Я вернусь. стр. 134-151, Лисёнок

 ***

Решение созрело давно, но сейчас усталый адвокат волновался, как в пятнадцать лет перед своим первым выходом с гитарой в руках на сцену ветхого сельского клуба. Равнодушные крестьяне в количестве четырнадцати душ ритмично лущили подсолнухи, сплевывая шелуху в кулаки, а у юного Саши Лисенка бешено колотилось сердце и дрожали колени, словно ему предстояло выступить с сольным концертом на огромном стадионе перед многотысячной аудиторией. Правда, он тогда ощущал себя гениальным гитаристом, Малмстим отдыхает, но на люди выносить свой талант впервые было страшно.
Сегодня выписывали из больницы Светочку, девочку, которая казалась Сан Санычу похожей на лунный лучик. Девочку, которой некуда идти, ее никто нигде не ждал.
Кроме него.
В фойе стационара, куда выходили больные для встречи с любящими родственниками, за деревянной стойкой с домофоном сидела молодая дородная медсестра, прожившая, скорее всего, очень скучную четверть века. Она еще полтора часа назад сообщила ему, что Свету отпустят сразу же после обхода, но, видимо, в этой больнице никто никуда не спешил, и утренний осмотр пациентов оттягивался. Сан Саныч успел выучить наизусть свежий номер «Благодатовского сплетника» вместе с телепрограммой на будущую неделю, и очень жалел, что не прихватил с собой какой-нибудь детектив.
В углу у окна увлеченно целовалась парочка. Прыщавый юноша с упрямым лбом и прехорошенькая девчушка в голубом халатике, не сходившемся на выпирающем круглом животе. Из-под халата трогательно выглядывала розовенькая ночнушка. Как только ребята ненадолго прерывали свое увлекательное занятие, тут же начинали горячо о чем-то спорить, видно было, что они готовы рассориться «навсегда». Потом беременная юная прелестница явно уступала, видимо, щадя собственные нервы, и парень с девушкой снова принимались за поцелуи. Но, стоило им оторваться друг от друга, чтобы перевести дух, все начиналось сначала.
«Как же они жить-то вместе будут? – озадачился Сан Саныч, заметив блестящие обручальные колечки на их безымянных пальцах. – Будущие мои клиенты, кандидаты на скорый развод. Как только ей надоест все время с ним соглашаться и устанет целоваться, начнут делить свадебные подарки».
 На скамейке рядом с Лисенком огромная бабища, похожая на коричневую бородавчатую жабу, сурово выговаривала тщедушному супругу, этакому облезлому кролику в спортивном костюме, за никуда не годный аппетит. Несчастный, затравленный властной супругой, мужичок, отчаянно икая и подмигивая правым глазом («Видимо, нервный тик, – отметил про себя адвокат, – что неудивительно с такой женой»), возвращал кормилице почти нетронутыми вчерашние суп, блины и котлеты. Судя по обилию судочков и баночек, которые она, позвякивая посудой, перекладывала сейчас из своей сумки в пакет страдальца, завтра все повторится вновь, включая раздраженный выговор. Сан Саныч усмехнулся. Человечек такой комплекции просто не в состоянии поглотить столько пищи!
В вестибюль время от времени по одиночке и парами выходили выписывающиеся. Все, как один, с объемными шуршащими пакетами в руках, с довольными лицами, пропахшие особым больничным запахом. Некая смесь хлорки, медикаментов и почему-то мочи и пота. (Может, всему виной отделение урологии, расположенное ближе всего к холлу?) К ним бросались встречающие, обнимались, громко и бестолково суетились, все одинаково поскорее старались покинуть порядком надоевшую цитадель медицины.
Наконец в дверном проеме показалась эфемерно хрупкая фигурка Светланы. Девушка, не поднимая глаз, неспеша проплыла мимо него к выходу. Печальная и задумчивая, вышла из фойе на крыльцо, не заметив адвоката, вдохнула свежего вольного воздуха. Правда, воздух в больничном дворе свежим не назовешь – как раз напротив располагается лаборатория, и по всей территории разносится специфический тошнотворный запах формалина. Света остановилась, словно размышляя, в какую сторону направиться.
«А ведь ей все равно, – промелькнуло в мозгу Сан Саныча, – как в сказке: налево пойдешь – никуда не попадешь, направо пойдешь – ничего не найдешь, прямо пойдешь – и там никому не нужен. Бедная девочка!»
Лисенок встал и двинулся вслед за Светой. Газета, упавшая с его колен, прощально встрепенула страницами и осталась лежать сиротой на холодном кафельном полу. Адвокат подошел к девушке сзади, деликатно взял за локоток:
- Здравствуйте, Света. Я давно вас поджидаю.
Девочка-призрак вскинула на него огромные удивленные глаза в обрамлении длинных прямых ресниц:
- Александр Александрович? Какими судьбами?
- Вас жду. Выяснил, что вас должны сегодня выписывать и решил встретить, в гости пригласить.
- Меня?
- А у вас другие планы на сегодня?
- Нет…
- Вот и отлично. Идемте, экипаж за углом. Птицу-тройку не обещаю, но прокачу с ветерком. А какой же украинец не любит быстрой езды на хорошем автомобиле?
Не дав ей ни малейшей возможности возразить, он мягко, но уверенно повел ее к машине.

- Мам, гостей принимай! Я не один! – распахивая дверь перед Светой, с порога крикнул Сан Саныч.
- Проходите, мойте руки, сейчас обедать будем! – донесся радушный голос из кухни в конце длинного коридора. Тут же показалась и его обладательница, статная пожилая женщина с жесткими волосами цвета бургундского вина.
- Здравствуйте, – с трудом выдавила из себя Света, смущаясь под проницательным взглядом поверх роговой оправы.
- Здравствуйте, деточка. Меня зовут Раиса Сергеевна, – открытая задорная улыбка совершенно преобразило ее лицо. – Проходите, не стесняйтесь. Сашенька, покажи Светочке, где у нас ванная. А я накрываю на стол.
Лисенок предупредил мать, что приведет к ней одну из бывших узниц жуткого бункера, о страшном клейме на ее лице, и о том, что эта воздушная девочка с глазами олененка, попавшего в западню, – круглая сирота.
Раиса Сергеевна основательно подготовилась к встрече. Убрала разбросанные по всей квартире краски и испачканные ими тряпки, отмыла от разноцветных разводов и пятен пол, даже собрала книги по полкам. Расстелила обычно скатанные в рулоны (чтоб не испачкать ненароком) ковры и дорожки. Удовлетворенная видом комнат, три часа провозилась на кухне, стряпая обед.
Лишь последние полчаса она посвятила собственному внешнему виду. Наскоро уложила непослушные волосы, подвела губы и переоделась в простенькую свободную футболку и удобные мягкие брюки, очень стараясь при этом выглядеть по-домашнему уютно.
Женщина давно знала за собой одну особенность: люди, видевшие ее впервые, мигом ощущали ее подавляющую энергичность, чувствовали себя при ней сковано и тушевались невероятно. А именно этого ей хотелось сегодня избежать.
Но ведь мощь темперамента под одеждой не спрячешь, стальной характер нейтральной помадой не замажешь, и девушка, несмотря на все старания Раисы Сергеевны, поначалу никак не могла справиться с робостью.
За столом стало полегче. Мать с сыном непринужденно болтали, постепенно втягивая Светлану в разговор, в конце концов лед тронулся, гостья расслабилась и стала получать удовольствие от вкусной еды и доброжелательной атмосферы.
Больше всего девушке понравилось, что хозяйка не таращилась на ее щеку, не охала, не ахала, не причитала над ней, как все остальные женщины, встреченные ею после освобождения. Мать Лисенка просто не обращала ни малейшего внимания на шрам.
Впрочем, природная тактичность пожилой женщины здесь даже ни при чем, он и в самом деле не произвел особого впечатления на Раису Сергеевну. И совсем не потому, что она была черствой и толстокожей, или обладала плохим зрением и не разглядела. Она прекрасно видела вдаль, очки надевала только тогда, когда нужно было рассмотреть что-нибудь вблизи, и любила повторять: «Зрение у меня хорошее, только руки короткие». Просто за годы работы в прокуратуре мадам насмотрелась такого… Висельники, утопленники, расчлененные тела, обгоревшие трупы, изрубленные топором лица, вспоротые животы… Не к обеду будь упомянуто.
