нашей первой, незабываемой встречи».

Волки медленно развернулись, поджали хвосты и трусцой побежали в разные стороны. Кое кто даже пытался глухо рычать про себя.

«Однако, ваши друзья не совсем политкорректны. Со стороны такое отсутствие учтивости может показаться попыткой подорвать ваш авторитет, как носителя традиций поведения в вашем волчьем мире», - мой тон невольно становится неприлично ехидным.

«Увы, ваше появление немного их напугало. Ваш револьвер материализовался слишком быстро, да и мушка у него довольно острая. Не возражаете, если я залижу царапину на животе?»

«Сколько угодно. Пара вопросов. Здесь мельницы появляются часто?»

«Нерегулярно. Иногда раз в три дня, иногда их нет неделями. Понимаю следующий вопрос. Между вашей деревней и появлением мельниц вполне возможна связь, но я ее ощутить не могу. А между жизнью на холмах и появлением мельниц связи нет».

«Ваш заготовитель коз часто выезжал на равнину?»

«С одной стороны сдать босса последнее дело, с другой стороны он сам навязался. Сперва выезжал, теперь ленится».

«Проход мельниц через холмы далеко?»

«Вы не дошли чуть больше километра».

«Что за проходом?»

«Там ничего, там Долина Людей».

«И много там жителей?»

«Не знаю, как объяснить. Там никого нет, но каждый приходящий туда ощущает местность как Долину Людей и долго не задерживается. Козы и те пощиплют травку и быстро возвращаются. За Долину Людей никто не ходит. Брошюрку хоть верните за откровенность», - морда у волка принимает просительное выражение. – «Молодежь у нас без должного воспитания дурными манерами грешит. Дети наше будущее, им необходимо самое лучшее».

«Сделаю дома ксерокс, тогда и поговорим о брошюрке. У меня по ней масса вопросов. Словом – пока».

«Всегда рад услужить. Если принесете парной баранинки, на любые вопросы отвечу».

«Если снова попытаешься подкараулить, пристрелю».

Волк цедит сквозь зубы очередную порцию благодарностей и уходит. Видимо ждал от меня политкорректности, после которой баранину можно не клянчить, а требовать. Пора в путь.

Волк не соврал, через пару холмов начинался проход на нашу равнину. Гигантский шлях, будто утрамбованный и выглаженный тяжелыми катками шел чуть вверх, буквально разрезая встреченные возвышенности. Непонятная сила вдавила камни и бревна по самое основание в глину, уничтожила вплоть до последней травинки все растения, завалила русла ручьев землей и камнями. Вчера, на равнине мельницы буквально плыли над плоскостью. Казалось, им надо было танцевать годами, чтобы создать замысловатые узоры и стереть траву до земли. Здесь мощь разрушения чувствовалась в каждом раздробленном и вжатом в почву камне, в разбитых скалах, разбросанных вдоль обочины комьях земли и высохших, сломанных древесных стволах . Я шел километр за километром по постепенно сужающейся полосе, и она вывела на огромную, площадью в несколько утрамбованных, лишенных травы футбольных полей, территорию. Затем путь мельниц вел резко вверх и обрывался у пропасти, напоминавшей гигантскую трещину, возникшую после землетрясения. Не знаю, могли ли мельницы перелететь пропасть, или землетрясение закрыло им путь к нам навсегда, но я точно не мог ее перепрыгнуть или спуститься по отвесным стенкам. Возвращаться назад не хотелось, и я побрел в обход через Долину Людей.

Долина Людей – любопытное название для безлюдного места. Через несколько холмов начиналась открытая всем ветрам, поросшая невысокой, зеленой травкой большая долина с одинокими деревцами, редким кустарником и зарослями лебеды, крапивы и прочей сорной травы. Между зарослями крапивы валялся битый кирпич, остатки бревен, виднелись кучки мусора. От одной заросли сорной травы к другой вели следы сельской дороги. Еще дальше виднелась каменная церковь. Она стояла абсолютно целехонькая посередине всеобщего разрушения словно отсутствие людей никак не могло отразиться на ее стенах, целехонькой крыше и лакированном сиянии креста на макушке. Трещина исчезала возле Долины Людей, и я направился к церкви исключительно ради любопытства. Странная то была церковь! От остатков деревень ее отделял ручей с мутной водой, который пришлось перейти вброд по мелководью у остатков разрушенного моста. Ворота в церковь были закрыты. Когда я подошел ближе, то понял, что ворота и окна церкви никто и никогда не открывал. Это был монолит из кирпича и цемента с углублениями для окон и ворот без каких-либо пустот внутри. Я постучал по кирпичу ворот. Внутри пустот не было. Ударил камнем, и отметины не появилось. Подпрыгнул до окна и увидел все тот же кирпич. Рядом с церковью находилось кладбище с ровными рядами могильных плит, отполированных до блеска, с выгравированными крестами, но без имен погребенных. Непонятно почему, но я напрягся и с трудом отодвинул одну плиту в сторону. Под плитами не было могил. Темная, гладкая и прочная стекловидная масса лежала под плитами. Пока я отодвигал плиту, мелкий камешек выскользнул из под моей ноги, упал на таинственное стекло и начал медленно погружаться. Присмотревшись внимательнее, я увидел, что камень не погружается в стекло, а поглощается им, потихоньку, снизу становясь стеклом. Поднять камень с поверхности не удалось, сколько я не тянул, стекло упрямо вбирало в себя камень, и его пришлось оставить. Поставив на место могильный камень и усевшись покурить, я понял, почему Долина Людей с самого начала производила странное впечатление. Я сидел в абсолютной тишине и слышал только собственное дыхание. Молчало все, молчали одинокие деревья, чуть двигавшие ветками при порывах ветерка, молчал ручей возле церкви, молчала трава. Не было птиц на земле и в небе, следов диких или домашних животных или любых других признаков жизни. Я поднялся, бросил недокуренную сигарету на землю, она мгновенно погасла, и я торопливо поспешил прочь через холмы и покрытую сигнальными камнями равнину к себе в селение. Даже фляжку я решил наполнить водой у какого-нибудь родника за пределами Долины Людей.

К дому я дотащился через день, сутки отлеживался от усталости и изучал брошюру о политкорректности. Волк, конечно, соврал. На первой странице брошюры четко красовалась надпись «Допущена в качестве учебного пособия. Не для передачи в чужие руки». На второй странице стоял штамп «Библиотека Гарнокрутов, город Кредо». В этот город жители нашего селения регулярно возили овощи на продажу. Там имелась большая, публичная библиотека, полная занимательных романов, детективов, справочников и прочих необходимых книг. Библиотека Гарнокрутов в городе отсутствовала. Да и сам термин «гарнокруты» был мне незнаком. В интернете попытка найти сведения об гарнокрутах провалилась. Поисковые системы отказывались выдать хоть какую-то информацию. Через несколько минут безуспешных поисков компьютер выдал совет прекратить лезть в чужие сайты во избежание немедленного отключения от сети. Впрочем, книгу волк мог получить только от двух людей. Из них доверие мне внушал только экстрасенс. Экстрасенс – это моя кличка для личного пользования. Звали его на самом деле Василием, проживал он на противоположном конце селения и кормился выращиванием капусты и разной зелени на продажу и домашним производством микстур от ипохондрии, насморка, несварения желудка, приступов раздражительности и прочих болезней, носивших длинные, латинские названия. Василий пользовался репутацией человека отзывчивого, порядочного, но со странностями. Соседи объясняли его странности избыточной любовью к народной медицине и дыхательной гимнастике древних греков.

Вечером я подался к Василию и нашел его посредине грядок с капустой. Повернувшись лицом на закат, он медленно поднимал и опускал руки в такт дыханию. Через полчаса Василий пресытился дыхательной гимнастикой и снизошел до приглашения меня в дом на чашку чая.

«А, учебник политкорректности, очень забавно. И о чем же в нем пишется?» - спросил Василий после общих фраз о пользе здоровья и видах на урожай.

«Туманные вещи. Дескать, главная цель политкорректности – говорить собеседнику то, что он хочет услышать, и заставить его поверить в твое сочувствие. После этого следует потихоньку навязать принципы политкорректности твоему собеседнику, как единственно нормальный способ общения».

«Дальше что? Я говорю тебе то, что ты хочешь услышать. Ты мне говоришь то, что я хочу услышать. Мы только врем друг другу и ведем абсолютно пустые диалоги».

«Дальше собеседнику навязывается привычка думать по принципам политкорректности. В итоге он начинает думать как тебе угодно и теряет способность к самостоятельному мышлению».

«Хм. Книжка с душком. И где ты ее стибрил?»

«Там, где ты травки собирал и волков бил».

«Не понял, травки я собираю на лугу за околицей. Волков там нет».

«Волк мне на тебя жаловался и говорил, что доходил ты до равнины мельниц и даже меж самих мельниц прогуливался».

Василий вздрогнул, указал пальцем на кухню, где готовила ужин его супруга, и предложил выйти полюбоваться на его капусту. Мы вышли из дома.

«Не думал, что ты туда доберешься. Отличные там травы растут, только другим не болтай, мне дурная слава не нужна. Тем более молчи про мельницы. На самом деле они не опасны, подъезжают и кружат возле человека. Я дыхательные упражнения для спокойствия энергии тела и души стал делать, они сразу остановились и даже не пытались преследовать, когда я назад пошел».

«О секретности за меня не волнуйся. Да и Педро Дубинский давно о тебе от волков знает, но проговориться не посмел и не посмеет. У него самого нос в козьем пушку. Разве что своим дружкам гарнокрутам в городе сообщит. Знаешь, кто они?»

Василий сдался:

«Кажется, гарнокруты последователи одной из сект, возникшей благодаря учению Гиодена. В чем их сила и как их учение отличается от учения Гиодена, не знает никто. Будет расспрашивать Педро, сделай вид, что обо мне и о нем ничего не слышал. Гулял, мол, по холмам, на равнину мельниц не выходил, воздухом дышал, на зайцев охотился. Книжку-то одолжи почитать, я психотехникой давно интересуюсь»…

«Завтра сделаю ксерокс и занесу».

Мы расстались. Ночью я сел за компьютер, залез в интернет и начал просматривать сайты про знаменитое учение Гиодена. Один из сайтов содержал бульварный романчик, отобранный поисковой системой за фразу «Он сидел, развалившись как Гиоден, и пил вино». Проглядывая странички романа, я наконец натолкнулся на слово гарнокрутты. Оно явно содержало опечатку. На всякий случай я подвел стрелку к слову и щелкнул. Открылось окно с пустой строчкой и подпись «Введите пароль». В качестве пароля я ввел комбинацию цифр и букв, находившихся внутри библиотечного штемпеля, нажал команду «ввод», экран замигал, картинка сменилась. Я оказался на сайте «Библиотеки Гарнокрутов». Чего там только не было! «Краткая история гарнокрутов», «Устав начинающих членов Братства», «Праздники и фестивали Братства», «Происхождение современных мельниц», «Эволюция глазами великого Гиодена» и масса мелких статей с замысловатыми названиями. Некоторые странички сайта требовали дополнительного введения пароля. Я решил не пытать удачу до ознакомления доступного материала и всю ночь перекачивал книги и статьи на свой компьютер. Утром я съездил в город к приятелю, сделал копии на ксероксе в его фирме, вернулся домой и провалился в сон.

Вечером я проснулся от стука в дверь. Смахнув пустые мысли с лица, я попытался заснуть опять, но стук повторился. Пришлось встать и выйти. На пороге стоял Педро. Не спрашивая разрешения, он вошел в дом и начал говорить резким, повелительным голосом:

«Где книга? Ты знаешь, что я делаю с ворами, берущими чужие вещи?»

Наверняка, если бы он начал говорить со мной таким тоном до путешествия за холмы, я бы растерялся, начал бы оправдываться, пытаться прилгать, словом, вел бы себя как нормальный член общества, застигнутый врасплох. Теперь, после встреч с волком и пережитых опасностях, когда малейший страх мог стоить жизни, я повел себя вопреки всем правилам хорошего тона. Педро был приблизительно на полголовы ниже, достаточно крепок и уверен в себе, но и я физически не слабее, скорее наоборот. Сперва я постарался разозлиться, затем взял Педро за шею левой рукой, прижал к стене, и спросил, попытавшись максимально копировать задушевность волчьей интонации:

«В морду хочешь?»

Краткость – сестра таланта. Педро теряется от неожиданности, и я начинаю помогать ему сменить тон беседы, энергичными толчками вдавливая в стену.

«Пусти, дурак, пока цел».

«Вы не политкорректны»

От резкого толчка голова Педро ударяется о стену, и он перестает сучить руками.

«Пусти, задыхаюсь», - Педро пытается вырваться. Приходится поднести правый кулак к его носу. Мой гость перестает дергаться.

«Уважаемый, вы врываетесь в мой дом и пытаетесь меня шантажировать. Может соблаговолите сесть и проявить уважение».

«Верни мою книгу. Ты шастал без спросу по моим охотничьим угодьям с оружием, всех перепугал, на твое недостойное поведение жалуются. Учти, мне все твои выходки известны доподлинно. Под суд пойдешь - мало не покажется».

Ага, проняло. Не начни я с небольшого применения силы, Педро начал бы беседу с угрозы драки, обещал бы друзей привести.

«И волка в качестве свидетеля притащишь, и документы на владении землей принесешь, и справку об уплате поземельного налога за всю территорию холмов предъявишь».

«Я такой, я могу».
«А я доносик в налоговую полицию хоть из тюрьмы отправлю. Там любят забывших вовремя поделиться».

Педро смотрит на меня с ненавистью и резко успокаивается. Ох, и умен этот Педро. Сперва неконтролируемую злость изображает, теперь с другого конца зайти постарается. Неожиданно я понимаю, что Педро очень опасен. Приблизительно так я сам играл с волком, хочу – говорю, хочу – уничтожу. Только Педро сочетает мои приемы с правом напасть в любой момент, не дожидаясь чужой атаки.

«Послушай, книга не моя. Я ее потерял, у меня из-за тебя неприятности будут, давай договоримся по-хорошему».

Я судорожно соображаю. Спросить, чья это книга – нажить врагов. Пусть надеется, что я не разглядывал штамп библиотеки. Просто так отдать нельзя, решит, что сломал меня морально. Делать вид, что я ничего не знаю, глупо. Волк под дулом ружья уже все разболтал, да согласно принципам политкорректности небылиц приплел.

«Хорошо, верну. Только съезжу за ней на холмы. Мне эта политкорректная чушь ни к чему, но вознаграждение за находку полагается. Три козы и расходимся. Одна коза за находку, две козы в качестве морального вознаграждения за попытку запугать».

«Сдурел. Чужое присвоил и вознаграждение требуешь. Я в полицию заявление напишу, через час с обыском придут».

«А я в налоговую заяву накатаю. На холмы они не поедут, зато сравнят количество проданных коз с размером твоего стада», - я смотрю, как Педро начинает багроветь от злобы, и дружелюбно добавляю. – «Мы обречены дружить, камерад. Четыре козы и разбегаемся».

«Не знал, что ты такой», - Педро вновь успокаивается, обдумывает ситуацию, неожиданно соглашается и уходит присмиревший. Через час он подъезжает на маленьком американском грузовичке с тремя козами, берет книгу и едет обратно. Козы чуть дышат, на шее у них вмятины от волчьих зубов, на ногах обрывки веревки. Ладно, пускай отдыхают в загоне, расспрошу завтра после утренней дойки.

В доме бардак, пора прибраться до прихода жены, скопировать на лазерный диск вчерашние файлы, поесть и заняться книгами гарнокрутов. Только за чаем понимаю, что не заметил в Педро самое важное. Он не такой как все. Да, от него пустые мысли поднимаются как от кипящего чайника, но не когда он хочет что-то ради собственной выгоды. У обычных людей процессы в голове протекают совсем по-другому. Сядет наш селянин на лавочку, задумается о собственной бедности, и повьются над его головой мысли объемные дымом от паровоза. Чем больше хочет или просит, тем больше энергии в виде мыслей струится. Многие с возрастом перестают бороться за серьезное улучшение жизни, плывут покорно по течению и не дергаются. Дергаться-то не надо, прежде чем придумаешь что-либо хорошее, вся сила в пространство уйдет, энергии на борьбу за прекрасное будущее не хватит. Когда Педро отдыхает или болтает о пустяках, и от него разноцветные мысли исходят, но в момент натиска он как будто перестает думать о посторонних вещах. И сегодня, если вспомнить хорошенько, он был собран до предела, по-моему, он выпускал иногда маленький столбик мыслей исключительно в качестве маскировки. Наш экстрасенс на подобный подвиг способен только во время дыхательных упражнений. Силен Василий, но до Педро ему далеко. Я снова пью чай, настраиваюсь на Педро и пытаюсь сравнить его с прочими жителями села. Вскоре я чуть не вскрикиваю от неожиданного открытия – в нашем селе живет крупная компания гарнокрутов, а каждый второй житель пусть и не гарнокрут, зато рвется в их ряды, даже не пытаясь понять, в какое общество его тянет. Любопытства ради пытаюсь составить список наших гарнокрутов, но быстро устаю. Уточню его потом, сейчас пора попытаться понять их сущность. Конечно, со стороны может показаться, что действовать надо наоборот – сперва сущность, затем ярлыки. Но такой подход антиэстетичен, и, следовательно, антинаучен. Ладно, это – шутка, но поскольку во всякой шутке есть доля истины, то в нашем селе, чтобы не выглядеть глупцом, приходится постоянно отшучиваться.

Лазерный диск я незаметно закапываю в огороде, предосторожность нелепая, никто ко мне в компьютер не полезет, возвращаюсь и принимаюсь за чтение. В мелких файлах масса статей, содержащих кучу рассуждений, написанных псевдонаучным языком. «Дегероизация общества и женская эмансипация» подписана неким Мурильо. Читаю: «… совместное обучение позволяет девочкам с самого детства рассматривать мальчиков как ровню. Идеи равенства полов требуется поддерживать в обществе всеми средствами, поскольку фактическое неравенство в силу разницы психологии легко превращает борьбу за равенство в агрессию. Современному обществу героизм вреден как нечто противоположное идее стабильности и управляемости. Таким образом, защищая права женщин, мы помогаем обществу бороться с вредной привычкой, атавизмом времен первобытного строя. Конфликтные отношения в семьях, а еще лучше, полный распад семьи, уничтожит у мужчин инстинкт защиты более слабых. Слабые, возведенные в ранг равных, будут всеми силами бороться за свои привилегии. У членов общества навсегда исчезнет желание проявлять героизм. Индивидуальность осознает свою исключительность. Понятие прав личности сольется с культом комфорта, изнеженности и почитания власти»… Непрерывные ссылки на Фрейда, демократические ценности и потребности экономики сбивают с толку, заставляют перечитывать каждый абзац и недоумевать. Из статьи я вынес твердое убеждение, что героизм и свобода несовместны, привычка защищать женщин и детей – пережиток прошлого, и что современная женщина обязана занять все ключевые посты в системе образования, поскольку героизм мужчин для свободной самки не простирается дальше потакания женским прихотям. Следующая статью посвящалась вопросам борьбы за права гомосексуалистов. «Природа гомосексуалиста двойственна», - писал некий Канальин, - «устав бороться за право на женщин, гомосексуалист одновременно и боится, и презирает мужчин устаревшей и, безусловно, вредной сексуальной ориентации. Он очень полезен в административном аппарате или в сфере культуры и искусства. Презрение позволяет ему легко выполнять свои обязанности, страх толкает к поиску защиты у избранных мужчин, чью силу и власть он готов признать ради возвышения над общей массой». С каждой страницей панегирика передо мной вставал странный образ господина Канальина. Он сам принадлежал к традиционной ориентации, иначе не хвалил бы извращенцев за «готовность воспитывать женщин в духе максимальной любви к сексу». С другой стороны, он явно обладал скрытой неуверенностью в своих силах. Он неуловимо напоминал петуха, боящегося конкурентов с соседского насеста.

