В кузове этой Полуторки - я 8-летняя...

 Ольга Янченко, из блокнота журналиста.
2-я часть автобиографической повести «Надежда».
***
Итак, словно в сказке, сапог тот папин нашелся.И я опять веду днивник тех чёрных дней.
***
…Уже стало светать, когда они оба измученные, но счастливые вернулись ко мне. Сапог нашелся! Это было чудом. В лесу, в кромешной тьме. Оба, связанные бечёвкой, висели уже на плече папы.
– Всё! – пошли к шоссе! - решительно сказала мама. И мы двинулись к месту моего трагического прыжка…Изломавшему всю мою следующую жизнь.
***
Шоссе оказалось совсем рядом. Оттуда слышны были голоса, шум моторов. Мы готовились выйти из леса, но осторожный папа держал маму за руку, медлил. Я молча стояла рядом. Сейчас меня пошлют в разведку, узнать, чьи там машины.
Я переступала с одной ноги на другую, чтоб хоть немного оживить их. Они словно деревянные, не слушались меня. Всё тело отяжелело, просило отдыха, тепла и воды. Вот бы сейчас в баню! У волжан баня - священнодействие. Шайки деревянные, камешки в топке горячие, полок на пять ступенек, веники берёзовые, пар лечебный! Ах как хорошо там в Чкаловске на маминой родине!
На папиной, в Гомеле, где река Сож, тоже очень интересно. Один только белорусский говорок бабушки Доминики чего стоит. Когда она чем-то недовольна и выражает это вслух, я вся как струнка, слушаю:
– Трасцы немачы! И што гэта за дзеткi! Усю малину абцерабiлi! А яна ж яшчэ не паспела! Бацюхны мае, щто рабiць з такiмi дзецьмi!
А здесь в чужом лесу под городом Оршей, с этим, как сказал папа, центральным железнодорожным узлом, который немцы остервенело бомбили, было сверхопасно задерживаться.
– Ну пошли! – решительно сказал папа, выведенный маминым нытьём. И мы двинулись к шоссе, которое почему-то называлось сразу двумя словами «Минск - Москва».
Мимо нас прошли какие - то люди с узлами и корзинками. Прошагал одинокий старик с клюкой. Птицы, проснувшиеся с рассветом, весело чирикали и не верилось, что здесь война.
Вдруг справа от нас послышался гул мотора. Я выглянула из-за орешника. Грузовая машина быстро катила в нашу сторону. В кабине её сидел военный в пилотке и военный в фуражке. Папа поднял руку. Машина, скрипнув тормозами, остановилась.
Мой невоеннообязанный папа достал своё портмоне, показал документы. Но офицер, увидев меня и маму, не стал вдаваться в подробности. Меня мгновенно закинули в кузов, маму в кабину и машина покатилась. Впервые за много дней тайного ночного похода по лесам и болтам мы получили возможность отдохнуть.
Я стояла, прижавшись голодным животом к борту кузова, смотрела, как быстро катится под колёса дорога, как мелькают, убегающие назад деревья. Солнышко всходило, От шоссе шел пар. Настроение моё взлетало, как воробышек. И вдруг всё рухнуло…
– Воздух! Воздух! – закричал военный в фуражке и неистово заколотил кулаками по кабине. К шуму мотора нашей машины примешивался какой-то непонятный рокот, хоть поблизости других машин не было. Всё произошло в одно мгновение.
Папа стрелой метнулся за борт, дернул ручку кабины, вырвал из неё ничего не понимающую маму и, швырнув свою драгоценную кожанку в кювет, крикнул мне: - Прыгай! Скорее!
– Мама! – орала я, но с места не двигалась. А над моей головой совсем близко пикировал самолёт. От него, звонко повизгивая, отлетали какие - то маленькие штучки, образовывая целостную верёвочку. И там, где они падали, земля взвивалась, пузырилась, трава отлетала, как срезанная ножом.
Мгновения я наблюдала за этим невиданным ранее танцем маленьких штучек. Очередная лента их прошлась впереди машины и я в ужасе увидела вспышку. Машину качнуло. Меня отбросило к борту. И не удержавшись, я беспомощным мешком рухнула на шоссе. Оторвавшаяся от кабины дверца больно ударила меня по голове. Но эта боль перекрывалась с чем-то нестерпимо горячим в спине.
 Очнулась я на горячей печке. Чужая тётя стояла у притолоки и теребила меня: – Ну, як ты, дзетачка? Дзе балiць?
– Хвостик болит и вот тут…Я пыталась встать, но что-то горяче-колючее держало меня за спину, шею. А в том месте, где у кота и собаки бывает хвост, у меня всё горело огнём…Июнь 1941 года уже заканчивался. Немцы наступали стремительно быстро, занимая всё новые деревни и города.
Война только начиналась, а с нею и моя трагедия, выбросившая меня на всю оставшуюся жизнь в разряд зависимых от здоровых людей…
И все эти годы перед глазами у меня была та злосчастная машина на шоссе «Минск - Москва», имя которой, как потом объяснил мне папа, произошло от её грузоподъёмности – полторы тонны что ли. Словом, «полуторка»…
 ***