Что по сравнению со всем этим какой-то там шрам на щеке! Поэтому она лишь мельком отметила про себя: «Вот изверги, изуродовать такую красивую дивчину! Впрочем, все это решабельно. Вон у Розы Арсеньевны послеоперационный рубец убрали – следа не осталось. Главное, что живая из кошмара выбралась. Остальное – дребедень», – и больше не обращала внимания на клеймо.
  Рассказывать о страшных вещах, которые доводилось видеть на своем веку, бывший суровый следователь, а теперь экстравагантная пенсионерка, не любила. Зато использовала любую возможность продемонстрировать свои зарисовки из подводной жизни и поговорить о единственном обожаемом ребенке. Вот и сейчас она делилась воспоминаниями о детстве Сан Саныча, достойном отдельного романа:
- Ты не поверишь, деточка, сколько сил мне стоило вырастить из этого оболтуса полноценного члена общества.
- Ну почему сразу – оболтуса? – ухмыльнулся удачливый адвокат.
- А как же? Хулиган был отъявленный, сколько раз меня к директору школы вызывали, то одно, то другое. А ты помнишь, как Кирочку избил? Бедный мальчик чуть не остался глухим на одно ухо!
- Не избил, а хлопнул наотмашь, куда попалось. А попалось в ухо.
- Это был сын начальника детской комнаты милиции, – пожаловалась Светлане многострадальная мать, – он ему дал в ухо, лопнул сосуд, образовался тромб. Давил на барабанную перепонку.
- Мы с Тёмкой Севрюгиным боролись. Дурачились, а Кирка лез. Я его раз оттолкнул, другой – не понимает. Я ладонью размахнулся и врезал. Кирка заорал, как недорезанный поросенок, мы перепугались, отвели его домой. Тот три дня в больнице всего и пробыл.
- Вы ходили его проведывать? – тихо поинтересовалась гостья.
- Не, в больницу не ходил – гордый. Еще подумает, что извиняться пришел, – хохотнул Лисенок. – Получил Кирка по заслугам, нечего было лезть. Я жалею о последствиях, но не раскаиваюсь в содеянном. Не хотел такого, отмахнулся просто, как от назойливой мухи. Меня тогда таскали в детскую комнату милиции, Киркин отец со мной долго разбирался, прокурор приходил, орал на меня. Шороху было!
- Да если бы один раз! – радостно провозгласила Раиса Сергеевна, подкладывая сыночку добавки. – А как ты спер в городском музее пулемет!
- Как это, Александр Александрович? – ужаснулась Светлана. – Вы?!!
- Так это был мой пулемет!
- Сколько я тогда натерпелась! Ноги по самые плечи истаптывала, бегая от инстанции к инстанции! Светочка, может, еще кусочек, тебе кушать надо, а то вон какая худенькая, все сосуды сквозь кожу просвечиваются.
- Спасибо, Раиса Сергеевна, глазами я бы еще ела, а в желудок уже не помещается. Очень вкусно. А что там было с музеем? Какой пулемет?
- Немецкий! Замечательный. На двух ножках, рубашка с прорезями для охлаждения на стволе, – для пущей наглядности Лисенок активно жестикулировал, увлеченно, как будто он и сейчас был тем же шкодным мальчишкой. – Дуло на конце расширялось, как воронка. В кино про войну всегда показывали наших с «Макисмом», а фашистов – с такими вот. Две ручки, посредине между ними – кнопка, на нее большим пальцем нажимали. Вот только, к сожалению, диска с патронами не было, – совершенно искренне огорчался тридцатисемилетний Сан Саныч, – и кнопочка не нажималась. Заржавела.
- Да уж, нам диска с патронами действительно не хватало… Для уголовного дела, – усмехнулась мать, – мальчик в сарае нашел пулемет, больше в деревне никто не живет.
- А откуда он у вас?
- Я его в речке Поколенке нашел. Речушка совсем мелкая, по пояс, метра три максимум шириной. Мы там с друзьями чего-то лазили, я и наткнулся. Еле вытащил из тины. Кликнул Тёмку с Женькой, помнишь их? – обратился он к матери.
- А как же. Тёма, сын директора твоей школы, и Женя, дочка дворничихи Зориной. Мать – не пришей кобыле хвост, отец алкоголик, а девочка хорошая, даже удивительно. Где она сейчас?
- Где-то в Донецке, детским садом заведует. А тогда пацанка такая была, озорная, больше на мальчишку похожа. Так вот, мы его хорошенечко отчистили, прямо на месте. Наросты, отложения, улитки, грязь… Палками, песком… Все ногти обломали, пальцы в кровь… Дома уже зубным порошком дочиста начищали. Мы его по всему городу гордо таскали, играли, больше ведь ни у кого пулемета не было! А потом нас милиция задержала, мы как раз без него были, долго допрашивали, где пулемет прячем. Не знаю, кто раскололся, не я – это точно. Нашли, забрали, отдали в музей. А я решил, что это несправедливо. Наша вещь, мы ее нашли, привели в божеский вид. Одного порошка зубного сколько извели! Решили мы его из музея выкрасть. А что? Моё – имею право!
- Остро выраженное чувство частной собственности, – почти шепотом прокомментировала Света.
- Что-то вроде того, – бросил на нее слегка удивленный взгляд рассказчик. – Разработали план. Средь бела дня мы с Женькой в музей пришли, а Тёмка под окном караулил. Тут люди ходят кругом, экспонаты смотрят, краеведческий кружок в полном составе бродит, а мы взяли свой пулемет, и в окно Тёмке подали, а он в кусты оттянул, потом все вместе перепрятали.
- А потом милиционеры домой пришли. «Где ваш сын, уважаемый товарищ помощник прокурора?» А я и не знаю, что мне делать. То ли тут же на месте сгореть со стыда, то ли ребенка выгораживать, – поделилась пережитым Раиса Сергеевна.
- Опять в милицию забрали, опять допрашивали. Нашли все-таки пулемет в новой хованке, меня пообещали поставить на учет в детской комнате, но обошлось.
- Если б не мать, помощник прокурора, было б тебе!
- Если б не мать, помощник прокурора, на меня б меньше обращали внимания. Каждый милиционер в городе знал меня в лицо и считал своим долгом заметить, куда и с кем я направляюсь, – рассмеялся Сан Саныч.
- И спасибо за это каждому милиционеру этого города, – заявила мать.
- Спасибо, - не стал спорить адвокат. – Давай посуду со стола уберем.
- Ну, если никто ничего больше не хочет…
- А что, у тебя еще что-то есть? – подражая Винни Пуху, оживился Лисенок и, увидев, что гостья схватилась за свою тарелку и собирается вставать, запротестовал: – Нет-нет, Света, вы посмотрите пока телевизор, мы сами. Вам чай или кофе?


- Мам, пусть она у тебя недельку поживет...
- Конечно. Я сама хотела предложить. В бывшей твоей комнате.
Составив тарелки в раковину и поставив на огонь чайник, семья Лисенок тихонько проводила семейный совет в полном своем составе на кухне.
- Пойми, мне неудобно к себе… Да и дома почти не бываю, – принялся оправдываться сын.
- Да, конечно. У меня удобнее. А что, родственников у нее совсем нет?
- Не знаю. Захочет – сама расскажет, не надо расспрашивать.
- Что я, не понимаю?
- Я видел ее паспорт… В бункере, в кабинете Кравцовой нашли. Последнее и единственное место прописки в Кременчуге. Выписана пару лет назад.
- Совершеннолетняя?
- Зимой будет двадцать один.
- Да что ты говоришь? А на вид – не больше шестнадцати, изумилась Раиса Сергеевна.
- Бывает, – пожал плечами Лисенок.
- А девочка-то непростая.
- Согласен.