Ряд статей посвящался вопросам экономики: «Финансовые пирамиды и приучение вкладчиков к низким процентным ставкам», «Рост налогов и создание общества всеобщей свободной конкуренции за льготы и дотации из государственного бюджета». Эта статья мне понравилась грубоватым юмором. Оказывается, мы живем в обществе, где и капиталисты, и чиновники могут свободно конкурировать за бюджеты всех уровней. Поэтому рост налогов автоматически способствует росту предприимчивости и экономическим свободам. «Собственность на недвижимость, арендная плата и борьба со сверхприбылью». Здесь я не нашел ничего нового. Своевременное повышение арендной платы и цен естественных монополий позволяло противодействовать появлению трудно управляемых мелких и средних предпринимателей, бороться с избыточными доходами населения, аккумулировать средства на политические партии, финансировать футбольные клубы, мыслящую верхушку интеллигенции и звезд попсы.

Устав членов общества Гарнокрутов оказался нудным и противоречивым документом: «Все члены общества – братья, если они себя таковыми считаю», «Единство духа не требует доказательств», «Гарнокруты делятся на высших и низших, высшие делятся друг с другом доходами, низшие – расходами», «Власть гарнокрутов становится явной, пока она остается тайной. Истинное понимание этой мудрости доступно только избранным», «кто посягает на богатство – посягает на Братство», двумя параграфами ниже «кто не посягает на богатство – тот не истинный гарнокрут».

«Эволюция глазами великого Гиодена» оказалось скопищем избитых фраз. В одном предложении я опять нашел опечатку «и великий Гиоден иззрек ученикам», подвел стрелку, нажал и ахнул. На этот раз компьютер не затребовал пароль, картинка сменилась, открылась красочная заставка. Прямо перед моими глазами была «Великая Нахолмная проповедь Гиодена».

Великая проповедь

Поздней осенью, на пятидесятом году жизни Великий Гиоден все утро пил неразбавленное вино с учениками на своей вилле под Коринфом. Изысканные блюда из мяса и рыбы заполняли столы. Привезенные из города гетеры услаждали глаза и уши собравшихся пением попсовых песенок и стриптизом. Уже собрались присутствующие пуститься в пляски с гетерами, как Великий Учитель глотнул вина прямо из горлышка амфоры и решил прогуляться на воздухе. Поддерживаемый двумя учениками, он рыгнул в золотое блюдо, крепко матюгнулся, вышел из дома и взошел на соседний холмик, усаженный черешней. Все ученики, прихватив выпивку и закуску, последовали за ним.

«Учил ли я когда-нибудь вас отказываться от удовольствий?» - вопросил учитель.

«Никогда», - ответствовал хор учеников.

«Учил ли я вас когда-нибудь лишний раз не высовываться?» - снова вопросил учитель.

«Всегда», - дружно заорали собравшиеся.

«Учил ли я вас, что за удовольствия надо бороться и уметь отказываться от малого ради великого, что лучше один день недели прожить в нарочитой бедности, чтобы остальные дни прожить во дворце, чем каждый день проводить в тесной квартире? Учил ли я вас, что ради хорошей пьянки можно иногда и поститься?» - голос Учителя гремел как гром.

«Да», - ответствовали ученики, а некоторые набрались силы воли и перестали ежеминутно прикладываться к амфорам.

«Так вот», - продолжал Учитель, - «сейчас хватит вино вливать в брюхо. Имеющий уши да внемлет. Многобожие изжило себя. Настает время новых религий и новой власти. Все дело в умении ползать на коленях и бить поклоны. Почтение к силе власти, к ее способности везде достать и нас в бараний рог согнуть порождает веру в Бога как в нечто похожее. Богу начинают приписывать желание терзать и мучить своих детей подобно дешевому восточному деспоту. В Иудее со времен Моисея перешли к прогрессивной вере, и, уверяю, за это местный народ следует считать продвинутым и сообразительным. У нас, в Коринфе, грядет век тирании, того и гляди царскую власть реставрируют, а мы не готовы к эпохе перемен. Молитва Богу единому и непреклонному – лучший способ научиться требовать от сильной власти блага и почести. Сильного трудно запугать, с деспотом трудно договариваться. Умение психологически подчинять себе волю сильного, умение запугивать исподтишка и льстить прямо в глаза должны стать нашим оружием. Трусы видят всесилие тиранов и подчиняются. Храбрецы пытаются восстать и гибнут понапрасну. Умные видят главную слабость всех тиранов и не робеют. Тираны прежде всего давят тех, кто им верит, и кого они считают своими. В желании подавить свой народ – их главная слабость. Страх перед возмездием заставляет их искать помощь среди предателей, верить проходимцам и манипуляторам.

Натренируем же необходимые нам качества через веру в Бога и через молитвенную практику. Мы репутацию порядочных, благочестивых людей приобретем и выгоду не упустим. Ежедневная тренировка в храмах закалит нашу волю. Какие качества мы должны приобрести с помощью наглой набожности? Умение подавлять лестью чужую волю. Лесть заставляет сильных распоясаться, поощряет к преступлениям и ведет к страхам за собственные жизни и власть. Умение давить на психику. Пусть слово «славься» звучит ваш устах как требование гипнотизера отключить сознание от реальности и выполнять команды в полузабытьи. Умение подавать свои желания как следование воле священных писаний, правил морали и народных традиций. Умение искать выгоду там, где другие будут искать истину и спасение. Умение врать убедительно. Люди будут видеть одно, а верить в иное. И наконец мы приобретем самое великое качество – умение не высовываться. Мы будем прятать свое «я» за авторитет культа и авторитет власти, и представители власти станут принимать наши желания за свои. Тирания власти, развращенная нашей лестью, сломает психику народам. Мы поможем тиранам ради их спасения от страхов заставлять народы видеть во власти божественное начало, сами же будем видеть в божественном отражение земного начала. Мы будем посещать общие с примитивным людом храмы, но они не раскусят нашу хитрость. Самых умных мы уничтожим доносами, ибо понять ложь и суметь ее использовать – не одно и то же. Самых способных и нахрапистых мы примем в свои ряды. Не будет для нас ни эллина, ни перса, ни зороастрийца, ни буддиста, ни иудея, ни верующего в Зевса. Практика выше религий, национальности, пола и возраста. Кто сумеет обратить чужую веру в свою выгоду, чужие страхи в свою силу – тот наш. Не будем бояться проповедников, кичащихся своей верой. Они каждый день навязывают свои схемы людям, а такая практика ведет к личному цинизму, безверию и страхам перед разоблачением. На деле мы им нужнее, чем они нам.

Дураки мечтают о героях. Некоторые философы мечтают о гармонии и силе духа. Слабаки проповедуют смирение и самоограничение. Бунтари мечтают о свободе и сверхчеловеческих качествах. Отбросим идеалистическую чушь. Индивидуальное развитие требует много сил. Никто выше собственной головы не прыгнет, зато всегда есть шанс согнуть чужие головы и спины в три погибели. Мы создадим Братство духа и целей без членских билетов, скучных собраний и поисков идиотских консенсусов. Мы будем владеть миром раньше, чем исчезнут границы и государства. Мы выше формальностей, но для желающих примкнуть к нам мы создадим различные организации».

Далее текст обрывался. Что предполагалось делать с желающими примкнуть, я мог только догадываться. Место купюры определялось по резкой смене темы речи. Великий Гиоден неожиданно заговорил о влиянии различных подливок на вкус рыбы, пользе пикников и предложил скрепить дружбу групповым сексом с гетерами. Слово пикник имело два «н» - пикнник. Следующий за этим кодом текст некоего Марата требовал подняться выше древнегреческого мировоззрения. Дескать, в те времена малые размеры греческих полисов требовали тирании в управлении. Теперь свобода автоматически подразумевает замену тирании одного человека на тиранию многих над большинством. Тирания многих всегда приводит к выделению более конкурентоспособной избранной верхушки. Современные люди становятся циничнее с каждым поколением. Близок день, когда формами правления станет возможно жонглировать как шариками. Марат предвидел, что по мере исчезновения в людях героического начала отомрет потребность в диктатурах и декоративных демократиях. Исчезнут традиционные религии, воинствующий эгоизм отдельной личности перестанет нуждаться в оправдании свыше. Сама свобода начнет подавлять личность, большинство населения будет бояться видеть дальше собственного носа, завистники Братства станут его сторонниками. На последней ступени развития человечества инопланетяне спустятся на Землю перенять опыт создания идеального общества, учение Гиодена в новой интерпретации завоюет всю Галактику.

Прочитав всю чушь, я схватился за голову. Интересная организация – умный и сильный понимает условность игры в устав, дисциплину, борьбу за те или иные цели. Кандидату в умные и сильные предлагается стать придурком, бороться за права эгоистичных дамочек, гомиков, декоративную демократию и прочие цели. Наверняка Гиоден чего-то не договаривает. Хорошая фраза – «страх перед возмездием заставляет их искать помощь на стороне, верить проходимцам и манипуляторам». Она великолепно подходит ко всем кандидатам в Братство. Или фраза о «проповедниках, кичащихся своей верой». На первой стадии развития перед нами фанатик, готовый всех задавить. На второй стадии – идеальный кандидат в Братство, нуждающийся в защите сильных. Только больная жажда власти заставила Педро увлечься подобной ерундой.

Последним текстом оказалась диссертация господина Фигильо «Воспитание толерантности и развитие садомазохизма». Глаза слипались, я словно продирался сквозь колючий кустарник ученых фраз, пытаясь разобраться в терминах и непрерывной полемике с неизвестными оппонентами. Кажется, господин Фигильо много сетовал на несовершенство человеческой натуры, утверждал, что общество не созрело жить по законам Великого Гиодена и Фрейда, пока количество мазохистов не превысит раз в сорок количество садистов. На словах «только толерантность позволит садистам развить лучшие качества своей натуры, стать любимыми вождями общества» я не выдержал и провалился в сон намного раньше обычного.

В пять утра у нас еще темно. Соседи торопливо готовят завтрак и собираются на работу. На кухнях горит свет, перекликаются петухи, на улице ближайший фонарь чуть покачивается, и в такт ему раскачиваются тени от веток деревьев на стенах моей комнаты. У забора за окном виднеется силуэт знакомой машины. Педро приехал опять и явно не ко мне. Одеваться не надо, я уснул вчера одетым. В голове трещит от дурного сна. Некий шеф в очередной раз решил повременить с зарплатой, и сотрудники гадали стоит ли срочно увольняться или повременить. Отношения на работе вызывали ощущение пребывания в заповеднике для садомазохистов. Как будто сотрудники долго изучали вчерашние, маразматические статьи в качестве инструкции поведения. Кто-то доносничал, кто-то лебезил, все внутренне возносили молитвы к шефу о милости и снисхождении. Фирма была маленькая, все друг друга знали, и количество интриг в несколько раз превосходило количество сотрудников. Вместо умывания стираю бесполезные мысли ладонями с лица и крадучись выхожу на улицу.

«Педро, мы здесь, Педро», - из сарая раздается тихое блеянье коз.

«Сейчас, мои хорошие, Педро вас вытащит, все будет как договаривались», - шепчет Педро, пробираясь к сараю.

Я тихо возвращаюсь домой за ружьем, дожидаюсь, пока Педро надпилит ножовкой часть дужки замка, и стреляю в воздух. Из окон раздаются недовольные крики соседей: «Спать мешаешь», «Опять нажрался, свинья», «Не мешай ворам работать, подонок», «Забрался вор – хоть пришей его, но по-тихому» и «Поесть дайте». Стреляю снова. Недовольный хор соседей усиливается. Испуганный Педро прикладывает палец к губам и тихим голосом предлагает разойтись по-хорошему. На третий выстрел соседи в бешенстве выскакивают из домов и бегут к моему забору. Они готовы растерзать и меня, и Педро, и коз в придачу. Их останавливает только забор и страх перед ружьем. Педро пытается уйти через калитку и останавливается. «Воровать не умеешь», «Ты, что, дурак, лезть к скандалисту!», «Ножовку забыл смазать, подлец?», «Только сунь свою рожу за забор!», - раздаются выкрики.

«Пропустите меня, он же придурок», - умоляет Педро, пока я открываю замок сарая и выпускаю коз наружу. Народ не соглашается и требует бесплатной драки в благодарность за раннюю явку на незапланированное зрелище.

«Педро, люди требуют объяснений. Неужели ты на жалких трех коз позарился?» - спрашиваю я с довольной ехидцей. Педро слывет в селении богачом, и признаваться в мелкой краже ему не с руки.

«Заблудился я, спутал сараи, начал открывать замок, а он не поддается. Вот и решил воспользоваться ножовкой», - Педро отвечает складно. Суда все равно не будет, из соседей никто в свидетели не пойдет.

«Езжай домой Педро, а мы пока коз расспросим», - говорю я, выталкиваю Педро за калитку и делаю вид, что готов удовлетворить жажду соседей в бесплатном зрелище. Бедняга вынужден срочно бежать к машине. Соседи обвиняют меня в трусости и требуют действий. Я, на всякий случай, запираю калитку на дополнительный засов и поворачиваюсь к козам.

«Ну что, дуры, помог вам ваш Педро?» - вопрос мой несколько формален, но они еще не уловили подвох.

«Тиран, мерзавец, запер нас в убогом сарае», - блеют козы, а одна, беленькая, даже пытается бодаться. После легкого удара хворостины козочка срочно отбегает в сторону:

«Прочь руки, мужлан, уродина нищая».

«Интересно, а какое обхождение вы ожидали? Чем жизнь у меня хуже, чем у Педро? Козам место в сарае и подальше от огорода».

Козы начинают стучать копытцами от возмущения:

«Сарай, земляной пол, сено вместо капусты! И этот мерзавец смеет сравнивать себя с таким добрым, бескорыстным, заботливым человеком как Педро! Да Педро души в нас не чает! Он вернется, он позаботится, ты, волчий прихвостень».

«Да чем вас приворожил этот заботливый Педро?»

«Он спасает коз от волков, он сильный, он мужественный. Он обещал нам хорошее трудоустройство в городе, участие в конкурсе красоты и широкую рекламу. Он всю жизнь готов кормить нас капустой и носить на руках». – Козы блеют хором, удивляя соседей своими откровениями.

«А не обещал ли вам Педро пристроить вас в цирк?» - спрашивает Сергей, мой сосед, особенно жаждавший бесплатной драки.

«Да пошел ты», - неожиданно резко отвечает козочка с полосой на спине, - «Педро хотел после конкурса красоты организовать из нас вокальное трио «Блестящие и блеющие».

«Хватит мучить животных», - вступается за коз Наталья, жена Сергея, но не выдерживает и сама задает вопрос. – «Где состоится конкурс красоты, неужели в нашем городе Кредо?»

«Там, в ближайшее время», - блеет одна из коз и начинает описывать площадку, ворота, здание. Соседи гогочут и прерывают рассказ восклицаниями:

«Конкурс красоты на мясокомбинате!», «Только представьте! Сардельки из козьего мяса на сцене и Педро аккомпанирует на гитаре!», «Педро – спаситель молоденьких козочек!»

Сделав серьезное лицо, я обращаюсь к соседям:

«Что смеетесь! Может у них любовь?»

У беленькой козочки от обиды на глазах появляются слезы:

«Да, любовь, пошляк! Тебе не понять. Педро нас любит, он особенный».

«Настолько любит, что готов всех трех из сарая взять домой и на кровати разместить!» - хохочет Семка Микулин, парень пошловатый и примитивный. Беленькая козочка начинает рыдать в три ручья:

«Вам не понять. Мы выше вашей морали, вашей злобы и зависти. Вы низкие, подлые убожества».

«Марш в сарай, дуры. Я вам не Педро, вы у меня хором допоетесь», - я делаю вид, что обиделся. – «Зато гарантирую вам травку на пастбище, место в сарае и знакомство с соседским козлом за хорошее поведение».

Рыдающие козы плетутся в сарай. Соседи расходятся по домам в веселом настроении. По-моему, они не слишком сожалеют о несостоявшейся драке:

«Педро то хорош, не ожидала».

«Был Педро, стал Педрило».

«И откуда эти дуры взялись?»

«Интересно, в каких купальниках они отправятся на конкурс красоты?»

Женщины срочно начинают обсуждать последние фасоны платьев, мужчины – технологии копчения и производства колбас. Семка Микулин хитровато подмигивает и предлагает не мучиться с козами, а воспользоваться его коптильней всего за бутылку самогона. Хорошие у меня соседи, отходчивые. Переполошил по утру, без драки оставил, а они хоть бы хны. Поем и схожу к экстрасенсу, поговорю о Гиодене, мельницах и козах.

Новости в селении распространяются быстро. Экстрасенс только что закончил греческие дыхательные упражнения, бодро машет рукой и предлагает зайти.

«Здорово ты нашего Педрило высмеял. Он уже бегал, предлагал тебя к суду привлечь»

«А ты здесь причем?»

«Вот я ему это и сказал. Он обиделся, говорит, что после утренней истории боится ошибиться двором. Стеснил ты его в законном праве на передвижение. Наш суд в таких случаях строг. Еще Педро утверждал, что коз ты у него шантажом вытребовал».

«Зато не смог догадаться, что я снял ксерокс с брошюры. Пусть в суд вызывает и коз в качестве свидетелей предложит выслушать».

«Это ты зря. Не достаточно богат, чтобы трех коз присвоить. Своровал бы одну козу – действовал бы в рамках закона. Педро – другое дело. Он хоть пять коз украдет – закон не нарушит».

«Богач наш Педро. Пошли в дом, я тебе кое-что в интернете покажу».

В доме у экстрасенса хороший компьютер, да и провайдер у Василия неплохой. Быстро открываю «Библиотеку Гарнокрутов». Василий читает, удивляется, затем долго хохочет, как соседи после козьих признаний:

«А молодец, никогда не задумывался о связи между тайным и явным. Хочешь полный маразм выдать за проявление мудрости – сделай его тайным знанием. Толковые вещи долго тайными быть не могут, их обязательно испохабят или сделают общедоступными. И словечко-то какое придумали – толерантность, то есть терпение. Равнодушным быть нельзя, именно терпение рекомендует господин Фигильо. Получил он за свой вздор деньги или писал исключительно из любви к мазохизму?»

«Не знаю, но мне кажется, вздор нам проповедуют на каждом шагу».

«Какая тебе разница. Тут выигрывает не тот, кто изобретает, а кто последним верит. Пойми принцип нашего общества «пусть я умру от веры завтра, зато ты умрешь сегодня». Почитай книги по истории. Все великие царства от своей веры гибли. Неважно, пытались ли отделить веру для избранных от общей веры или нет, все гибли от собственной веры. И Римская империя, и Наполеон, и коммунисты, и Гитлер. Если наши прохиндеи еще живы, то исключительно из-за неверия в собственные выдумки. Я бы нашего Педро пожалел, кабы не Ницше. Есть один запрещенный философ, книжку «Так говорил Заратустра» написал. Много в ней хорошего и сомнительного, но закончил он книгу великолепно фразой «Не надо жалеть сверхчеловека». Из-за этой фразы книжку, полагаю, запретили. Все наши сверхлюди то запугивают, то на жалость бьют. Умение бить на жалость – первый признак сверхчеловека».

