Преображение

 Преображение.

 Она волевым жестом остановила машину, и хриплым грубым голосом скомандовала: «В Центр!» Потом плюхнулась на пассажирское сиденье, как-то уродливо расставила ноги в бесформенных кожаных штанах, и положила на колени чёрный рюкзак. Её губы были презрительно искривлены, взгляд тёмных глаз неприязненно колол окружающее пространство, кожа лица отталкивающе белела на фоне выкрашенных в ядовито синий цвет волос, а довершала картину капелька металла под нижней губой – очередное модное увлечение. Везти эту девушку с далёкой окраины до центра мне было заведомо неприятно. Но я был на мели, и потому согласился.
 Она молчала, да и я говорить не хотел; ехали молча. Вдруг какой-то остолоп на здоровенной фуре выехал с прилегающей дороги, и мне удалось чудом избежать аварии.
 - «Ну, как объяснить козлу, что он – баран?!» - в сердцах крикнул я, чтобы заглушить и не излить на поверхность более грубые слова и междометия. И вдруг я услышал смех: хриплый, немножко неестественный, но всё-таки человеческий. А затем – вопрос: «Так кто он – козёл или баран?»
 - «Урод!» - ответил я, и тоже рассмеялся.
 И начался разговор. Не то, чтобы я любил беседы со своими попутчиками и пассажирами. Но разговор – это вещь живая и зачастую вполне самостоятельная.
 Иногда приходиться говорить вымученными фразами, дабы занять капризного пассажира, или чтобы усыпить бдительность пассажира опасного, или чтобы заткнуть пассажира глупого. Но иногда разговор возникает сам: ты его не ведёшь, а только ловишь его течение, направляешь свои мысли и слова в его русло – так было и на этот раз.
 И вдруг человек, прежде казавшийся каким-то засаленным и неприятным, преобразился: я почувствовал тонкий, почти уловимый запах её духов, мне стала видна женственность её тела – пусть через отталкивающую современную униформу – но женственность. И ямочки на щеках, и чувственные складки возле губ привлекали внимание больше, нежели блеск металла пирсинга. И голос потеплел, и куда-то ушла резкость движений, и нарочитая грубость: всё стало мягче, приятнее, и вещи, которые были предметами нашего разговора, оказались близкими каждому из нас, а некоторые вещи – даже родными… И дорога стала приятной и желанной: и мы ехали по набережным уже не мегаполиса, изваянного грубыми алчными суетливыми руками, а по улицам города, созданного гениальными зодчими и неспешными строителями прошлых веков.
 А когда она выходила из машины возле Медного Всадника, то я взглянул на небо, и мне показалось, что за хмурыми питерскими тучами есть какой-то свет. Его очень мало, белая ночь темна, тучи мокры и тяжелы, но свет светит. И на душе стало капельку легче.