- А где она обреталась между Кременчугом и бункером? Как попала в Благодатовск? Что она делала почти год?
- Она не очень распространялась на эту тему. Говорит, ночевала на вокзале, а днем искала работу и пристанище. Кстати, у доски объявлений в центре ее Кравцовы и подловили. Пообещали трудоустройство на швейной фабрике и общежитие.
- Цинично… Впрочем, номинально и не обманули… Что делать собираешься? Ну поживет она у меня, а дальше?
- Посмотрим. Будет день и будет пища. Мне пора бежать. На час судебное заседание, гражданское дело.
- Что там? – оживился в матери юрист.
- Раздел дома между сособственниками. Премерзопакостнейшее дело, доложу я вам. С обеих сторон – удивительные склочники. А в шесть встреча с клиентом. Когда вернусь, не знаю.
- Смотри, только ни минутой позже, – дала свой строгий материнский наказ Раиса Сергеевна.

Лисенок тихонько поскребся в дверь матери уже в десятом часу. Когда ему так же бесшумно отперли, поинтересовался:
- Ну как?
- Спит!
- Покормишь?
- Входи, только тихо!
Плотно закрыв кухонную дверь, мать с сыном расслабились и заговорили вполголоса:
- Картошку будешь?
- Угу, – адвокат уже не мог говорить внятно, он жевал хлеб, политый майонезом, пока подогревался ужин.
- Тебе котлеты положить или рыбу?
- И сардельку тоже.
- Ты что, за весь день не нашел, где перекусить?
- Некогда было. Волка ноги кормят.
- Кормили бы – не прибегал бы к матери вдрызг голодный, и не запихивался бы хлебом. Прекрати, ужин не поместится.
- В меня? Поместится.
На некоторое время в кухне воцарилась тишина, слышно было только тихий хруст огурца на зубах и ритмичное постукивание вилки о тарелку.
- Мам, мне тут такие интересные вещи рассказали, – откинулся на спинку стула насытившийся Лисенок. – Интересно, что ты скажешь.
- Я вся обратилась в слух, – Раиса Сергеевна устроилась поудобнее, взяла небольшой острый нож и, сильно наклонив голову, принялась очищать яблоко сыну на десерт. Сан Саныч невольно усмехнулся. Зачем мать надевает очки, если все равно, что бы она ни делала, смотрит поверх оправы?
- Помнишь третьего по делу об убийстве…
- Напомни обстоятельства. Кратенько. И с конца.
- Трое выпивали, один скончался от ножевого ранения в брюшную полость, второй, мой подзащитный, задержан с ножом в руках. Третий – хирург.
- Все. Помню.
- Представь, эскулап мне около семи позвонил, договорился о встрече. Да не один пришел, а с той самой Станиславой Чуприной, которая видела его на лестнице, а потом изо всех сил мне доказывала, что именно он убийца. Все уши прожужжала, – адвокат вспомнил, как он решил поухаживать за понравившейся женщиной, пригласил в ресторан, а она ни о чем другом, кроме как об убийстве и злом враге человечества Шухардине, и говорить-то не хотела. – Так вот, заявились они в офис и сообщили, что он теперь не он, а другой.
- Начал новую жизнь? Перевоспитался? – недоверчиво хмыкнула мадам Лисенок.
- Да нет, тут покруче. Чертовщина какая-то, пересказ фильма ужасов. Чушь мололи несусветную, – и Сан Саныч подробно пересказал мудрой советчице все, что услышал от Максима и Стаси.
- Ничего себе! – история Раисе Сергеевне явно понравилась. – И эта твоя Станислава поверила?
- Представь себе! Она его раньше терпеть не могла, боялась до дрожи, а сейчас глаз не сводит. Убеждала, что он убил одного хорошего человека и подставил другого, а теперь привела ко мне с бредом сивой кобылы. Видите ли, они хотят объяснить, как все было на самом деле. Нет, ты скажи – зачем ему это нужно? – кипятился адвокат. – Ладно бы под психа косил, когда бы ему срок светил, но теперь-то зачем?
- А с какой целью они к тебе приходили? Что хотели-то?
- Якобы на консультацию. Вопрос, конечно, интересный: как дальше жить? Документы Шухардина утеряны, Максим значится умершим. Имеется квартира Шухардина, а жилище Максима давно принадлежит другим людям. Он, видите ли, как честный человек, не претендует на чужое имущество, но как ему восстановить свое место в этой жизни? Парень понимает, что никому не докажет, будто он – погибший триста лет назад инженер, а не вполне осязаемый хирург, и в то же время он не Дмитрий Георгиевич Шухардин. И не хочет им быть. Сам запутался.
- Ты уверен, что он врет?
- Естественно. На сумасшедшего не похож. А знаешь, что странно? Я сам с ним раньше не встречался, но когда собирал о нем данные, разговаривал с кучей народу, кто хорошо его знал. Обозначилась совершенно специфичная личность. Все в один голос заявляли, что субъект эгоистичен до крайности, на окружающих смотрел с презрением, как на неполноценных. Наглый, циничный самовлюбленный тип. ЭТОТ совершенно не такой. Нормальный (если отбросить ахинею о загробной жизни) парень, простой, приятный. Я бы даже проникся…
- И что ты им посоветовал?
- А что я мог? Спрашиваю: «В дурку хочешь?». Отказывается, явно не хочет. Ну, я и посоветовал молчать в тряпочку про переселение душ и писать заявление об утере паспорта на имя Шухардина. Штраф заплатит – пустяк. Если не желает стать добычей психиатров, пускай живет жизнью Шухардина. Хирург – не самая плохая профессия.
Раиса Сергеевна задумчиво чистила яблоки одно за другим, на тарелке уже лежала солидная кучка голых плодов. Сознательный и экономный Сан Саныч так же машинально подбирал из-под ножа серпантин кожуры и сосредоточенно жевал.
- Что ты шкурки ешь? – очнулась мать, – я ему яблоки чищу, стараюсь, а он очистки подъедает!
- В них самые витамины. А так перевод продуктов получается. Лучше скажи, как тебе это все?
- Знаешь, сынок, три тысячи лет назад один тибетский монах нашел пещеру, испещренную странными знаками, он провел в ней всю жизнь, и ему удалось их расшифровать. Так вот, перед самой смертью он успел принести в свой монастырь манускрипт… – тоном, как будто рассказывает маленькому сынишке сказку на ночь, начала Раиса Сергеевна, но взрослый сын ее перебил:
- Ты опять о спирали времени и параллельных мирах? Мам, давай обойдемся без этой тарабарщины. Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что все возможно в этом мире. Может, в самом деле парня убили, а… как его звали?
- Убитого жениха Чуприной? Максим.
- А у Максима остались неоконченные дела в этом мире, душевная привязанность, обязательства, наконец. Жизненный путь им до конца не пройден, умер насильственной смертью. И Максим стал блуждающей душой. Рядом с нашим физическим миром, буквально среди него, существует другой, так называемый тонкий мир. Призраки, полтергейст, даже домовые. Не смейся. Существуют тысячи подтверждений тому, что не все парапсихологи – шарлатаны. Ученые умудрились даже взвесить душу. В общем, я, конечно, начиталась слишком много всего и разного, зачастую противоречивого и взаимоисключающего, в мозгу мозаика из разрозненных сведений. Короче, все превратилось в полную кашу, но я попробую объяснить тебе, как сама понимаю.
- Ну, давай попробуем твою кашку, – обреченно вздохнул Сан Саныч, он уже понял, что мать придется выслушать.
- Предположим, что он действительно не ушел, куда ему там положено уходить, остался рядом с любимой женщиной, и как мог, наблюдал за ее жизнью без него. Допустим, опять же, что ей совсем плохо, и, если бы у него были голова, руки, ноги, мускулы и речевой аппарат, он мог бы ей помочь. А что может бесплотный дух? Пшик. И он ищет выход, ищет возможность поддержать свою любимую.
- Мама, ты сама веришь в то, что говоришь?