Затем мы читаем «Краткую историю мельниц». По поверьям история мельниц неотделима от возникновения человека. Еще до появления питекантропов полуобезьяны использовали пару камней, чтобы разбивать моллюсков и дробить коренья. От первых двух камней, по легенде, родились три сестры. Старшая – жернова, средняя – ступка, младшая – колокол. Старшая сестра каждый день много трудилась, молола зерно, руду, различные минералы. Постепенно она приучала себя обходиться без помощи людей, стала использовать силу воды, ветра, энергию пара и электричества. Так она превратилась в мельницу, даму серьезную и самостоятельную. Средняя сестра, ступка, предпочитала профессионально не расти, осталась небольшой и капризной девицей. Всю работу она свалила на пестик. Ее используют при перемалывание небольшого количества пряностей, трав, всевозможных снадобий. Ступка гордится маленькими размерами, позволяющими занять уютное место на теплой кухне. Когда-то большие ступы пытались приспособить как летательные механизмы, но вес и ограниченные размеры, не позволившие сделать ступы многоместными, помешали ведьмам широко использовать их для личной жизни. Ступы оказались вытесненными компактными метлами и многоместными коврами-самолетами. Младшая сестра – колокол – взяла от ступы форму, но предпочла жить в перевернутом состоянии. Все специи и травы из нее высыпались, удары пестика заставляли перевернутую ступу громко звенеть. Так ступа имитировала бурную деятельность. Перевернутая жизнь привела ступу к смене пола и занятия. Превратившись в колокола, бывшие ступки стали расти в размерах, стараться занять самые почетные и бездельные места на колокольнях, кораблях, шея коров и лошадей, сделав пение на открытом воздухе любимой формой работы и досуга. За свою долгую историю колокола успели убедить всех в своей важности, напели народам легенды о способности предупреждать бедствия, спасать от эпидемий, прочищать уши и души, нагуляли большие, медные бока и даже украсили себя торжественными, поучительными надписями. Злые языки говорят, что эта женская привычка вызвана дефицитом мужских гормонов после операции по перемене пола. Зато сторонники колоколов почитают их за предшественников информационных технологий и родоначальников технических средств пропаганды и агитации. Одна мельница продолжала упорно трудиться и развиваться. Возникли шаровые мельницы и лепестковые, маленькие кофемолки, огромные мельницы элеваторов и совсем громадные мельницы горно-обогатительных комбинатов. Технические инновации, придуманные мельницей в процессе упорной работы над собой, легли в основу всей современной техники. Например, от винта ветряных мельниц появились гребные винты кораблей и винты самолетов. Колесо водяных мельниц породило турбину, шатуны машин копируют движение жерновов, передаточные механизмы легли в основу машиностроения. Правда, средняя сестра и младшая сестры к труду мельницы относились скептически. Средняя сестра утверждала, что ее роль в истории значительно выше. Все знаменитые яды сделаны с ее помощью. А, когда ученый немецкий монах истолок в ступе первый в Европе порох, средняя сестра зазналась окончательно и разорвала со старшей все отношения. Младшая сестра еще раньше, по случаю смены пола, перестала считать сестер за родственников, почитая себя за личность особо духовную и благородную. Видимо из-за домашних склок часть мельниц еще в давние времена начала отдаляться от селений и зажила самостоятельной жизнью. Некоторые исследователи полагали, что мельницы стали враждовать с людьми после конфликта с сестрами, и предлагали помириться с ними, отказавшись от ядов, пороха и колоколов. На такие уступки человечество пойти не могло, и идею срочно объявили антинаучной. Отдельные ученые считали, что мельницы превратились в наиболее быстро эволюционирующую систему, вынужденную бороться за свою экологическую нишу. Они предлагали выделить враждебным мельницам особые резервации для проживания и подписать с ними пакт о ненападении. Но, поскольку мельницы предпочитали селиться в местах, непригодных для жилья человека и отказывались переселяться под присмотр закона и общества, гениальный план провалился. Наконец, мельницы объявили врагами человечества и попытались с ними бороться. Увы, дикие мельницы, зажившие самостоятельной жизнью, развивались не менее быстро, чем мельницы мирные, продолжавшие работать на человека. Попытка разгромить мельницы с помощью все более современного оружия превратилась в борьбу с собственными техническими достижениями и еще чем-то таинственным, грозным и абсолютно необъяснимым. Войны оканчивались поражениями, дикими набегами полчищ мельниц, разрушенными городами и деревнями, разоренными полями и приступами тоски, отчаяния и беспомощности, пугавшими людей куда сильнее ужаса потерь и поражений. Войска начинали отказываться идти в бой, переговорщики кончали жизнь самоубийством, политики теряли способность произносить патриотические речи и срочно уезжали лечиться на воды. Войны заканчивались тихо, бесславно, без объявлений о победах, захваченных пленных и массовых награждений орденами и званиями. В летописях даже упоминания о войнах старались свести к минимуму.

Сведения эти отнюдь не составляют тайну. Любой читатель провинциальной библиотеки прочтет аналогичное. Вполне допустимо размещение в виде секретной информации общедоступных истин и прописных рассуждений. Так делается при попытке скрыть важное. Сомневающийся ищет, находит нечто под грифом «секретно», получает жвачку для чтения и прекращает задавать ненужные вопросы. В принципе, и оппозиция в нашем обществе нужна с похожими целями. Пусть больше ругают, меньше думают и меньше знают. Но я был возле мельниц, видел их плавный танец. Василий имел возможность приблизиться к ним вплотную, коснуться рукой, ощутить мощь каменных глыб, рассмотреть гибкие и упрямые крылья, видеть их плавный ход и прочувствовать грацию, с которой мельницы огибали, чтобы не раздавить, его, маленького в сравнении с ними человека, вторгшегося на чужую равнину и развлекавшегося дыхательными упражнениями, древними как сами прародительницы мельниц. Было непонятно, атаковали ли люди мельницы и почему. Войны раз за разом кончались разгромом, и начинать их заново у людей, как мне казалось, причин не было. Мельницы и сами время могли от времени испытывать приступ агрессивности. Стремление к экспансии присуще всему живому, но летописи и книги упрямо молчали о причинах войн или выдвигали нелепые объяснения. В 947 году мельницы подступили к местечку Глуво и потребовали выдать ступки на расправу. Бургомистр отказался, заявив, что лучше погибнуть, чем расстаться с имуществом. Мельницы разрушили местечко, все обыватели остались без средств к существованию и работы. В ожидании гуманитарной помощи от соседей они целый месяц толкли в ступках воду, пытаясь сделать ее питательной как кисель. Странная история. Истинные требования мельниц летописец явно скрывает. Или война за мост в городе Кризон. Якобы магистрат и мельницы в 1327 года не поделили право ловить рыбу с моста. Да, вода под мостом мутная, но кто бы видел этот шириной в палец ручей, пригодный для жизни разве что тритонов! Или знаменитая атака рыцарей ордена Калатрава в 1450 году. Рыцарям не понравилась та непочтительность, с которой несколько мельниц отказались снять перед ними шляпы. Мельницы пытались скрыться, но их догнали и исцарапали копьями. В отместку мельницы оставили близлежащий монастырь и селения без муки. Настоятель монастыря почему-то обиделся на храбрых рыцарей, запретил им приближаться к хозяйственным постройкам и даже написал жалобу в Ватикан. Историкам до сих пор не ясно, относились ли эти мельницы к диким или к домашним и благонадежным особям.

Василий читает тексты, моргает глазами и отказывается выразить свое мнение о прочитанном:

«Слишком много на один день. Приходи через пару недель, я хоть брошюрку о политкорректности спокойно прочитаю, и не увлекайся слишком всяким сором».

Василий в очередной раз предлагает мне пособие по древнегреческим дыхательным упражнениям. В этот раз я его принимаю и иду домой. Пора мне на собственном огороде поработать, да и козы заждались.

Небольшой пост пошел козам на пользу. Все три козы всячески выказывают мне свое презрение, но идут на пастбище без сопротивления. При виде сухой травы рассуждение о конкурсах красоты и тяготах модельного бизнеса прекращаются. Козы торопливо едят, позволяя привязать себя к кольям, и мы расстаемся по-английски, не прощаясь. Огород у меня, честно сказать, маленький. В нашей засушливой местности вода стоит дорого. В основном мы выращиваем кукурузу. Второй урожай удается получить только, если осенние дожди начнутся достаточно рано. Иначе приходится сеять травы, которым не страшны короткие зимние заморозки. Прямо за оградой примостился соседских козел и лениво перебирает струны гитары. Голос у козла грубый и фальшивый. Козел смотрит вдаль, замечает появление небольшой отары овец за несколько огородов от нас и начинает громко форсить на публику:

«Полные карманы ма – а – арихуаны».

Овцы бредут, ленясь поднять головы в сторону исполнителя репертуара группы «Ленинград». Идущий впереди стада баран вздрагивает от пения, поворачивает рога, недовольно опускает голову, но раздумывает вступать в перебранку и ведет отару дальше. Пыль, жара, безветрие. В прошлый раз я обещал козлу дать пинка за дурной вкус и плохую игру на гитаре. Но теперь ситуация требует, как это ее, толерантности:

«Козел, хватит глазеть на овец. Хочешь, я тебя с козами познакомлю?»

«Сексуальной эксплуатацией животных решил заняться, папаша?»

«Нет, но требую компенсации за мои истерзанные уши. От тебя с гитарой толку как от козла».

«Так не договоримся. Плати зеленью вперед».

«Капуста и у экстрасенса не созрела. Жаден ты, да и слабак для больших дел. Вот твой папаша всегда…»

«Времена другие, и хватит называть меня слабаком», - козел обижается, - «я ж не для себя, для дела. К современной козе без зелени не подъедешь, ну разве на автомобиле как у Педро».

«Много хочешь!»

«Приходится соответствовать, и учти, я предпочитаю безопасный секс».

Врет он все, но и козла надо понимать. Слух о продвинутых козах распространился по всему селению. Козел просто боится ответственности. В любом случае он окажется крайним. Вот вам и поза современности. Козел меняет репертуар. Сзади меня раздается надрывное пение:

«Когда нет денег, то нет любви,
Такая сука – эта сель а ви».

Фальшивит козел, пару аккордов не в силах взять. Игрой в цинизм утешается. Никакой душевности и аристократизма в современном молодняке. Стойло требуют себе побольше, подстилку помягче, да к качеству кормов придираются. И на душе тоскливо от современного блеянья. В примитивной грубости больше правды, чем во всей культуре. Нет денег и нет любви. Боже мой, насколько мы все совершенны, насколько способны управлять своими чувствами. Будто из сна приходит ко мне воспоминание о первой любви. Девушка, море, скалы, сожженная солнцем трава, ощущение небольшой груди под руками, самодовольная девичья улыбка, правильные, округлые бедра. Да, в восемнадцать лет еще кажется возможным позволить себе быть глупым как козел. Год спустя она позвонила мне, она, видите ли, изволила выйти замуж. Не знаю, зачем этот звонок, прошло полгода, как мы расстались. Она жила в непонятной стране, снившейся мне по ночам. В той стране люди получали образование, чтобы осознать свое убожество в мире денег, женщины перед зеркалом разглядывали свои бедра и рассчитывали, что рыночная стоимость тела возвысит их над мужчинами. В том мире ничего не происходило. Женщины убивали презрением несогласных жить по правилам, и богатые становились богаче. Потом богатые перестроили страну, и женщины возлюбили их еще более пылкой любовью за способность убивать остальных мужчин с помощью наемных убийц, наркотиков, водки, нищеты и толерантности, не дожидаясь помощи женщин. Но это случилось через много лет. Тогда, за годы до перемен, в пору тоталитаризма и нетерпимости, в моем доме раздался звонок:

«Я выхожу замуж».

«Поздравляю. Надеюсь, муж – блондин, и работа его высоко оплачиваемая».

«Да, он выпускник МГИМО. Работает во ВНЕШТОРГЕ».

«Да я ничего против не имею. Уверен, что он хорошо зарабатывал за границей, имеет дачу, отличную машину и массу перспектив для роста».

«Нет, ты ничего не понимаешь. Он столько из своей зарплаты раздал нищим, африканским детям. Он очень добрый. У него богатые родители. Он такой нетребовательный. Он по утрам ест одну кашку. С ним нет проблем».

Да, да, да. В том, ином мире жил какой-то мальчик с богатыми родителями, очень добрый, евший дешевую кашку по утрам, возивший дорогую жену на дорогую дачу в дорогой машине. У них была большая, дорогая любовь. По сравнению с Педро он был просто идеал. Вот только его жена не была идеалом. Она могла полюбить, точнее влюбить себя только в красивую внешность, высокие доходы и идеального мужчину, согласного ограничится маленькой порцией кашки. Я против него ничего не имел, вот разве что Педро после этого воспринимается в качестве неизбежного, уравновешивающего общий баланс начала. И невозможно понять, почему такие как он встают не между этой девушкой и жизнью, а между мной и жизнью. Я, все-таки, не блондин, к этой породе безобидных примитивов не принадлежу. Наверное, я во многом не прав. Еще моя матушка с детства призывала меня не лезть в чужую душу, а искать ошибки в себе. Чтобы я ни сделал, чтобы со мной ни сделали, я всегда забывал, что единственный путь к исправлению ситуации надо искать в осознании собственных ошибок, собственной агрессивности и нежелании понять чужие трудности. Вот и сейчас я, наверное, забыл оглянуться на себя. И дело не в девушке, она выбрала правильный путь, она счастлива, она не мучается с такими несовершенными людьми как я. Дело в том, что я вспоминаю поучения матушки, и понимаю, что нормальная женщина не может польститься на такого мужчину как я. Меня преследует собственная злоба и идиотское желание нарушить всеобщую гармонию. Вот, Педро, например, ничего дурного не сделал. Да, он захотел вернуть брошюру назад, но это я сжимал его горло и потребовал коз за находку. Да, он нес какую-то чушь волкам, превратил коз в полных дур своими обещаниями. Но он-то обманывал не меня и не соседей по селению. Мне-то какое дело до его политкорректности! Кто дал мне право возмущаться его обещаниями пристроить коз на конкурс красоты и затащить их на скотобойню! Я-то здесь причем?! Почему я выставил его на всеобщее осмеяние и вдобавок радовался его убожеству? Почему меня возмутило желание Педро использовать волков ради собственного обогащения и, вдобавок, выглядеть добродетельным на фоне подручных? Меня это не касалось. Педро просто желал, чтобы я не смел видеть его действия. Маленькая, невинная шалость. Ну, вы сами понимаете, иногда слова видеть и вмешиваться невольно становятся синонимами. Педро грубоват, нагловат, но я, зачем-то, начал искать вину в Педро и забыл на себя посмотреть. Вот, экстрасенс бродит по холмам, имеет свой кусок, а Педро не мешает. Правда, и Педро никогда не осмелится помешать экстрасенсу. Волками его не затравишь, из ружья не убьешь. Василий за версту почует угрозу и сломает волю еще до встречи. Он человек сильный, любой его враг будет выглядеть виноватым в своих действиях. Ну, каждый нормальный человек понимает, что прав не тот, кто прав. Прав тот, кто поставит другого в ситуацию, когда другого начнут считать виноватым. А, если не поставит в положение виноватого, то правда на чужой стороне. В конце концов, мы все – воспитанные люди, и, оправдывая себя, мы отрицаем плоды воспитания, позволяем дикости взять вверх и разрушаем гармонию преемственности поколений. Бедный мой папа, которого матушка выгнала из дома, когда я был совсем маленьким. Он был очень тихим, культурным, воспитанным человеком. Его наверняка передернуло бы от моего злобного вида, с каким я приставил кулак к носу Педро и потребовал прекратить хамство. Честное слово, я хотел быть хорошим сыном, следовать урокам воспитания и никого не обижать.

Я почти себя чувствую раздавленным, полным подонком и отверженной швалью нашего селения, когда приступ немотивированной злобы останавливает такую естественную и плаксивую жажду покаяния. Бог со всеми, с матушкой, вечно ищущей решение в необходимости приспосабливать меня под каждого проходимца, с папочкой, который, слава женскому воспитанию и нашему законодательству, не посмел дать матушке в морду, а отполз от семьи как пес с перебитыми ребрами. Мне не нравится Педро и точка. Прав я или не прав, Педро все равно – сволочь, последний врун и прохиндей, привыкший шагать по чужим спинам наверх и записывать во враги всякого вышедшего из общей шеренги прежде, чем он пройдется по нему ботинками. Мужчина должен делать свое дело, а женщины жаждут красивых поз. Пускай они идут за позами на корриду, туда, где истинное мужество не отделимо от эстетики. Мне публика не нужна. Хочешь быть мужчиной – спой реквием по Испании.

В гараже стоял старый мерс и тихо дожидался конца сборов. Кусок железа без электронных наворотов подобен старому, дедушкину столу, способному потихоньку скрипеть и наблюдать из угла хозяев, выносящих из дома по кускам вещи современной эпохи потребления. Я и не собирался оскорблять машину визжащей, электронной сигнализацией, а предпочитал полагаться на навесные замки. Украсть мерс желающих не было. Слабый, неизвестного производства движок заставлял ездить с позорно низкой скоростью и пропускать вперед все соперников. В нашем селении мощность двигателей автомобилей сама приходила в соответствие с мнением окружающих о социальном статусе владельцев. Ничего, на холмах скорость не потребуется. Запас воды и бензина в канистрах, еда, инструменты, вино и пара одеял. Больше мне ничего не нужно. Да, ружье от волков. Бегу к соседу, Семка одалживает двустволку и патроны под залог одной из коз, пишу записку супруге и в путь.

Ехать по равнине и не задеть камни оказалось довольно просто. Еще проще отыскать следы шин грузовичка Педро при въезде на холмы. С проездом на равнину мельниц пришлось повозиться. Пару подъемов мерс одолевает с трудом, кое-где приходится выходить из машины и искать объезд. Снова еде по равнине мельниц, доезжаю до их прохода, загоняю машину чуть в сторону, закрываю все окна и проваливаюсь в сон. Какая это радость – проснуться, где спал, не опасаясь за безопасность.

Утром будущее предприятие воспринимается иначе. От идущего вдоль земли света, резких теней и прохлады холмы выглядят рельефно, в теле – свежесть, в голове – приятная пустота. Хотел приключений, а оказался на пикнике, только без компании. Пока еда варится в котелке, и компания подбирается. Вниз по лощине спускается знакомый волк, долго разглядывает двустволку, еще дольше приветствует и затем осведомляется о патронах в стволах.

«Дружище», - отвечаю я, - «Пули двенадцатого калибра – штука жестокая. У меня обычная картечь для любителей доносничать и болтать о встречах с незнакомцами».

«Не докажешь, у меня алиби», - возражает волк и начинает длинную речь о добрососедстве и презумпции невиновности. При виде копии брошюры о политкорректности, волк неожиданно моргает глазами и прекращает нести ахинею:

«А Педро?»

«А ты верь болтунам больше».

«Извини, старик. Понял. С меня коза за науку».

«Не мало?»

«Хоть сто».

Волк берет брошюру, взбегает на ближайший холм и кричит невидимым из лощины членам стаи о какой-то свободе и возможности не ловить больше коз для Педро. Завтракать приходится в одиночку, но не оглядываться по кустам в поисках опасности. Гарант свободы, как ни как.

На равнине мельниц нет. Если они и танцевали прошлой ночью, то давно разъехались. Ничего, движение мерса они и за сто километров учуют. Отъехав немного вглубь равнины, выхожу из машины и начинаю разучивать пресловутую дыхательную гимнастику. Упражнения просты, последовательность почти произвольна, где-то через час я уже осваиваюсь и делаю небольшой перекур. Еще через час перекур становится длиннее, руки ноют от усталости, жара заставляет все чаще прикладываться к воде, хочется сесть в тень, закрыть глаза и ни о чем не думать. До чего приятно курить в стороне от борцов за здоровых образ жизни и толерантное отношение к чужим недостаткам! Сперва я размышляю о человеке, как существе общественном, затем вспоминаю, что во время дыхательных упражнений ничего не думал, и меняю тему размышлений. Я мыслю, значит существую, то есть, когда я перестаю размышлять, двигая руками и совершая вдохи и выдохи, я исчезаю в нирване временного самоубийства. С другой стороны мои инстинктивные действия содержат мышление прошлого, и я продлеваю свое существование через возвращение к возвращению инстинктивного начала, означающее возврат начальных движений, которые можно рассматривать как начало мыслительного существования… Тьфу, элементарная гимнастика, а какой разброд в мыслях вызвала. Надо об этом подумать, но поздно. Мельницы появляются, пора снова дышать и двигать руками.

Никогда до этого не видел эффекта материализации огромных предметов. Автор «Краткой истории мельниц» явно писал ее с чужих слов. Такое самому забыть невозможно. Вдалеке появляется маленькая точка, застывает на мгновение, исчезает и оказывается ближе и больше в размерах. Постепенно мельниц становится больше, они мелькают, меняются местами, растут, окружают, скользят по поверхности, снова исчезают и материализуются метров за шестьсот от прежнего места. Уж не переходят ли они в пространство сна или в загадочный, доступный только избранным специалистам медитации, пробел между сном и явью, ради своих перемещений? На всякий случай, я прекращаю гимнастику и лью воду на голову от перегрева. Странно, но мельницы возле меня останавливаются и без моих дыхательных упражнений. Они стоят метрах в пятидесяти вокруг машины. Отчетливо видны крепления крыльев, маленькие окна в каменных башнях, небольшая крыша и следы цементной кладки между камнями. При повороте мельницы вокруг оси, заметны дверца, металлическая лестница в три ступеньки и даже амбарный замок. Желание воевать с непонятными громадинами уже давно воспринимается как нелепость, зато любопытства у меня хоть отбавляй. Совершенно мальчишечья мысль приходит в голову – в машине есть инструменты, к мельнице надо подобраться, а с замком я разберусь быстро.

Раз за разом я пытаюсь подъехать к мельницам и неудачно. То они отступают в сторону, то поворачивают крылья и начинают их угрожающе вращать, то исчезают и оказываются за полкилометра вдалеке. Постепенно, я замечаю в их действиях логику. Мельница по правую сторону реагирует медленнее и отдаляется не так далеко. Выбрав ближайшую, я начинаю стараться делать вокруг нее круги, постепенно приближаясь и следя за ее поведением. Семь кругов, и будто между мной и мельницей возникает непонятная связь. Еще два круга, и связь чуть слабее. Дополнительные круги вновь усиливают связь. Тридцать пять кругов один своеобразнее другого , и мне пора действовать. С инструментами в руке я спешу к дверце, стараясь оказаться в стороне от опасных крыльев, подхожу к лестнице и оказываюсь в мертвой зоне. Маленький пятачок под дверцей дает ощущение безопасности и покоя. Ржавые ступеньки свисают из каменной стены. Кладу на них руку и ощущаю слабое течение жизни, идущее изнутри. От растирания тряпкой с машинным маслом налет ржавчины слабеет, а ток жизни усиливается. Большой амбарный замок явно требует масленки.

Господа лентяи и белоручки, заставляйте своих чад ответственней относится к занятиям в школе! Нет бесполезных уроков, есть недостаточная мотивация. Я гляжу на замок и с благодарностью вспоминаю нашего учителя по труду. В своих снах он был большим специалистом по замкам. Нам, детям, учитель говорил, что в мире снов его профессия называется «медвежатник». Он щедро делился своими знаниями, объяснял различия замков, ключей, всевозможных универсальных инструментов для работы с замками. Человек сдержанный, аккуратный, ценящий труд, он недаром пользовался авторитетом среди лучших людей селения. А мы, несмышленыши, слушали его плохо, прогуливали уроки, шумели на занятиях и небрежно вели записи. Как мне повезло учиться у такого классного специалиста! Всего через несколько лет после моего окончания школы, дети допекли учителя своим разгильдяйством. Он твердо решил завязать с обучением молодежи и занялся выращиванием кукурузы. Бедняга даже отказался поработать несколько лет ради выслуги права на почетную пенсию. Зато нас мастер золотые руки обучал великолепно.

Подобрать отмычки к замку не составило большого труда. Учитель потратил бы на него минут пять. Я, конечно, в это время не уложился бы и на выпускных экзаменах. Сейчас я работаю медленно, с трудом вспоминаю уроки, поминутно смазываю замок маслом, мастерю и подгоняю отмычки. Наконец, после упорной работы замок поддается, и я оказываюсь внутри башни на первом этаже.

Рядом с дверью висит схема устройства мельницы и краткая инструкция по эксплуатации. Цель и назначение мельницы в инструкции не дается. Разъясняется порядок соединения рабочих контуров, подключение энергопитания и правила техники безопасности. К стенам прикреплены бунты кабеля, распределительный щит, к полу наглухо привинчены различные устройства. На отдельных устройствах отчетливо видны пояснительные надписи – генератор псевдочастот, эмульсионный смеситель гравитационных полей, торсионовыжималка, перепрограммирование ускорителя лопастей, стрелочки, кнопочки и масса контактов. Все покрыто пылью. Наверх ведет маленькая лестница. Второй этаж буквально завален оборудованием. Двигаться возможно только по настилам. На третьем этаже посередине комнаты стоит главный агрегат с огромной надписью «Перемалыватель». Надпись грубая, сделана на кожухе масляной краской. Вдоль стен стоят металлические шкафы и между ними висят куски кабеля. На полу разбросаны инструменты. На стене висит огромный рубильник. Под рубильником стоит покрытый слоем пыли кривоногий табурет. И никаких следов человека.

Я стираю пыль с сиденья и усаживаюсь. Мельница неисправна. Это видно по разъединившимся контактам, разъемам кабеля и разбросанному оборудованию. Но мельница двигается, реагирует на внешний мир и обладает непонятным защитным полем. Внутри из-за этого поля кажется, что каждое мое движение отмечается стенами башни. Эти стены и крыша образуют единое целое и живут, а внутреннее оборудование мертво и бесполезно, хотя не совсем. При попытке подвинуть табурет, кабеля начинают раскачиваться и пытаются меня ударить. Не удается открыть крышку на кожухе «Перемалывателя». Непонятно откуда возникший кабель обхватывает меня поперек тела и прижимает к стене. При попытке освободиться сжатие усиливается, я почти теряю от боли сознание и застываю в нелепой позе. Через полчаса кабель прекращает хватку и возвращается на место. Я снова сажусь на табурет и начинаю думать.

Возникновение таких мельниц объяснимо двумя способами. Вполне вероятно создание мельниц на неких секретных заводах, и бегство бракованных изделий из цехов и со складов готовой продукции, вызванное страхом неизбежной утилизации. В таких случаях факт бегства пытаются скрыть любой ценой, подтасовывают данные о закупленных материалах и объемах отходов. Обнаружить беглецов достаточно просто. Часть из них обращается в ремонтные мастерские, надеясь после исправления дефектов скрыться в массе исправной продукции. Оставшиеся бегут куда глаза глядят, их находят иногда вместе с новыми владельцами. Особенно часто убегают автомобили, оставив владельцу записку с просьбой их не разыскивать, а попросить страховую компании вытереть им слезы и указать осиротевшим владельцам порядок заполнения документов о потере лучшего друга былых лет. Увы, первое объяснение не подходило. Мельницы, подобные этой, никогда не производились. Второе объяснение несколько сложнее. Одна форма жизни невольно заставляет другую форму подражать себе. Так появляются скалы, похожие на головы людей и животных, камни, подражающие виду столов, стульев, домашней утвари. Логично предположить, что создание людьми ветряных мельниц заставило неизвестные силы природы произвести на свет нечто подобное. Нет, явная не состыковка фактов очевидна. Подражания всегда примитивнее оригинала. Более того, сами невообразимые названия отдельных агрегатов не имеют аналога в нашем производстве. Осталось приписать возникновение мельниц инопланетным цивилизациям. Но инопланетные цивилизации предпочитают летающие тарелки и не расписывают свои аппараты пояснениями на языках землян. Влияние человека сквозило во всех деталях, мельницы как будто создавал коллектив изобретателей, созданный из представителей прошлого, настоящего и будущего. Этот коллектив долго работал, создал уникальный проект, а неграмотные рабочие поленились довести сборку до конца или испугались, когда их кабеля начали душить и о стены плющить. О такой возможности «Краткая история мельниц» умалчивала. Интересно, почему? Я, наверняка, не первый человек, сумевший залезть внутрь.

Легче всего со спокойной совестью сесть в автомобиль, уехать и вернуться со взрывчаткой, еще заманчивей взять отдельные компоненты и использовать в домашнем хозяйстве или продать на рынке хозяйственных товаров. Подделать сертификаты соответствия не сложно. В случае чего, у китайцев фальшивые сертификаты имеются в изобилии. Я вылезаю из башни, возвращаюсь к машине, достаю плитку, готовлю обед и отдыхаю. Еды и воды еще дня ни три хватит, запасы можно пополнить охотой на холмах, спешить некуда. Да, хорошо иногда попить чайку в походных условиях, думаю я, доев обед, налив в кружку горячий чай и лениво закуривая. Здесь не ресторан, курить разрешено. Я смотрю на открытую дверцу и неожиданно понимаю, что влип надолго. В каждой детали придется разобраться, если не ограничиваться дешевым воровством кабеля и контактов. Способ есть, но долгий. Надо подсоединить правильно части и посмотреть на работу исправной мельницы. Тоска, жара, лень латинская, а деться некуда.

Два дня прошли как в полном кошмаре. Мельница оказалась комплексом систем, действующих автономно. Рубильник наверху и выключатели на распределительном щите внизу постоянно приходилось то отключать, то включать снова. Слишком долгое отсутствие питания воспринималось стенами, как угроза существованию. Кабеля начинали метаться, ища пришельца, приходилось кидаться на пол и ползти к выключателям. А я ничего еще толком не делал. Я только соединял контакты согласно маленькой схеме внизу. На второй день оборудование в нижней комнате заработало, но через минуту выключилось, пара разъемов сама распалась, а на генераторе псевдочастот загорелся дисплей на жидких кристаллах и высветилась надпись «подсоедините оборудование второго этажа». Там уже почти все было готово. При второй попытке система затребовала «Перемалыватель». Сломя голову я бросился наверх, рванул рубильник и ничего не почувствовал. Все вроде работало, но ничего не происходило. Затем крылья мельницы дрогнули и странный, густой воздух стал подаваться снаружи. Перед вентиляционной решеткой «Перемалывателя» он превращался в разноцветный жгут и исчезал. На втором этаже открылись два отверстия. Из одного на потолке двигался жгут чего-то прозрачного и уходил в отверстие в полу дальше к механизмам первого этажа. Через второе отверстие вверх уходил поток прохладного воздуха. Мельница работала, но пояснительные надписи не зажигались, ничего не накапливалось, только воздух как будто стал чуть свежее. Снаружи мельница выглядела без изменений. Медленно вращались крылья, непонятная субстанция скапливалась на крыльях и вопреки законам физики стягивалась к центру и подавалась в верхнюю комнату. На макушке мельницы возникала другая, почти невидимая субстанция, маленькими шариками отрывалась вверх, превращалась высоко над башней в легкое облачко и исчезала. Как полный дурак я стоял неопределенно долго и смотрел на однообразное действие, затем бросился к дверце, полез наверх совершенно забыв об опасных кабелях, стерегущих пришельцев, подскочил к вентиляционной решетке и почти сунул нос в странный густой воздух. Так и есть, машина перемалывала пустые мысли!

Как хорошо спалось в ту ночь рядом с мельницей. Снилось удивительно ясное восприятие будто предметы, люди, их желания, всевозможные проблемы перестали налезать, путаться и бороться. В том мире ничего особенного не происходило, каждый стремился урвать свой кусок и пытался поддержать иллюзии в соседе. От этих иллюзий у людей возникала главное – надежда контролировать окружающих, надежда потихоньку или нахрапом улучшить жизнь и способность примириться с необходимостью вести жизнь серую и, но только пока, спокойную. И большинство не замечало, как от этих надежд, дыхание становилось неровным, беспокойным, будто великая удача придет и сядет рядом, и надо срочно накачать себя энергией и волнением, не упустить, не прошляпить будущие пять минут перед стартом. Утром вода во время умывания показалась прохладнее, солнце веселее, и почти до первой сигареты после завтрака я впервые думал, не фиксируя сознание на потоке мыслей, как будто я и не думал вовсе. После завтрака первая четкая мысль поразила меня своей простотой – а не починить ли еще мельницу, если еды хватало, а вода была рядом у подножия холмов.

На поимку второй мельницы ушло минут двадцать. После первого круга, она замедлилась, после третьего – почти остановилась, остальные круги я намотал так быстро, что голова чуть закружилась, и, как говорил какой-то герой мультфильма, процесс пошел. Кажется, так говорил лысоватый страус с черным пятном перед тем, как сунуть голову в песок и не заметить проделки кенгуру. Потом страус высовывал наружу голову и, смешно тряся хвостом, объявлял стае медлительных коал, что он не в курсе событий. Дальнейшая работа оказалась знакомой и почти простой. Замок открылся удивительно легко, словно я вчера окончил школу. Дверь открывается, я оказываюсь внутри и вижу уже понятную схему оборудования. Почти без запинки я подсоединяю контакты, меняю подачу энергии, пробую работу машин и буквально перед обедом готовлюсь включить «Перемалыватель». Видимо, я слишком увлекся. Шум приближающейся машины заставляет выглянуть в окно. Знакомый грузовичок Педро спускается с холма и направляется прямо ко мне. Я успеваю включить мельницу, спускаюсь вниз и выхожу к двери. Педро уже подъехал совсем близко. Я высовываюсь наружу и вижу выставленный из окна карабин. Выстрела не видно, я успеваю сунуть голову внутрь мельницы как знаменитый страус в песок и только слышу неприятный свист пули и резкий звук карабина. Из окна второго этажа наблюдаю, как Педро подходит к моей машине, убеждается, что мое оружие лежит на заднем сиденье, и идет к башне. Последний шанс на спасение - взять в руки пару увесистых молотков и ждать.

«Иван, ты здесь, подонок?»

Я молчу, предпочитаю спрятаться за кожух одного из агрегатов и тянуть время. Педро ходит по первому этажу, видимо разглядывает, не спрятался ли я за одним из шкафов. Прямо надо мной окно. На нем пара щеколд. Если открыть окно, можно попытаться выпрыгнуть и убежать. И как я не сообразил! Педро уже начинает подыматься по лестнице. Он лезет, выставив вперед дуло карабина, сейчас появится голова, затем плечи и начнется стрельба в упор. Я прячу голову и пытаюсь на слух определить, когда Педро почти полностью окажется наверху. Рядом с лазом висит связка кабелей, прыгать в окно поздно, пора бросать молоток. Размахиваюсь изо всех сил, и молоток летит в стену. Я прыгаю в безопасный угол и бросаю в стену второй молоток для верности. Кажется успел. Кабели будто взбесились. Один сильно бьет по ноге, но я уже в самом безопасном месте этого этажа и сворачиваюсь калачиком. Педро успевает выстрелить то ли в меня, то ли инстинктивно, получив удар по туловищу. Пуля несколько раз рикошетит по стенам, падают кусочки камня и слышен звук удара пули об металл. Метрах в пяти от меня, загораживая спуск в лаз скорчился Педро. Тело его прижато кабелем к стене, он дергается от боли, а рядом валяется карабин. Я продолжаю лежать на своем месте и разглядываю Педро. Сейчас минут пять лучше не шевелиться. Стены минут пять будут особенно восприимчивы, и система безопасности сработает автоматически.

«Приятно видеть тебя, Педро, но проход не стоило загораживать», - я раздумываю, чтобы еще добавить. Педро пытается освободиться, но кабель стискивает его совсем жестко. Педро начинает ругаться. Его ругань мешает отсчитать необходимое время. Я ему, видите ли, не даю жить, волки устроили забастовку, сороки растрепали козам о мясокомбинате. Сработал птичий телеграф между холмами и нашим селением. И потом ему сам Бог велел давить предателей, вступивших в сговор с мельницами. Возразить нечего, какой есть. Я дожидаюсь положенное время, тихо подхожу к карабину, беру в руки, вешаю себе на спину и подбираю молотки. Педро замолкает и не сопротивляется, когда я вытаскиваю у него обоймы с патронами из карманов. Он только чуть белеет, смотрит, как я медленно подхожу к лестнице, ведущей на последний этаж, и пытается облегченно вздохнуть. Я смотрю ему в глаза, отрицательно качаю головой, затем поднимаюсь наверх, занимаю безопасное место под рубильником, изо всех сил швыряю молотки в проем лаза и снимаю карабин. Не знаю, насколько энергично сработала система безопасности, но три выстрела в лаз для верности заставили мельницу ходить ходуном. Когда под вечер я осмелился спуститься вниз и стал снова запускать оборудование, кабели разжали хватку, Педро валялся мертвым на полу, а стекшая со второго этажа на первый, кровь образовала рядом с лестницей грязную, уже полу засохшую лужицу крови. Мельница после нового подсоединения контактов заработала, я вытащил труп Педро наружу, бросил на равнину, и она, такая прочная, способная выдержать мельницы, людей, машины, медленно поглотила его. Пускай отправляется туда, где сны, давка и даже волки и козы неспособны нормально говорить. Ехать на холмы было поздно, и я заснул в машине, забыв поужинать и подумать перед сном о чем-нибудь философском.

После ремонта третьей мельницы пришлось ехать домой. Машину Педро я отбуксировал на холмы, спрятал там его карабин и кое-какое барахло из грузовика и вернулся.

Дома начинается привычная идиллия. Жена только что разругалась с очередным любовником, отказавшимся жениться на ней. Теперь она старается быть несчастной и достает меня рассуждениями о мужской жестокости. Кукуруза растет из последних силенок, пытаясь высосать остатки влаги из сухой почвы, огород требует работы, козий сарай нуждается в новом замке, а почтовый ящик забит счетами за воду, электричество и прочие услуги. Отделаться хоть от части выплат не было никакой возможности. Все услуги обеспечивает единая компания, за попытку отказаться хотя бы от воды и пользоваться колодцем, немедленно отключали электричество и телефонную связь. Прямо о взаимозависимости платежей никто не говорил. Хозяин дома получал уведомление, что в связи с избыточным спросом на услуги и нехваткой ресурсов его отключают от поставок электроэнергии. Дальше думай и поступай как хочешь. Хуже всего с козами, молока от них никакого, только жрут траву и судачат. Козла они на дух не переносят, грязный он, неотесанный, спонсорства от него хоть сто лет жди. Спать приходиться с закрытыми окнами и в шлеме танкиста. Каждую ночь козел с гитарой заявляется петь серенады. После группы Ленинград он перешел на Аквариум и песенки Филиппа Киркорова. Садист – наш козел, никакого почтения к окружающим. Я не выдерживаю, отбираю у барда гитару и пихаю в сарай с козами. Еще одна песня Киркорова, и фруктовые деревья начнут засыхать на корню. Утром избитый козел стремглав бежит из сарая. Днем Семка приходит вступиться за своего выкормыша. Козел, дескать, ничего дурного не хотел, а теперь он в шоке отлеживается под кустами и при виде коз в отдалении начинает дрожать мелкой дрожью. Вынужден достать вино и принять с Семкой по стаканчику. После второго стакана гнев Семки проходит. После третьего он долго качает головой подобно своему козлу и успокаивается. После четвертого стакана Семка начинает думать. Обычно Семка думать не в состоянии, точнее, думает он очень примитивно. Даже пустые мысли его разнообразием не отличаются - вьются вокруг головы серым дымом и закручиваются по часовой стрелке. Но, между четвертым стаканом и пятым в Семкиной голове начинают происходить сложные процессы. К концу пятого стакана Семка производит на свет сразу две мысли. Одну – по делу, другую – срочную потребность выпить шестой стакан и до утра больше не думать. Третья и последующие мысли Семки будут тривиальны – опохмелка, работа, перебранка с домашними. Но сейчас Семка допивает пятый стакан и выдает нечто гениальное:

«Слушай, ты козам Машу Арбатову пробовал давать?»