- Дорогой мой, я столько лет на свете живу, что уже знаю, что ничего не знаю. Я столько всего видела, что ничего не могу утверждать наверняка. Это в молодости все просто: это черное, это белое, это хорошо, а вот это – из рук вон плохо. Это может быть, а вот этого – никогда. Только по-настоящему мудрый человек не может быть так категоричен. Но вернемся к нашим баранам. Что-то такое я где-то читала, вселение души умершего в чужое живое тело в принципе возможно. Описано три категории людей и семь душевных качеств для восприятия чужой души. Те, кто свято верит во все потусторонние силы, полностью открыты для вселения. Но те, кто вообще ни во что не верят и полностью отрицают существование Духовного мира, хоть и закрыты, но еще более уязвимы. Легковерные расслабляют свое биополе и готовы воспринять все, что угодно, а недоверчивые просто не могут закрыться, у них почти отсутствует концентрация, открыты все чакры, в том числе спина. Любое инвольтирование происходит через спину в солнечное сплетение.
- Извини, но я ничего не понял, – Лисенок тер глаза, откровенно зевая.
- Уточни, чего именно, – тоном взыскательного педагога потребовала Раиса Сергеевна.
- Ничего. Ты можешь проще?
- Ладно, есть теория попроще. Только имей в виду, скорее всего, я все перевираю по-своему: верхушек нахваталась, а корней не видела. Считается, что внедрение чужой души происходит во время сна, когда биополе расслаблено, тело особенно не защищено.
Есть люди, которые во сне видят рай, ангельский хор, еще что-нибудь в таком же духе. Не знаю, мне ничего такого в жизни не снилось. Это глубоко верующие люди, они ходят в церковь, не грешат, берегут душевную чистоту. Пока они витают в облаках, распевают гимны с ангелами и познают райское блаженство, их тело оберегает от чужого вторжения ангел-хранитель. То бишь доступа чужой душе в него нет.
Есть совершенно противоположная когорта людей, ограниченных, ничем особо не интересующихся, о смысле жизни не задумывающихся. Ты знаешь таких сотни, они как хомячки – поесть, поспать и сдохнуть. Спят они без сновидений, души их нигде не парят, преспокойненько сидят в своем теле, причем почему-то в пятках. В такое тело тоже не вселишься, они хоть и без божественной защиты, но тело-то занято, вот она, душенька, тут же. Если честно, если бы я была бесприютной духовной субстанцией, я бы просто не захотела в такого вселяться. Неинтересно. Не та энергия, не те потребности.
А есть люди совершенно особого сорта, при чем мне лично кажется, что их большинство. Именно они нас сейчас интересуют. Так вот, это публика с развитым интеллектом, живым воображением, разнообразными интересами, богатым духовным миром, но совершенно ни во что не верящая. Или, скорее, верящая во все сразу и не признающая ничего конкретно. Опять же, белый и пушистый народ из первой категории считает, что эти люди отвернулись от Бога. Это такие, как ты и я, Шухардин и Максим, Станислава и ее подруги, Роза Арсеньевна и Дашенька из седьмой квартиры. Такие люди видят яркие интересные сны, полные образов и приключений, возможно, эротические или страшные, вещие… какие угодно, только не ангельские и не пустые. Во время сна они открыты, возможно, ангелы-хранители нам достаются такие же легкомысленные и, пока мы витаем в цветных фантазиях, на наши беззащитные тела вполне может покуситься какая-нибудь чужая бесхозная душа.
Она ныряет в облюбованное физическое тело, как в уютную норку, прячется опять-таки почему-то в пятках и затихает на время. Когда нагулявшаяся во сне душа-хозяйка возвращается домой, она ничего не замечает кроме незначительного, чисто физического дискомфорта: легкое першение в горле, покалывание в носу, будто зачерпнул ноздрей воды. А захватчица тем временем отсиживается, набирается сил (подпитка происходит за счет энергооболочки тела), приходит в себя и потихоньку начинает отвоевывать у хозяйки жизненное пространство. Завязывается борьба. Побеждает тот, кто сильнее, кто больше хочет жить.
 - А я очень хочу спать, – поделился с матерью своими проблемами Лисенок, – только теперь буду бояться засыпать. Вдруг приснится что-нибудь интересное, провороню свое туловище. И проснусь утром в себе не один, – зевнул и устало улыбнулся своему лектору: – Пойду я к себе. Умаялся. Спасибо за ужин. И за сказку на ночь.
Раиса Сергеевна проводила сына до двери, чмокнула на прощание, заговорщически скосила глаза на дверь его комнаты, где мирно спала Светлана:
- Знаешь, а она мне понравилась.
- Мне тоже.

***

В просторной Ларисиной квартире все разместились очень удобно. В той же комнате, где проходил «тайный совет» в ночь, когда узницы вышли из подземелья. Каждый нашел себе местечко по вкусу: адвокат в давно облюбованном кресле у журнального столика, в кресле напротив свернулась клубочком Светочка, изредка они обменивались взглядами, которые остальным членам «совещания» казались довольно подозрительными.
Чуть поодаль, на одном из диванов, приютилась Стася. Она спиной оперлась о мягкую диванную подушку, поджала под себя ступни, удобно умостила подбородок на коленях, одной рукой обхватила ноги и забавлялась тем, что время от времени свободной рукой дергала цепочку на торшере: «клок!» - включила, «клок!» - выключила.
На другом конце дивана навытяжку, явно чувствуя себя не в той тарелке, нервничал Старостенко. Сначала он, на правах «родственника», сел рядом со Станиславой и попытался сгрести ее ладошку в свою длань. Она мягко, но решительно отняла, кротко ему улыбнулась и отодвинулась подальше, всем видом показывая, что всякие проявления нежного внимания к ее персоне неуместны. Теперь Николай Львович жалел, что приплелся за ней сюда, дулся на всех вокруг и бросал ненавидящие взоры на второго мужчину, претендующего на Стасину руку.
Скромно в уголке пристроился Максим (или все-таки Шухардин?), но скромно – это только на первый взгляд. Он сидел на полу, скрестив ноги, в такой вальяжной позе, что, как всегда, казалось, будто он восседает на троне. Вот только обычной надменности и презрительности в его взгляде не было. Он одаривал окружающих живым интересом: внимательно разглядывал Ларису, на Стасю взирал с нежностью, на Сан Саныча – с уважением, на Верку – почти с восторгом. Какая замечательная, восхитительная женщина, ведь она освободила из жуткого заточения его Тасеньку! Да памятник ей нужно поставить сахарный на площади напротив горсовета!
А непримиримые, всю жизнь источавшие в адрес друг друга одни только ядовитые колкости, Вера с Ларисой чуть ли не в обнимочку на втором диване поминутно перешептывались «на ушко», хихикали, хитро поглядывая то на Свету и адвоката, то на Стасю с Максимом. Всем своим видом напоминали неразлучных подружек, юных сплетниц с задней парты в четвертом классе.
- Санечка, не тяни, дорогой, не томи душу, - промурлыкала Лариса. – Поведай о подвиге своем интеллектуальном, поделись нарытым. А то для меня во всей этой истории слишком много белых пятен. А Стаська, так та вообще ничего не знает.
- Правда, Сан Саныч, мы чего собрались? – подхватила Вера. Она недавно подала заявление на развод, на Кравцову не отзывалась и пока жила «без фамилии». – Я тоже ни ухом, ни рылом. А знаешь, как интересно, как эта сволочь, Генка, до такого додумался.
- Ну, додумался-то не Генка, - вставила словечко Станислава, - а Кузьминична. Между прочим, твой бывшенький против тех двоих почти человеком выглядел. Может, это твое влияние?
- Хочешь сказать, что в руках у порядочной женщины и тварюка очеловечивается? – горько ухмыльнулась Вера.
- Станислава права, - наконец осчастливил общество веским словом адвокат, - идея и общее руководство действительно принадлежали Кузьминичне. Давайте хотя бы приблизительно по порядку.
Серафима Кузьминична Кравцова, мать Николая и Геннадия Кравцовых. Всю жизнь проработала на швейной фабрике поначалу простой швеей, потом начальником пошивочного цеха. Давно мечтала о собственном швейном производстве. Незадолго перед тем, как вышла на пенсию, принялась покупать дешевую ткань и шить из нее постельное белье, торговала на базаре. Сыновья ездили по магазинам тканей в поисках дешевого сырья, искали точки сбыта. Сама с пошивом не управлялась, обращалась к наемной силе, у нее было три швеи-надомницы, которым она платила по тридцать копеек за наволочку и пятьдесят за простыню или пододеяльник. Её не устраивала скорость работы надомниц, качество, часто женщины отказывались шить из-за того, что им мало платили, просили прибавки. Все это выводило Кузьминичну из себя.
Вот она и придумала. Под своим гаражом сыновья стали втайне от всех рыть подземный бункер. Трудились более трех лет. Землю малыми порциями по ночам вытаскивали из гаража и вывозили в поле. Закупали оборудование, мостили стены, отделывали пол и потолок. Бункер состоял из нескольких комнат. Одного огромного помещения, собственно пошивочного цеха, где женщины работали, ели и спали, кабинета самой Кузьминичны, где она могла запереться и работать (подбивать бухгалтерию, например), там же она устроила склад готовой продукции и материалов. Еще был кабинет для братьев с душевой кабиной и туалетом, холодильником, диваном и так далее. Братишки устроились не без комфорта, должен вам сказать. Я был в бункере, видел все это своими глазами.
Кузьминична придумывает похищать случайных женщин, запирать их в бункере, приковывать на ночь к полкам, заставлять шить постельное белье, трусы, пижамы и халаты. Вязать носки и простенькие свитера.
- Извини, Саша… Нас не приковывали… - прошелестела внимательная Светочка.
- Да. Но только потому, что Геннадий отговорил. В первоначальном варианте, когда это все еще только задумывалось, они так хотели, - пояснил адвокат.
- Очеловеченный? - вмешалась Вера, - а почему он вдруг такой сердобольный?
- Не сердобольный, а практичный. Чтобы женщины могли ночью в туалет ходить. Холодный пол в подвале, постоянно мерзнущие ноги, цистит. Хватит, или дальше объяснять?
 - Хватит, Санечка, мы бабы понятливые. Но что значит – случайных? Ей что, все равно, годится ли похищенная женщина для этой работы? – Лариса недоверчиво повела плечами, выставив при этом грудь в самом выгодном свете, по привычке взглянула на Шухардина (заметил ли, отметил ли), с тоской вздохнула и устремила влажный взор на более благодарного наблюдателя, Сан Саныча. Тот, заметив ее игры с глазами, добродушно усмехнулся про себя: «Неисправимая. А ведь девушка пятый десяток скоро разменяет… Молодец, Лариска!»
- Именно случайных, ибо Кузьминична полагает, что, раз ты родилась женщиной, должна уметь рукодельничать. И вот стали они «набирать штат». Первой узницей стала Екатерина Петровна Котельник, бывшая сотрудница Кузьминичны. То ли чем-то она ее прогневала еще на швейной фабрике, то ли ей просто нравилось, как та работает… Вскоре к Петровне «подселили» Валентину Сорокину, - Сан Саныч сверился со своими записями, - женщины задумали побег. Вы уже знаете, чем это закончилось. Петровна рассказывала. – Аудитория дружно закивала головами. - Беглянок наказывают клеймом на лоб.
- Потом Валентина заболела и пропала из бункера, - прошептала Стася, - мне Леночка рассказывала, Кобылко Елена.
- Тех, кто не может или отказывается работать, убивают. Но не просто. «Рабовладельцы» хотели изобрести самый быстрый, чистый, дешевый и необременительный способ умерщвления непригодившихся, поэтому все время думали над этим вопросом. Сначала они полагали, что от отравления и удушения меньше всего пятен на полу. Но в последний момент, уже когда Сорокина не могла работать, Кравцова вспомнила о несчастном случае на фабрике, когда погиб молоденький мальчишка-электрик.
В качестве орудия убийства они использовали обыкновенный шнур от миксера с оголенными проводами и вилкой. Все до трепета просто - вилка в розетку, оголенные концы провода - к оголенному участку тела. И подержать несколько секунд. Так погибли три женщины – Сорокина, Татьяна Карпусь и Светлана Живоченко. У последней остался пятилетний сын, его никто не забрал из детского сада, воспитательнице ничего не оставалось, как отвести его самой. Дверь им никто не открыл, Светлана была в бункере… Несколько дней он пожил у добросердечной воспитательницы. Затем – детский дом…
- А эта… Карпусь – это кто такая? Ни имя, ни фамилия не знакомые, - спросила Вера, она успела запомнить всех, кто «жил» у ее свекрови.
- Ленивая… - ответила вместо адвоката Светочка и заплакала. – Привели одну, мы с ней даже познакомиться не успели, она ничего не умела, и учиться отказывалась, не стала работать совсем, пропала… Мы боялись Кузьминичну даже больше, чем Колю, она сама придумывала способы наказания за малейшие провинности, это она придумала ставить нам на щеки клеймо, она устанавливала нереальные нормы выработки и наказывала тех, кто не справляется, каждый раз ее пытки становились все изощреннее.
Все удивленно смотрели на Светочку. Это был самый длинный и самый громкий ее монолог за все время их знакомства. Лариса подошла к ней, устроилась рядышком в кресле, принялась утешать. Ее Наташа ненамного моложе, всего на какой-нибудь год-полтора.
- Когда-то у Кравцовой был муж, пьяница и злобный лентяй, - продолжал скорбный, страшный рассказ Лисенок, - избивавший ее и троих ее детей. У Кузьминичны была старшая девочка Александра и два сына. Однажды муж в сильном алкогольном опьянении наказывал семнадцатилетнюю дочь за то, что задержалась с мальчиком на танцах и пришла домой после десяти. Забил до смерти. С тех пор Кузьминична тоскует по доченьке и одна поднимает сыновей.
Когда Геннадий привозит Стасю, Кузьминична замечает, как она похожа на ее доченьку. А когда к тому же Стася, не желая представляться настоящим именем, называется Сашей, та неожиданно для самой себя, берет ее под свою опеку, не позволяет сыновьям ее «крестить». Даже потом периодически подкармливает «домашненьким». Постепенно, узнав, что новенькая – бухгалтер, заставляет ее вести счета.
Вдруг, неожиданно для всех, громко, с надрывом разрыдалась Вера. Все с изумлением уставились на нее. Сказать, что аудитория удивилась – не сказать ничего. Почему-то все совершенно адекватно воспринимают, когда плачет тоненькая молоденькая девочка с большими глазами. Но когда ревет толстая тетка средних лет, обычно грубоватая и бестактная, самоуверенная и насмешливая, окружающие чувствуют себя странно. Им одновременно и стыдно за нее, и немного смешно, и жалко глупую бабу. И еще черт его знает, какая мешанина из чувств переполняет грудь, когда рядом плачет толстая румяная грубая тетка.
- Верочка, ты что? – опешила Света.
- За компанию и жид, говоришь, повесился, - съязвила Лариса.
- К-ка-а-ать-ка мо-оя-а-а! – всхлипнула Вера и замотала головой, будто прогоняя прочь из нее страшные мысли.
- Что Катька? Заболела вдруг? А ты об этом только что вспомнила? Прекрати истерику! Что это такое? – Лариса оставила Свету в кресле, теперь она уже обогревала Веру.