Я икаю. Маша Арбатова, как же! Ее книгами зачитывается моя супруга. Именно после них ей пришло в голову трахаться со всеми подряд и пытаться найти богатого спонсора. Говорят, Арбатова действует на женщин хлеще виагры. Женщины получают возможность оргазма не только от полового акта, но и вида денег, дорогих машин, ресторанов и даже от обещаний карьеры и собственных разглагольствованиях о женских правах. Но не отразится ли такой эксперимент плохо на здоровье животных? Семка уже пьет шестой стакан и отвечает, не думая:

«И хрен им в морду. Все равно толку от них никакого. Конкурс красоты! Вокальный ансамбль! Молока с них как с козла моего. На мясокомбинат выгодно не сдашь. Все сидят на диете, размер талии блюдут. Знаешь поговорку – клин клином».

После седьмого стакана приходится класть Семку на садовую тачку и, спотыкаясь, идти к его дому за супругой. Вдвоем мы кое-как везем Семку домой. Вид пьяного супруга служит ей печальным напоминанием о собственной трезвости. Она непрерывно порывается достать бутылки, которые я положил в тачку рядом с Семкой в качестве будущего гонорара за помощь. Тачка непрерывно вихляет, Семка того и гляди свалится. Еле-еле добираемся до Семкиной развалюхи. К концу путешествия Семка от тряски немного трезвеет. Он со своей дражайшей начинает уговаривать меня разделить с ними мое же вино. Назад я ползу. В голове туман и очередные, нелепые размышления. Дескать, и знаменитое хождение в народ революционеров кончилось в свое время столь же провально. Туда они шли бодрым шагом, а назад отползали под строгим и осуждающим надзором полиции. Вспомнилась книга Солженицына «200 лет вместе», участие евреев в революционном движении. Чувство жалости к иноверцам, пытавшимся оторвать крестьян от узконациональной самогонки и повести в большой кабак общего дела, пришло при шестой попытке залезть к себе на крыльцо. На седьмой раз я цепляюсь за все встречные предметы, одолеваю крыльцо, ползу в комнату, блаженно растягиваюсь на коврике перед кроватью и с мыслями о библейской притче «возвращение блудного сына» проваливаюсь в сон.

Видимо, отремонтированные мельницы продолжают исправно работать. Просыпаюсь я с ощущением бодрости в голове, отсутствием пустых мыслей на лице и воспоминаниями, будто мое восприятие снов изменилось. Сотрудники по фирме и сам грозный и самоуверенный шеф всерьез не воспринимаются. Воспоминания о них вызывают улыбку. Я открываю глаза и прекращаю улыбаться. Надо мной стоит супруга и требует отчета за выпитое. Раньше я бы комплексовал, оправдывался, обещал бы спиртное в рот не брать. От чувства вины возник бы зуд в желудке и желание срочно выпить ради осознания собственного убожества. Теперь я посылаю супругу подальше, умываюсь, беру с полки ее любимые книги Маши Арбатовой и иду к козам. Козы чтиво одобряют. Супруга чуть не плачет от страха за книги, но козы не отстают, и она начинает читать им белиберду Арбатовой, постепенно заводится и читает восторженно громко. Улучшив момент, я ретируюсь.

На другом конце селения экстрасенс как обычно колдует над зеленью. Листья благодарных за уход растений буквально липнут к его чутким рукам. Мой приход он воспринимает как повод отдохнуть и выпить зеленый чай.

«С каким президентом?» - спрашиваю я.

«Хороший, не с Вашингтоном», - отвечает Василий. – «За пилюли от хандры я мало не беру».

Василий в отличном расположении духа, но, после рассказа о мельницах, серьезнеет. Он, дескать, давно предполагал, что прошлое и будущее в нашем мире смешиваются. Мол, настоящее и так следует воспринимать как точку смешения времен, детерминируемую с двух сторон. Кругооборот мысли в природе столь же необходим, как и смешение времен. Обилие пустых мыслей мешает движению времени. Время сопротивляется. В точке застоя возможен аномальный рост архаичных и футурологических явлений. Аномальный рост вызывает появление дисфункций и пробоев. Реальный прогресс несколько замедляется, новое и старое как бы не доводится временем до ума. Это я и наблюдал внутри мельниц.

Василий на несколько лет моложе меня и теперь очень сожалеет, что учитель по труду у него был другой. Его учитель специализировался на конструировании соковыжималок. Нового учителя обожали ученики. С помощью его особой соковыжималки для книг они шустро готовили шпаргалки к любым экзаменам. Зато учителя ненавидели коллегу и заявляли, что ответы по его шпаргалкам на 98% состоят из воды. Они его уволили бы, но он всех опередил, уехал в город Кредо, сейчас работает на телевидении, грозится сделать политическую карьеру. Ходят слухи, что в нынешнем теневом кабинете он – первый кандидат на пост министра мелиорации. Василий уверяет, что будь у него старый учитель, он бы сам первый влез в мельницу и все выяснил бы. Зря он так. Полученные в школе знания помогают делать экстракты из растений и успешно торговать снадобьями.

Вопрос об аномалиях вызывает у меня особый интерес. Они оказываются логичными и разумными. Если рассматривать равнины как живую систему, защищающую себя и мельницы от внешнего вмешательства, то и разделительная линия холмов по-своему разумна. И наша земля под поселком существует не просто так. Все живое получает информацию о человеке, его мыслях, действиях и пытается уравновесить последствия. Когда природа бессильна, человек начинает сбрасывать напряжение в ирреальный мир снов, и порожденные параллельным миром химеры материализуются в мире реальном. То есть мыслительные химеры одного из миров порождают в другом химеры материальные и наоборот. Непонятной остается смысл Долины Людей. Туда Василий не добирался и ничего определенного сказать не в силах.

Пока мы рассуждали о таинственных явлениях, чуть потемнело. «Пыльная буря», - послышалось с улицы. Мы вышли на крыльцо. Воздух стоял неподвижно, непонятное темное пятно собиралось в небе над селением. В это время года у нас ясную, солнечную погоду иногда нарушают пыльные бури. Гибнет урожай, песок скрипит на зубах, пыль забивает кондиционеры, работы на земле прекращаются. Народ забегал, спеша укрыть от пыли необходимое. Пыльная буря приближалась, но не со стороны города Кредо, как положено. Она пришла словно из ниоткуда. Темное пятно опустилось и расползлось вширь. Ударил порыв ветра, и вместо песка полил слабый дождь. Впервые за много лет дождь падал на наше селение, большинство капель высыхало в воздухе, остатки падали на дорогу, сухую землю на грядках и превращались в пыльные шарики. Дождь продолжался около часа. Я поспешил домой. На моем участке творилось нечто непонятное. Здесь дождь прошел с особой силой. Земля стала склизкой, между грядками и на дорожке стояли лужи, вода капала с листьев деревьев и стекала с крыши.

На следующее утро прибыли представители метеослужб, министерства ирригации и корреспонденты. Они ходили по селению, опрашивали жителей и осматривали землю. Жители ликовали, позировали перед камерами. Хозяин единственного на все селение кафе немедленно поднял в три раза цены, а в церкви отслужили благодарственный молебен. Гости уехали, как приехали, а народ разошелся по домам и включил все телевизоры, надеясь увидеть себя и знакомых в последних новостях.

Еще несколько дней прошли спокойно. Жена ужасно горевала, что не успела понравиться ни одной заезжей знаменитости и для успокоения и повышения самооценки регулярно читала козам произведения госпожи Арбатовой. Читала она в сарае и на пастбище с поразительной регулярностью. После каждой читки она с козами горячо обсуждала содержание. Настроение любительниц коллективных чтений с каждым днем становилось все боевитей. Через неделю жена в поисках приключений сбежала в Кредо, а козы набросились на проходившего мимо барана с деловыми предложениями. Баран поспешно ретировался под защиту овец, сороки разнесли по дворам очередную порцию сплетен, а вечером ко мне на двор заявился соседский козел и омерзительно блеял под гитару песни Вахтанга Кикабидзе. Еще через день козел посудачил с сороками и сменил репертуар на французские шлягеры. Кажется, он добился успеха. Козы начали блеять ему в ответ. Наутро они затребовали косметику, обращение на вы и свежие номера журнала «Космополитен». После вопроса, чем Космополитен отличается от косметики, меня обозвали ретроградом, придурком и отстоем. Пришлось поднимать утерянный авторитет с помощью хворостины. В ожидании успеха читаю руководство по производству козьего сыра и приготовлению мяса козленка в маринаде.

Опять неудача. Вечером, когда я только что принял душ после уборки кукурузы, заявляется козел и нагло требует пачку презервативов. Увидев вареную кукурузу, козел, не стесняясь, пытается сунуть морду в кастрюлю с початками. С трудом успеваю переместить кастрюлю на другой конец стала. Козел совершенно оборзел, лезет бодаться и очень удивляется, когда я его хватаю за рога и кладу на пол, предварительно ткнув носом в стену:

«Ну, ты перебрал».

«Нет, козел, это ты перебрал. И кукурузы за свой безопасный секс не дождешься».

«Да, пошел ты, дед-эксплуататор. У нас же любовь».

«Не за мой счет».

Козел начинает ругаться долго и непристойно. В принципе, в словах козла правды хоть отбавляй. Он мне прибавление на скотном сарае, а козы ему иск на алименты всучат. И не отвертишься, и никакие письменные расписки не спасут. По Закону любой отказ от прав на алименты юридической силы не имеет. И хворостиной коз не воспитаешь, жена и без Маши Арбатовой, дай ей власть, у кого хочешь последний клочок сена отнимет, на себе испытал. Нужен козел свой, доморощенный, безответный.

«Ладно», - говорю козлу, - «хрен с твоим безопасным сексом! Но презервативы доставай сам».

Через час заявляется староста. Козел залез к нему в огород и пытался украсть мешок груш. Он, видите ли, хотел груши обменять у аптекаря на презервативы. На мой вопрос, почему я должен отвечать за козла, староста объясняет, что мои козы ведут себя на пастбище неприлично, слишком дрыгают задом, да и блеют избыточно сексуально. Козел-то, конечно, Семкин, но меры обязан принять я. Семка в запое и отвечать за козла физически не в состоянии. Веду себя по-хамски, настоятельно рекомендую старосте не слишком обращать внимание на коз, они у меня молоденькие, несмышленые, подцепят заразу, я ему слова про козью сексуальность припомню, и провожаю размахивающего руками старосту до калитки. Староста упирается, кричит о своих грушах, которые козел неизвестно чем околачивал, и обещает накатать жалобу.

На следующий день у меня возникают проблемы. Исчезновение Педро давно замечено, и, услышав историю с козлом, вдова Педро припоминает, что именно я добирался до холмов и могу знать правду об исчезновении ее мужа. Местный полицейский немедленно заявляется составлять протокол. Сказать мне нечего, но полицейский жаждет провести обыск у меня в погребе. После поисков тела покойного, я не досчитываюсь двадцати бутылок. Нет, сам полицейский столько не пил, просто вытаскивать его пришли пятеро коллег. Они испугались, что, припертый к стенке уликами, я могу сделать что-то дурное их товарищу. После обыска следует вызов на допрос.

Да, был на холмах, да видел Педро или еще кого, но далеко. Следователь не успокаивается. Ему нужно допросить коз и прочих свидетелей. Козы обозлены на меня за историю с козлом. Они немедленно объясняют, как я расправился с красавчиком Педро в сарае на их глазах. Поводом к убийству стала ссора за право владения козами, а истинной причиной является мой комплекс неполноценности, вызванный импотенцией. Приревновав коз к Педро, козлу и даже соседскому барану, я заманил несчастного в сарай и пронзил насквозь вилами для уборки навоза. Педро погиб как истинный герой, произнес пламенную речь, чем-то напомнившую мне пассажи о женских правах из книг Маши Арбатовой, прочитанные вслух женой перед бегством к очередному любовнику, но истек кровью и умер. Труп я, якобы, пытался скормить козам, но, получив решительный отказ, вынес в неизвестном направлении. На мое счастье я требую четко написать в протоколе дату убийства. Дата преступления совпала с днем, когда я и Педро мирно работали в разных концах селения, а сам Педро ночевал дома в объятиях супруги. Но целая бригада полицейских является провести обыск сарая. Приехали они утром, а убыли ночью при свете звезд. Следов крови они не обнаружили, зато после их отъезда из сарая в погреб вел подземный ход, и лучшая бочка марочного вина в погребе исчезла. На месте бочки в бессознательном состоянии валяются три козы и неизвестно как проникший в погреб козел. Разит от них не хуже, чем от уехавших полицейских.

Утром заваливаю лаз из погреба в сарай и иду к Семке. Весь день мы предаемся дегустации остатков вина, останавливаясь на краткие перерывы ради воспитательного процесса козлиного племени. Несколько хворостин после этого превращаются в веточки для растопки. От лучшего ремня для брюк воняет козлиной шерстью. Кажется, помогло. К вечеру козел окончательно трезвеет, играет на гитаре романсы, а козы дружно поют «Не уезжай ты, мой голубчик». Мы, с Семкой, сидим за столом, пускаем слезу и пьем очередную бутылку. Я признаюсь Семке в любви к его учительскому гению. Но он, почему-то, отказывается с завтрашнего дня податься в директоры местной школы. Говорит, что ему своего козла достаточно. Ну и общество, «в нас все таланты пропадают».

Еще через день я получаю повестку в суд. Наш самый большой богатей Джон Убожко крайне разозлен исчезновением Педро и организовал экспедицию на холмы. Джон владеет пивной в селении, но, оказывается, у него большой пакет акций мясокомбината в Кредо. Как я понимаю, нелегальные регулярные поставки козьего мяса давали ему неплохой доход черным налом, а зайцев, фазанов и прочую дичь Джон поставлял в бизнес-клуб в Кредо. Теперь желающих шататься по холмам возле мельниц не будет, да и волки откажутся бесплатно ловить дичь. Все жители селения с талантом Педро давить на психику слишком богаты, им важнее собственный бизнес, чем запугивание волков массовым отстрелом. Других волки слушать не будут.

Экспедиция возвращается с важными уликами. Грузовичок найден у самой равнины мельниц. В нем вещи Педро, но карабина нет. Случайно встреченный волк показал, что Педро геройски погиб в бою с мельницами, начитал свою версию событий на диктофон, но явиться в суд для дачи показаний отказался. Козы, видимо, обратили внимание, насколько уменьшились их потери от волков после гибели Педро, и убежали от представителя полиции. Угроза открыть огонь на поражения только ускорила их бег. Правда, в полицию привезли ежа. Он оказался медлительным, что-то мямлил про то, что Педро промчался мимо него на равнину с превышением скорости. При попытке допроса с пристрастием еж свернулся калачиком и стал требовать вызова адвоката. Ему предъявили обвинение в покушении на жизнь работников полиции с помощью колючек, веником закатили в ведро и оставили в КПЗ. Ночью еж воспользовался достаточно большими для него просветами между решеток и бежал. О моем пребывании на холмах во время гибели Педро известно по показаниям жителей, видевших меня пересекавшим на машине равнину возле селения, но прямых доказательств нет. Мне грозит срок за неоказание помощи при преднамеренном убийстве лучшего гражданина нашего селения.

Меня арестовывают во время завтрака, сразу после получения повестки. Вполне логично, суд назначен на следующий день, и подсудимый имеет время попытаться уехать из селения. Такой арест называется дружеским задержанием. Арест не регистрируется, подсудимый содержится только в полицейском участке, питается за свой счет и имеет право ознакомится с делом. Скоро появляется адвокат, им назначен Джон Убожко. Он бросает на столик томов пять дела и требует прочесть их к обеду. В деле нет ничего ценного – записи разговоров сорок о передвижении следственной группы и зверей во время поиска Педро, ругань ежа с полицейскими, опись вещей в грузовичке и описание боя Педро с мельницами со слов волка. Волк явно решил меня не закладывать и заявил, что меня в момент боя рядом не было. Читать дело неудобно. Чтобы максимально раздуть дело, его напечатали огромными буквами, слова перескакивают со страницы на страницу, вместо одного восклицательного знака после каждого междометия сороки поставлено несколько. Некоторые страницы состоят из одних знаков препинания. Прием стар как мир, но, в качестве доказательства моего стремления запутать следствие и большей образности, знаки препинания и буквы часто образуют сложные, сюрреалистические узоры. В самом конце дела стоят показания ежа. После слов «ваш Педро чуть меня не раздавил» гигантские вензеля из многоточий и восклицательных знаков образуют слова «обвиняемый виновен во всем». Внизу стоит приписка следователя: «Более красноречивого и все объясняющего молчания свидетеля невозможно представить». В обед приходит Убожко и требует от меня чистосердечное признание. Он уже ознакомился с моими показаниями, но не верит в их правдивость. Рядом с Убожко стоит прокурор, приехавший их Кредо. Он вызывает меня на честный и открытый бой. Если я проиграю, вина моя будет доказана полностью. Весит прокурор килограмм сто, руки как тиски, лицо в шрамах. Я против такого и раунда не выдержу. Да и знаю, и видел я прокурорские бои без правил по телевизору. Пятнадцать минут против громилы в клетке вместо судебного заседания – ловушка для дураков. Прокурор начинает объяснять, что моя трусость перед ним, это трусость перед законом и косвенное признание вины. Я снова отказываюсь и вечером получаю новых три тома дела с описанием моего отказа как важнейшего доказательства преступности мышления и темных намерений. Ночью в камере звучат песни в исполнении сводного хора работников и, преимущественно, работниц прокуратуры:

«Наш любимый подсудимый,
Не пройди участья мимо.
Правду знают все вокруг,
Твое мнение – лишь глюк»

Одна песня сменяется другой, ее мелодия очень напоминает какую-то песню Б. Окуджавы:

Когда ты не в мочь пересилить беду,
Когда подступает отчаянье,
Садись, наш товарищ, скорее в тюрьму,
Отбрось прочь печали.
 
Хор отчаянно фальшивит. Аранжировка оставляет желать лучшего. От дикой разноголосицы болит голова. Срочно вспоминаю успокоительные упражнения из древнегреческой гимнастики и через несколько минут работы через силу проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь я в камере почти перед самым судебным заседанием. Меня уже успели обвинить в попытке побега из-за отсутствия следов мысли на месте сна. На столе лежат новые тома с доказательствами. Судя по стилю, их сочинил мой адвокат. С трудом докричался до охраны. Охранники выбежали во двор, спасаясь от хора работников и работниц прокуратуры. Один из охранников замечает мою руку в окне, и меня срочно ведут на суд.

Суд проходит в здании местной управы в небольшой комнате. Сперва прокурор начинает оплакивать участь Педро, призывает поставить в центре селения в память о нем обелиск из черного гранита. Мы все дружно рыдаем, клянемся отомстить за гибель друга. Клятва ни к чему не обязывает, но традиция есть традиция. Затем зачитываются характеристики, данные на меня женой, козами, женой Педро, соседями и старшим полицейским селения. Моя ненависть к Педро объявляется доказанной. Только такой мерзавец как я мог помешать ему позаимствовать свое имущество, стрелял в него три раза в упор и промахнулся исключительно случайно. Мое отсутствие на месте убийства Педро мельницами признается злонамеренным и спланированным, а смех над неудачной попыткой похищения коз верным признаком отсутствия толерантности. После последнего обвинения на меня обрушивается волна всеобщей ненависти. Полицейские с трудом сдерживают жителей. Я-то еще защищен клеткой, а в полицейских летят пивные бутылки, гнилые помидоры и яйца. Молодые ребята робеют от натиска и спасаются бегством. Несколько из них отсечены толпой от выхода и вбегают ко мне в клетку. Один, самый тощий и тщедушный, потерял щит, лезет под скамейку и пытается укрыться за моими ногами. Я немедленно поднимаю скамейку, ставлю ее вертикально вместо щита и слегка пригибаюсь. Прокурор начинает стучать молотком, адвокат обращается к жителям с речью. Он, подобно прокурору и полицейским, толерантен не менее остальных собравшихся и с удовольствием меня повесил бы на первом тополе, но закон требует долгих процедур, поскольку только длинное наказание способно воздать по заслугам такому мерзавцу как я. Толпа на минуту успокаивается, и в это время откуда-то с задних рядов раздается ехидное замечание экстрасенса. Дескать, вокруг моей головы пустых мыслей не больше, чем у прокурора. Прокурор срочно уходит с судьями, присяжными и адвокатом на совещание. Толпа начинает скучать.

Василий отлично знал, на что намекал. Чем меньше мыслей вокруг головы, тем ближе человек к избранным. Все достойные люди, даже учителя и рядовые полицейские, имеют вокруг головы меньше мыслей, чем рядовые члены общества. Именно отсутствие неопределенных мыслей дает волю, необходимую при управлении. Сейчас в совещательной комнате собравшиеся ищут повод смягчить приговор. Надо пользоваться моментом.

После совещания суд находит, что желание защитить свое имущество нельзя считать серьезным преступлением и называет мою утреннюю стрельбу мелким хулиганством. Тем более, я имел возможность убить Педро, а предпочел обойтись даже без мордобоя. Затем суд решает учесть, что подсудимый и погибший отправились на холмы без согласования друг с другом, соответственно Педро предварительно не проинформировал меня о решении вступить в бой с мельницами. Косвенным свидетельством моей неосведомленности может служить полное неведение и остальных жителей селения, включая вдову погибшего. Соответственно большую часть обвинений следует отклонить как недоказанные. В этот момент нервы Убожко не выдерживают. Видимо, горечь от потери поставщика мяса и друга слишком велика, да и давно живет он в нашем селении и привык с самого детства ставить себя выше меня. Всю жизнь жить рядом и неожиданно изменить отношение тяжело. Прокурору легче. Он посторонний и видит меня первый раз в жизни. Джон пристально смотрит на меня и предлагает всем подумать о постигшем нас всех горе. Не на того напал. Я сосредотачиваюсь мысленно на мельницах, и пространство вокруг моей головы остается абсолютно пустым, зато в зале начинается всеобщий плач. Кто-то из членов суда не выдерживает, требует открыть окна и проветрить помещение. Я встаю и обращаюсь к суду:

«Друзья, единство нашего духа не требует доказательств. Мы все скорбим над утратой нашего горячо любимого Педро. Его смерть не останется без отмщения. Мы отстоим наши идеалы и принципы». При словах о единстве духа прокурор и судьи начинают переглядываться, а я продолжаю: «Вы ищите в моем походе на холмы тайное желание не прийти на помощь величайшему герою нашего селения. Это не так. На холмы меня привело желание внести свой вклад в увеличение числа козлов в нашем обществе. Еще в древности было доказано, что чем больше в обществе козлов и козлих, тем оно совершеннее. Горе мне, увлеченность работой не позволила из-за холмов разглядеть удар судьбы, поразившей нас. Но я верю в наше мужество. Взгляните на Джона Убожко, его волевое лицо, его решительную позу и орлиный взгляд. Сплочение рядов поможет победить утрату. Да здравствует решительная, не ведающая снисхождения толерантность».

Еще минут пять я говорю в этом духе и своевременно называю собравшихся братьями. Прокурор и судьи отлично поняли намек о единстве рядов и еще лучше фразу о козлах и козлихах в обществе. Древний закон не отменен до сих пор. К сторонникам максимального роста числа козлов и козлих в обществе требовалось относится снисходительно и трактовать все события в их пользу. Начитанные люди иногда вспоминали этот закон, но путались в формулировках, называли козлих козами или пытались применить термин «мелкий, рогатый скот» вместо ныне простонародного, а ранее аристократичного слова «быдло». Такие ошибки всегда вели к крайне неприятным приговорам. Но, после путешествий я имею свои догадки о сути закона и предпочитаю пользоваться старыми формулировками.

Прокурор окончательно добреет, но судебный порядок требует соблюдения формальностей: «А как вы относитесь к показаниям ежа?»

«Глубоко уважаемый суд, бегство ежа из КПЗ я квалифицирую как злодейский отказ от дачи показаний. И затем фраза «ваш Педро меня чуть не раздавил» возмущает своей наглой ложью. Наш героический Педро для него посторонний человек. Словечко «ваш» открывает всю низость этого лжесвидетеля. Нет, словам существа, глубоко равнодушного к судьбе Педро, верить нельзя».

«Да, но тон, сам тон его показаний обвиняет вас!»

«Разумеется, тон его показаний направлен против меня. Ничуть не удивляюсь. Вспомним, сколько болезненных уколов он попытался нанести доблестным полицейским при задержании. Мог ли враждебный правосудию свидетель взять правильный тон при допросе?»

Джон Убожко начинает дергаться от моей демагогии. Он озирается вокруг, надеясь на подсказку своих доброжелателей из зала. Бармен из пивной господина Убожко торопится на помощь:

«А почему вы редко посещаете нашу пивную? Вы явно избегаете открытого диалога с общественностью! Ваша скрытность – прямое следствие преступности мышления».

«Исключительно потому, уважаемый бармен, что ваша работа по увеличению числа козлов в обществе исключительно совершенна и не нуждается в корректировке. Вспомните качество и объем наливаемого пива».

От политкорректного ответа Убожко теряет дар речи. Его рот беззвучно открывается и закрывается как у щуки на воздухе. Зрители аплодируют и выкрикивают в адрес бармена непристойности. Судья, миловидная женщина с большими наушниками и плеером в сумочке, перестает на время улыбаться, вынимает плеер и меняет лазерный диск. Прокурор впервые решается привлечь судью к работе, подходит к ней, обнимает за талию и шепчет что-то на ухо. Судья берет в руки молоток и объявляет:

«Ну, мне дело в целом ясно. Однако все желающие обвинить подсудимого приглашаются выступить с личными показаниями».

Желающих припомнить мне старые обиды не находится. Зрители бурно обсуждают работу пивной. Присяжные читают газеты. Секретарша показывает прокурору и судьям на часы. Судья быстро закругляется, стуча молотком по столу:

«Вызываются все желающие, раз, вызываются, два, вызываются, три. Суд и присяжные отправляются на очередное совещание».

Суд снова отправляется в соседнюю комнату уже без адвоката. В руках у присяжных и судей сумки с бутылками вина и различными свертками. Из свертков проглядываются ноги вареной курицы, круги колбасы, батоны хлеба. В течении часа из комнаты доносится смех, звон стаканов и отдельные выкрики. Кто-то предлагает спеть песню. Затем суд появляется в самом миролюбивом настроении и снимает все обвинения. Джон Убожко смотрит, теряется в догадках, поднимается, мямлит о необходимости наказания и садится на место в полном изнеможении. Он крутит головой, открывает один из томов дела, достает платок и пытается утереть пыль со лба. Я гляжу на Убожко, вижу признаки беды и прошу суд вызвать в зал доктора. Тут и зрители замечают неладное. В полном молчании, как завороженные, все наблюдают маленькие струйки мысли, впервые в жизни поднимающиеся от лысоватой головы Джона. Мой адвокат ощупывает свою голову, смотрит на меня ненавидящим взглядом, затем на суд, бросает магическую фразу «оставите на свободе – дивидендов лишу» и, покачиваясь, выходит из зала суда.

Я получаю полгода за мелкое хулиганство с правом на обжалование. Судьи и прокурор долго извиняются передо мной, обещают пересмотреть дело через пару дней, когда настроение Убожко изменится в лучшую сторону, или, если он не выздоровеет и продолжит чадить мыслями, через месяц соберется общее собрание акционеров мясокомбината, и суд амнистирует меня после признания Убожко юридически недееспособным. Реально заключать в тюрьму меня никто не собирается, и я отправляюсь праздновать победу к экстрасенсу.

Василий отнюдь не рад случившемуся. На его взгляд история с Убожко еще не закончилась. В принципе, моя свобода – результат самозванства. На моем месте он бы занимался дыхательной гимнастикой три раза в день, стараясь запастись силами впрок. Я отвечаю, что исправная мельница переработает мои пустые мысли эффективнее, чем Убожко будет давить мне на психику и отвлечет его силы на себя! К сожалению, никто из нас не предполагает, насколько я прав. Столкновение людей, культур, цивилизаций – это всегда столкновение их будущего. Настоящее отнюдь не является главной причиной конфликтов. Ну, столкнулись люди, переругались и разошлись. Вот, когда в настоящем сталкивается разное будущее, ставки повышаются. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Всю нашу культуру, традиции воспитания и управления следует рассматривать как борьбу за будущее одних за счет права на будущее других членов общества. Мы удивляемся собственной и чужой неспособности учиться на ошибках, а удивляться нечему. Человек легко умнеет, пока невольно не начинает перебегать дорогу к чьему-либо удобному будущему, и получает удар свыше. Победу одного будущего над другим можно заметить по случайным ошибкам, беспричинным столкновениям, страхам и вере. Я смотрел на непонятные, фантастические аппараты в мельницах, но еще не понял, что каждый человек на биологическом уровне несет в себе технологии будущего, способность как бы из несвершившегося мира расставлять другим ловушки, предполагать цели, которые еще не пришли им в головы. В будущем люди готовят друг другу ад и рай. Эти категории вполне реальны, как воплощение мечтаний о вечном устранении соперничества. Многочисленные герои настоящего и прошлого являются часто только марионетками чужих мечтаний о чужом сладком грядущем. Мы не ведаем, что творим. Чингисхан в своем стремлении на Запад объективно был воплощением Великой Европейской Мечты об уничтожении славян и арабов. Гитлер был орудием Великой Англосаксонской Мечты о мировом господстве. Войска монголов чудесным образом предпочли остановиться у границ Германии и Италии. Гитлер успешно обескровил трех основных соперников, способных остановить англосаксонов - собственно немцев, русских и евреев. И, если Гитлер ничего не смог поделать с евреями в самих США, то, как говорится, не все котам масленица. И, если США пока бессильны против Китая и Индии из-за ненависти арабов, значит китайцы сейчас воздействуют на американцев через будущее. Более того, мечты, внедренные через будущее, сохраняют свою энергию и требуют новых жертв и новых побед. Кто такой был Христос, как не воплощение Великой Еврейской Мечты о гибели Рима в огне нашествий, внутренних смут и о страданиях истерзанных до состояния полной беспомощности и полного отсутствия собственного достоинства народов, Мечты, смешавшейся с вековой мечтой народов о милосердии и человечности? Недаром сами евреи успешно смогли оградить себя от христианства. Человек хочет как лучше, и не замечает чужую мечту, севшую ему на плечи. Да и как ее сбросить, если она приносит успех, ощущение силы и удачи. Потом мечта способна уничтожить и часто уничтожает своего носителя. Мечта сбылась, сперва Рим терзал себя борьбой с христианством, затем принял новую религию и погиб от варваров, проявив полную нравственную беспомощность. Все прятались за чужие спины, осеняли себя крестом при виде врагов и разбегались в разные стороны. Но мечта осталась, и она требовала новых жертв и породила сперва нашествия арабов, затем Крестовые походы, Дранг нах Остен, да и сами еврейские погромы являются логичным следствием мечты о гибели Рима. Нам только кажется, что в этом мире мы работаем исключительно на себя. Ерунда, мы в первую очередь работаем на других, думая, что пытаемся устроиться поудобнее, когда мечтаем, пускаемся в авантюры или опускаем руки от безнадежности, хотим как лучше, и не замечаем чужую мечту, севшую нам на плечи. Да и как ее сбросить, невидимую, слившуюся с твоей душой, впитанную с молоком матери.

Все это я пойму немножко позднее, а тогда Василий предостерегает меня об опасности. Мы ограничиваемся скромным стаканчиком вина, и я бреду домой, надеясь отдохнуть, пока Джон Убожко лечит нервы и не в состоянии следить за моим заключением. Перед моим забором стоят несколько машин, одна из них – полицейская. Еще одна машина принадлежит Джону Убожко. Оказывается, он предпочел ограничиться амбулаторным лечением и приехал с лечащим врачом. В доме яркий свет, играет музыка, видны фигуры танцующих. По случаю обвинительного приговора моя бывшая супруга оформила развод, завладела всеми правами на мое имущество, включая землю, и празднует событие с очередным приятелем из Кредо. Гости радостно приветствуют меня и предлагают присоединиться к всеобщему веселью. Тюрьма пока подождет. В большой комнате устроен фуршет. Танцующие пары усердно стучат ногами по полу. Телевизор, настроенный на музыкальный канал, орет без перерыва. Особо усердные поклонники танца умудряются делать свои па даже под рекламу чудодейственных примочек. Приятель супруги уже устал от танцев, сидит на диване и задушевно перелистывает документы на права собственности. Документы моей бывшей жены. Парень еще не сообразил с какой просвещенной женщиной успел познакомиться неделю назад. Огорчать чудака нет ни малейшего желания. Я иду на кухню подкрепиться.

Яичница, несколько початков кукурузы и стакан чая – больше и не надо. В самый решающий момент, когда самое время перевернуть жарящиеся на сале яйца, в кухню грузно вваливается Джон Убожко. Он внимательно разглядывает большой нож в моей руке, смотрит на сковородку и неожиданно вежливо отказывается от предложения разделить со мной яичницу. Джону тяжело. Он впервые в жизни ощутил беспомощность и готов как загнанный бык бросаться на встречные преграды. Больше всего Джона волнует мой конфликт с Педро. Я отвечаю, что конфликта не было, Педро решил доказать собственную крутость характера, подавить волю волков демонстрацией силы и не смог остановиться. Дескать, волки боятся мельниц и охотников с ружьями. Педро, по словам волка, напал на мельницы. Я думаю, избыток веры в удачу и безнаказанность стал причиной трагедии. Убожко выглядит действительно убого. Он так и не осознал, что я не вру и не говорю правду. Сегодня днем он стал обычным человеком. Обретя пустые мысли, он лишился гипнотизма обаяния. Еще утром он мог выбирать разные формы обаяния – обаяние силы, власти, ума, честности, осведомленности и еще целый набор качеств, с помощью которых он умел навязывать волю обычным людям. Но, во время суда Джон начал расходовать силы в опасном направлении. Сперва попытался психологически надавить на меня. Видел мою защищенность от чужого воздействия, но принял за случайность. Затем решил надавить на себе подобных. Идея глупая и опасная. С себе подобными силой зря не бряцают. Они действовали по правилам игры, выгодным именно таким как Убожко. Он пошел против собственных интересов и надорвался. Не на одних козах его бизнес делается. А что Педро? Бизнес есть бизнес, сдох попугай, возомнил себя сильнее обстоятельств, купи нового попугая. Джон пытается подавить своей озлобленностью и не понимает, что уже воюет с мельницей вместо меня:

«Ты, сука, думал, что встал поперек только Педро. Нет, ты и мне встал поперек горла».

«Джон, успокойся. Нет цинизма – нет терпения».

«Да я тебя сломаю. Такие, как ты, зря землю топчут».

«Я бензин экономлю. Я патриот».

«Сволочь ты, а не патриот. Лох по жизни. Дом отсужу, в канаве сдохнешь».

Смотрю я на Джона и понимаю, что его надо позлить равнодушием. Терять и так нечего. Спокойный Джон раздавит одним движением и пятку не ушибет.

«Опоздал ты, меня супруга и так имущества лишила. Как меня ни дави, авторитет не вернешь. Это ты здесь – авторитет, а на холмах – никто».

Джон обещает устроить мне пожизненное заключение, благо денег у него хватит. Я отвечаю, что он глуп. Я – хозяин холмов, хочу – поставлю коз, хочу – обойдусь без него. Покупатели свежего мяса в услугах его предприятия не нуждаются. Мельницы рядом с холмами, желающих рисковать много не найдется. А пока ему, раз он не желает договариваться, лучше поберечь физиономию и убраться отсюда. Джон снова задумчиво смотрит на нож, которым я разрезаю яичницу, выплевывает какую-то угрозу и уходит. Я поднимаюсь в свою комнату и проваливаюсь в сон. Снится какой-то начальник, жаждущий доказать власть любой ценой. Каждый второй сотрудник ищет повод донести на остальных. Каждый лизоблюд доказывает окружающим свои выдающиеся профессиональные качества. Все словно расселись по углам, сжались комочки и ищут повод вскочить, куснуть соседа и снова сбежать в защищенный закуток. Во сне я пытаюсь как можно меньше общаться с окружающими. Меня почти тошнит от необходимости улыбаться и поддерживать общий тон общения. Утром я просыпаюсь и отправляюсь с корзиной провизии в тюрьму.

В тюрьму меня не принимают – все места заняты. Теперь и туда без взятки не устроится. Ночую под открытым небом и долго обдумываю ситуацию. Предположим, дня через два срок не отменят. Что тогда? Дома бывшая жена с любовником. Они мигом вызовут полицию. Работу как заключенному не найти, денег на взятку надзирателям нет. К судье пойти нельзя – официально я заключенный, дадут новый срок за отказ от отсидки, и сумма требуемой взятки сильно увеличится. Еды в корзине хватит на неделю, после только побираться или реально совершить преступление. Но ведь могут поймать раньше, чем я продам добычу и устроюсь в тюрьму. Без взяток в наши тюрьмы принимают только убийц и авторитетов. Ради них из тюрем вышвыривают сотни несчастных. Сам наблюдал демонстрацию протеста, лишившихся тюремной койки у мэрии в Кредо. И чего они добились? Их побила полиция, да суды срока надбавили. Становиться убийцей ради тесной камеры и издевательств вертухаев противно. Я медленно иду из тюрьмы мимо палаток бездомных преступников обратно в селение и дохожу до развилки. Поворот налево ведет к нам, направо – в Кредо. Мимо проносится на большой скорости машина. Поравнявшись со мной лихач высовывает в окошко руку и показывает кукиш. Я узнаю Убожко и показываю ему кукиш вслед. Ночую за околицей под забором.

Через день, устав от безделья и отдыха под открытым небом, я плетусь к экстрасенсу узнать последние новости. В селении суматоха. Кучки жителей стоят на каждом углу и обсуждают новости. По обычно пустым улицам проезжают машины. Узнав меня, водитель одной из них победоносно вскидывает кулак и плюет в мою сторону. В центре селения, на здание управы висит объявление, приглашающее всех на митинг. На другой стороне уже стоит небольшая трибуна, и пара рабочих тянет провод для микрофона. Скамеек и лотков с прохладительными напитками не заметно. Митинг предполагается короткий и решительный.