- Что тут непонятного? – впервые за весь вечер подал голос из угла Максим, - Тяжело ей, может даже тяжелей, чем остальным. Представь, если бы у тебя от этого чудовища дочь была! А? Страшно? – он явно сердился на Ларису за ее толстокожесть. – Тут что дедушка, что бабушка, и папочка с дядюшкой… Набор генов-хромосомов – закачаешься. Тут не то что дурниной выть – в петлю полезешь. И доченьку прихватишь. От страха, что из нее может вырасти… Гены пальцем не раздавишь. – Он говорил страстно, злобно, словно издеваясь над Ларисой, которая уже давно все поняла. Теперь ей хотелось спрятаться в какую-нибудь щель в полу. Неожиданно он обмяк, потеплел, пропал свойственный Шухардину испепеляющий блеск в глазах, он повернулся к Вере, наклонился к ней, положил чуть ли не по-отечески руку на плечо: - Не дрейфь, старушка. Кто предупрежден – тот вооружен. Воспитаешь по-своему, будешь все время пример доброты и великодушия показывать, хорошей девкой вырастет. Там же и твои гены есть – разбавленное вино не такое крепкое. Мужика подберешь порядочного в семью, доброго, покладистого… Вот она от вас и научится. Главное – не говори ей, что она может быть не хорошей, не замечательной девочкой. Может, ей тогда и в голову не придет ничего такого…
Вера под действием завораживающе-успокающего голоса потихоньку стала затихать, всхлипнула еще пару раз, растерла косметику по лицу ладонью, уныло улыбнулась сквозь слезы:
- Не знаю, что на меня накатило… В общем, Катька моя – прелесть ребенок, про родственничков я ей рассказывать не стану. А это – так, бабьи страхи дурные.
- Идем, умоемся, подруга, - поднялась с места Лариса и увлекла ее за собой в ванную.
 Здоровое любопытство не дало затянуться неловкому молчанию. Первым подал голос Максим, снова умащиваясь в насиженном уголке под торшером, только на этот раз чуть-чуть ближе к Станиславе:
- Хорошая женщина. Душевная. Как ее угораздило? Она ни о чем не догадывалась?
- Вера знала, что свекровь с ее мужем и деверем торгуют постельным бельем. Считала, что они покупают по дешевке, а продают дороже, – стала объяснять Стася, наклонившись к нему так низко, что щекотнула волосами по носу. Максим невольно улыбнулся. – Вот и все ее сведения о деятельности Кравцовых. Она совершенно искренне верила мужу, что каша, которую она варит через день, – это кормежка для собак, которых держат для охраны гаражей. И когда узнала, чем на самом деле занимались ее родственники, ей стало очень сильно не по себе.
- Сан Саныч, ты сказал, что Кузьминична чего-то не позволила сделать со Стаськой. Чего это такое? – Николай решил, что о нем незаслуженно забыли, и тоже внес свою лепту в общий разговор, о чем пожалел уже после первых же слов Лисенка.
- Каждая вновьприобретенная проходит своеобразный обряд крещения, который заключается в том, что братья ее бьют, насилуют, нередко выбивая зубы, и ставят клеймо на щеку. Станиславе вообще несколько раз повезло. Впервые – когда «поймал» ее именно младший, Геннадий. Старший брат – садист и извращенец. Настоящее животное. С огромным удовольствием проводит «крещение», упивается страданиями жертв. Инициатор и исполнитель большинства наказаний. Мечтал брить налысо пленниц и раскрашивать их лица татуировками. Геннадий жадный, но подобрей. Не испытывает особого удовольствия от пыток и казней, но понимает, что иначе ничего не получится. Зато ему жалко тратить рубли на кормежку пленниц, когда его очередь кормить их, покупает ячневую сечку, как для собак, варит размазню на воде. Николай сволочь сволочью, но к естественным потребностям относится с уважением. По крайней мере, кормит пленниц более-менее. Геннадий же вечно отчитывает старшенького за такую расточительность: «Зачем их кормить? Достаточно минимума, чтоб с голоду не сдыхали. Для того, чтобы сидя шить, много сил не требуется». Бедолаги узницы жили там, как настоящие средневековые рабыни. Несчастные, больные, изможденные непосильными нормами, которые все же приходится выполнять, не смотря на фантастичность заданий. Некоторые месяцами не мытые.
 Сбежать они не могут, потому что лестница, ведущая из бункера в гараж, всегда под напряжением, а тяжеленная дверь оснащена сложнейшим замком. Порой женщины с ужасом думают о том, что если с их мучителями что-нибудь приключится, они здесь медленно умрут от голода.
Иногда братья брали кого-нибудь из них в свой кабинет потешиться. Перед употреблением мыли и били. Для несчастных женщин это что-то вроде жутковатого праздника с побоями. Во-первых, можно разогнуть спину и отдохнуть от шестнадцатичасового шитья. Во-вторых, можно помыться в душе.
- Особенно доставалось Леночке, - тихо подтвердила Светлана.
Переговариваясь вполголоса, вошли Лариса с умытой, розовой Верой, она уже успокоилась, от слез не осталось ни следа. Уселись, Лариса положила руку на спинку дивана позади товарки.
- Сан Саныч, объясни, пожалуйста, - обратилась Верка к адвокату, - почему тюк шевелился? Ты говорил, они придумали такой «добротный» способ… Я уже поняла, это была именно Светлана. Почему они ее живой…
- Видишь ли, Вера Сергеевна, электрический ток действует на разных людей по-разному. Одному достаточно несколько секунд воздействия напряжения в двести двадцать, другой выживает после удара в тысячу вольт. Все зависит от индивидуальных особенностей организма. К тому же имеет значение сила и направление тока, опять же, длительность воздействия… Видимо, они полагали, что Светлана уже умерла, а она только потеряла сознание и отошла, когда ее грузили в багажник.
- А что они делали с телами убитых? – поинтересовался прагматичный Старостенко, - это тоже проблема – спрятать.
- Все опять таки просто. Трупы они зарывали на городской свалке под грудами мусора. Провинциальный городок, бомжей почти нет, не Москва, на свалке никто не живет и в мусоре не роется, трупы имели все шансы преспокойненько перегнить ненайденными.
- А откуда ты это узнал? – спросила Вера, - неужели сами поделились?
- Станут они со мной делиться, как же! – рассмеялся Лисенок. – Я ведь адвокат противоположной стороны, значит, буду рвать горло пуще прокурора, ратуя за наистрашнейшее наказание. Допросы вела следователь Загоруйко, Станислава с ней знакома.
Стася кивнула, соглашаясь:
- Я к ней ходила, когда Журба в тюрьме… в КПЗ сидел. Пыталась донести до сведения правоохранительных органов свой взгляд на события. Я была уверена, что Журба не убивал никого, что это Шухардин… Простите…
- Ничего, но об этом позже. Так вот, - продолжил адвокат, - Серафима и Николай Кравцовы на допросах держались враждебно, все отрицали, ничего не подписывали. А вот Геннадий принялся «колоться» уже на втором допросе, все осветил. С его слов, мать со старшим братом заставили его участвовать в деле, говорит, ему некуда деваться было.
- У-у, тварь, ненавижу, бесовское отродье, - прорычала Вера, - исчадие ада, коклюш гнойный…
- Верочка, ну что ты, не заводись, - вскинула на нее огромные чистые глаза Света. – Не пачкай язык, они этого не стоят.
- Санечка, пролей свет на убийство Ищенко, - проворковала Лариса, которой уже давно было тошно слушать ужасы о жутком бункере. Скорее всего, она считала, что пришло время отдохнуть нервами на «бытовухе». – Кто там расстарался? Если не Ленька-дурак, то Шухардин? И как же в таком случае быть нашему влюбленному? Ведь он… это он? Или я что-то неправильно понимаю?
- Это было одно из самых сложных и запутанных моих дел. Когда я пришел к выводу, что Журба не мог убить Ищенко, я стал подозревать Шухардина. И небезосновательно, скажу я вам. К тому же он исчез. Я поделился своими умозаключениями со следователем, его объявили в розыск. Стал я искать подтверждений тому, что Ищенко убил хирург, а Журбу не только подставил, а еще и его самого убедил в том, что он убийца. Нашел я мотив преступления, была возможность, но… и в этой версии концы с концами не сходились. А вот когда…
- Санечка, дорогой, любимый и единственный, - перебила его Лариса, - избавь нас, пожалуйста, от долгого и нудного рассказа, как ты до чего дошел. Поделись конечным результатом. Расскажи, как на самом деле было, без описания процесса дознания. Не можешь – давай я буду задавать вопросы, как на допросе. Кто убил?
- Братья Кравцовы.
- Что? – хором изумленно вскричали все, кроме Максима и Николая. Первый промолчал потому, что и так все уже знал, второй – потому что вообще ничего не знал.
- Я вам пытался рассказать все по порядку, вы не дали, - усмехнулся адвокат, довольный общей реакцией.
- Но эти-то тут с какого боку?
- Сложное электрическое оборудование, проводка, лестница, дверь – не сами же они это смастерили? Правильно, нужен был хороший мастер, электрик с инженерным умом. Три с лишним года назад они наняли такого мастера, он оборудовал им бункер сложными системами.
- Борис Семенович – на все руки был, - снова перебила его Лариса, она уже догадалась. – Он мне и проводку делал во время ремонта, и утюг как-то чинил… И работал он на фирме, которая кодовые двери ставит…
- Точно, это был Ищенко. После того, как он сделал, что от него требовалось, ему заплатили и забыли о его существовании. А накануне убийства он случайно встретился на улице с одним из братьев. Мужик простой, разговорчивый, приставучий.
- Не то слово, - не удержалась, чтоб не вмешаться, Лариса, все остальные на нее зашикали.
- Стал спрашивать, как дела, довольны ли его работой, не вышло ли чего из строя. Заметьте – он ничего не знал о невольницах, понятия не имел, что существование бункера держится в строжайшей тайне. Ему как раз пришла в голову идея, придумал какое-то хитроумное приспособление, применимое в швейном деле, вот он и предложил его, хотел подзаработать.
Эту встречу Кравцовы обсудили на семейном совете и решили, что словоохотливый электрогений может быть опасен. Неизвестно, кому еще он взболтнет о бункере.
В ту же ночь братья пришли к нему с твердым намерением заставить болтуна умолкнуть навеки. Вооружились ножом, который впоследствии был найден в кабинете Кузьминичны в бункере и универсальной отмычкой, которую он сам для них и смастерил три года назад «на всякий пожарный». Но она им не пригодилась.
- Почему?
- Тут нужно объяснить, что такое Шухардин. Ведь, по непостижимому стечению обстоятельств, Кравцовы пришли убивать Бориса именно в ту ночь, когда он был там.
У Шухардина свои мотивы заставить его замолчать, но убивать Ищенко он не собирался. У него был более изощренный план.
- А у него какие претензии к мужику? Он-то что скрывал? – опять не выдержала Лариса. – Да они едва знакомы были, не так давно Дима в нашем подъезде живет, чтоб секретами обрасти.
  - Начну с того, что Шухардин ранее судим. Из-за его халатности погиб ребенок. Из Киева, где все его знали, где был шумный процесс, сбежал от разгоревшейся к ему всеобщей ненависти. К тому же, его лишили права заниматься медицинской практикой сроком на пять лет. Переехал в Благодатовск, купил квартиру, устроился на работу. В отделе кадров поленились послать запрос на прежнее место работы, а может, не посчитали нужным. В трудовой книжке отметки нет – он загодя уволился по собственному горячему желанию еще до суда. Обжился здесь, и вдруг оказалось, что по соседству живет мужик, который все знает, ездил по своим делам в Киев и из любопытства ходил на процесс вместе с половиной города, и мог подпортить ему новую жизнь. Шухардин не растерялся, втерся в доверие, представился милейшим парнем, пострадавшим от людской зависти (якобы его оговорил другой врач), сосед пока молчал из приязни. Но наш Айболит, он же Пирогов, не мог жить с мыслью, что кто-то в любой момент может открыть его тайну. Однажды он «зашел на огонек», когда сосед с другом детства сидели за бутылочкой. И решил не упускать представившийся случай, он давно придумал, как решить свою проблему.
 Есть такое лекарство, применяющееся в психиатрии… В целях исключения возможности повторения, подражания и… - Сан Саныч сам понял, что сказал, к тому же Лариса громко засмеялась, к ней присоединились все остальные, включая и Лисенка. - Во загнул! Самому смешно! – Пересмеявшись, адвокат продолжал. – Короче, я вам не скажу, как оно называется, в недобрый час да под горячую руку такие знания много беды могут наделать.
- Сан Саныч, не отвлекайся, дорогой, - подражая тону Ларисы, попросила Вера, - воно нам нэ нада. Ты кажи по существу. Есть такэ лекарство, якэ…
- Которое в сочетании с алкоголем и обыкновенным… то есть, еще одним препаратом дает побочный эффект – стойкую, необратимую ретроградную амнезию. – Наконец, адвокат пробрался сквозь сложные и запутанные дебри слов, облегченно вздохнул и продолжал:
- На тот момент и Борис, и Леонид были сильно пьяны (уж он об этом позаботился!), мутно спорили о чем-то. Шухардин отправился домой, не запирая за собой дверь в квартиру Ищенко. У себя набрал в шприц оба препарата, приготовил все для инъекции. Он рассчитывал, что, когда подействует, Борис забудет все события предыдущих лет, а заодно и все о нем, Шухардине. Даже если он попадет в психиатричку, его там будут безуспешно лечить, а о введенных лекарствах никто не разведает. Если бы он умер, его бы вскрыли и нашли следы препаратов, а раз он живой, никто ни о чем не узнает. Мало ли народу на ровном месте с катушек съезжает?
В это время подошли братья Кравцовы. Обнаружили дверь в квартиру незапертой, вошли, в комнате увидели пьяного засыпающего Ищенко и уже крепко спящего Журбу. Быстренько сделали свое дело и тихо удалились.
Когда врач вернулся в квартиру Ищенко, застал такую картину: Леонид мирно спит без штанов на диване, а Борис с безумными глазами, держась за раненный живот, подпирает стеночку. Дмитрий решил, что друзья по пьяне перессорились и Леонид пырнул Бориса ножом. Попытался оказать раненому помощь, но мигом разобрался, что рана смертельная, сбегал домой, выбросил ненужный шприц, вызвал скорую, уверенный, что до ее приезда Ищенко не доживет. Такой вариант его тоже устраивает. Вот только он боится, что подозрение может пасть на него: их было только трое, убил или он, или Леня. Тем временем Борис Семенович будит Журбу, тот ищет телефон, подбирает на кухне нож. Шухардин снова вернулся на место преступления, отнимает нож у Леонида, и так далее.
Следователю врет, якобы он своими глазами видел, как произошло убийство только для того, чтобы отвести подозрения от себя. К тому же, он не считает это ложью, так как уверен, что все именно так и происходило.
Его никто не подозревает поначалу, только Стасе что-то там мерещится, но он не придает этому значения. Но потом, через пару недель, когда жена Леонида уже обратилась к адвокату, то бишь к вашему слуге покорному, на всякий случай, предвидя, что, если с Лени снимут подозрения, с него возьмут подписку о невыезде, берет отпуск в больнице, покупает путевку и отправляется в Карпаты. Что дает мне лишний повод для подозрений.
- Санечка, а откуда ты знаешь, что он думал и чего хотел?
- Вот он рассказал, - кивнул Лисенок на Максима в углу.
Шесть пар глаз дружно устремились на него. Максим ухмыльнулся.
- Я так и не могу понять… - пробормотала Лариса, - ты кто?
- А ты как хочешь? – оскалился тот. Сейчас уже никто, даже Стася, не мог понять, кто перед ними сидит в по-кошачьи вальяжной позе.
- Максим… Дмит… Не пугай меня! – закричала вдруг на него Станислава.
- Тасенька, ну что ты, все в порядке, - его лицо стало виноватым, немного обиженным и… простоватым, кротким, - я просто пошутил над Ларкой. Не бойся. – И добавил баском: - Я больше не буду.
Стася соскользнула с дивана на ковер возле него, прижалась к широкой груди, спрятала лицо у него подмышкой, словно не хотела на него смотреть, только ощущать его тепло всем своим существом. Он ее обнял, как крыльями накрыл, словно спрятал от себя самого. Вдохнул запах ее волос, потерся носом об ее щеку, улыбнулся широко, хищно сверкнув зубами:
- Ну, поняла?
- Нет, - честно ответила Лариса.