Экстрасенс сидит на земле посредине огорода и медитирует. Впервые я застаю его за подобным занятием. Обычно он чаще делал дыхательную гимнастику. Я сажусь рядом и выжидаю. Экстрасенс отрывает взгляд от кончика носа:

«Убожко народ поднимает. Хочет объявить войну мельницам».

«И много народа успел подставить?»

«Достаточно. Заплатил десятку горлопанов. У тех от денег лица прояснились. Зовут к оружию. Убожко и пушками разжился, одолжил в соседней части. Завтра в бой».

«Не к добру это. Зря народ положит».

«Я не о том. Будущее не чувствую. Что-то теряется».

Положение действительно неприятное. Всегда замечал у провидцев потерю способности предвидеть ситуацию перед серьезными событиями. Есть варианты. Убожко испугается и отменит операцию, потеряет часть авторитета, постарается посильнее ужалить меня в отместку за проявленный здравый смысл. Тогда мне надо бежать и отсиживаться месяца два хоть в Долине Людей, охотиться на коз и ночевать у костра. Только бежать надо немедленно, пока все на митинге. Если найдут, придется отстреливаться. Или Убожко устроит мельницам войну. Тогда все зависит от того, выживет ли он в ней. Экстрасенс смотрит на меня и будто чует мои мысли:

«Что о себе думаешь? Ты селение представь».

Ага, типичный пример медитации. Человек подозревает опасность, но отказывается в нее поверить. Вокруг каждого из нас в течении жизни накапливается масса чужих и собственных страхов. Прислушиваться к каждому из них – прямой путь в психушку. В критический момент масса старых страхов мешает вовремя увидеть главную опасность, заставляет проявить равнодушие или впасть в панику. Василий, увидев меня, проговорился о том, в чем не мог полностью признаться себе.

«Василий, бери вещи и сматывайся. Что ты теряешь?»

«Зелень и жену. Она считает, что наше дело сторона».

И это верно. Зелень разворуют сразу после отъезда. Если беда не придет, жена ошибку не простит. Концов потом не сыщешь. Совершил человек непатриотичный поступок, из рядов народного ополчения сбежал. Сейчас Убожко – народ. Он народное мнение проплатил вместе со всеми последствиями, и, пока народное мнение не перекупят, ничего не изменишь. В таких случаях и самые богатые повинуются инстинкту – имитируют громкий протест, а на деле ждут, пока пар выйдет и народное мнение в цене упадет. Да и глупо им против Убожко идти. Он не им войну объявил, действует по правилам. Сегодня он купил народное мнение, так не навсегда, завтра ты купишь, если к горлу припрет. Кодекс честной конкуренции за народное мнение не нарушен.

Василий закончил медитацию, и мы обедаем. Особенно нам обсуждать нечего. Ошибся я. Одна маленькая ошибочка – взял у волка брошюру по политкорректности. Все остальное пошло как лавина. В одном случае не позволил себя на колени поставить, в другом – не дал пристрелить. И все. Жизнь изгоя гарантирована – неприкаянность как тюрьма и тюрьма как наказание за неприкаянность.

К концу обеда заявляется жена Василия. Она взбудоражена митингом. Ненависть на злодейское убийство Педро из нее выплескивается как вода из полного ведра. Я слушаю, спрятавшись за комод. Найдется на мельниц управа, мужики поднялись всерьез, патриотизм раскалился, ряды борцов крепнут. Правда, активисты борьбы с мельницами в бой не идут. Они переругались с Убожко из-за сроков выплат за агитацию. Мол, сами вступать в бой не собирались. Им, мертвым, деньги не к чему. Один из активистов, не получив перед митингом деньги, впрямую назвал Джона жуликом и призвал народ против войны. Его избили непосредственно на трибуне, а Убожко выступил с пламенной речью. В войне за свободу гонорар патриотам не полагается, никаких денег он не обещал и платить не собирается. В бой идут добровольцы. Всем им Убожко гарантирует землю на холмах и кредит на обустройство. Сестра одного из добровольцев предложила жене Василия посоветовать мужу не упустить удачу. Она ответила, что у них денег и без войны достаточно и потребовала плату вперед. Ее назвали женой капитулянта, и она поспешила уйти. Отряд патриотов выступает завтра утром. Жена Василия потихоньку успокаивается, и по знаку хозяина дома я наконец вылезаю из-за комода. Хорошая у него жена, отходчивая, не как моя бывшая. Мы заканчиваем обед, долго пьем чай и выходим на воздух продолжить медитацию. Солнце уже начинает садиться. От медитации постоянно отвлекают прохожие за забором. Многие успели напиться и бродят по улицам, распевая песни и перебрасываясь с друзьями грубоватыми шуточками. И чего они так веселятся? Нет у Убожко права раздать им землю. Завтра они победят – Убожко станет героем, а они – просителями без прав. Проиграют – все хотели как лучше, а останутся при своих бобах, если выживут. Наконец, темнеет. Самое время выполнить свой скромный план. Кому война – кому бесплатное зрелище.

В голове всплывают обрывки сна о мире ином и нереальном. Дикая в своей желтизне луна висит над белым зданием. Мимо везут раненых. Где-то далеко крохотные отряды повстанцев пытаются взять телецентр. Они с дуру решили, что имеют право на полчаса эфира. Вместо эфира по ним открыли огонь из крупнокалиберных пулеметов, точнее не по ним, а по тысячам демонстрантов. Демонстранты перед этим упивались речами о конституционных правах, о незаконности подтасовки результатов выборов и референдумов, о праве граждан быть хозяевами своей страны. У нас, слава Богу, мир реальный, никто такие глупости не воображает. В том мире не полагается оружие, мы строим баррикаду. Сидящие в белом здании хотят прикрыть себя баррикадой и нашими телами. Выходит наш командир. Он знает, что все проиграно и признает это. Утром, перед боем, он снова оставит нас и уйдет в здание. У него есть оружие, он боевой офицер, ему здесь не место. Я ухожу, я не хочу проигрывать уже проигранное руководителями дело. Честно говоря, руководители по обе стороны свары – дрянь, по всем тюрьма плачет. Увы, при любом раскладе проиграть может даже теоретически только часть, иначе нарушится принцип справедливости, принятый в том мире называть конституционностью. До безобразия огромная, правильной формы, желтая с кровавыми подтеками луна продолжает висеть над зданием. Центральные улицы полны веселой публики, все рестораны работают. Где-то за несколько кварталов полторы тысячи энтузиастов требуют у правительства оружие. Они не злодеи, они просто хотят прикарманить бесплатные автоматы. Им ничего не дают. Умные ребята наверху давно сообразили, что за реальную поддержку полагается платить, а за пережитый страх или энтузиазм компенсации не полагается.

Следующий сон полностью демонстрирует мне собственную неспособность радоваться моментам жизни. Якобы я проснулся слишком поздно и вижу храбрых танкистов, расстреливающих здание с безопасного расстояния, мужественных спецназовцев, идущих с криком «Ура». Спецназу сообщили, что вожди в здании запретили открывать ответный огонь в обмен на сохранение им жизни. Теперь спецназовцы громкими криками приветствуют возможность пойти в бой за любимого президента. Огромная толпа народа, отказывающегося бояться или иметь собственную позицию, смотрит на бесплатное зрелище, огонь, дым, яркое солнце, братается с журналистами, пьет пиво и ругает оцепление солдат, мешающее подойти ближе и разглядеть образцовый бой с близкого расстояния. Я во сне смотрю телевизор и понимаю, что упустил возможность слиться с народом, начать думать и чувствовать как они. Тогда я не понимал вещее значение этого сна. Казалось, сон был одним из кошмаров, повествующих о кровавых нелепостях жизни. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что сон предрекал мое будущее одиночество. Вон там, вдалеке, в телевизоре счастливые люди. Почему-то во сне счастливых людей я в основном видел по телевизору. А я в маленькой комнате один, в стороне от восторгов, зрелищ, машин, красивых женщин и общего праздника. Я вспоминаю сон и понимаю, что завтрашнее зрелище пропустить не имею право. Увы, в реальной жизни зрелищем мне придется наслаждаться в одиночку.

Забрать машину и уехать на холмы оказалось проще простого. Счастливые молодожены задержались то ли на танцах, устроенных после митинга, то ли ушли в гости. Старые замки в особых отмычках не нуждались, а мои личные вещи жене не полагались по закону. Она, разумеется, могла их продать и списать пропажу на воров, но не успела, митинг помешал. Ехать по равнине в темноте было неудобно. Пришлось у холмов светить фарами и искать знакомый проход. Дальше шла накатанная мной и Педро колея. Уже за полночь я пересек холмы, проехал по равнине мельниц и загнал машину вверх к знакомому источнику. Вот и хорошо, подумал я, завтра придет орава с пушками, увидит мельницы, приплывшие на движение моей машины, и никому я здесь в отдалении не понадоблюсь.

Утром я просыпаюсь в машине и ничего не понимаю. Тишина, затем странная вибрация в теле и опять тишина. Солнце уже высоко. У источника сидит волк, пойманного зайца доедает и облизывается. Увидев мое лицо в окне машины, он ухмыляется:

«Приезда гостей ждешь?»

Вот отчего у меня странные вибрации в теле! Наше воинство выступило и сейчас пересекает равнину или холмы.

«Где они? На холмах?»

«Километров за десять. На нескольких машинах едут, опять всех коз распугают».

«Шел бы ты отсюда. Скоро пальба начнется».

Волк ничего не понимает. Приходится несколько раз в спешке объяснить ситуацию. Я быстро собираю дрова, кипячу чай, а грозные вибрации с каждой минутой становятся сильнее. Удивленный волк наконец соображает что к чему. Его тоже трясет. Остатки зайца он заглатывает, почти не жуя, кричит о великом дне гнева и торопливо трусит вглубь холмов. Неожиданно я начинаю понимать происхождение равнины с камнями и причины гибели Цивилизации Улыбок. Ровные ряды камней – нервы Земли. Древние жители строили цивилизацию прямо на нервах планеты и доулыбались. День гнева действительно пришел, пора и мне с биноклем, котелком чая и бутербродами лезть на ближайший холмик и насладиться бесплатным зрелищем.

У самого края равнины в паре километров от меня стоят несколько грузовиков с прицепленными пушками. Сзади остановились автобусы. Лучшие люди, одетые в праздничные наряды, наблюдают за ходом подготовки операции. Джон Убожко с биноклем обозревает природу и мельницы, стоящие километрах в трех в глубине равнины. После краткого совещания автобусы отъезжают чуть назад, а грузовики спускаются на равнину и разворачиваются. Десятка три добровольцев отцепляют пушки, направляют их в сторону мельниц, вытаскивают ящики со снарядами, неумело готовят орудия к бою. Пушки небольшие, противотанковые, 56 миллиметровки, всего четыре штуки. Джон Убожко проверяет прицелы, станины, позирует перед кинокамерой, но открыть огонь не спешит, ждет, когда мельницы приблизятся на расстояние прямой наводки. Я, наверно, поступил бы одинаково. Команда не обучена, им и прямой наводкой накрыть цель с первого залпа трудновато будет. Сзади раздается шум машины. Появляется автолавка с прицепом. Из прицепа достают зонтики, столы и стулья. Начинается торговля пивом и прохладительными напитками. Какой-то малый в одежде официанта устанавливает динамики и включает музыку, затем берет большую сумку, обходит зрителей и предлагает всем желающим театральные бинокли напрокат. Мне становится совсем грустно. Опять я в стороне от всеобщего праздника жизни, холодного пива, красивых женщин, сижу с грязным от копоти котелком чая и бутербродами на колючей траве. А ведь можно спуститься, подбодрить Джона, подойти к буфету, заказать пару бутылочек и уютно развалиться рядом с остальными на раскладном стуле. Но карманы пусты, к Убожко подходить неудобно, да и зрители меня не поймут. Они – герои, а я – подлый трус, предавший храброго Педро.

Джон Убожко неожиданно начинает суетиться быстрее. Мельницы медленно приближаются. Убожко чуть отходит назад, смотрит и подает команду зарядить пушки. Из динамиков возле автобуса несутся звуки американского рэпа. Мельницы уже за полтора километра, нервы у Джона сдают, и он приказывает открыть огонь. Зрители вскакивают с мест. Перелет, снова перелет. Убожко подает новую команду, и залп почти накрывает мельницы. Их не больше десяти. На расстоянии трудно все разглядеть, но заметны места разрывов снарядов, взлетающая в воздух земля и признак первого успеха – одна из мельниц теряет часть крыла. Мельницы продолжают движение вперед, скорость их почти не меняется. Несколько операторов с телекамерами носятся вокруг орудий, требуют от Убожко интервью и срочного повторения залпа. Первый они сняли с неудобной позиции. Пока неизвестно откуда взявшиеся полицейские отгоняют операторов, расстояние до мельниц сокращается до восьмисот метров, и доморощенные артиллеристы начинают попадать в цель. Мельницы застывают на месте. Толпа радостно орет и размахивает национальными флажками. Наводчики действуют уверенней, подносчики снарядов бегают быстрее и быстрее. Действие заражает. Даже официант с подносом для пива переходит с шага на бег. Башни мельниц одна за одной разрушаются, превращаясь в груду камней и кусков металлических внутренностей, и оседают на равнину. В искалеченной аппаратуре возникают короткое замыкание. Видны искорки. Непонятные голубоватые облачка, напоминающие немного горестные размышления странника, поднимаются от разрушенных мельниц к небу. Они удивительно красивы и немного облагораживают вид бойни. Толпа ревет: «Еще! Точнее!» Убожко поворачивается к толпе и громко в мегафон отдает приказ не жалеть снаряды. Волна вспышек от фотокамер приветствует приказ. Вот три мельницы разрушены до основания, четыре, пять, шесть… Стрельба стихийно замедляется, видимо, наводчики почувствовали нечто неладное. Количество попаданий не уменьшается, слабеет ущерб от снарядов. Видно, как снаряды отскакивают от башен и взрываются в воздухе и на равнине. Некоторые осколки начинают долетать до орудий. Одного из наводчиков приходится срочно нести на перевязку к автобусу. Не беда! У Убожко больше семи человек на орудие, замена находится немедленно. Через минут тридцать размеренной пальбы целой остается только одна мельница. Убожко совсем не торопится. Все орудия направлены в последнюю цель. Дружный залп перед зрителями с видеокамерами, окружившими полукольцом мстителей за человечество, видно как четыре снаряда попадают в цель, и мельница исчезает. Люди, как зачарованные, смотрят на опустевшую равнину.

Мельница не разрушилась, не отразила снаряды, она исчезла. Через секунду она появляется метров за сто от прежнего места и исчезает вновь. Приблизительно минуту мельница с разными интервалами времени то появляется, то исчезает на равнине. Зрелище настолько завораживает, что никто не видит, как обломки разбитых мельниц уходят вглубь равнины. Все смотрят на таинственный мираж, с упрямой логичностью совершающий свои маневры, появляясь ниоткуда и уходя в никуда. Затем через равнину проходит судорога, похожая на толчок от землетрясения, валящая наземь артиллеристов и опрокидывающая машины и орудия. Зрители кричат от ужаса. Судорога повторяется еще и еще, напоминая пульсацию зубной боли. Теперь зрители падают с раскладных стульчиков, пытаются отползти от пьяно раскачивающихся автобусов, хватаются за цветастые зонтики, рвущиеся из рук. Бутылки с пивом и бумажные тарелки с едой летят со столиков в разные стороны. Несколько секунд и земля замирает, целый клин мельниц появляется на равнине. Видимо, защитное поле мельниц включилось и вокруг каждой из них висит пыль, сквозь которую проступает силуэт башни. Еще через мгновение мельницы начинают движение на орудия, постепенно ускоряясь. Артиллеристы едва успевают снова установить орудия и дать залп. Никакого эффекта. Мельницы продолжают ускорятся и чуть подпрыгивают вверх при движении. Зрители смотрят на наступающие мельницы. В бинокль видно, как женщины пытаются кричать, самые смышленые из собравшихся разворачиваются и бегут вглубь холмов. Водитель автолавки спешно включает мотор и дает задний ход. От волнения я и не замечаю, как котелок с остатками чая, падает мне на брюки и катится по склону, подпрыгивая в такт колебаний земли. Мельницы давят всех и вся, артиллеристов, орудия, машины, прыгают вверх на склон холма, уничтожают автобусы, столики, стулья, бегущих и припавших к земле людей. Великий день гнева начался. Чем он кончится, мне не ясно. Строки великого предсказателя будущего кратки:

Они поднимутся, настанет день гнева
Счастливцы спасутся в тумане неведения.

Мельницы отъезжают на равнину и начинают какие-то маневры. Мне остается одно – катиться по склону к машине и постараться вернуться в селение раньше мельниц. С трудом моя машина движется по склонам холмов - выезжать на равнину страшно, руки дрожат, коробка передач заедает. Все равно приходится приближаться к подошве холмов, ища место поровнее. Еле-еле машина одолевает подъемы, царапает днищем о землю и кое-где опасно кренится. Около орудий и автобусов разбросаны остатки тел, куски скарба, доски разломанных ящиков от снарядов. Спасать тут некого, надо срочно ехать дальше. В зеркало видно, как одна из мельниц реагирует на мое появление, но останавливается на полпути и возвращается вглубь равнины к общей группе. Старенький мерс бьет все рекорды скорости. После холмов езда становится проще. Селение, как далекий остров, чуть возвышается на равниной, покрытой камнями и потихоньку растет в размерах. В голове одна мысль – только не задеть камни! Еще час гонки, и я еду между полей, врываюсь на ближайшую улочку и с воплем «спасайтесь» направляюсь к дому экстрасенса.

Василий оказывается у себя. Он отдыхает после работы, пьет вечерний чай и не торопится поддаться моей панике:

«Все убиты, говоришь? Так и следовало ожидать. Но кто тебе поверит? Ты никто, предатель, врун, отщепенец. Джон воюет с мельницами, а ты панику поднимаешь. Знаешь, надо быть умнее. Я пойду к Галке-гадалке, она умеет придуриваться, жена вещи соберет, а ты езжай на равнину. Появятся мельницы – дашь знать».

Я еду предупредить остальных знакомых. Встречные на мои слова отвечают жестами. Одни крутят указательным пальцем у виска, другие – вытягивают в мою сторону средний палец. Дескать, Джон Убожко непобедим. Семка реагирует значительно проще. Он посылает козла поговорить с моими козами и узнать их мнение. День гнева им давно известен, предание о грядущем выходе мельниц за пределы холмов знакомо каждому ежу и каждой пичуге. Семка вздыхает, велит своей жене готовиться к отъезду и идет предупреждать соседей. Моя бывшая супруга кричит, что я окончательно заврался. Я успокоено еду на равнину. Раз так кричит – поверила на все сто. Когда она соглашается на словах, жди самых непредсказуемых поступков. В бинокль чуть видна линия холмов, прикрытая маревом. Вечереет, жара чуть спала. Я нервно курю. Признаков приближения мельниц нет. Абсолютное безветрие. Село живет как обычно. Сельской дороги не видно, но слышны отдаленный звук моторов и громкие всплески музыки из проигрывателей. Значит, ездят и не волнуются. Неожиданно за спиной раздаются крики и треск ломаемых стен. Мельницы материализовались прямо на поле рядом с равниной и бросились крушить селение. Со стороны равнины трудно заметить, как испуганные жители пытаются бежать, прыгают в канавы и погреба, прячутся среди обломков домов или стоят, парализованные ужасом и наблюдают гибель близких и имущества. Мельницы кружат по селу, разрушая дома обывателей и самые дорогие нашему сердцу постройки – пивную, здание суда, здание сельской администрации, филиал банка «Три листика» и местный полицейский участок. Затем мельницы мчатся в город Кредо и сносят все – высотные здания, предприятия, торговые центры. Очевидцы потом рассказывали про гигантские прыжки мельниц на бетонные стены. Казалось, старый камень мельниц, скрепленный обычным раствором, обязан был не выдержать столкновения с бетоном. Получалось обратное, защитное поле вокруг камня позволяло разрушать бетон как картонные листы, разрывать арматуру и ломать опоры электропередач и мостов. Ужас, охвативший жителей Кредо, столь велик, что население забывает ограбить полуразрушенные магазины и винные склады. В городе вспыхивает пожар. Жители нашего селения наблюдают его фантастическое зарево ночью, бродя среди обломков и собирая остатки вещей. Ночью мельницы проносятся обратно через остатки селения, вызывая новую волну хаоса и отчаянья, и исчезают.