Верка наклонилась к ее уху и страстно зашептала:
- Не спорь. По-моему, это Шухардин, он влюбился в Стаську и теперь притворяется, будто в него вселилась душа Максима. Она ж у нас романтичная, воображение богатое, ее иначе не проймешь. Вот он и придумал. Он же умный, я этот тип мужиков знаю, на все способны, лишь бы бабу уговорить.
Лариса задумчиво пожевала губами, будто пробовала на вкус полученную информацию к размышлению. Вкус ее явно не устраивал, она вцепилась в адвоката, как самого разумного из присутствующих:
- Ты ему веришь?
- В чем? В том, что не убивал Ищенко? Да.
- Я не о том…
- В том, что смешал психот…
- Да нет же! Что он – не он!
- А почему бы и нет? Ему виднее.
- Ладно. Хотите дурдом «Веселка» - пусть будет так. – Лариса употребила расхожее на Восточной Украине выражение, «веселка» по-украински – радуга, а заодно напоминает о «веселье», царящем в подобных заведениях. – Если ты не Шухардин, откуда ты знаешь, о чем он тогда думал? А если все-таки – он, почему к тебе липнет Стаська?
- Лариса, что ты от меня хочешь? – устало спросил допрашиваемый объект.
- Объясни. Мне это все на нервы действует. Я вижу, что ты – не он.
- Знаешь, подруга, - вмешался в диалог Сан Саныч, - мне мать кое-что объяснила. Звучит, конечно, дико, но такое… можно допустить.
- Допустим, - продолжала донимать парня дотошная женщина. – Ты что, смешался с ним? Интеллект его, а душа твоя?
- Ну, у меня и свой умишко какой-никакой, хоть никчемненький, а имеется, - снова оскалился, потом добродушно рассмеялся. Лариса обреченно вздохнула, развела руками. - А если задуматься… Его мозгами я тоже пользуюсь. Не знаю, как это происходит, но я ловлю себя на мысли, что иногда размышляю, как медик, да и свои инженерные знания не утерял. - Он сделал умильное лицо, недоуменно поднял правую бровь: мол, смотрите, люди добрые, я с вами честен, весь как на ладони. Сам ничего не понимаю. Потом вдруг усмехнулся, подмигнул Верке, поймав ее недоверчивый саркастичный взгляд: - Может, мозг – как компьютер, хранит всю информацию, что в него когда-либо поступала? Я никогда не видел его родителей, но представляю их лица, знаю, что у отца шрам на ладони, а у матери – вставные зубы… Я могу рассказать о его детстве, школьных друзьях, сориентируюсь, как в родном, во дворе, где он играл в песочнице. Знаю мотивацию его поступков и что он думал о каждом из вас, имена медсестер в больнице, где он работал… Мне даже кажется, что смог бы прооперировать аппендицит, поставить диагноз… Не знаю, как это получилось… Как бы унаследовал вместе с его телом его жизнь.
Станислава под его руками напряглась, словно она готова вырваться от него и с криком убежать. Не поднимая головы, она сдавленным голосом, будто в горле застрял горький колючий комок, буквально проскрипела:
- Ты так много о нем знаешь… А о себе?
- Ты о чем, Тасенька? – заглянул он ей в лицо. Для этого ему пришлось неудобно вывернуться, ее глаза по-прежнему были где-то у него подмышкой.
- Скажи… Если ты – ты… О чем ты мечтал, когда… - заметно, как ей неудобно говорить об интимном при всех, но сейчас ей было просто физически необходимо раз и навсегда выяснить, кто он такой. Раньше ей это даже в голову не приходило: она ЗНАЛА, и все. Сомнения закрались в душу лишь сейчас, под натиском Ларисиных колебаний. – Кода мы с тобой впервые… Самый первый раз…
Он рассмеялся громко, счастливо, раскатисто:
- О сумке, как у кенгуру.
Непонятно почему, но всем сразу стало легко и радостно, с облегчением вздохнули даже Светочка и Николай Львович, хотя они вообще не понимали, о чем речь, и за что на парня взъелись. Зато Старостенко наконец отчетливо понял, что сойтись со Станиславой ему уже не светит никогда. Максим по-хозяйски покрепче прижал прильнувшую к нему с новой силой свою добычу, она заглянула в его глаза доверчиво и больше не прятала лицо. Через ее голову он спросил у адвоката:
- Саша, а как стянуть с Кравцовых бабки на лечение искалеченных женщин?
- Сейчас – никак. Годами можно ждать, если они будут выплачивать с тех денег, что заработают на зоне.
- А как же им жить теперь? Пластические операции – безумно дорого по нашим меркам и их доходам.
- Я провел кое-какую работу. Поговорил с мэром, и все-таки убедил его, он вышел на сессию горсовета с предложением о выделении средств из городского бюджета и оплатить жертвам преступления Кравцовых пластические операции по удалению шрамов. Вопрос якобы уже решен. Не за горами перевыборы мэра, такой шаг добавит ему популярности у населения и несколько тысяч лишних голосов.
- В бункере оборудование… Его ведь экспроприируют, так ведь?
Лисенок утвердительно кивнул головой:
- Все имущество Кравцовых, в том числе и содержимое злосчастного гаража будет конфисковано.
- Если продать швейные машинки, оверлок, электроприборы для кройки… в общем, все, - хватит на операции для четверых.
- Это пойдет в госбюджет, - махнул рукой Сан Саныч. – К тому же, троих. Светочку мы с матерью уже завтра повезем в клинику, я уже обо всем договорился, внес необходимую сумму. Мы не можем ждать милости от администрации, неизвестно, когда там созреют. И созреют ли?
- А если и не созреют – не беда! – радостно оповестила Верка. – Мы с Ларочкой развили бурную деятельность, пробежались по более-менее крупным предпринимателям, создали целевой фонд, открыли в банке счет благотворительных взносов, денежки на операции уже поступают. Николай Львович, в частности, внес очень щедрую толику. Почти половину всей уже имеющейся суммы… Правда, там все еще не хватает на всех. Время нужно. Зато врачи из частной стоматклиники «Улыбка» с удовольствием согласились бесплатно вставить зубки нашим дамам, они все уже пролечились, теперь нормально жуют, а не в «тетрис» ртом играют! Вот какие мы молодцы, не лаптем щи хлещем! И Галка с Ленкой и Петровной довольны, и «Улыбке» реклама. Мы им обещали благодарственную статью во все местные газетенки тиснуть.
Лисенок неожиданно встал, приосанился горделиво, придал голосу торжественность:
- Друзья, если мы все обсудили, позвольте мне кое-что донести до вашего сведения. – Он сделал шаг к креслу, где сидела девочка-призрак Света, подал ей руку, помог подняться. Все замолчали, заворожено глядя на стоящую перед ними парочку, сияющую и счастливую.
- Сегодня утром мы со Светочкой подали заявление в ЗАГС.
- Поздравляю…
- Вот это номер!
- Здорово!
- Неужели?
- Санечка, как ты отважился?! Герой! Кончился старый холостяк!
Сан Саныч переждал восторженный гул, продолжал:
- По этому поводу мы вас всех приглашаем сейчас в ресторан.
- Правильное решение! – оживился Старостенко. – Поехали к нам, в «Орхидею»! Гарантирую незабываемый вечер.
- Нет, Коля, сегодня я гарантирую. Я заказал на восемь банкетный зал в «Избушке на курьих ножках». «Фрикасе из болотной тины», «Смех кикиморы», ветчина «от лешего» - пальчики оближете!
- Саш, давай прихватим Наташку с Ромео, а? – вспомнила о дочери, «томящейся в заточении», Лариса. - Сколько они будут в спальне сидеть, пока мы тут заседаем? Заодно присмотрятся, может, в этой твоей забегаловке от нечистого и свадьбу сыграют?
- Конечно, всегда за, - милостиво разрешил адвокат. Он помнил Натку еще девчонкой, ему даже слегка странно стало, что она уже взрослая, и у нее есть собственный Ромео.
- Ой, а мы, наверное, не поместимся все в машину? – попыталась слукавить Верка, - можно, я позвоню в «Радиотакси»?
- А как же без Саши Федорова! – дружный гогот, кажется, был слышен на другом конце Благодатовска.