Холодно, плотный туман покрывает землю. Люди ходят сквозь туман и не могут найти друг друга. Идти на крик бесполезно. Невозможно разжечь костер и согреться. Спички отсырели, зажигалка таинственным образом испортилась. Утром туман долго оседает. Вся земля мокрая как после дождя.


Весь следующий день жители пытаются понять происшедшее. Погибло жилье, половина урожая, заборы, сараи. Прилетевшая на вертолете из столицы комиссия посчитывает ущерб, требует срочно похоронить погибших людей и домашнюю скотину. К вечеру село заполонили репортеры. Они весь день провели в Кредо, снимая пожары и обломки зданий. Теперь они снуют стайками и в одиночку, требуют рассказов о вчерашнем кошмаре и снимают на фотокамеры понравившиеся им виды разрушений. Каждому жителю приходится непрерывно позировать и рассказывать, поворачиваться, плакать, улыбаться, грозить кулаком в сторону холмов и много плакать. Спасатели пытаются разбирать завалы. Национальная гвардия разъезжает на бронетранспортерах и призывает народ к спокойствию. Для пущей убедительности они стреляют в воздух. Даже у семкиного козла начинается нервный тик, про мою благоверную и говорить страшно. Доктора без спроса осматривают выживших и всем раздают рекомендации, памятки, приглашают пройти платный курс противошоковой терапии. Целую неделю жителей переписывают, затем выдают справки, требуют справки и направляют в очереди на получение справок. К концу всех процедур выясняется ужасное положение. Большинство документов погибло в пожарах и под развалинами. Жители мучаются от приступа амнезии. Они пытаются выучить названия справок, порядок получения компенсации, состав приехавших комиссий, их субординацию и подсубординацию, но путаются и просят оставить их в покое. Глава правительственной комиссии решает проявить жалость и приказывает большинству приезжих покинуть селение.

Несколько месяцев до наступления осенних дождей проходят в непрерывных хлопотах. Дома восстанавливаются, заборы ремонтируются, из погребов достаются остатки имущества, жизнь налаживается. По-моему, я единственный, кому повезло. Хахаль бывшей супруги, увидев всеобщее разорение, теряет интерес к браку и уезжает. Документы суда сгорели, а вместе с ними и права супруги на мое имущество. Она пытается снова поднять вопрос о моем наказании, но мстить мне за неоказание помощи борцам с мельницами желающих нет. После визита в Кредо к судье она возвращается с подбитым глазом. Вечером она пытается говорить о возможном примирении и долго плачет. Она выглядит настолько несчастной, что я не выдерживаю и иду к Семке распить пару бутылочек. И мы сострадаем по полного упада.

Василий практически не пострадал. Во время атаки мельниц он делал пресловутые дыхательные упражнения и не замечал вихря разрушений вокруг себя. По странному стечению обстоятельств и мельницы предпочли не заметить ни его, ни его любимой зелени. Правда, одна из мельниц мимоходом снесла половину его забора и уничтожила пару грядок с перцем, но это сущие мелочи. Семка благотворит своего козла и даже прощает ему идиотскую игру на гитаре. В последний момент козел ухитрился столкнуть своими рогами его и его супругу в канаву и лишь потом спрыгнул вниз. Теперь козел знаменит, его показали по телевидению, ведущий наградил козла за терпение на съемках целым ящиком шампуня, и козел который месяц разгуливает важно по селению, почти благоухая. Правда, козы и овцы чихают от его аромата, а бараны даже брезгуют с ним бодаться.

Жизнь продолжается, унылая, бесперспективная, но все-таки жизнь. От тоски хочется снова поехать на холмы, починить на всякий случай несколько мельниц на равнине. Но я выжидаю, и тут, среди зимы, приезжает в селение один богатый человек. Он уже скупил массу земли в Кредо, надеется хорошо нажиться на правительственных подрядах по восстановлению города, а сюда заехал выяснить историю гнева мельниц. Неизвестно, как он вышел на меня. Возможно, сельчане вспомнили про историю с Педро, возможно, я изменился из-за дыхательных упражнений. Теперь я их делаю каждый день, готовясь к новому походу на холмы. Но он подъезжает к моей калитке и хочет побеседовать.

«Единство духа», - говорит, - «не требует доказательств».

«Да», - говорю, - «не требует».

Мы сидим, разговариваем, и я пытаюсь понять причину визита. Его интересуют мельницы. Я отвечаю, что их происхождение мне мало известно, и сам начинаю задавать вопросы. Мой собеседник уклоняется. Я смотрю ему в глаза и прямо спрашиваю, есть ли у него для меня деловые предложения. Ответ собеседника неопределенен. Вот, если я войду в организацию, то он даст хорошую рекомендацию. Надо проявить себя. Я замечаю, что суть не в этом. Дело в разнице между единством духа и искренностью. Для одного типа людей понятия совпадают, для другого типа в отсутствие искренности и лежит единство духа. Тут собеседник задумывается. Долгая возникает пауза. По чашке чая молча выпиваем, я снова предлагаю чай, смотрю на его умное лицо и понимаю, что впервые вижу настоящего гарнокрута. Даже не отсутствие пустых мыслей на лице выдает его, а способность заставлять других думать за себя. С таким человеком беседуешь и не замечаешь, как начинаешь говорить сам с собой, а собеседник только управляет темой разговора, и вместо пустых мыслей на лице у него пустые слова на языке. Только я успел об этом подумать, как он невольно кивает головой:

«Жаль, что у нас разговор не получился. До свидания, спасибо за чай».

«А мне не жаль сообщить, почему погибли Джон и Педро», - отвечаю я, - «Помните Великую Нахолмную Проповедь Гиодена? Научитесь манипулировать манипуляторами, и они сделают всю работу за вас. Отличная мысль, но предполагает необходимость принять и последствия ошибок исполнителей, возомнивших себя вождями. Ребята рвались отличиться, доказать свое право быть первыми и погибли. Не ищите в их действиях более глубоких причин».

«Я не глуп».

«Я тоже не глуп. Поэтому не пытался занять их место, просто стоял в стороне».

«И все?»

«Они не просили о помощи».

«Но у вас есть свое мнение о мельницах?»

«Оно полностью совпадает с официальным».

Он уходит, недовольно хмурясь. Он знает, что бессмысленно умолять меня рассказать правду, я все равно замечу в его действиях только манипуляцию. Истинный гарнокрут, пустые слова, умный лоб, стопроцентный контроль над собеседником. И вида не подал, что в Нахолмной Проповеди для начинающих гарнокрутов таких слов нет. Типичная ситуация при обмене информацией – спрашиваешь собеседника, что он знает, и больше он тебе не нужен. Не получилось. Зря он обижается. Реально Джон и Педро сделали именно то, что ему нужно. Гнев мельниц дал ему возможность купить земли у разоренных мелких владельцев, обогащаться на государственных подрядах, расширить свою империю недвижимости. Я самый настоящий его благодетель. Позволил бы убить себя или сгноить в тюрьме – не округлил бы он свои богатства. Вот такая жизнь – отобьешься от мелкого хищника, поможешь большому. По-научному говоря, это называется структурное взаимодействие. Никто никого не знает, никому не помогает, а результат предсказуем.

Весной, после посева кукурузы я снова еду на холмы, выезжаю на равнину мельниц, чиню их, надеясь помочь им вызвать летние дожди, немного охочусь, отдыхаю. Работы у меня по-настоящему нет. Жена все-таки отсудила половину земли и единственную, выжившую после погрома козу. Кажется, я недавно впервые оскорбил ее, подарив спицы для вязки платков из козьего пуха. До этого она постоянно жила в модной уверенности, что каждый новый роман только повышает мой интерес к ней. Взяв спицы, она подошла к зеркалу, посмотрела, откинула волосы и тихо сказала:

«Неужели, я теперь такая…»

«Нет, это я – непутевый и старый. Знаешь, японцы утверждают, что старость – самая прекрасная пора жизни», - ответил я, чуть не рассмеялся от собственной находчивости и попытался уйти.

«Ты куда?» - спросила бывшая супруга, кладя спицы на мой бывший стол в моей бывшей комнате.

«Попытаюсь связаться с японцами через интернет, выясню, как жить дальше».
Связываться с японцами не было смысла. В серьезные компании требуются молодые, способные исполнители. Город Кредо полон ненужных людей лет пятидесяти, вроде меня. Свой участочек обработать много времени не требуется. Остается только придумывать глупые планы на будущее. Часто я уезжаю передохнуть от своих диковинных планов на охоту и добираюсь до Долины Людей. Странное это место. Церковь иногда меняет очертания, становится похожей то на буддийский храм, то на литую из камня мечеть, то на огромный каменный столб с головой Перуна. На могильных плитах утром часто проступают слова на различных языках. Я пробую записывать их, иногда отдаю знакомым для перевода. Надписи сложные, длинные, но содержат одни пустые мысли. Днем они невидимы, а ночами накапливаются и под утро возникают вновь в разных сочетаниях. От чтения чужих, пустых мыслей у меня возникло ощущение потери собственных. Иногда кажется, что я думаю чужими цитатами и разными банальностями. Иногда я радуюсь такому приобщению к культуре, иногда грущу, так как не могу к каждой мысли, возникающей в моей голове, подобрать имя ее автора. Ну, сами понимаете, слова без подписи теряют значимость и ветшают от каждого повторения. Ремонт мельниц помогает отвлечься, но теперь они часто ломаются вновь. Наверное, не выдерживают нагрузки. Каждый должен чинить свои мельницы. До своей я, наверно, еще не добрался и неизвестно, когда доберусь.

Летом дожди начались на холмах, иногда они долетают до селения и люди радуются. Но над городом Кредо летом дождей по-прежнему нет и не предвидится. От обильных дождей холмы начали покрываться кое-где кустарником и молодыми деревьями на радость местным козам и забегающим временами на холмы оленям. Долина Людей покрылась фруктовыми деревьями с небольшими плодами. Зеленые плоды слишком кислые, а зрелые – ничего, есть можно. Одна беда, поешь зрелые плоды, и ничего не хочется. Сидишь сытый, лень двинутся, а в душе тоска. Один раз я угостил плодами волка. Он их съел, час сидел тихо подвывая, заявил, что лучше голодным бегать за козами и умирать от усталости, чем сытым заниматься музыкальным творчеством, и сбежал. А в селение люди сильно изменились, забыли про погибших и историю с мельницами. От этого у них в памяти большие провалы. Даже лучшие моменты молодой жизни, если они связаны с погибшими, забыли начисто. И равнину с камнями, ведущую к холмам не видят и не помнят. Подведешь к равнине знакомого, он смотрит, ничего не видит. Попробуешь заставить сделать полшага вперед, срочно вспоминает про дела и уходит. И экстрасенс теперь избегает на холмы ходить за травами, просит меня в обмен на зелень принести необходимые для микстур и пилюль ингредиенты, а на равнину предпочитает не смотреть, говорит, жалко глаза напрягать. Смотрю я на новую жизнь, и думаю – при более лучших обстоятельствах и я смог бы хорошо устроиться, а по вечерам дома сидеть или по друзьям шататься. Ведь теперь летом идут дожди, люди счастливы, насколько люди вообще способны быть счастливыми, все цветет, зеленеет…


Послесловие


Прочитав записки, я решил навестить больного. Он проходил лечение в маленькой, но широко известной московской клинике. Наверное, многие знают это тихое место. Небольшой, приятный особнячок расположен между Яузой и большой тюрьмой. От такого соседства особнячок с небольшим двориком выглядит неприметным и тихим. Шум с улицы совсем не слышен, а от огромной тюремной стены исходит какая-то особая, все поглощающая тишина. Кажется, любое движение возле этой стены замирает, а там, за стеной и колючей проволокой поверх нее, царит особый обет молчания. Редкие прохожие немедленно начинают слышать звук собственных шагов, инстинктивно ускоряют ход и стараются идти тихо, словно на цыпочках. Я и сам с непонятной скоростью приблизился к клинике и нашел приемную для посетителей мужского отделения.

Почти доброжелательная сестра позвала больного. Он вышел, вяло улыбаясь. Старенький, застиранный халат был ему почти впору. Больному действительно стало лучше. Под воздействием лекарств дурная привычка думать быстро и реагировать на внешние раздражители с обычной скоростью исчезла. Он перестал морщить лоб, долго взвешивал слова и смотрел по сторонам, будто пытался разглядеть, не подслушивает ли его кто-либо со стороны. Совершенно неожиданно, будто отсутствие лечащего врача и санитаров придало ему уверенности, он достал смятые бумажки из-за пазухи и протянул мне. Увы, это было какое-то очередное повествование.

«Послушай», - сказал я, - «этот рассказ я прочитаю позже. Давай, лучше, поговорим о старом рассказе. Тебе не кажется, что он страдает избытком жестокости - убийства, война с мельницами, фантастический суд, непонятные, совершенно невозможные в нашем обществе гарнокруты… Неужели тебе ни разу не стало жалко людей своего тягостного мира?»

«Ты не дочитал конец. У меня все оканчивается счастливо, герои преодолевают в себе инстинкт примитивной погони за деньгами и властью. Педро не просто возрождается. Он переселяется в Кредо и основывает Общество спасения саблезубых тигров. Цель Общества – использовать достижения генной инженерии и возродить тигра в местах его обитания: в Булонском и Венском лесах, в окрестностях Голливуда, на просторах Центрального парка в Нью-Йорке. Банковский счет общества растет, Педро регулярно дает интервью в газетах, купил отличных дом, процветает и пользуется популярностью. Джон Убожко после возрождения передал управление руинами мясокомбината своему управляющему, в нем открылся талант великого путешественника, он покоряет труднодоступные места планеты и рекламирует кетчуп «Гансик». Нанеся кетчупом изящнейшие вензеля торговой марки компании на оба полюса Земли и десяток крупнейших вершин, Джон замахнулся на большее. По его проекту построены гигантские башни в виде бутылок с кетчупом, скалой защищающие южное и восточное побережья США от тайфунов. От них в восторге полиция Флориды. Раньше беженцы из Кубы плыли наобум. Теперь они плывут, строго ориентируясь по гигантским бутылкам, и их очень легко отлавливать. В Голливуде Убожко отснял полнометражную рекламу кетчупа, квалифицируемую как мягкое и жесткое порно. Причем актеры во время полового акта впадают в оргазм исключительно от вида кетчупа и возможности испытать блаженства от погружения в бассейн с ароматным продуктом. Счастливы все, кроме Памелы Андерсон, исключенной из съемочного состава за недостаточный размер бюста. Он планирует подняться в космос и сбросить несколько ящиков с кетчупом в атмосферу планеты. Будущим летом на Лазурном береге Франции ожидается невиданное зрелище. Вместо метеоритного дождя туристы будут наблюдать дождь огней из кетчупа «Гансик» и вместе с телеведущими загадывать желания о вкусной и здоровой пищи. Для бывшей супруге героя я подыскал работу на телевидение. Она ведет музыкальную передачу. В неё срочно влюбляется молодой исполнитель репа. Филипп Киркоров отдыхает».

«Неважно, чем кончается у тебя роман. Сам мир твой не очень подходит для нормальной жизни людей».

Больной задумался. Его взгляд стал словно исчезать от медленной работы мысли. Еще минуту назад он смотрел мне в глаза, а теперь он словно приказал глазам остаться в прежнем положении, а сам думал непонятно о чем. Морщинки на лице стали плавно сгибаться и разгибаться. В каком космосе он был в ту минуту, я не понял. Потом он медленно сказал:

«Так ты нашел в рассказе людей?»

«Ну, да», - ответил я, - «Джон, Педро, Василий-экстрасенс, ты, наконец».

Больной снова сделал паузу и затем сказал еще медленнее:

«Гм, частично ты в чем-то прав. Я, правда, серьезно над этой идеей не думал. Знаешь, эти полу фантомы, полу люди при большом желании можно принять за полноценных людей. Лучше так не считать. Свихнуться можно. По твоей логике каждое привидение или куст в темноте имеет право претендовать на роль неудачного кандидата в человека. Но, мы-то с тобой прежде всего мельницы для чужих, пустых мыслей. Мы-то знаем, как на нас нападают или пытаются залезть внутрь развлечения ради или иногда ремонтируют, чтобы что-то с нас получить. Хотя такой подход возникает только при близком рассмотрении. Ретроспективно, мы скорее выглядим как Долина Людей или равнина с камнями».

Затем больной оживился. Он взял обратно из моих рук смятые листы, нашел какую-то фразу и сказал:

«Попробуй, закончи за меня слова Великого Гиодена – человек для человека стал мерой всех вещей и в итоге превратился…»

«Вещь, вещи», - повторил я за больным, пытаясь понять фразу.

«Да, в вещь, но в какую вещь? Разумеется, в мельницу», - больной неожиданно широко улыбнулся. Он еще продолжал улыбаться, когда рядом прошла лечащий врач. Больной указал быстрым взглядом на врача:

«Здесь везде заговор, спокойно дышать невозможно».

«И как называется твой больничный заговор?» - я постарался не подать виду, как огорчил меня очередной приступ мнительности.

«Это не просто мелкий заговор, он включает в себя всю систему Министерства Здравоохранения и имеет филиалы за границей», - зашептал больной, ежесекундно оглядываясь. – «Врачи организовали тайное общество без официального членства и собраний под названием «Принцип Коллегиальной Солидарности», стараясь скрыть истинные результаты работы. Жуть, а не общество! Здесь все повязаны, напоминают трансформеры, но молчи, а то у меня будут проблемы».

Врач словно почувствовала взгляд на своей спине. Вернувшись после обхода, она вызвала меня к себе и в резкой форме порекомендовала воздержаться пару недель от посещений. Оказывается, мой визит слишком возбудил больного.

Идя назад, вдоль тюремной стены, я мучился от тишины и очень жалел об отсутствии в кармане модного среди молодежи плеера с громкой, как сказал бы больной, «козлиной» музыкой. Скоро я вышел к мосту через Яузу. Идти стало легче, идти стало веселей.
 
Примечание автора:

О Цивилизации Улыбки см. рассказ «Цивилизация Улыбок» в сборнике «Очень короткие рассказы, Меч и другие».

«Принцип Коллегиальной Солидарности» - принцип, позволяющий врачам уходить от ответственности за неправильное лечение пациента. Например, у больного заворот кишок, а его лечат от насморка. Больной погибает, но каждый врач обязан подтвердить верность диагноза и избавить плохого врача от ответственности. Данный принцип широко практикуется во всем мире, официальная статистика жертв не ведется.